Дружба — это то сокровище, которое ни один король не может купить за золото и бриллианты, и ни один парень из бедного квартала не сможет заполучить, если он — продажен. — Леонид промолчал и добавил: — Я уверен, именно такая история произошла с юношей Лэнни и сыном шведского короля. Несколько перефразируя нашего любимого переводчика, закончу словами: «И я отрежу уши любому, кто скажет, что это не так!».
Ленька сел. Я смотрел на него с восхищением. В классе слышался смех одновременно с аплодисментами.
— Молодец, Журавлев, — одобрительно сказала учительница. — Прекрасно высказался, вдумчиво и очень живо. Ставлю тебе пять.
— Спасибо, — скромно сказал Ленька.
Таким был наш последний день в Москве.
Дальше началась сказка.
Родители прощались с нами на вокзале, напутствовали, давали последние советы. Стояли ароматные, волнующие синие летне-осенние сумерки, окрашенные мягко-оранжевым светом вокзальных фонарей под огромной, в полнеба, сводчатой крышей над всеми перронами сразу. Играла музыка, гремело неразборчивое вокзальное радио. Но для нас все это уже было неважно.
Мы бегло обменивались взглядами, душой уже находясь в пути. Нам предстоял долгий путь в двухместном купе вагона международного класса, СВ-люкс. В соседнем купе должны были разместиться сопровождающие. Отец в последний раз целовал меня, гладил, трепал мои, такие им любимые, волосы. Павел Иванович что-то строго выговаривал Леньке, показывая на меня — Ленька серьезно кивал. Потом они крепко обнялись. Начальник поезда внимательно слушал, что ему говорили наши сопровождающие, соглашался… Вот поезд медленно двинулся вдоль перрона. Отец еще несколько секунд шагал рядом по ту сторону стекла и махал мне рукой. Поезд постепенно набирал скорость, в вагоне загорелся яркий лимонный свет. Нам принесли горячий ужин, но есть не особенно хотелось. По распорядку дня нам уже, наверное, полагалось спать. Дверь купе очень удобно запиралась изнутри одним движением. Было тепло и уютно. Мы выключили верхний свет, оставили только малиновые ночники над нашими постелями, сбросили одежды и, обнявшись, прильнули к окну. Мимо проносились станционные огни, черная зубчатая гряда леса медленно двигалась вдалеке, и над всем этим в сине-зеленом прохладном осеннем небе, стояла неподвижная луна. Почти неслышно стучали колеса. Поезд нес нас на Зачарованный остров. Мы молчали. Вы представляете, как нам было хорошо?
…Мы прибыли спустя двое суток, далеко за полночь и еще издали, из окон такси, доставившего нас на берег (специально нанятого микроавтобуса) увидели наш дом — большой, двухэтажный, освещенный огнями, во мраке ночного южного сада, прямо над пляжем, почти у самого моря. Нам с Ленькой отводился весь верхний этаж — огромная полукруглая комната — студия с высокими окнами, выходящая на широкий балкон. Сзади, за комнатой, по коридору была ванная, тренажерный зал и библиотека. А с балкона спускалась каменная широкая лестница прямо на усыпанную гравием дорожку, ведущую между двумя рядами причудливых фонарей, отделяющих нас от таинственного мрака ночного сада, через каменные ворота — прямо на пляж, к морю! Сразу же по приезду мы с Ленькой, побросав вещи и одежду в нашей комнате, помчались купаться при луне, взлетая и опускаясь на волнах, барахтаясь в пене прибоя, глотая соленые брызги, вдыхая сумасшедший морской йодистый воздух, крича и смеясь от восторга… Наплескавшись вдоволь, мы, мокрые, босые и счастливые, медленно, не торопясь, еще долго бродили по мокрому песку у самой воды, по круглым камешкам и хрустящим ракушкам, пока, наконец, не повернули к дому, на освещенную аллею. Поднимаясь по каменной лестнице, мы слышали, как за нами закрывались ворота. Хозяйственная жизнь дома на нижнем этаже кипели своим чередом, а мы поднялись на балкон, закрыв на щеколду его ажурную металлическую калитку, небрежно бросив сушиться мокрые плавки на мраморные перила, вошли в комнату и закрыли за собой дверь. Можно было не бояться и не стесняться — сегодня мы знали, нас уже никто не потревожит, и завтра не потревожит, и послезавтра… Мы стояли посреди комнаты голые, глядели друг на друга, не отводя глаз, и улыбались. Так вот ты какой, Зачарованный остров! Наши ноги по щиколотку утопали в мягком пушистом ковре. Полукруглая комната тонула в полумраке, лишь два высоких, выше нашего роста, светильника — торшера под мягкими темно — красными, с золотой бахромой абажурами, давали приглушенный свет. Глубокие кресла, темная старинная мебель, в простенках между окон — какие-то красивые каменные вазы, статуи… (завтра все рассмотрим, как следует). Огромных размеров кровать, тоже старинная, с причудливой спинкой была убрана с варварской роскошью, в белых, золотых и лиловых тонах. Все было, как в сказке или во сне. В золотом, лиловом сне.
— Пойдем в ванную? — неловко улыбаясь, предложил я. Я снова почему-то сейчас его стеснялся… Коридор тоже был устлан мягким ковром, наши шаги были совершенно неслышными. Интересно, что там сейчас происходит внизу? Да нет, не интересно. Ничто не интересно. Сейчас никого, кроме нас двоих, наверное, на свете и не было. Мы были на Зачарованном летающем острове, который плыл по небу, над морем, среди мерцающих звезд, освещенный лиловой луной…
Мы постояли, обнявшись, под душем, в просторной голубой ванной комнате. Вокруг по стенам — зеркала, зеркала, в них много — много Женек и Ленек, и все молча стоят, обнявшись, им некуда спешить… Светильники — лилии, мраморные полки, на них какие-то кремы, мази, благовония…
Отершись огромными пушистыми полотенцами, мы ступили на пробковый пол, Ленька взял меня за плечо, и мы медленно, почти без слов, вошли в спальню — корабль над морем. Ночной ветер врывался в открытые окна, и шумел морской прибой. Я вдруг отчетливо вспомнил свой сон, который рассказывал психологу, вспомнил — и вдруг почувствовал, что дрожу, сладко дрожу, до самых косточек… И почувствовал, как меня страшно возбуждает — так, что я боюсь самого себя — восхитительная холодная белизна крахмальных простынь, на которых я оказался, словно летящим на облаках, в невесомости, вместе с Ленькой… Ленька выключил красные светильники, и комната осветилась луной. Она ярко освещала наши тела, наши лица. Одеяла были отброшены в сторону — нам и так было жарко. Мы долго лежали, обнявшись, и глядели друг на друга.
— Женька… — сказал мой друг. — Лунный мальчик! — Он улыбнулся. — Ну вот, теперь ты весь — весь мой.
— А ты — мой, — сказал я, чувствуя, как у меня перехватило дыхание, — по-настоящему.
— Да. По-настоящему.
…Мне казалось, я стал как воск, как воздух, двигаясь, тая, меняя форму под действием его сильных рук. Наши тела словно переходили из одного состояния в другое. Он поворачивал меня, как хотел — пока просто так, играя со мной. Я то оказывался внизу, беспомощно распростертый, хрупкий, как тонкий стебель. То вдруг сам становился сильным, страстным и гибким, как ящерица, обвиваясь вокруг его красивого тела, повергая его на спину, покусывая острыми, молодыми зубами его уши, шею, соски, его рельефные, выпуклые мышцы… И снова, и снова становился послушным и мягким, наслаждаясь подчинением его силе, его железным, но безумно нежным объятиям. Мы трогали, трогали друг друга везде, мы уже истекали любовным соком ожидания и предчувствия. Ленька взял с тумбочки какую-то склянку, издающую безумный, одуряющий запах, подобный запаху роз, зачерпнул оттуда влажный крем, но я не дал ему ничего сделать: я сам взял этот волшебный крем с его руки, нежно стал наносить на раскаленный, мучительно напрягшийся ствол его мужской силы. Он был большой, тверже камня, тверже самых сильных его мускулов, уже вздрагивающий, уже истекающий по капле медленно сочащейся, прозрачной влагой нестерпимого ожидания любви. От прикосновений к нему я задрожал, и сам уже истекал, и чувствовал, что уже тоже полностью готов, и не было сил терпеть, но я молчал и ждал. И тогда Ленька взял меня за плечи и прошептал срывающимся голосом:
— Женя, милый, не бойся, иди ко мне, по-настоящему!
— Да, — прошептал я и встал на колени, опустив голову на сложенные руки.
Он приблизился ко мне сзади, нежно лаская и гладя меня всего, исследуя тайные уголки моего трепещущего тела. Я послушно следовал движения его рук, выгибал спину, с готовностью раскрываясь ему навстречу, прикусив губу, чтобы стерпеть первую боль… Он нежно и бережно вошел в мое тело — медленно-медленно, легкими толчками проникая в меня все глубже и глубже — пока не вошел весь, до конца. Мне было немного больно, но так сладко, так сладко… Я задержал дыхание, я чувствовал его в себе всего, во мне не осталось места — мне казалось, он коснулся моего сердца… Я застонал и сделал инстинктивное движение ему навстречу, он отвечал мне, снова отпрянул, осторожно лаская мой живот, бока, спину — он любил, он берег меня, он не хотел сделать мне больно — милый, милый… Ох, как же это заводило!..
— Давай, Ленька! — прошептал я. — Давай! Мне совсем не больно, мне так хорошо! Давай, по-настоящему!
Осторожно взяв меня за плечи, он снова нанес встречное движение — уже настоящее, сильное, я ответил ему. Потом — еще, еще и еще… Движения становились быстрее и сильнее, я чувствовал в себе его всего, его твердость, его силу… Мы уже откровенно стонали, не сдерживаясь, и мне так захотелось, чтобы он проник еще глубже, разорвал меня всего, вывернул наизнанку… Он легко перевернул меня, поднял, не разъединяясь со мной, и я оказался сверху — вьющееся, извивающееся существо, словно язык лунного пламени, я еще никогда так не заводился. Я то откидывался назад, на его колени, то падал на него, закрывая своими волосами его лицо… Он тоже завелся не на шутку! Он гнул меня, как хотел, больно тиская своими сильными руками, как это было замечательно! Нам совсем не было стыдно то, что мы делали друг с другом, мы были счастливы, мы исполнились восторга!..
— Женька, мой Женька, что ты делаешь, — задыхаясь и смеясь, говорил он, сам не зная, что. — Какой ты легкий, какой гибкий! Тебя, наверное, можно завязать, сложить… как ленточку…
— Сложи меня, Ленька, сложи! — смеясь, отвечал я.
— Сложи, как хочешь… Как хочешь, Ленька!
Движения становились все быстрее, сильнее, ощущение нарастало, приближаясь, мы словно слились в одно…
— Да, да, Ленька, — шептал я, — да… да!!!
Я почувствовал, как он задергался у меня внутри, как нас пронзил насквозь, охватил общий огонь, мы оба одновременно застонали — и вот, изнутри меня обожгло, заполнило, залило новое ощущение, и сразу же то же произошло и со мной — только наружу, и так, как еще никогда не было — сильно… Мы забились и упали в изнеможении ничком, неистово лаская друг друга, прижимаясь изо всех сил, — ловя, продляя последние содрогания внутри наших сладко измученных тел… Я, лежа на животе, под ним, повернул к нему лицо, и Ленька припал своим ртом к моим раскрытым губам, моему языку, в глубоком, долгом поцелуе… В эту ночь мы впервые уснули вместе, обнявшись, в одной постели.
Проснувшись утром, я в первый момент не мог понять, где я. Дверь на балкон была распахнута, дул свежий морской ветер. Море было синее — синее, как на фотографии, над ним кружили чайки. На балконе стоял Ленька, весь залитый солнцем, с развевающимися на ветру волосами, в плавках и с полотенцем. Я протер глаза.
— Доброе утро, Женька! — весело сказал он. — Тут нам на балкон принесли апельсиновый сок, пока мы спали. Хочешь? — он вошел и поставил на тумбочку поднос с хрустальным графином и стаканами. — Звонили снизу, сказали, завтрак будет на террасе в девять часов. — Ленька порылся в наших вещах, кинул на кресло мои плавки и полотенце. — Еще рано, пойдем пока искупаемся! — Он посмотрел на меня: — Женька… Какой ты все-таки красивый! — он улыбнулся, — и лохматый после вчерашнего!..
Я сладко потянулся, ощутив, как блаженно ноет все мое тело, все внутренности, все косточки, и еще раз понял, что такое счастье… с любимым человеком.
Часть 12
Нужно ли мне искать слова, мои дорогие читатели, чтобы описать всю прелесть, всю красоту этих южных мест, этого сказочного моря, этих садов Зачарованного острова, куда чудом занесла нас судьба? Для этого нужно иметь великий гений Пушкина или Лермонтова, может быть — фантастический взгляд Блока или изысканный, шутливый талант Игоря Северянина, а я — просто мальчик. Да и так ли это важно? Пусть ваша фантазия сделает это за меня.
Я также не стану описывать подробно всю череду наших бесконечных дней на этом Берегу Счастья. Они были похожи один на другой — одинаково волшебные, одинаково прекрасные… Мы просыпались, когда хотели — обычно очень рано, как только взойдет солнце, а случалось и раньше, и тогда наблюдали его восход над морем с нашего балкона, ёжась от утренней прохлады, обнимаясь и кутаясь в одно одеяло — может ли быть на свете что-нибудь прекраснее?
Сопровождавшие нас взрослые были приветливы и учтивы, и охраняли нас незаметно — впрочем, присматривая лишь за тем, чтобы мы не очень выбивались из режима и правильно, вовремя питались, но мы и не подавали им поводов к беспокойству. А так мы практически круглые сутки оставались вдвоем, и почти не чувствовали их присутствия. Мы купались до изнеможения, в уже довольно прохладном море, валялись до бесконечности на белоснежном песке пустынного пляжа, гуляли по мокрому песку в пене прибоя и разговаривали, разговаривали… или молчали. Мы оба еще больше загорели, почти до черноты, особенно Ленька, а мои светлые волосы совсем выгорели на солнце. Иногда мы брали наши этюдники и краски и устраивались где-нибудь писать морские пейзажи, а иногда — писали друг друга на фоне моря и камней. И, что интересно, не забывали заниматься и уроками — нас очень смешил сам факт необходимости делать это вот здесь, на берегу моря, под крики чаек — и смех, да и близость друг друга давали нам силы легко усваивать заданное. К обеду или ужину нас звали ударом в колокол. Все обычно уже было накрыто, приветливая буфетчица подавала нам то или это, и мы весело, солнечно обедали вдвоем на веранде, окруженной густым садом… А когда очередной бесконечный день заканчивался, и на ночном небе высыпали огромные южные звезды, мы иногда купались при луне в черной воде — ночью она казалась теплее. А потом поднимались к себе наверх, смывали дневную морскую соль в голубой зеркальной ванной, нежно купая друг друга под душем, в окружении многочисленных зеркальных двойников, а затем ложились вдвоем на белоснежные простыни нашей огромной постели в комнате — корабле — и ласкали, и любили друг друга до беспамятства… Вот так протекала наша вольная, счастливая жизнь у моря, на Зачарованном острове.
Часть 13
Но уже незадолго до нашего отъезда в Москву (жаль, что всему есть конец) произошел один знаменательный разговор, о котором мне бы хотелось рассказать. Может быть, тогда мы и не сразу смогли осмыслить его до конца, но он наложил глубокий отпечаток на наши души и сыграл во всей нашей дальнейшей жизни большую роль.
Однажды утром, когда мы, как обычно, гуляли у моря на пляже в окрестностях нашего дома, я расположился с этюдником на скамеечке и писал Леньку на фоне морского пейзажа. Он сидел неподалеку на камне вполоборота ко мне у самой воды, в одних плавках. Утреннее солнце красиво освещало его лицо и фигуру, мокрые волосы падали на плечи, волны плескались у его ног. Мне довольно точно удалось передать его общие черты, схватить, уловить тон фигуры и пейзажа и игру светотени, и я, вдохновленный удачным началом, усердно предавался работе.
— Бог в помощь, молодой человек, — услышал я чей-то голос.
Я поднял глаза. Ко мне по пляжу, не спеша, приближался священник в летнем подряснике и мягкой соломенной шляпе. Трудно было судить о его возрасте: длинная седая борода, однако двигался он бодро и глаза смотрели по-молодому живо и весело. Я знал, это не здешний священник: он отдыхал, как и мы, на соседней даче у каких-то своих знакомых.
— Здравствуйте! — я приветливо кивнул ему.
— Творите? — спросил он. — Разрешите полюбопытствовать?
— Пожалуйста.
Он сел возле меня на скамейку, внимательно разглядывая мою работу, как мне показалось, со знанием дела.
— Неплохо, — пробормотал он. — Тебе удалось уловить соотношение цветов. И сходство есть. Только теперь очень важно, чтобы ты смог передать выразительность его лица, вдохновенность его взгляда. В нем это есть. Это твой друг?
— Да, — я кивнул. — Он тоже художник.
— А — а, тогда понятно, — сказал батюшка. — Это сразу заметно. Рисуете друг друга по очереди?
— Ну да. — Я улыбнулся.
Тем временем Ленька, обратив внимание, что батюшка что-то слишком долго разговаривает со мной, на всякий случай встал с камня и подошел к нам, но у батюшки было такое приветливое румяное лицо и такие добрые голубые глаза, что Ленька тут же успокоился.
— Здравствуйте, батюшка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Ленька сел. Я смотрел на него с восхищением. В классе слышался смех одновременно с аплодисментами.
— Молодец, Журавлев, — одобрительно сказала учительница. — Прекрасно высказался, вдумчиво и очень живо. Ставлю тебе пять.
— Спасибо, — скромно сказал Ленька.
Таким был наш последний день в Москве.
Дальше началась сказка.
Родители прощались с нами на вокзале, напутствовали, давали последние советы. Стояли ароматные, волнующие синие летне-осенние сумерки, окрашенные мягко-оранжевым светом вокзальных фонарей под огромной, в полнеба, сводчатой крышей над всеми перронами сразу. Играла музыка, гремело неразборчивое вокзальное радио. Но для нас все это уже было неважно.
Мы бегло обменивались взглядами, душой уже находясь в пути. Нам предстоял долгий путь в двухместном купе вагона международного класса, СВ-люкс. В соседнем купе должны были разместиться сопровождающие. Отец в последний раз целовал меня, гладил, трепал мои, такие им любимые, волосы. Павел Иванович что-то строго выговаривал Леньке, показывая на меня — Ленька серьезно кивал. Потом они крепко обнялись. Начальник поезда внимательно слушал, что ему говорили наши сопровождающие, соглашался… Вот поезд медленно двинулся вдоль перрона. Отец еще несколько секунд шагал рядом по ту сторону стекла и махал мне рукой. Поезд постепенно набирал скорость, в вагоне загорелся яркий лимонный свет. Нам принесли горячий ужин, но есть не особенно хотелось. По распорядку дня нам уже, наверное, полагалось спать. Дверь купе очень удобно запиралась изнутри одним движением. Было тепло и уютно. Мы выключили верхний свет, оставили только малиновые ночники над нашими постелями, сбросили одежды и, обнявшись, прильнули к окну. Мимо проносились станционные огни, черная зубчатая гряда леса медленно двигалась вдалеке, и над всем этим в сине-зеленом прохладном осеннем небе, стояла неподвижная луна. Почти неслышно стучали колеса. Поезд нес нас на Зачарованный остров. Мы молчали. Вы представляете, как нам было хорошо?
…Мы прибыли спустя двое суток, далеко за полночь и еще издали, из окон такси, доставившего нас на берег (специально нанятого микроавтобуса) увидели наш дом — большой, двухэтажный, освещенный огнями, во мраке ночного южного сада, прямо над пляжем, почти у самого моря. Нам с Ленькой отводился весь верхний этаж — огромная полукруглая комната — студия с высокими окнами, выходящая на широкий балкон. Сзади, за комнатой, по коридору была ванная, тренажерный зал и библиотека. А с балкона спускалась каменная широкая лестница прямо на усыпанную гравием дорожку, ведущую между двумя рядами причудливых фонарей, отделяющих нас от таинственного мрака ночного сада, через каменные ворота — прямо на пляж, к морю! Сразу же по приезду мы с Ленькой, побросав вещи и одежду в нашей комнате, помчались купаться при луне, взлетая и опускаясь на волнах, барахтаясь в пене прибоя, глотая соленые брызги, вдыхая сумасшедший морской йодистый воздух, крича и смеясь от восторга… Наплескавшись вдоволь, мы, мокрые, босые и счастливые, медленно, не торопясь, еще долго бродили по мокрому песку у самой воды, по круглым камешкам и хрустящим ракушкам, пока, наконец, не повернули к дому, на освещенную аллею. Поднимаясь по каменной лестнице, мы слышали, как за нами закрывались ворота. Хозяйственная жизнь дома на нижнем этаже кипели своим чередом, а мы поднялись на балкон, закрыв на щеколду его ажурную металлическую калитку, небрежно бросив сушиться мокрые плавки на мраморные перила, вошли в комнату и закрыли за собой дверь. Можно было не бояться и не стесняться — сегодня мы знали, нас уже никто не потревожит, и завтра не потревожит, и послезавтра… Мы стояли посреди комнаты голые, глядели друг на друга, не отводя глаз, и улыбались. Так вот ты какой, Зачарованный остров! Наши ноги по щиколотку утопали в мягком пушистом ковре. Полукруглая комната тонула в полумраке, лишь два высоких, выше нашего роста, светильника — торшера под мягкими темно — красными, с золотой бахромой абажурами, давали приглушенный свет. Глубокие кресла, темная старинная мебель, в простенках между окон — какие-то красивые каменные вазы, статуи… (завтра все рассмотрим, как следует). Огромных размеров кровать, тоже старинная, с причудливой спинкой была убрана с варварской роскошью, в белых, золотых и лиловых тонах. Все было, как в сказке или во сне. В золотом, лиловом сне.
— Пойдем в ванную? — неловко улыбаясь, предложил я. Я снова почему-то сейчас его стеснялся… Коридор тоже был устлан мягким ковром, наши шаги были совершенно неслышными. Интересно, что там сейчас происходит внизу? Да нет, не интересно. Ничто не интересно. Сейчас никого, кроме нас двоих, наверное, на свете и не было. Мы были на Зачарованном летающем острове, который плыл по небу, над морем, среди мерцающих звезд, освещенный лиловой луной…
Мы постояли, обнявшись, под душем, в просторной голубой ванной комнате. Вокруг по стенам — зеркала, зеркала, в них много — много Женек и Ленек, и все молча стоят, обнявшись, им некуда спешить… Светильники — лилии, мраморные полки, на них какие-то кремы, мази, благовония…
Отершись огромными пушистыми полотенцами, мы ступили на пробковый пол, Ленька взял меня за плечо, и мы медленно, почти без слов, вошли в спальню — корабль над морем. Ночной ветер врывался в открытые окна, и шумел морской прибой. Я вдруг отчетливо вспомнил свой сон, который рассказывал психологу, вспомнил — и вдруг почувствовал, что дрожу, сладко дрожу, до самых косточек… И почувствовал, как меня страшно возбуждает — так, что я боюсь самого себя — восхитительная холодная белизна крахмальных простынь, на которых я оказался, словно летящим на облаках, в невесомости, вместе с Ленькой… Ленька выключил красные светильники, и комната осветилась луной. Она ярко освещала наши тела, наши лица. Одеяла были отброшены в сторону — нам и так было жарко. Мы долго лежали, обнявшись, и глядели друг на друга.
— Женька… — сказал мой друг. — Лунный мальчик! — Он улыбнулся. — Ну вот, теперь ты весь — весь мой.
— А ты — мой, — сказал я, чувствуя, как у меня перехватило дыхание, — по-настоящему.
— Да. По-настоящему.
…Мне казалось, я стал как воск, как воздух, двигаясь, тая, меняя форму под действием его сильных рук. Наши тела словно переходили из одного состояния в другое. Он поворачивал меня, как хотел — пока просто так, играя со мной. Я то оказывался внизу, беспомощно распростертый, хрупкий, как тонкий стебель. То вдруг сам становился сильным, страстным и гибким, как ящерица, обвиваясь вокруг его красивого тела, повергая его на спину, покусывая острыми, молодыми зубами его уши, шею, соски, его рельефные, выпуклые мышцы… И снова, и снова становился послушным и мягким, наслаждаясь подчинением его силе, его железным, но безумно нежным объятиям. Мы трогали, трогали друг друга везде, мы уже истекали любовным соком ожидания и предчувствия. Ленька взял с тумбочки какую-то склянку, издающую безумный, одуряющий запах, подобный запаху роз, зачерпнул оттуда влажный крем, но я не дал ему ничего сделать: я сам взял этот волшебный крем с его руки, нежно стал наносить на раскаленный, мучительно напрягшийся ствол его мужской силы. Он был большой, тверже камня, тверже самых сильных его мускулов, уже вздрагивающий, уже истекающий по капле медленно сочащейся, прозрачной влагой нестерпимого ожидания любви. От прикосновений к нему я задрожал, и сам уже истекал, и чувствовал, что уже тоже полностью готов, и не было сил терпеть, но я молчал и ждал. И тогда Ленька взял меня за плечи и прошептал срывающимся голосом:
— Женя, милый, не бойся, иди ко мне, по-настоящему!
— Да, — прошептал я и встал на колени, опустив голову на сложенные руки.
Он приблизился ко мне сзади, нежно лаская и гладя меня всего, исследуя тайные уголки моего трепещущего тела. Я послушно следовал движения его рук, выгибал спину, с готовностью раскрываясь ему навстречу, прикусив губу, чтобы стерпеть первую боль… Он нежно и бережно вошел в мое тело — медленно-медленно, легкими толчками проникая в меня все глубже и глубже — пока не вошел весь, до конца. Мне было немного больно, но так сладко, так сладко… Я задержал дыхание, я чувствовал его в себе всего, во мне не осталось места — мне казалось, он коснулся моего сердца… Я застонал и сделал инстинктивное движение ему навстречу, он отвечал мне, снова отпрянул, осторожно лаская мой живот, бока, спину — он любил, он берег меня, он не хотел сделать мне больно — милый, милый… Ох, как же это заводило!..
— Давай, Ленька! — прошептал я. — Давай! Мне совсем не больно, мне так хорошо! Давай, по-настоящему!
Осторожно взяв меня за плечи, он снова нанес встречное движение — уже настоящее, сильное, я ответил ему. Потом — еще, еще и еще… Движения становились быстрее и сильнее, я чувствовал в себе его всего, его твердость, его силу… Мы уже откровенно стонали, не сдерживаясь, и мне так захотелось, чтобы он проник еще глубже, разорвал меня всего, вывернул наизнанку… Он легко перевернул меня, поднял, не разъединяясь со мной, и я оказался сверху — вьющееся, извивающееся существо, словно язык лунного пламени, я еще никогда так не заводился. Я то откидывался назад, на его колени, то падал на него, закрывая своими волосами его лицо… Он тоже завелся не на шутку! Он гнул меня, как хотел, больно тиская своими сильными руками, как это было замечательно! Нам совсем не было стыдно то, что мы делали друг с другом, мы были счастливы, мы исполнились восторга!..
— Женька, мой Женька, что ты делаешь, — задыхаясь и смеясь, говорил он, сам не зная, что. — Какой ты легкий, какой гибкий! Тебя, наверное, можно завязать, сложить… как ленточку…
— Сложи меня, Ленька, сложи! — смеясь, отвечал я.
— Сложи, как хочешь… Как хочешь, Ленька!
Движения становились все быстрее, сильнее, ощущение нарастало, приближаясь, мы словно слились в одно…
— Да, да, Ленька, — шептал я, — да… да!!!
Я почувствовал, как он задергался у меня внутри, как нас пронзил насквозь, охватил общий огонь, мы оба одновременно застонали — и вот, изнутри меня обожгло, заполнило, залило новое ощущение, и сразу же то же произошло и со мной — только наружу, и так, как еще никогда не было — сильно… Мы забились и упали в изнеможении ничком, неистово лаская друг друга, прижимаясь изо всех сил, — ловя, продляя последние содрогания внутри наших сладко измученных тел… Я, лежа на животе, под ним, повернул к нему лицо, и Ленька припал своим ртом к моим раскрытым губам, моему языку, в глубоком, долгом поцелуе… В эту ночь мы впервые уснули вместе, обнявшись, в одной постели.
Проснувшись утром, я в первый момент не мог понять, где я. Дверь на балкон была распахнута, дул свежий морской ветер. Море было синее — синее, как на фотографии, над ним кружили чайки. На балконе стоял Ленька, весь залитый солнцем, с развевающимися на ветру волосами, в плавках и с полотенцем. Я протер глаза.
— Доброе утро, Женька! — весело сказал он. — Тут нам на балкон принесли апельсиновый сок, пока мы спали. Хочешь? — он вошел и поставил на тумбочку поднос с хрустальным графином и стаканами. — Звонили снизу, сказали, завтрак будет на террасе в девять часов. — Ленька порылся в наших вещах, кинул на кресло мои плавки и полотенце. — Еще рано, пойдем пока искупаемся! — Он посмотрел на меня: — Женька… Какой ты все-таки красивый! — он улыбнулся, — и лохматый после вчерашнего!..
Я сладко потянулся, ощутив, как блаженно ноет все мое тело, все внутренности, все косточки, и еще раз понял, что такое счастье… с любимым человеком.
Часть 12
Нужно ли мне искать слова, мои дорогие читатели, чтобы описать всю прелесть, всю красоту этих южных мест, этого сказочного моря, этих садов Зачарованного острова, куда чудом занесла нас судьба? Для этого нужно иметь великий гений Пушкина или Лермонтова, может быть — фантастический взгляд Блока или изысканный, шутливый талант Игоря Северянина, а я — просто мальчик. Да и так ли это важно? Пусть ваша фантазия сделает это за меня.
Я также не стану описывать подробно всю череду наших бесконечных дней на этом Берегу Счастья. Они были похожи один на другой — одинаково волшебные, одинаково прекрасные… Мы просыпались, когда хотели — обычно очень рано, как только взойдет солнце, а случалось и раньше, и тогда наблюдали его восход над морем с нашего балкона, ёжась от утренней прохлады, обнимаясь и кутаясь в одно одеяло — может ли быть на свете что-нибудь прекраснее?
Сопровождавшие нас взрослые были приветливы и учтивы, и охраняли нас незаметно — впрочем, присматривая лишь за тем, чтобы мы не очень выбивались из режима и правильно, вовремя питались, но мы и не подавали им поводов к беспокойству. А так мы практически круглые сутки оставались вдвоем, и почти не чувствовали их присутствия. Мы купались до изнеможения, в уже довольно прохладном море, валялись до бесконечности на белоснежном песке пустынного пляжа, гуляли по мокрому песку в пене прибоя и разговаривали, разговаривали… или молчали. Мы оба еще больше загорели, почти до черноты, особенно Ленька, а мои светлые волосы совсем выгорели на солнце. Иногда мы брали наши этюдники и краски и устраивались где-нибудь писать морские пейзажи, а иногда — писали друг друга на фоне моря и камней. И, что интересно, не забывали заниматься и уроками — нас очень смешил сам факт необходимости делать это вот здесь, на берегу моря, под крики чаек — и смех, да и близость друг друга давали нам силы легко усваивать заданное. К обеду или ужину нас звали ударом в колокол. Все обычно уже было накрыто, приветливая буфетчица подавала нам то или это, и мы весело, солнечно обедали вдвоем на веранде, окруженной густым садом… А когда очередной бесконечный день заканчивался, и на ночном небе высыпали огромные южные звезды, мы иногда купались при луне в черной воде — ночью она казалась теплее. А потом поднимались к себе наверх, смывали дневную морскую соль в голубой зеркальной ванной, нежно купая друг друга под душем, в окружении многочисленных зеркальных двойников, а затем ложились вдвоем на белоснежные простыни нашей огромной постели в комнате — корабле — и ласкали, и любили друг друга до беспамятства… Вот так протекала наша вольная, счастливая жизнь у моря, на Зачарованном острове.
Часть 13
Но уже незадолго до нашего отъезда в Москву (жаль, что всему есть конец) произошел один знаменательный разговор, о котором мне бы хотелось рассказать. Может быть, тогда мы и не сразу смогли осмыслить его до конца, но он наложил глубокий отпечаток на наши души и сыграл во всей нашей дальнейшей жизни большую роль.
Однажды утром, когда мы, как обычно, гуляли у моря на пляже в окрестностях нашего дома, я расположился с этюдником на скамеечке и писал Леньку на фоне морского пейзажа. Он сидел неподалеку на камне вполоборота ко мне у самой воды, в одних плавках. Утреннее солнце красиво освещало его лицо и фигуру, мокрые волосы падали на плечи, волны плескались у его ног. Мне довольно точно удалось передать его общие черты, схватить, уловить тон фигуры и пейзажа и игру светотени, и я, вдохновленный удачным началом, усердно предавался работе.
— Бог в помощь, молодой человек, — услышал я чей-то голос.
Я поднял глаза. Ко мне по пляжу, не спеша, приближался священник в летнем подряснике и мягкой соломенной шляпе. Трудно было судить о его возрасте: длинная седая борода, однако двигался он бодро и глаза смотрели по-молодому живо и весело. Я знал, это не здешний священник: он отдыхал, как и мы, на соседней даче у каких-то своих знакомых.
— Здравствуйте! — я приветливо кивнул ему.
— Творите? — спросил он. — Разрешите полюбопытствовать?
— Пожалуйста.
Он сел возле меня на скамейку, внимательно разглядывая мою работу, как мне показалось, со знанием дела.
— Неплохо, — пробормотал он. — Тебе удалось уловить соотношение цветов. И сходство есть. Только теперь очень важно, чтобы ты смог передать выразительность его лица, вдохновенность его взгляда. В нем это есть. Это твой друг?
— Да, — я кивнул. — Он тоже художник.
— А — а, тогда понятно, — сказал батюшка. — Это сразу заметно. Рисуете друг друга по очереди?
— Ну да. — Я улыбнулся.
Тем временем Ленька, обратив внимание, что батюшка что-то слишком долго разговаривает со мной, на всякий случай встал с камня и подошел к нам, но у батюшки было такое приветливое румяное лицо и такие добрые голубые глаза, что Ленька тут же успокоился.
— Здравствуйте, батюшка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17