Под баньян Ли-Шери уже не попала, хотя его тень чудесным образом накрывала площадь в добрый акр. Слышно было хорошо, и, чуть-чуть напрягая зрение, принцесса вполне могла разглядеть слайды, которые демонстрировал доктор Лилли, но, на ее беду, немилосердно палило солнце. Жаркие лучи сжигали кожу Ли-Шери, и у нее уже начала кружиться голова. Рид Джарвис напомнил Ли-Шери о привилегиях, которые полагались ей на симпозиуме как августейшей особе, и, как ни претила принцессе такая мысль, она уже была готова использовать свой титул как пожарную сирену, лишь бы заполучить местечко в тени.
В этот момент словно по волшебству на нее повеяло прохладой. Поначалу принцесса испугалась, что над ее головой нависло зловещее облако сглаза и теперь уж наверняка высосет из нее остаток жизненной силы, но это было не так. Рядом с Ли-Шери стоял Бернард и держал над ней старый потрепанный зонтик.
– Что ты здесь делаешь? – шепотом спросила принцесса, хотя и вполовину не так гневно, как ей хотелось бы.
Бернард тряхнул темными кудрями, указывая в сторону экрана, на который проецировалось изображение дельфина.
– Акулы – преступники морских просторов, – сказал он, – а дельфины – океанские бунтари.
– Ты чокнутый, – возмущенно прошипела принцесса.
– Тогда чокнись со мной.
– Угу, сейчас. У моей любви другой цвет волос.
Упоминание о цвете волос заставило Бернарда вздрогнуть, но принцесса этого не заметила. Она снова устремила все свое внимание на доктора Лилли.
– Ладно. Если захочешь меня увидеть, просто найди мой адрес.
– Я-то видеть тебя не хочу, чего не скажешь о местных властях. И вообще где я должна искать твой адрес? В справочнике чокнутых? Я не имею в виду «Желтые страницы».
– Посмотри. Просто посмотри.
Принцесса непроизвольно подняла глаза. На внутренней стороне зонтика ужасными каракулями было выведено: ЛАХАЙНА. ЛОДОЧНАЯ ПРИСТАНЬ. ШЛЮП «РАЗВЕСЕЛАЯ ПИРУШКА».
Бернард сунул зонтик в ладонь принцессы и, приблизив свои испорченные зубы к самому ее уху, шепнул:
– Ням.
Потом он исчез.
34
На ленч принцесса съела не то пу-пу из папайи, не то му-му из манго, не то еще какое-то фруктовое фу-фу, изобилующее переспелыми тропическими гласными. В жарком климате «А» превращается в тенистую арку, «О» – в сифон для газированной воды, «У» – в пещерку или туннель, где можно спрятаться от дневного пекла. «А» стоит, как серфингист, широко расставив ноги, «О» апельсином свисает с ветки, «У» крутит на стройной гавайской талии хула-хуп, а «И» и «Е» подражают пронзительным крикам мартышек и разноцветных птиц – собственно, из этих криков гласные и вышли. Согласные, как люди со светлой кожей, в знойном климате чувствуют себя плохо. Гласные созданы для южной неги, согласные – для северной энергичности, но 0–0 как рьяно аборигены пляшут бУУгИ-вУУгИ и как томно белые колонисты танцуют ВаЛЬС-БоСТоН.
Блюдо, которое принцесса выбрала на обед, называлось, кажется, авокадо-алоха или, может быть, гуайява-лава. Хулиетта перетирала деснами жаркое из телятины «по-миссионерски». Пляжные завсегдатаи толклись вокруг их столика и сыпали непристойностями. Хулиетта периодически взмахивала похожими на грабли руками, прогоняя молодых нахалов. Похоже, процесс доставлял ей удовольствие. Старушке гораздо больше нравилось отгонять серфингистов от принцессы, чем мух от королевы. Ли-Шери никого вокруг не замечала. Она пыталась решить, не отвести ли Бернарда в полицию во время обеденного перерыва.
Хорошо, допустим, он спас ее от солнечного удара, но принцесса, которую вызволил дракон, не может рассчитывать на хеппи-энд. Допустим, кипучая энергия Бернарда придает ему своеобразный шарм. Говорят, Люцифер был прекраснейшим ангелом на небесах, а самая широкая улыбка – у черепа. Этот Бернард определенно опасен. Из-за него пропали целых два дня симпозиума, и кто знает, на какую еще пакость он способен. Ли-Шери не сомневалась в своем гражданском долге. Вопрос заключался в следующем: сейчас или позже?
– Сейчас! – рявкнула принцесса. – Надо поспешить! – Она протянула старой служанке банкноту, чтобы та расплатилась за обед. Хулиетта уписывала свою телятину «по-миссионерски» с чисто миссионерским энтузиазмом.
– Встретимся в парке через двадцать минут, – сказала принцесса, не забыв подкрепить слова соответствующими жестами.
Когда она выходила из ресторана, один из пляжных гуляк крикнул ей вслед:
– Эй, рыжая, где твой огонек? У тебя между ног? Ха-ха-ха!
На ланае она нос к носу столкнулась с белокожими пришельцами с Аргона.
– Мутантка, – процедила сквозь зубы дама в тюрбане.
– На тебе клеймо, которое заметят на всех планетах галактики, – поддержал спутницу мужчина в феске. – Разве ты не понимаешь, что мутировала под воздействием солнечной радиации вкупе с избытком сахара и половых гормонов в организме? Солнце не обманешь!
– О господи, – простонала принцесса и, свернув с улицы, торопливо зашагала к пристани. – Иногда мне просто хочется купить литр краски для волос и сменить этот проклятый цвет!
Поднявшись на борт шлюпа, окрещенного «Развеселой пирушкой», она чуть не свалилась в воду от изумления: знакомое лицо, высунувшееся из каюты, обрамляла шевелюра такого же огненно-рыжего цвета, как и у нее.
35
– Если ты опять пришла меня арестовывать, – сказал Бернард, накручивая на палец пламенеющие кудри, – тебе надо знать, как я выгляжу на самом деле. Хорошему полицейскому должно быть известно об арестанте все. С другой стороны, если ты пришла, потому что я тебе понравился, у меня есть шанс понравиться тебе еще больше, ведь у нас есть нечто общее.
– Ну да, – мрачно проговорила принцесса. – Мы оба мутанты.
– Прости, не понял?
– Да нет, это я так. Значит, ты тоже рыжий. Это и вправду твой натуральный цвет?
– Ты спрашиваешь, не обошлось ли тут без хны? С этим цветом я появился на свет. Остатки черной краски только что отправились по канализации в море. Наверное, Жак-Ив Кусто сейчас плывет через этот поток и думает, что у какой-нибудь каракатицы опять потекла чернильная ручка.
– Ладно, предположим, ты рыжий, как и я. Но больше ничего общего у нас нет.
– Почему ты в этом так уверена?
– В мире есть два типа людей: одни – часть проблемы, другие – часть ее решения.
– Понятно. Я создаю проблемы, ты с ними справляешься? Вот что я тебе скажу, детка: в мире есть два типа людей – одни смотрят на жизнь и видят только побитую морозом тыкву, а другие – пирог с аппетитной корочкой.
(Все люди поистине делятся на два типа: одни считают, что в мире есть два сорта людей, а другие не так глупы, чтобы в это верить. Однако Ли-Шери и Бернард исполняли друг перед другом нечто вроде замысловатого танца, а потому не будем к ним чересчур строги.)
Этот разговор происходил на залитой полуденным солнцем палубе, но над головой Ли-Шери был раскрыт зонтик, тогда как Бернард пытался уместиться в крошечной, с кончик карандаша, тени гафеля. Волны Тихого океана, укрощенные волнорезом, качали их так же ласково, как пьяница баюкает бутылку.
– С рыжей шевелюрой твое лицо выглядит знакомым. Кажется, я видела твои фотографии.
– У меня отличный агент по рекламе. Мои фото можно встретить повсюду.
– Где, на фонарных столбах? Ты ведь известный бандит, да?
– Я бы так не сказал. По молодости у меня были небольшие нелады с законом, ну знаешь, как это часто случается с парнями.
– Не знаю. Расскажи.
– Да ничего особенного, легкое недоразумение с дочкой муниципального советника и позаимствованным на время авто. Но последствия… Последствия оставили глубокий след в моей жизни. После тридцати дней отсидки со стукачами и гомиками я получил кое-какие поблажки за образцовое поведение. Меня перевели в другую камеру для таких же, как я, на втором этаже, рядом с кухней. Все заключенные, заслужившие поблажки, имеют доступ на кухню. Не пробыл я «хорошистом» и недели, как с кухни пропали три ножа и тесак с семнадцатидюймовым лезвием. Естественно, в краже заподозрили кого-то из «хорошистов». Караульные перевернули вверх дном все наши камеры и холл, где стоял телевизор, но ничего не нашли. Тогда нас выстроили в коридоре под охраной целой роты конвоиров с водометами и слезоточивым газом. По одному нас заводили в маленькую комнатку, где были еще несколько охранников и капитан с фонарем, и заставляли раздеваться. Мне приказали повернуться спиной, нагнуться и раздвинуть ягодицы, чтобы они могли заглянуть мне в прямую кишку и убедиться, что я не прячу там три столовых ножа и тесак с лезвием в семнадцать дюймов. Само собой, ножей в наших задницах они не нашли, зато обнаружили четыре куска мыла, фотографию с разворота «Плейбоя», три кубика льда, пять перьев, Атлантиду, греческого делегата съезда Партии Мальчиков, пирог с напильником внутри, Рождество со снегопадом, Рождество без снегопада, Пабло Пикассо и его брата Элмера, бутерброд с чепухой и горчицей, двух японских пехотинцев, не знавших об окончании Второй мировой войны, князя Бастера Кливлендского, лодку со стеклянным днищем, завещание Говарда Хьюза, вставную челюсть, Амелию Эрхарт, первые четыре такта «Недостижимой мечты» в исполнении хора блэк-маунтинского колледжа, завещание Говарда Хьюза (второй вариант), вдову Неизвестного Солдата, шесть диких голубей, мораль среднего класса, Великий Американский роман и два банана.
– Черт подери! – воскликнула принцесса, не зная, то ли ей рассмеяться, то ли прыгнуть за борт. – Да кто ты вообще такой и что за игру ведешь?
– Меня зовут Дятлом, и я – бунтарь. Меня ищет полиция пятидесяти штатов и Мексики. Приятно, когда тебя хотят найти. Было бы здорово, если бы ты тоже меня захотела. Честно говоря, я убрал маскировку в надежде, что ты посмотришь на меня по-новому, и сердце твое растает. Ну вот, я раскрыл все карты – это выражение наверняка знакомо твоему дражайшему папеньке.
– Бог ты мой! Дятел! Бернард Рэнгл. И как я сразу не догадалась!
Самоуверенная улыбка наконец исчезла с лица Бернарда. Если бы улыбки улетали, то дерзкая ухмылка Дятла отправилась бы по адресу «Луна, до востребования». Бернард посмотрел на Ли-Шери с той наклеенной на лицо серьезностью, какую изображают комедийные актеры, получившие возможность сыграть Гамлета. И все же в его взгляде сквозили неподдельная нежность и тоска.
– Так сразу мне все это не переварить, – заявила принцесса. Несмотря на то что вокруг нее колыхались волны зноя, ее бил озноб. С чего ей вдруг вздумалось припереться на лодку самой? Можно было просто послать сюда полицию. – Мне пора на симпозиум. – Семинар по вопросам планирования семьи начинался через семь минут.
Бернард неуклюже попытался помочь Ли-Шери сойти с лодки, но она словно и не заметила его руки. Принцесса поспешила прочь, и лохматый зонтик затрепыхался на ветру, как облезлый хвост оборотня. На бегу она обернулась и крикнула:
– Знаешь, а тебя все равно поймают!
К Бернарду частично вернулась его улыбка.
– Они никогда меня не поймают. Бунтаря нельзя покорить. Наказанием для него может стать только грубое отношение со стороны окружающих. Вот ты, например, своим отношением сейчас причиняешь мне боль.
36
После того как организаторы глобального симпозиума по вопросам спасения Земли объявили о своем проекте, на них обрушился поток заявок от производителей и распространителей «экологически чистой» продукции: все они добивались льготных условий, чтобы представить на конференции и продвинуть на рынок свои новинки – различные чаи и настои лекарственных трав, спальные мешки, ванны, типи и ветряные мельницы, устройства для опреснения воды и очистки воздуха, дровяные печки и замороженные йогурты, изделия народного промысла, книги, туристское и спортивное снаряжение, биомагнитное белье и печенье из бобов рожкового дерева. Организаторы на это не согласились. Не то чтобы они выступали против ярмарки экологических товаров, просто главной целью симпозиума, по их выражению, было «продвижение идей, а не материальных объектов».
Вы правы, граница между идеей и предметом может быть весьма расплывчатой, но давайте не будем расстегивать эту пару штанов. Галилей поступал мудро, сбрасывая с высоты не идеи, а предметы, и устроителям конференции тоже было бы лучше ограничиться сферой материальных объектов. В нормальном диапазоне восприятия поведение предметов вполне предсказуемо. Исключая вероятность того, что в плохих руках практически любой предмет, включая эту книгу, способен превратиться в главный вещдок по делу об убийстве, а также не принимая во внимание более интересный вариант, согласно которому каждый объект может жить своей тайной жизнью, мы можем с уверенностью сказать, что предметы (они же объекты) в нашем привычном понимании довольно стабильны, тогда как для идей характерны изменчивость и непостоянство. Риск неправильного истолкования идей не просто существует, идеи прямо-таки напрашиваются на это сами. Чем лучше идея, тем капризнее она себя ведет. Вот поэтому только самые прекрасные теории становятся догмами, в результате чего свежая, актуальная, полезная для человечества идея превращается в нечто заскорузлое и смертельно опасное. Между прочим, трансформация идей в догмы не менее опасна, чем превращение водорода в гелий, урана – в свинец, целомудрия – в развращенность, причем процесс почти так же неостановим.
Проблема возникает на вторичном уровне, и связана она не с автором или разработчиком идеи, а с теми, кого эта идея привлекла, кто принял ее, кто цепляется за нее, пока не обломает все ногти, и кто лишен фантазии, гибкости мышления, представления о сути идеи и, что страшнее всего, не обладает чувством юмора, чтобы сохранить ее первоначальный дух. Идеи создаются учителями, догмы – их последователями, а Будду, как всегда, убивают посреди дороги.
Существует один очень неприятный и, к сожалению, крайне распространенный недуг под названием «суженное поле зрения». За все беды, приносимые этим заболеванием, его стоило бы поставить первым номером в черном списке ВОЗ. Суженное поле зрения, или попросту зашоренность, – это болезнь, при которой восприятие ограничено невежеством и искажено корыстными интересами. Возбудитель инфекции – оптический грибок, который начинает интенсивно размножаться, если мозг менее активен, чем это. Осложнения болезни проявляются в виде склонности к политике. Когда хорошую идею пропускают через фильтры и компрессоры стандартной зашоренности, идея не только теряет в весе и ценности, но и приобретает иную, догматическую конфигурацию, то есть встает с ног на голову и производит эффект, совершенно противоположный задуманному.
Вот так идеи любви, высказанные Иисусом, превратились в пагубные клише христианства. Именно поэтому закончились крахом практически все революции в истории: угнетенные, захватив власть, мгновенно становятся угнетателями и используют тоталитаристскую тактику якобы для «защиты революции». По той же причине меньшинство, ратующее за искоренение предрассудков, делается нетерпимым, меньшинство, выступающее за мир, – воинствующим, требующее равенства – ханжеским, а призывающее к свободе – враждебным ко всему остальному миру (обратите внимание, первый признак подавления собственных желаний – повышенная нервозность).
Вышеизложенная проповедь была представлена вам Департаментом тяжелых безумств Бунтарского колледжа в надежде объяснить читателям, почему глобальный симпозиум по вопросам спасения Земли, собравший такое количество мировых светил, пошел вкривь и вкось.
Не успел еще доктор Джон Лилли закончить в среду утром свою лекцию о разуме морских млекопитающих (он как раз говорил о том, что «продолжение диалога с китообразными может перевернуть наши представления обо всех живых организмах и планете, на которой мы сосуществуем»), как на него посыпались нападки. Определенная часть аудитории считала, что, пока мы не научимся общаться друг с другом, попытки наладить коммуникативный процесс с животными – бесполезная трата времени и денег.
– А как же человеческое общение? – кричали сторонники этого мнения.
– Мой бывший муж, – заявила одна женщина, – не понимал ни слова из того, что я ему говорила. Вы считаете, он способен понять дельфина?
– И чё, какая-то рыбина вытащит мою семью из гетто, – возмущался мужчина, – и устроит на работу? Если нет, на хрен мне сдались твои киты!
Резко ограниченное поле зрения.
Ли-Шери сочла, что вопросы не лишены смысла, хотя оппоненты могли бы вести себя и повежливей. Принцессе стало стыдно перед доктором Лилли за грубиянов, и она искренне порадовалась, что он сумел деликатно выйти из положения. Вообще по сравнению с послеобеденной суматохой утреннее заседание прошло как по маслу – точнее, как по дельфиньему поту.
В связи с тем, что экологический симпозиум начался на два дня позже – и все из-за Дятла, этого сукина сына с птичьими мозгами, – график мероприятий требовалось уплотнить как минимум вдвое (Гавайи, родина маи-маи и лома-лома, были самым подходящим местом для удвоения).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
В этот момент словно по волшебству на нее повеяло прохладой. Поначалу принцесса испугалась, что над ее головой нависло зловещее облако сглаза и теперь уж наверняка высосет из нее остаток жизненной силы, но это было не так. Рядом с Ли-Шери стоял Бернард и держал над ней старый потрепанный зонтик.
– Что ты здесь делаешь? – шепотом спросила принцесса, хотя и вполовину не так гневно, как ей хотелось бы.
Бернард тряхнул темными кудрями, указывая в сторону экрана, на который проецировалось изображение дельфина.
– Акулы – преступники морских просторов, – сказал он, – а дельфины – океанские бунтари.
– Ты чокнутый, – возмущенно прошипела принцесса.
– Тогда чокнись со мной.
– Угу, сейчас. У моей любви другой цвет волос.
Упоминание о цвете волос заставило Бернарда вздрогнуть, но принцесса этого не заметила. Она снова устремила все свое внимание на доктора Лилли.
– Ладно. Если захочешь меня увидеть, просто найди мой адрес.
– Я-то видеть тебя не хочу, чего не скажешь о местных властях. И вообще где я должна искать твой адрес? В справочнике чокнутых? Я не имею в виду «Желтые страницы».
– Посмотри. Просто посмотри.
Принцесса непроизвольно подняла глаза. На внутренней стороне зонтика ужасными каракулями было выведено: ЛАХАЙНА. ЛОДОЧНАЯ ПРИСТАНЬ. ШЛЮП «РАЗВЕСЕЛАЯ ПИРУШКА».
Бернард сунул зонтик в ладонь принцессы и, приблизив свои испорченные зубы к самому ее уху, шепнул:
– Ням.
Потом он исчез.
34
На ленч принцесса съела не то пу-пу из папайи, не то му-му из манго, не то еще какое-то фруктовое фу-фу, изобилующее переспелыми тропическими гласными. В жарком климате «А» превращается в тенистую арку, «О» – в сифон для газированной воды, «У» – в пещерку или туннель, где можно спрятаться от дневного пекла. «А» стоит, как серфингист, широко расставив ноги, «О» апельсином свисает с ветки, «У» крутит на стройной гавайской талии хула-хуп, а «И» и «Е» подражают пронзительным крикам мартышек и разноцветных птиц – собственно, из этих криков гласные и вышли. Согласные, как люди со светлой кожей, в знойном климате чувствуют себя плохо. Гласные созданы для южной неги, согласные – для северной энергичности, но 0–0 как рьяно аборигены пляшут бУУгИ-вУУгИ и как томно белые колонисты танцуют ВаЛЬС-БоСТоН.
Блюдо, которое принцесса выбрала на обед, называлось, кажется, авокадо-алоха или, может быть, гуайява-лава. Хулиетта перетирала деснами жаркое из телятины «по-миссионерски». Пляжные завсегдатаи толклись вокруг их столика и сыпали непристойностями. Хулиетта периодически взмахивала похожими на грабли руками, прогоняя молодых нахалов. Похоже, процесс доставлял ей удовольствие. Старушке гораздо больше нравилось отгонять серфингистов от принцессы, чем мух от королевы. Ли-Шери никого вокруг не замечала. Она пыталась решить, не отвести ли Бернарда в полицию во время обеденного перерыва.
Хорошо, допустим, он спас ее от солнечного удара, но принцесса, которую вызволил дракон, не может рассчитывать на хеппи-энд. Допустим, кипучая энергия Бернарда придает ему своеобразный шарм. Говорят, Люцифер был прекраснейшим ангелом на небесах, а самая широкая улыбка – у черепа. Этот Бернард определенно опасен. Из-за него пропали целых два дня симпозиума, и кто знает, на какую еще пакость он способен. Ли-Шери не сомневалась в своем гражданском долге. Вопрос заключался в следующем: сейчас или позже?
– Сейчас! – рявкнула принцесса. – Надо поспешить! – Она протянула старой служанке банкноту, чтобы та расплатилась за обед. Хулиетта уписывала свою телятину «по-миссионерски» с чисто миссионерским энтузиазмом.
– Встретимся в парке через двадцать минут, – сказала принцесса, не забыв подкрепить слова соответствующими жестами.
Когда она выходила из ресторана, один из пляжных гуляк крикнул ей вслед:
– Эй, рыжая, где твой огонек? У тебя между ног? Ха-ха-ха!
На ланае она нос к носу столкнулась с белокожими пришельцами с Аргона.
– Мутантка, – процедила сквозь зубы дама в тюрбане.
– На тебе клеймо, которое заметят на всех планетах галактики, – поддержал спутницу мужчина в феске. – Разве ты не понимаешь, что мутировала под воздействием солнечной радиации вкупе с избытком сахара и половых гормонов в организме? Солнце не обманешь!
– О господи, – простонала принцесса и, свернув с улицы, торопливо зашагала к пристани. – Иногда мне просто хочется купить литр краски для волос и сменить этот проклятый цвет!
Поднявшись на борт шлюпа, окрещенного «Развеселой пирушкой», она чуть не свалилась в воду от изумления: знакомое лицо, высунувшееся из каюты, обрамляла шевелюра такого же огненно-рыжего цвета, как и у нее.
35
– Если ты опять пришла меня арестовывать, – сказал Бернард, накручивая на палец пламенеющие кудри, – тебе надо знать, как я выгляжу на самом деле. Хорошему полицейскому должно быть известно об арестанте все. С другой стороны, если ты пришла, потому что я тебе понравился, у меня есть шанс понравиться тебе еще больше, ведь у нас есть нечто общее.
– Ну да, – мрачно проговорила принцесса. – Мы оба мутанты.
– Прости, не понял?
– Да нет, это я так. Значит, ты тоже рыжий. Это и вправду твой натуральный цвет?
– Ты спрашиваешь, не обошлось ли тут без хны? С этим цветом я появился на свет. Остатки черной краски только что отправились по канализации в море. Наверное, Жак-Ив Кусто сейчас плывет через этот поток и думает, что у какой-нибудь каракатицы опять потекла чернильная ручка.
– Ладно, предположим, ты рыжий, как и я. Но больше ничего общего у нас нет.
– Почему ты в этом так уверена?
– В мире есть два типа людей: одни – часть проблемы, другие – часть ее решения.
– Понятно. Я создаю проблемы, ты с ними справляешься? Вот что я тебе скажу, детка: в мире есть два типа людей – одни смотрят на жизнь и видят только побитую морозом тыкву, а другие – пирог с аппетитной корочкой.
(Все люди поистине делятся на два типа: одни считают, что в мире есть два сорта людей, а другие не так глупы, чтобы в это верить. Однако Ли-Шери и Бернард исполняли друг перед другом нечто вроде замысловатого танца, а потому не будем к ним чересчур строги.)
Этот разговор происходил на залитой полуденным солнцем палубе, но над головой Ли-Шери был раскрыт зонтик, тогда как Бернард пытался уместиться в крошечной, с кончик карандаша, тени гафеля. Волны Тихого океана, укрощенные волнорезом, качали их так же ласково, как пьяница баюкает бутылку.
– С рыжей шевелюрой твое лицо выглядит знакомым. Кажется, я видела твои фотографии.
– У меня отличный агент по рекламе. Мои фото можно встретить повсюду.
– Где, на фонарных столбах? Ты ведь известный бандит, да?
– Я бы так не сказал. По молодости у меня были небольшие нелады с законом, ну знаешь, как это часто случается с парнями.
– Не знаю. Расскажи.
– Да ничего особенного, легкое недоразумение с дочкой муниципального советника и позаимствованным на время авто. Но последствия… Последствия оставили глубокий след в моей жизни. После тридцати дней отсидки со стукачами и гомиками я получил кое-какие поблажки за образцовое поведение. Меня перевели в другую камеру для таких же, как я, на втором этаже, рядом с кухней. Все заключенные, заслужившие поблажки, имеют доступ на кухню. Не пробыл я «хорошистом» и недели, как с кухни пропали три ножа и тесак с семнадцатидюймовым лезвием. Естественно, в краже заподозрили кого-то из «хорошистов». Караульные перевернули вверх дном все наши камеры и холл, где стоял телевизор, но ничего не нашли. Тогда нас выстроили в коридоре под охраной целой роты конвоиров с водометами и слезоточивым газом. По одному нас заводили в маленькую комнатку, где были еще несколько охранников и капитан с фонарем, и заставляли раздеваться. Мне приказали повернуться спиной, нагнуться и раздвинуть ягодицы, чтобы они могли заглянуть мне в прямую кишку и убедиться, что я не прячу там три столовых ножа и тесак с лезвием в семнадцать дюймов. Само собой, ножей в наших задницах они не нашли, зато обнаружили четыре куска мыла, фотографию с разворота «Плейбоя», три кубика льда, пять перьев, Атлантиду, греческого делегата съезда Партии Мальчиков, пирог с напильником внутри, Рождество со снегопадом, Рождество без снегопада, Пабло Пикассо и его брата Элмера, бутерброд с чепухой и горчицей, двух японских пехотинцев, не знавших об окончании Второй мировой войны, князя Бастера Кливлендского, лодку со стеклянным днищем, завещание Говарда Хьюза, вставную челюсть, Амелию Эрхарт, первые четыре такта «Недостижимой мечты» в исполнении хора блэк-маунтинского колледжа, завещание Говарда Хьюза (второй вариант), вдову Неизвестного Солдата, шесть диких голубей, мораль среднего класса, Великий Американский роман и два банана.
– Черт подери! – воскликнула принцесса, не зная, то ли ей рассмеяться, то ли прыгнуть за борт. – Да кто ты вообще такой и что за игру ведешь?
– Меня зовут Дятлом, и я – бунтарь. Меня ищет полиция пятидесяти штатов и Мексики. Приятно, когда тебя хотят найти. Было бы здорово, если бы ты тоже меня захотела. Честно говоря, я убрал маскировку в надежде, что ты посмотришь на меня по-новому, и сердце твое растает. Ну вот, я раскрыл все карты – это выражение наверняка знакомо твоему дражайшему папеньке.
– Бог ты мой! Дятел! Бернард Рэнгл. И как я сразу не догадалась!
Самоуверенная улыбка наконец исчезла с лица Бернарда. Если бы улыбки улетали, то дерзкая ухмылка Дятла отправилась бы по адресу «Луна, до востребования». Бернард посмотрел на Ли-Шери с той наклеенной на лицо серьезностью, какую изображают комедийные актеры, получившие возможность сыграть Гамлета. И все же в его взгляде сквозили неподдельная нежность и тоска.
– Так сразу мне все это не переварить, – заявила принцесса. Несмотря на то что вокруг нее колыхались волны зноя, ее бил озноб. С чего ей вдруг вздумалось припереться на лодку самой? Можно было просто послать сюда полицию. – Мне пора на симпозиум. – Семинар по вопросам планирования семьи начинался через семь минут.
Бернард неуклюже попытался помочь Ли-Шери сойти с лодки, но она словно и не заметила его руки. Принцесса поспешила прочь, и лохматый зонтик затрепыхался на ветру, как облезлый хвост оборотня. На бегу она обернулась и крикнула:
– Знаешь, а тебя все равно поймают!
К Бернарду частично вернулась его улыбка.
– Они никогда меня не поймают. Бунтаря нельзя покорить. Наказанием для него может стать только грубое отношение со стороны окружающих. Вот ты, например, своим отношением сейчас причиняешь мне боль.
36
После того как организаторы глобального симпозиума по вопросам спасения Земли объявили о своем проекте, на них обрушился поток заявок от производителей и распространителей «экологически чистой» продукции: все они добивались льготных условий, чтобы представить на конференции и продвинуть на рынок свои новинки – различные чаи и настои лекарственных трав, спальные мешки, ванны, типи и ветряные мельницы, устройства для опреснения воды и очистки воздуха, дровяные печки и замороженные йогурты, изделия народного промысла, книги, туристское и спортивное снаряжение, биомагнитное белье и печенье из бобов рожкового дерева. Организаторы на это не согласились. Не то чтобы они выступали против ярмарки экологических товаров, просто главной целью симпозиума, по их выражению, было «продвижение идей, а не материальных объектов».
Вы правы, граница между идеей и предметом может быть весьма расплывчатой, но давайте не будем расстегивать эту пару штанов. Галилей поступал мудро, сбрасывая с высоты не идеи, а предметы, и устроителям конференции тоже было бы лучше ограничиться сферой материальных объектов. В нормальном диапазоне восприятия поведение предметов вполне предсказуемо. Исключая вероятность того, что в плохих руках практически любой предмет, включая эту книгу, способен превратиться в главный вещдок по делу об убийстве, а также не принимая во внимание более интересный вариант, согласно которому каждый объект может жить своей тайной жизнью, мы можем с уверенностью сказать, что предметы (они же объекты) в нашем привычном понимании довольно стабильны, тогда как для идей характерны изменчивость и непостоянство. Риск неправильного истолкования идей не просто существует, идеи прямо-таки напрашиваются на это сами. Чем лучше идея, тем капризнее она себя ведет. Вот поэтому только самые прекрасные теории становятся догмами, в результате чего свежая, актуальная, полезная для человечества идея превращается в нечто заскорузлое и смертельно опасное. Между прочим, трансформация идей в догмы не менее опасна, чем превращение водорода в гелий, урана – в свинец, целомудрия – в развращенность, причем процесс почти так же неостановим.
Проблема возникает на вторичном уровне, и связана она не с автором или разработчиком идеи, а с теми, кого эта идея привлекла, кто принял ее, кто цепляется за нее, пока не обломает все ногти, и кто лишен фантазии, гибкости мышления, представления о сути идеи и, что страшнее всего, не обладает чувством юмора, чтобы сохранить ее первоначальный дух. Идеи создаются учителями, догмы – их последователями, а Будду, как всегда, убивают посреди дороги.
Существует один очень неприятный и, к сожалению, крайне распространенный недуг под названием «суженное поле зрения». За все беды, приносимые этим заболеванием, его стоило бы поставить первым номером в черном списке ВОЗ. Суженное поле зрения, или попросту зашоренность, – это болезнь, при которой восприятие ограничено невежеством и искажено корыстными интересами. Возбудитель инфекции – оптический грибок, который начинает интенсивно размножаться, если мозг менее активен, чем это. Осложнения болезни проявляются в виде склонности к политике. Когда хорошую идею пропускают через фильтры и компрессоры стандартной зашоренности, идея не только теряет в весе и ценности, но и приобретает иную, догматическую конфигурацию, то есть встает с ног на голову и производит эффект, совершенно противоположный задуманному.
Вот так идеи любви, высказанные Иисусом, превратились в пагубные клише христианства. Именно поэтому закончились крахом практически все революции в истории: угнетенные, захватив власть, мгновенно становятся угнетателями и используют тоталитаристскую тактику якобы для «защиты революции». По той же причине меньшинство, ратующее за искоренение предрассудков, делается нетерпимым, меньшинство, выступающее за мир, – воинствующим, требующее равенства – ханжеским, а призывающее к свободе – враждебным ко всему остальному миру (обратите внимание, первый признак подавления собственных желаний – повышенная нервозность).
Вышеизложенная проповедь была представлена вам Департаментом тяжелых безумств Бунтарского колледжа в надежде объяснить читателям, почему глобальный симпозиум по вопросам спасения Земли, собравший такое количество мировых светил, пошел вкривь и вкось.
Не успел еще доктор Джон Лилли закончить в среду утром свою лекцию о разуме морских млекопитающих (он как раз говорил о том, что «продолжение диалога с китообразными может перевернуть наши представления обо всех живых организмах и планете, на которой мы сосуществуем»), как на него посыпались нападки. Определенная часть аудитории считала, что, пока мы не научимся общаться друг с другом, попытки наладить коммуникативный процесс с животными – бесполезная трата времени и денег.
– А как же человеческое общение? – кричали сторонники этого мнения.
– Мой бывший муж, – заявила одна женщина, – не понимал ни слова из того, что я ему говорила. Вы считаете, он способен понять дельфина?
– И чё, какая-то рыбина вытащит мою семью из гетто, – возмущался мужчина, – и устроит на работу? Если нет, на хрен мне сдались твои киты!
Резко ограниченное поле зрения.
Ли-Шери сочла, что вопросы не лишены смысла, хотя оппоненты могли бы вести себя и повежливей. Принцессе стало стыдно перед доктором Лилли за грубиянов, и она искренне порадовалась, что он сумел деликатно выйти из положения. Вообще по сравнению с послеобеденной суматохой утреннее заседание прошло как по маслу – точнее, как по дельфиньему поту.
В связи с тем, что экологический симпозиум начался на два дня позже – и все из-за Дятла, этого сукина сына с птичьими мозгами, – график мероприятий требовалось уплотнить как минимум вдвое (Гавайи, родина маи-маи и лома-лома, были самым подходящим местом для удвоения).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29