Медленно приближалось грузовое судно. Это был длинный, выкрашенный в черный цвет буксир, он медленно и шумно продвигался вверх по реке. Из каждого грузового люка торчала верхушка засыпанного туда угля. Маленькая собачонка сидела рядом с рубкой рулевого и облаивала берег. Молодая женщина поставила рядом с детской коляской поудобнее стул. Она запустила обе руки в коляску и вынула оттуда младенца. Потом расстегнула на себе блузку и приложила ребенка к груди. Когда судно, постукивая, проплывало мимо меня, я увидел, как женщина держит грудь, зажимая ее между указательным и средним пальцами. Оба пальца смотрелись, как раскрытые ножницы. Направляя струйку молока, пальцы облегчали младенцу процесс кормления. Вид белой головки малыша и белой груди вблизи черных угольных куч был сам по себе достоин коленопреклонения. Это настроило меня на возвышенный лад, и я этому не сопротивлялся. Судно было уже далеко. Теперь я видел только верхнюю часть тела кормящей женщины, склонившейся над ребенком. Я заметил, что мучительное щемящее чувство внутри меня медленно отступало. Вокруг не было никого, кроме парочки влюбленных школьников. Вдоль береговой стены росло несколько поникших подсолнухов, они уже отцветали. Я шагал по одуванчикам, клеверу, траве-недотроге и разглядывал, что за образ жизни у маленьких живых существ. Лимонницы и капустницы садились на цветущую глухую крапиву и львиный зев, маленькие красные жучки мужественно взбирались вверх по волоскам стеблей в зарослях жгучей крапивы. Стрекозы с голубыми крылышками, привлеченные, очевидно, близостью воды, стремительно носились туда-сюда. Маленьким ящеркам удалось увести меня от моих проблем еще дальше. Ящерки бегали по нагретым камням. К ним без труда можно было подойти очень близко. Меня восхищало, как они открывали свою маленькую пасть и что-то там медленно пережевывали. На шее под нижней челюстью я даже заметил размеренное движение взад и вперед складок переливчатой кожи. Мирное соседствование растений, животных и людей напомнило мне уроки Закона Божьего в начальной школе. Книжка с благостными рассказами должна была помочь нам понять Бога и рай на земле. В этой книжке были чудесные рисунки о совместной жизни зверей и людей. Именно эти рисунки нравились мне больше всего, много лет подряд я вновь и вновь рассматривал их. Огромные львы лежали, отдыхая, в траве в окружении львиной семьи. Мимо людей проходили изящные серны и смотрели, как расчесывают длинные волосы юные девы. Леопарды расположились на пикник рядом с седыми задумчивыми старцами. Белый медведь склонился над младенцем, даже не помышляя разорвать его на части. В текстах к этим картинкам говорилось, что такой идеальный мир воцарится на земле между всеми живущими на ней божьими тварями, когда наступит Царство Божье. И хотя я, восьмилетний, не знал, что такое Царство Божье, картинкам я верил. Я принялся ходить время от времени на берег реки и смотреть, не наступило ли уже Царство Божье. Но каждый раз, когда я приходил, я или вообще ничего не видел, или видел то, как несколько мальчишек постарше стреляли из рогаток по воробьям или втыкали лягушкам соломинки в брюхо и надували их, пока они не лопнут. Это мало было похоже на мир среди всех живущих, напротив, это была самая обыкновенная война, а с ней я уже давно был знаком. Вдруг я услышал шум мотора другого судна. Это был прогулочный пароход, медленно двигавшийся по течению вверх. Он был битком забит пассажирами, отправившимися днем на речную прогулку, некоторые из них махали мне. Несколько секунд я колебался, а потом отбросил стеснение и помахал в ответ. Люди сидели на верхней палубе тесно друг к другу. Картина была такой впечатляющей, словно действительно наступило Божье Царство. Я махал и махал и все думал, почему медленное продвижение парохода, забитого людьми, представлялось мне такой прекрасной картиной. Чувство прекрасного рождалось из красоты, исходившей то ли от равномерности движения проплывающего мимо парохода, то ли она выпархивала из пестрых флажков, мелькавших над головами пассажиров. Красота могла, конечно, выплескиваться плавными волнами, расходившимися вправо и влево от носа парохода и бесшумно прибивавшимися к берегам. Возможно также, что ее создавал негромкий шум мягко постукивающего мотора. Последний вариант произвел на меня самое глубокое впечатление. Следуя этому выводу, красота была общей принадлежностью всех пассажиров. Она родилась из безмятежной радости тех, кто, никуда не торопясь, расточительно тратил свое время. Я все еще махал пассажирам, но теперь уже в полном восторге от тех, кто сумел познать и оценить основы прекрасного. Когда пароход уже практически скрылся вдали, желание самостоятельной беспечной траты времени перекинулось на мое внутреннее состояние. Я испытывал такие чувства, какие не мог выразить словами. Душевный подъем был необычайно сильным, поскольку пришелся на самое нужное время, попав в самую точку, я должен все время прислушиваться к своей жизни. Мне следует так долго вслушиваться и всматриваться в окружающую действительность, какова будет на то потребность души. Вслушиваясь в окружающие меня предметы и явления, я не впаду в высокомерие. Из чувства благодарности я какое-то время шел в быстром темпе по берету вслед за удаляющимся пароходом. Несколько ребятишек на задней палубе смеялись над взрослым дядей, бежавшим по тропинке на берегу за пароходом, как за трамваем. Я задумал написать в ближайшее время при первой же возможности маленький рассказик о том. что я пережил. И лишь густой тростник на берегу удержал меня от того, чтобы идти берегом дальше параллельно с пароходом. Я повернул назад и пошел в город. Я шел и думал: все, что тебе нужно, это – женщина, квартира, роман. На обороте конверта я записал все пять вариантов, лежащих в основе того, почему проплывавший мимо пароход показался мне прекрасным. И вдруг я понял – решение принято. Я не буду пока менять свою жизненную ситуацию и не приму предложение Хердегена. Я по-прежнему останусь внештатным репортером, злополучным учеником и хорошо оплачиваемым старшим рабочим. Когда-нибудь потом я лучше пойму, что надо было делать, а что нет. А до той поры мне надо набраться духу тратить время без спешки и вслушиваться в себя самого во все преходящие времена.
С момента, как я стал старшим рабочим, прокурист оставил меня в покое. За мной никто больше не наблюдал. Если разгрузка или погрузка вагона была закончена, я забирался на какое-то время за ящики и коробки и обмозговывал картины и образы, которые только что видел. Здесь мне не нужно было (как в конторе) изображать деловитость и ежесекундную занятость. Вербовка поденщиков тоже не внушала мне больше страха. Чаще всего мне удавалось избежать тягостной процедуры отбора рабочих. Я входил в помещение, где все они сидели в ожидании, и говорил первым попавшимся мне на глаза, куда они должны явиться. Меньше чем за две минуты вербовка была закончена. Я привык к этой процедуре так же, как к появлению в цеху «А» каждое утро странной кошки. Кто-то обрезал ей уши. Грузчики, видевшие ее в первый раз, в страхе разбегались. Но кошка появлялась каждое утро, грузчики привыкали и уже не отворачивались. Водитель автопогрузчика с вильчатым захватом ставил каждое утро блюдечко с молоком, кошка лакала, и люди забывали, что у нее когда-то были уши.
8 глава
– Пожалуйста, еще раз, – не понял он, – вы хотите пройти у нас стажировку или нет?
Пока он говорил, он между делом напечатал еще одну-две фразы, что всегда чрезвычайно поражало меня.
– Вы не хотите переходить к нам, – сделал он наконец сам правильный вывод. – Вы хотите закончить свою учебу.
– Именно так, – подтвердил я, – надеюсь, вы меня понимаете.
– Ну конечно, – ответил Хердеген. – Сколько времени это еще у вас займет?
– По меньшей мере три года, – предположил я.
– Газета никуда от вас не денется, – заверил Хердеген.
– Это не мешает знать, – отреагировал я и сам удивился своей высокопарности. – Я с удовольствием стал бы и дальше сотрудничать с вами в качестве внештатного репортера, писал бы для вас вечерами и в субботу – воскресенье, как раньше.
– У меня тут для вас кое-что есть, – сказал Хердеген и вытащил из папки редакционных заданий пригласительный билет. – В субботу утром состоится открытие площадки мини-гольфа. Хотите сделать репортаж?
– С удовольствием, – охотно согласился я и взял приглашение.
– Пожалуйста, тридцать строк, – как отрубил Хердеген.
– Ни строчкой больше, ни строчкой меньше, – ответил я с некоторой долей цинизма в голосе. Хердеген заметил, но не стал на этом зацикливаться. Он вставил в машинку новый лист бумаги. Это было знаком, что разговор окончен. На лестничной площадке я злился на себя за свою заносчивость. Хердеген не заслуживал того, чтобы я вел себя по отношению к нему цинично. Мысль о том, что газете «Тагесапцайгер» придется обходиться без меня, принесла мне некоторое удовлетворение. Я тут же ощутил причудливость испытываемого мною счастья. Я немножко полелеял его, пока все не отпало само собой по причине трудной доступности для понимания такого явления.
Площадку для мини-гольфа устроили при входе в бассейн под открытым небом, сооруженный здесь всего лишь в прошлом году. Светило солнышко, играла музыка, со всех сторон стекались люди. Помощник бургомистра, отвечавший за спорт и связи с общественностью, одернул на себе костюм, готовясь к публичному выступлению. Из местной прессы кроме меня были еще фрау Финкбайнер из «Альгемайне цайтунг» и фрау Циммерлинг из «Фолькс-цайтунг». Мы поприветствовали друг друга, сойдясь у новенькой будки для кассы мини-гольфа. Молодая особа от муниципалитета появилась с подносом в руках и предложила всем тартинки с сыром, оливками и кружками редиса. Помощник бургомистра поздравил город и его жителей с радостным событием сегодняшнего дня. Я почти не слушал его. Я уже научился отслеживать события такого рода, уделяя им лишь часть своего внимания, запоминать что-то на время и тут же начисто все забывать. Я позволил себе посмеяться немного с фрау Финкбайнер над праздно слоняющимися горожанами. Меня раздражало их стремление непременно сфотографироваться по примеру первых лиц города с клюшкой для гольфа в руках (или того хлеще – на плече). Я наблюдал за их напускной небрежностью, с какой они ставили ногу на край площадки для гольфа, попирая ее своими дешевыми кроссовками. И я смеялся над их провинциальным жеманством, с каким они заказывали себе за несколько пфеннигов кока-колу. Они находили грандиозным подражать своим кумирам, которых никогда не видели и не увидят. А подражая им, они забывали, что сами превращались в их плохие копии. Примерно минут через десять фрау Финкбайнер спросила меня:
– Это не вы ли недавно говорили, что ищете квартиру?
– Да, – ответил я.
– И вы все еще ищете ее?
– Я даже как следует еще и не начал искать ее, – произнес я в ответ.
– Если вас устроит небольшая квартирка в многоэтажном доме со всеми удобствами, я могла бы помочь вам в этом деле.
– Больше чем маленькую квартирку я даже не могу себе позволить, – сказал я.
– Это, собственно, моя квартира, – пояснила фрау Финкбайнер. – Я выхожу замуж и перестаю работать.
– О-о, – только и произнес я, потому что ничего другого мне в голову не пришло.
– Вы можете воспользоваться моим договором о найме, тогда вам не придется платить лишних денег маклеру.
– А где находится эта квартира?
– На улице Штреземана, – сказала фрау Финкбайнер, – в новостройке. Я прожила там всего лишь год, у вас нет особой необходимости производить ремонт.
– А какова арендная плата?
– Сто двадцать марок, – ответила фрау Финкбайнер.
Я, правда, намеревался еще немного повременить с поселившимся в моей душе желанием иметь собственную квартиру, чтобы все это как-то выкристаллизовалось более конкретно. Тем не менее я спросил:
– А когда квартира освободится?
– К первому числу следующего месяца.
– Это уже совсем скоро, – задумался я.
– Если вы хотите, мы можем прямо сейчас посмотреть квартиру, как только здесь закончится вся эта комедия.
Через десять минут мы отправились в путь. Улицей Штреземана заканчивалась старая часть города. Дом был простой по конструкции, имел форму коробки, высотой в пять этажей, маленькие окна и только как бы обозначенные балконы. Квартирка, которую занимала фрау Финкбайнер, располагалась на четвертом этаже. От входной двери тянулся низкий коридор, узкий, как кишка. Левая сторона этой кишки была приспособлена под кухонную нишу. С правой стороны имелась дверь в душ и туалет. Помещение в конце кишки напоминало чем-то большую продолговатую клетушку. Потолок был низкий, боковые стены максимально сближены друг с другом. Вся квартирка была не больше нормального туалета с некоторыми небольшими площадями вокруг него. Я даже ощутил, как во мне зарождается чувство, будто я нахожусь в тюремной камере. Тем не менее я не был удручен. Несмотря на тесноту, я ощутил внутренний подъем от реальности другой, новой жизни, которая в этот самый момент и обретала свое начало.
– Я беру квартиру, – решил я.
В понедельник, снова в обеденный перерыв, фрау Финкбайнер представила меня жилищностроительному товариществу дома как нового арендатора помещения. В конторе товарищества она назвала меня своим коллегой. Когда она сказала, что я работаю в газете «Тагесанцайгер», я не посмел ей противоречить. Тогда не было на свете ничего более важного, как принадлежность к местной прессе. Мне не нужно было ремонтировать квартиру, и я не должен был платить фрау Финкбайнер никакой компенсации. Через полчаса новый договор о найме жилого помещения был готов. Фрау Финкбайнер передала мне ключи от моей первой собственной квартиры. Выйдя на улицу, я почувствовал себя наполовину радостно возбужденным, наполовину опечаленным. Ставшее неожиданно близким расставание с родителями делало меня податливо мягким и слабым. Война сделала моих родителей грубыми, молчаливыми и усталыми. Только через двадцать лет я сумел приспособиться к той послевоенной жизни, с которой они до конца так и не расстались. Сейчас я был рад самым нерадостным образом, что смогу вскоре покинуть своих родителей. От охватившей меня слабости я стоял на главной Рыночной площади позади людей, глазевших на художника, рисовавшего у них на глазах. Этот человек потерял в войну обе руки и обе ноги. Его туловище помещалось на деревянной доске с подпоркой для спины. В зубах он держал тонкую кисть, которой водил по небольшому куску холста. Через короткие промежутки времени человек наклонял голову и окунал кисточку в сосуд с водой, укрепленный сбоку от него на доске. «РИСУНКИ РТОМ» было написано на куске картона, стоявшем внизу у мольберта. Вокруг художника были выставлены готовые картины, прислоненные к спинке его инвалидного «домика» на колесиках. Они стоили от пяти до восьми марок. А что, подумал я, и в самом деле, почему бы мне не купить для своей квартиры картину, но тут же встал в тупик, я не знал, как передать деньги человеку, у которого нет рук. Наблюдая, как он рисует ртом, я избавился от собственного нервного напряжения. То есть я хочу сказать, что был крайне удивлен, как быстро пропадают неприятные ощущения, стоит только сменить место действия и декорации.
Мать смотрела в сторону, а отец испытал шок, когда я объявил дома, что хочу в конце месяца съехать. Когда я был ребенком, мне нравилось одно время смотреть, как методично и тщательно, до самого конца использует отец мыло в умывальной раковине. До самых последних мыльных пузыриков не вынимал он руки из воды, пока там уже ничего не оставалось. Но потом я испытал страх, что после матери отец примется за меня и будет так же тщательно полоскать, как свои пальцы в остатках мыльной воды, до тех пор, пока вся семья не утечет у него промеж пальцев, как вода в умывальнике. Но сейчас, объявив о том, что я ухожу, я внезапно в действительности стал для него чем-то утекающим промеж его пальцев, ускользающей из рук частью его жизни. Когда я начал работать учеником, я обязался отдавать половину своего заработка в дом. Возможно, отец испугался, что с моим переездом на собственную квартиру домашний бюджет уменьшится на вносимый мною пай. Я видел ужас на его лице, высказать который вслух он не решался. Поэтому он был сначала приятно удивлен, когда я заверил их, что и после своего переезда буду материально их поддерживать. Отец не отважился задать мне вопрос относительно моих финансовых доходов. Возможно, он ждал, что я сам заведу об этом разговор, но я этого не сделал. Впервые было так, что из нас двоих жертвой молчания был он. Когда он пришел в себя от шока, он предложил мне в качестве компенсации за оказание материальной помощи приносить домой каждую неделю грязное белье, чтобы мать его стирала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16