Папа тогда потащил меня в клинику, на обследование. По-моему, они перепробывали на мне все тесты, известные в мире. А потом порекомендовали отдать меня в какую-то специализированную школу. Но он только взял у них рецепт какой-то дряни, на которой они настаивали. От нее я стала раздражительной и нервной. У нас бывали ужасные сцены. Он кричал на меня, что я повергаю его в уныние. И я от безысходности стала изучать навигацию, и корабельное дело, и морские карты… И тогда папа не кричал на меня, а говорил, что я особенное, прекрасное создание. Умное, послушное, славное. Я стала работать по-настоящему, постепенно успокоилась. И к тому времени мы приехали во Флориду, со мной уже все было совсем в порядке.— У меня к тебе последний вопрос, Лу Эллен.— Хорошо бы и вправду последний! У меня кружится голова и урчит в животе, вот до чего мне хочется спать!— Любишь ли ты себя?— Что за дурацкая постановка вопроса?— Любишь ли ты, Линда Левеллен Бриндль, Линду Левеллен Бриндль как отдельно взятое существо?— Как может кто-нибудь говорить, любит он себя как человека или нет? — Ну а все-таки?Она передернула плечами.— Ты ведь хочешь правдивый ответ?— Разумеется.— Ох, Господи… Нет. Я просто стараюсь не думать об этом. Я просто глупая сплетница. Ничтожество, претендующее на личность. Разве ты этого не видишь? Немножко жирного мяса, обвислая грудь, бесцветные блеклые волосы и кривоватые зубы. Вокруг меня постоянно обсуждаются какие-то вещи, в которых я ничего не понимаю, но слушаю с умным видом. Я обычная простушка, даже образование неоконченное. Я никак не могу приспособиться к жизни, не могу войти в нее, потому что не знаю, чего ждать от нее в следующий момент. Зачем ты заставляешь меня говорить все это? Я и так уже наполовину мертва!— Я не врач. Я не мог растормошить тебя скополаминой или какой другой дрянью. Я растормошил тебя выпивкой. Получилась такая маленькая группа для групповой терапии. Я подталкивал тебя. Милая моя, Лу Эллен, просто ты, я думаю, принадлежишь к легковозбудимому типу людей. Ты крайне впечатлительна. Иногда я сам впадаю в подобное состояние. Как насчет просто легкого невроза? Психопат говорит: «Дважды два равно пяти», — и очень радуется этому, а обычный человек, впавший в депрессию, знает, что дважды два равно четырем, но не может этого спокойно снести.— Но я…— Послушай меня. Знаешь, каковы классические симптомы невроза? Онемение конечностей и наиболее подвижных мышц, странные сны по ночам, просто кошмары, часто связанные с телом; расстройство желудка, депрессия, самоуничижение. И еще. Звон в ушах, головные боли, горячка по ночам, так что то мерзнешь, то исходишь потом…— И это все правда!Я взял ее руки в свои и заставил сесть рядом со мной на диван.— Послушай, родная моя. Разве не могло это случиться с тобой. Ты еще дитя. На тебя неимоверно давило желание быть лучшим ребенком на свете. Но это же невозможно. Ты не могла им стать и не была, но испытывала постоянное чувство вины. Твоя мама умерла, когда ты была в самом раннем возрасте. А потом умер твой отец, и ты раз и навсегда утратила возможность доказать им, что и ты чего-то стоишь в этом мире.— Как забавно, — прошептала она. — Нет, это я не плачу, просто соленая водичка бежит по щекам…— Ну вот, чувствуя себя невероятно, бесконечно одинокой, ты выходишь замуж за большого и в какой-то степени ограниченного парня. Отчасти из-за того, что он — полная противоположность Скотти. Отчасти в пику Скотти. И ты начинаешь преследовать совершенство, просто охотиться за ним. Воображение у тебя богатое, к тому же налицо все признаки ухаживания. Сиди тихо! Большая яхта, деньги, свободное время, медовый месяц. Тропические моря. И тем не менее на борту «Лани» плывут двое, которые не могут создать семью, не могут насладиться медовым месяцем, не могут сделать себе будущего. Все остальные еще имеют простительные причины, ну а вы? У вас нет работы, которую надо посещать, вам не надо платить за жилье, вам не надоедают соседи, родственники с обеих сторон, вы не ждете детей. Чем можно объяснить, что вы не в состоянии чувствовать себя, как в раю? И однажды вы оба делаете тот небольшой шаг, который отделяет норму от болезни. Первый шаг — невроз. Знаешь, что будет вторым? Паранойя.Она отчаянно затрясла головой и схватила меня за руку так, что ее маленькие отточенные ногти вонзились мне в ладони. Глаза ее испуганно расширились, но она смотрела не на меня, а в себя, вглубь тех многих недель плавания. На минуту мне показалось, что она перестала дышать. Внезапно она вырвалась, подскочила, как загнанный зверек, заметалась и бросилась вон из комнаты. Хлопнула дверь. В предрассветной тишине я слышал, как она всхлипывает, что-то бормочет, кого-то проклинает, шмыгает носом, сидя на кровати в спальне. Она принадлежала к той породе людей, которые скорее согласятся на то, чтобы из них выкачали всю кровь, чем признают, что у них что-то не в порядке с головой.Откинувшись на мягкую спинку дивана, я с наслаждением закрыл глаза. Полежал так немного. Затем взглянул на часы. Красный циферблат дружелюбно подмигивал мне с запястья: 4:11. Я переключил экран на секунду и передо мной замелькало: …56… 57… 58… 59… 00. Еще было одно нажатие кнопки — 4 — 12. Горит ровным светом. Только двоеточия мигает между цифрами. Это были точные часы, я сам ставил их по Гринвичу неделю назад. Маленькие красные числа вернули меня к действительности. Четверть пятого, утро пятницы седьмого декабря.Я успел уже задремать и, кажется, даже увидеть какой-то сон, когда она наконец вышла. На ней был другой халатик, на этот раз до полу, что делало ее на пятнадцать фунтов легче, на три дюйма короче и на пять лет моложе. Она тихонько села на краешек дивана.— Я действительно вообразила себе все это, — сказала она совершенно бесцветным голосом. — Теперь я знаю. Ты прав. Боже, насколько же я была близка к краю, подумать страшно! Но когда ты уже так близко, ты… тебя тянет подойти еще ближе. Заглянуть вниз. Может быть, даже упасть туда.— А этот месяц был лучше?— С тех пор, как я удрала сюда? Думаю, да. Да, в самом деле лучше, но потом, когда я пыталась дозвониться до тебя и в конце концов дозвонилась, а когда услышала твой голос, не смогла сказать ничего из того, что собиралась… Это был просто предел. Поверь мне, просто предел. Такое чувство, что… что все, что могло и не могло, рухнуло в твоей жизни.— Кому это было надо? Кому до тебя дело, родная? Кому нужно сводить с тобой счеты?Она метнула в меня свой особенный взгляд — исподлобья, сквозь темные ресницы.— Да те. Кто бы Они не были. Те, которые стоят за этим миром и следят за каждым твоим шагом.— И живут у тебя в голове?— Повсюду.— Ты можешь пройти сквозь толпу на тысячах улицах в сотнях городов, и никто не посмотрит на тебя искоса, никто не пожелает тебе зла. Так же, впрочем, как и добра. Им все равно. Все равно, хорошая ты или плохая, больная или здоровая, мертвая или живая. А те, кто обращает на тебя внимание, скорее думают, на что ты им можешь пригодиться в своем маленьком театре. Конечно, на тебе есть ценности: одежда, обувь, украшения, но все остальное — просто живая плоть, и она ценна только для тебя. А плоть у тебя прелестная. Так что никто в этом мире не может против тебя ничего иметь.— Но это так чертовски угнетает! — воскликнула она горестно.— Тебя это пугает?— Да, конечно.— Но ведь так со всеми. Никто не может ничего сделать с тобой, кроме тебя самой и твоих призраков. А ты стала такой капризной и издерганной, что у тебя начались галлюцинации.Вздохнув, она зевнула и, снова вздыхая кивала моим словам. Ранний утренний свет золотил ее волосы, халат ниспадал на пол торжественными и немного смешными складками.Поэтому я встал, запечатлел у нее на лбу целомудренный поцелуй, пожелал спокойной ночи и удалился. Я был несколько ошеломлен собственными успехами в психотерапии. Чувство вины, говорит Майер, дает поразительные результаты, если оно применено не туда, откуда взялось. Опять же, завзятому охотнику не кажется аморальным скормить оленю морковку и тут же прострелить ему голову…Добравшись, наконец, до постели в своей студии, я еще по меньшей мере полминуты не мог заснуть из-за мыслей и сомнений, тревожащих меня. Когда кто-то приглашает тебя вмешаться в его личную жизнь, сделай это, если только ты на это способен. Правильно? Правильно? Правильно… Глава 5
Я проснулся около двенадцати в сумраке затененной комнаты, еще вздрагивая от неприятного сна. Я лежал мертвый на мостовой бара в Клубе Пикадоров, в моей голове торчал огромный зазубренный гарпун Банни Миллза, огромные мухи уже кружили над лужей свежей крови.В своем сне я горько оплакивал себя. Смерть есть смерть. Смерть — это надолго. Само слово звучит странно и монотонно, как жужжание мухи над лужей крови. Как шуршание ключа в скважине механического пианино, чей механизм испорчен навсегда. То, кого оплакивали во сне, был, в общем-то, мосластым, сильным парнем, с бледными глазами и короткими бессвязными мыслями. Майера моя гибель повергла в размышления. Завсегдатаи к бачков Бахья Мар соберутся несколько раз, посмеются над сумасшедшими надгробиями и неприменно выпьют за упокой души. Их это утешит, я уверен. В каждой компании бывают такие моменты, когда не обязательно говорить, чтобы тебя поняли. И неважно, мужская это дружба или какая-нибудь еще; прав был старина Рильке: «Любовь заключается в том, что двое оберегают, познают и радуются друг другу».…То существо, ну как его, словом, некий как-его-там, живший на борту своего плавучего дома, который назывался… вот черт, не почему у меня нет никакой памяти на имена?И внезапно, сидя на краю постели, я расхохотался. Образ неутешного в своем горе Макги, рыдая, ласкающего свой пробитый гарпуном череп, был слишком уж комичен.Но мысли мои упорно возвращались к смерти, причем с каким-то нездоровым юмором. Гуля говорила о Тех. У меня не этот счет были свои соображения. Те и в моей судьбе сыграли роль: дали некое место за игровым столом и смутное понятие о правилах игры. Как и все на свете, в один прекрасный день я решил, сколько раз и на что я ставлю. Я решил, что я волен и выигрывать, и проигрывать.Игорный дом имеет долю во всех ставках. И это неважно, как ты играешь — честно или жульнически, по своей выработанной системе или наобум. Так или иначе, раньше или позже, но Те, владельцы притона, окончат твою игру, как оканчивают игру каждого, кто играет. Мир — этот огромный игорный дом — рано или поздно обязательно рассчитается с тобой.Нет, конечно, если ты хочешь, ты можешь делать ставки редко и продуманно. А можешь враз просадить все свои фишки. Так ты дашь Тем возможность разделаться с тобой раньше, чем с остальными, но зато уж вволю пошумишь за столом. Только дети — всех возрастов и национальностей думают, что их игра будет вечной. Но человек, заранее знающий, что Те разделаются с ним, не будет приближать слишком ретиво миг расплаты. А расплата может быть самой неожиданной и внезапной: рак, паралич, водородная бомба, в конце концов. Все остальные твари играют за своими столами, поменьше, но играют решительно все: от зеленой мухи до шустрой рыжей лисы.К тому времени, когда я взялся за бритву, дурацкие мысли уже не лезли в мою голову. Сон, приснившийся накануне, может исказить целый день. Все было очень просто: я побывал на «Лани», вспомнил наши поиски, а с ними и Банни Миллза. Скорее всего, он никогда не был в состоянии убить человека, ни в тот момент, ни до, ни после. Просто так сложилось время и место. Иногда именно время и место делают убийство возможным, даже необходимым. Меня спасли реакция и расторопность Теда, Господь на этот раз не опустил карающую десницу. Но Банни и вправду чуть не пригвоздил меня, и, вероятно, память об этом сильнее, чем я думал, врезалась мне в психику.Я уже закончил бриться, как вдруг раздался требовательный звонок в дверь. И еще один. Я завернулся в большое желтое купальное полотенце и пошел открывать.В комнату ко мне впорхнула Гуля, порывистая, взволнованная, с улыбкой, так быстро пробежавшей по лицу, что это было похоже на гримасу. Она была одета во что-то белое и короткое. Голос ее взлетал и падал, она говорила очень быстро. Она расхаживала по маленькой студии взад и вперед, как нетерпеливая собака, которую позвали на прогулку, но почему-то все не ведут и не ведут. Она беспрестанно встряхивала головой и кривила губы. Ну да, она с восьми утра на ногах — проснулась сразу и сразу вскочила, просто поняла, что больше спать не может. Она поняла, что больше не может спать, и что я прав. Совершенно прав. Да. Теперь ей все равно.— Ты видишь, большой вопрос, любила ли я его вообще когда-нибудь. Одно дело — смириться с мыслью, что у тебя галлюцинации и думать, как это ни ужасно и печально, что ты потихонечку сходишь с ума; и совершенно другое — рассортировать это все по полочкам и высказать вслух. Решить, пойду ли я обратно к нему и предложу ли начать все сначала? Ладно, предположим, все это были галлюцинации и так далее, и на самом деле ничего не случилось. Что же из этого следует? Что я предпочту? Быть теперь на яхте вместе с ним, плыть на юг от Гавайев и несть дальнейшую чушь? Идти дальше с огромным чемоданом, набитом в полном смысле этого слова ничем, потому что я боюсь себе сказать правду: голубушка, ты только вообразила, что влюблена? Ну уж нет, это не так, Трев! И да что ж это т-такое, я не м-могу даже…— Расплакаться?— О Господи. Ну вот, а я столько времени потратила на свои глаза. Взгляни на меня.— Я и так смотрю на тебя.— Я имею в виду, взгляни не так, как ты обычно смотришь.— Если тебе не нравится, выйди за дверь, сосчитай до десяти, войди и мы начнем все снова. Лу Эллен.— Я уже здесь. И со мной такая куча проблем!— Тебе не следовало, в таком случае, столь коротко меня ними знакомить.— Знаешь, из всего того, что мне следовало бы делать, можно составить список, длиной в милю!— Тогда мой будет в две.— Ох, черт бы все побрал, Тревис. Черт бы все побрал, мой милый. * * * Моя память, созвучная нынешним нашим проблемам, снова унесла меня в ту ночь, когда мы плыли по темному заливу, а Левеллен нервничал у Полуденного ключа. Она сидела, такая маленькая и несчастная на носу «Молнии», а я ощущал задумчивое желание, глядя на ее фигурку, на стройные бедра, едва прикрытые белыми шортами. Это и все другие воспоминания о ней странным образом сочетались с непосредственной и чудесной реальностью ее присутствия, с ее здесь-и-сейчас, так что мне казалось, что я нахожусь в настоящем и прошлом одновременно. Но минутой спустя она вдруг резко села и расплакалась, так что ни времени, ни возможности перебирать воспоминания не осталось. Вся моя застарелая ностальгия мгновенно улетучилась, едва я вспомнил о проблемах настоящего момента.Мы вздохнули и уютно устроились на все еще разобранной постели, бормоча и улыбаясь, как дети. «М-м», — сказала она. И добавила: «Да ладно». Внезапно вывернувшись у меня из-под руки, быстро поцеловала меня и спряталась опять. Ее глаза сияли и лучились.— Я все равно собиралась с тобой это проделать.— Еще раз расставить все по местам?— Я хочу сказать, я решила, что будет только справедливо, если ты и вправду потребуешь этого от меня.— Что значит «справедливо»?— Я же беззастенчиво тобою пользуюсь.— Преднамеренно?— Ну разумеется, черт бы тебя побрал. Кроме того, я занимаю у тебя достаточно времени своими бреднями. Правда, я никогда не давала тебе случая.— В самом деле?— Конечно! Я-то знаю, что я такое. И теперь, когда мы оба знаем, что в моей голове происходит что-то забавное, ты вернешься во Флориду, а я наверное буду думать о том, как развестись с Говардом, повидаю его и, вероятно вернусь на яхту; мы продолжим круиз и я накоплю еще кучу странностей. Нет, все это слишком жутко. Я не смогу выдержать этого заново. Никогда. Но существует одна единственная вещь, которая могла бы удержать меня от возвращения к нему. Ты понимаешь? Только одна, и зависит она от нас. Еще тысячу лет назад я хотела, чтобы ты сделал это, а ты отнекивался… Ты был невероятно, невыносимо упорен в своем отказе.— Я вообще упрям в отказе от противозаконных деяний. Это один из дефектов моей натуры.Я развернул ее и дернул за гладкий блестящий локон ее чудесных волос. Она снова встряхнула головой и меня обдало душистым запахом ее свежести и естественности.— Ты не возражаешь, если я и дальше буду тобою пользоваться? — спросила она.— Я, пожалуй, даже прошу вас, леди.— Я правда не могу вернуться к Говарду после всего, что случилось.— Вероятно.— Но ты видишь, ты понимаешь, что я должна быть совершенно уверена в том, что не могу к нему вернуться. Ты понимаешь?— Я понимаю.— Прекрасно. Что ты собираешься делать?— Удостовериться в том, что я понимаю.— Не поняла?— Я хочу сказать, что прошло еще слишком мало времени, чтобы быть в чем-то действительно уверенным.— Прекрасная мысль, — пробормотала она.— Ты ее одобряешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Я проснулся около двенадцати в сумраке затененной комнаты, еще вздрагивая от неприятного сна. Я лежал мертвый на мостовой бара в Клубе Пикадоров, в моей голове торчал огромный зазубренный гарпун Банни Миллза, огромные мухи уже кружили над лужей свежей крови.В своем сне я горько оплакивал себя. Смерть есть смерть. Смерть — это надолго. Само слово звучит странно и монотонно, как жужжание мухи над лужей крови. Как шуршание ключа в скважине механического пианино, чей механизм испорчен навсегда. То, кого оплакивали во сне, был, в общем-то, мосластым, сильным парнем, с бледными глазами и короткими бессвязными мыслями. Майера моя гибель повергла в размышления. Завсегдатаи к бачков Бахья Мар соберутся несколько раз, посмеются над сумасшедшими надгробиями и неприменно выпьют за упокой души. Их это утешит, я уверен. В каждой компании бывают такие моменты, когда не обязательно говорить, чтобы тебя поняли. И неважно, мужская это дружба или какая-нибудь еще; прав был старина Рильке: «Любовь заключается в том, что двое оберегают, познают и радуются друг другу».…То существо, ну как его, словом, некий как-его-там, живший на борту своего плавучего дома, который назывался… вот черт, не почему у меня нет никакой памяти на имена?И внезапно, сидя на краю постели, я расхохотался. Образ неутешного в своем горе Макги, рыдая, ласкающего свой пробитый гарпуном череп, был слишком уж комичен.Но мысли мои упорно возвращались к смерти, причем с каким-то нездоровым юмором. Гуля говорила о Тех. У меня не этот счет были свои соображения. Те и в моей судьбе сыграли роль: дали некое место за игровым столом и смутное понятие о правилах игры. Как и все на свете, в один прекрасный день я решил, сколько раз и на что я ставлю. Я решил, что я волен и выигрывать, и проигрывать.Игорный дом имеет долю во всех ставках. И это неважно, как ты играешь — честно или жульнически, по своей выработанной системе или наобум. Так или иначе, раньше или позже, но Те, владельцы притона, окончат твою игру, как оканчивают игру каждого, кто играет. Мир — этот огромный игорный дом — рано или поздно обязательно рассчитается с тобой.Нет, конечно, если ты хочешь, ты можешь делать ставки редко и продуманно. А можешь враз просадить все свои фишки. Так ты дашь Тем возможность разделаться с тобой раньше, чем с остальными, но зато уж вволю пошумишь за столом. Только дети — всех возрастов и национальностей думают, что их игра будет вечной. Но человек, заранее знающий, что Те разделаются с ним, не будет приближать слишком ретиво миг расплаты. А расплата может быть самой неожиданной и внезапной: рак, паралич, водородная бомба, в конце концов. Все остальные твари играют за своими столами, поменьше, но играют решительно все: от зеленой мухи до шустрой рыжей лисы.К тому времени, когда я взялся за бритву, дурацкие мысли уже не лезли в мою голову. Сон, приснившийся накануне, может исказить целый день. Все было очень просто: я побывал на «Лани», вспомнил наши поиски, а с ними и Банни Миллза. Скорее всего, он никогда не был в состоянии убить человека, ни в тот момент, ни до, ни после. Просто так сложилось время и место. Иногда именно время и место делают убийство возможным, даже необходимым. Меня спасли реакция и расторопность Теда, Господь на этот раз не опустил карающую десницу. Но Банни и вправду чуть не пригвоздил меня, и, вероятно, память об этом сильнее, чем я думал, врезалась мне в психику.Я уже закончил бриться, как вдруг раздался требовательный звонок в дверь. И еще один. Я завернулся в большое желтое купальное полотенце и пошел открывать.В комнату ко мне впорхнула Гуля, порывистая, взволнованная, с улыбкой, так быстро пробежавшей по лицу, что это было похоже на гримасу. Она была одета во что-то белое и короткое. Голос ее взлетал и падал, она говорила очень быстро. Она расхаживала по маленькой студии взад и вперед, как нетерпеливая собака, которую позвали на прогулку, но почему-то все не ведут и не ведут. Она беспрестанно встряхивала головой и кривила губы. Ну да, она с восьми утра на ногах — проснулась сразу и сразу вскочила, просто поняла, что больше спать не может. Она поняла, что больше не может спать, и что я прав. Совершенно прав. Да. Теперь ей все равно.— Ты видишь, большой вопрос, любила ли я его вообще когда-нибудь. Одно дело — смириться с мыслью, что у тебя галлюцинации и думать, как это ни ужасно и печально, что ты потихонечку сходишь с ума; и совершенно другое — рассортировать это все по полочкам и высказать вслух. Решить, пойду ли я обратно к нему и предложу ли начать все сначала? Ладно, предположим, все это были галлюцинации и так далее, и на самом деле ничего не случилось. Что же из этого следует? Что я предпочту? Быть теперь на яхте вместе с ним, плыть на юг от Гавайев и несть дальнейшую чушь? Идти дальше с огромным чемоданом, набитом в полном смысле этого слова ничем, потому что я боюсь себе сказать правду: голубушка, ты только вообразила, что влюблена? Ну уж нет, это не так, Трев! И да что ж это т-такое, я не м-могу даже…— Расплакаться?— О Господи. Ну вот, а я столько времени потратила на свои глаза. Взгляни на меня.— Я и так смотрю на тебя.— Я имею в виду, взгляни не так, как ты обычно смотришь.— Если тебе не нравится, выйди за дверь, сосчитай до десяти, войди и мы начнем все снова. Лу Эллен.— Я уже здесь. И со мной такая куча проблем!— Тебе не следовало, в таком случае, столь коротко меня ними знакомить.— Знаешь, из всего того, что мне следовало бы делать, можно составить список, длиной в милю!— Тогда мой будет в две.— Ох, черт бы все побрал, Тревис. Черт бы все побрал, мой милый. * * * Моя память, созвучная нынешним нашим проблемам, снова унесла меня в ту ночь, когда мы плыли по темному заливу, а Левеллен нервничал у Полуденного ключа. Она сидела, такая маленькая и несчастная на носу «Молнии», а я ощущал задумчивое желание, глядя на ее фигурку, на стройные бедра, едва прикрытые белыми шортами. Это и все другие воспоминания о ней странным образом сочетались с непосредственной и чудесной реальностью ее присутствия, с ее здесь-и-сейчас, так что мне казалось, что я нахожусь в настоящем и прошлом одновременно. Но минутой спустя она вдруг резко села и расплакалась, так что ни времени, ни возможности перебирать воспоминания не осталось. Вся моя застарелая ностальгия мгновенно улетучилась, едва я вспомнил о проблемах настоящего момента.Мы вздохнули и уютно устроились на все еще разобранной постели, бормоча и улыбаясь, как дети. «М-м», — сказала она. И добавила: «Да ладно». Внезапно вывернувшись у меня из-под руки, быстро поцеловала меня и спряталась опять. Ее глаза сияли и лучились.— Я все равно собиралась с тобой это проделать.— Еще раз расставить все по местам?— Я хочу сказать, я решила, что будет только справедливо, если ты и вправду потребуешь этого от меня.— Что значит «справедливо»?— Я же беззастенчиво тобою пользуюсь.— Преднамеренно?— Ну разумеется, черт бы тебя побрал. Кроме того, я занимаю у тебя достаточно времени своими бреднями. Правда, я никогда не давала тебе случая.— В самом деле?— Конечно! Я-то знаю, что я такое. И теперь, когда мы оба знаем, что в моей голове происходит что-то забавное, ты вернешься во Флориду, а я наверное буду думать о том, как развестись с Говардом, повидаю его и, вероятно вернусь на яхту; мы продолжим круиз и я накоплю еще кучу странностей. Нет, все это слишком жутко. Я не смогу выдержать этого заново. Никогда. Но существует одна единственная вещь, которая могла бы удержать меня от возвращения к нему. Ты понимаешь? Только одна, и зависит она от нас. Еще тысячу лет назад я хотела, чтобы ты сделал это, а ты отнекивался… Ты был невероятно, невыносимо упорен в своем отказе.— Я вообще упрям в отказе от противозаконных деяний. Это один из дефектов моей натуры.Я развернул ее и дернул за гладкий блестящий локон ее чудесных волос. Она снова встряхнула головой и меня обдало душистым запахом ее свежести и естественности.— Ты не возражаешь, если я и дальше буду тобою пользоваться? — спросила она.— Я, пожалуй, даже прошу вас, леди.— Я правда не могу вернуться к Говарду после всего, что случилось.— Вероятно.— Но ты видишь, ты понимаешь, что я должна быть совершенно уверена в том, что не могу к нему вернуться. Ты понимаешь?— Я понимаю.— Прекрасно. Что ты собираешься делать?— Удостовериться в том, что я понимаю.— Не поняла?— Я хочу сказать, что прошло еще слишком мало времени, чтобы быть в чем-то действительно уверенным.— Прекрасная мысль, — пробормотала она.— Ты ее одобряешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27