Сейчас отправят меня к Господу - лично насчет небесных грехов
договариваться. И тут уж даже Сестра не заступится.
А всего обиднее, что ноги до сих пор едва шевелятся и
сопротивляться никаких сил нет.
Я насчитал восемнадцать факелов, прежде чем коридор кончился. Не
бездонным провалом в земле, и не топкой огненной, как я втайне боялся,
а небольшим залом, немногим посветлее коридора.
И это был не просто подземный зал: жилая комната.
У стены два топчана дощатых, заправленных грубыми одеялами. Стол
простой, на нем немудреная еда: две луковицы, буханка хлеба,
фарфоровая миска с двумя селедками, Две глиняные кружки с вином или
водой. За столом сидели двое. Один - мужик лет сорока, лицо грубое,
будто топором тесанное, кожа серая, словно он из этого подвала лет
десять не поднимался. Рядом пацан лет десяти, как две капли воды
похожий, сын, наверное. Оба одеты в монашеские рясы из серого сукна, и
у обоих глаза... пустые глаза, будто темнотой их выело.
- Ильмар-вор, - сказал один из моих конвоиров торжественно. Словно
мажордом на важном приеме гостя объявил... - Повелением Пасынка
Божьего отпущены ему грехи земные, остались грехи небесные.
Старший из монахов поднялся. И на лице его появилась улыбка -
сдержанная, но радостная. Будто всю свою жизнь он меня здесь ждал,
успел и сына невесть от кого прижить, и кожей посереть, но
дождался-таки!
- Ильмар-вор... - проскрипел монах. Голос был сиплый, видно, от
вечной сырости подземелий. - Хорошо. Тринадцатая камера.
Камера?
- Пасынок Божий велел мне грехи небесные замаливать, - быстро
сказал я.
- Тут все их замаливают, - сообщил один из конвоиров. - Для того
тебя и привели.
Вслед за монахом-надзирателем, что открыл тяжелым ключом еще одну
дверь, меня вывели в следующий коридор - длинный и темный. Мои
конвоиры ловко прихватили со стены чадящие факелы. Что за отсталость,
просто средневековье какое-то, будто нет в Державе ярких карбидных и
керосиновых ламп!
Я успел оглянуться - и увидел, что в совсем уж темной комнате
пацан в монашеской одежде жадно ест селедку, запивая вином из кружки.
- И долго мне грехи-то замаливать, братья во Сестре? - спросил я.
Мне не ответили. Да и не нужен был ответ - все я прекрасно понял.
Мы прошли коридором шагов двадцать. Миновали несколько люков в
полу, накрытых решетчатыми деревянными крышками на крепких замках. Там
царила полная тьма, о мне показалось, что за одной из решеток что-то
шевельнулось.
У тринадцатого люка - я считал - надзиратель с кряхтением
нагнулся, отпер замок и отволок решетку в сторону.
Кивнул:
- Прыгай, Ильмар-вор.
Я стоял как вкопанный. Надзиратель с неуместной заботливостью
добавил:
- Прыгай, невысоко. Будет воля Сестры - не расшибешься.
Оглянувшись на охранников, я понял - сейчас помогут.
- Святые братья, мне ведь Пасынком Божьим ведено Святое Писание
читать, грехи замаливать... - нашелся я. - Нельзя же так...
Охранники с сомнением переглянулись. Но надзиратель затрясся,
будто его желудочные корчи пробили:
- Нет! Не положено!
- Мы узнаем у Пасынка Божьего, как тут быть, - решил один из
охранников. - А сейчас прыгай.
- Подождите, подождите! - засуетился надзиратель. - Вещь-то
казенная!
Он потянулся к моему плащу, явно намереваясь сорвать его. Ну,
сраму стесняться тут нечего, но в камере голым сидеть - мою-то всю
одежду забрали!
Нет уж!
Коленом я ударил надзирателя промеж ног. И качнулся вперед - в
темную дыру. Со всех сил качнулся, забрасывая ноги в пустоту и повисая
на руках охранников.
Прыгать вслед за мной святым братьям не хотелось - пальцы
разжались.
Падать и впрямь было невысоко. Метра три или чуть больше. И
сгруппироваться я успел, так что даже пяток не отбил - прокатился по
каменному полу и встал.
Навеpxy, в светлом проеме люка, виднелись две озабоченные
физиономии.
Потом к ним присоединилась третья.
Надзиратель шипел и бормотал что-то о душегубах, Богом проклятых.
- Снимай халат и кидай наверх! - потребовал охранник.
- Сейчас, уже снимаю, - ответил я, торопливо озираясь. Света мне
здесь не оставят, это уж точно, надо успеть хотя бы осмотреться...
Камера была небольшой. Метра три на три, почти кубическая. Стены,
пол - все из каменных плит изрядного размера. Значит, не выковырять
камень, не прорыть лаза... В одном углу камеры - дыра в полу,
небольшая дыра, с ладонь размером. Над ней в стене - совсем уж
маленькое отверстие, из которого вода льется непрерывно, в дыру
убегая., В противоположном углу камеры - груда опилок. Именно опилок,
мелких и вроде даже чистых.
Хорошо придумано.
Тут тебе и вода для питья, тут тебе и сортир. Тут тебе и ложе - да
такое, что на лестницу не употребишь. А до потолка не допрыгнешь. А по
потолку до люка не проползешь. Руссийский зиндан, одним словом!
- Халат! - крикнул надзиратель. - Халат отдай, душегуб! Вещь
отчетная!
Халат!
- Святое Писание, карбидную лампу и кирку! - крикнул я в ответ.
Надзиратель в сердцах плюнул вниз и стал задвигать деревянную
решетку. В общем-то в ней и нужды не было.
- Если еды не давать, пока не вернет... - вполголоса предложил
один из конвоиров.
- Не положено! - с искренней болью в голосе ответил надзиратель. -
Душегуб проклятый... что ж вы не держали?
Значит, голодом меня морить не собираются. Хорошо...
- Да пусть он удавится своим халатом!
- А если и впрямь удавится?
Голоса уже удалялись. А вместе с ними - и чахлый факельный свет.
Я сел на пол, провел рукой по камню. Чисто, на удивление чисто.
Видать, после предыдущего узника камеру отмыли.
На всякий случай я все-таки подполз к груде опилок и бережно
просеял их между пальцев. Нет, ничего. Ни записок написанных кровью из
жил на обрывке ткани, ни тайно припасенного инструмента, чтобы
ковырять стены.
- Попал ты, Ильмар... - сказал я самому себе. - Ох и попал же...
Очень медленно - спешить мне теперь было некуда - я двинулся по
периметру комнаты. И всюду, куда только дотягивался, ощупывал стены.
Все камни были крепкими, надежными. Никаких выцарапанных посланий тоже
не было. Да и чем их выцарапывать, если в камеру голым бросают?
Ногтями? Или собственный зуб выдрать, да им попробовать? Нет, не
выйдет, не найдется на свете зубов крепче гранита.
Через полчаса ощупывать стало нечего. Сложив руки ковшиком, я
подставил их под лениво текущую струйку. Сестра-Покровительница,
посмотри на меня, ободри, вразуми...
Вода была хорошая. Вкусная, чистая. Удивительное дело, водопровод
в камере - неслыханная роскошь. Хотя кто в мире богаче Святой Церкви?
Разве что Владетель... Да и то сомнительно.
Я отошел обратно к груде опилок. Уселся, скрестив ноги, подгреб
под себя побольше трухи. Камеру я, можно сказать, изучил. Уж чем-чем,
а умением в темноте не теряться Сестра меня щедро одарила. И не в
таких переделках бывали...
Тряхнул я головой и признался себе, что не прав. В таких - не
бывал.
Египетские гробницы, киргизские курганы, саксонские подземелья -
все это давным-давно заброшено.
Кроме хитрых, но обветшалых ловушек нет там преград. Да и не голым
я в них забирался - с веревками, лампами, прочим снаряжением. А здесь
- тюрьма. Камера, в которой до конца, жизни сидеть предстоит... если
не удастся выбраться, конечно.
Так что же я имею?
По стенам не забраться, до люка не допрыгнуть...
Есть у меня, конечно, халат. А из шелкового халата можно легко
веревку сделать. Это и снаряжение, это и оружие...
Веревка. Груза нет, крюка нет, но придумать-то что-нибудь можно?
Ведь можно? Значит, забрасываю веревку, цепляю ее за решетчатый люк,
подтягиваюсь...
Снаружи раздался шум. Я поднялся, поморгал, когда в коридоре
появился желтый дрожащий отблеск. Надо же, как быстро глаза от света
отвыкли!
- Дальше, дальше...
Голоса - много голосов. И шаги дружные. Человек пять-шесть идет.
Люк с грохотом отодвинулся. Надзиратель заглянул вниз, а за его
спиной замаячили каменные лица конвоиров.
- Ильмар-вор! - угрожающе произнес надзиратель. - Если ты сейчас
же не отдашь халат доброй волей, мы спустим лестницу и заберем его
силой.
Только начал побег обдумывать...
- Святые братья, не губите! - как можно жалобнее воскликнул я. -
Холодно здесь, помру я! Оставьте одежду, святые братья! Даже римская
стража над Искупителем так не зверствовала!
- Так и ты не Искупитель, Ильмар-вор. - Надзиратель был
непреклонен. - И нечего о зверствах говорить - по полста лет люди в
таких камерах жили! Халат!
- Да что ты с ним рассусоливаешь. - брезгливо бросил кто-то из
святых братьев. - Он еще имя Искупителям своим грязным языком трепать
будет!
Давайте...
Вниз начала опускаться лестница. Ну вот, только сломанных ребер
мне не хватало! В один миг я сорвал с себя халата скомкал и швырнул
вверх, прямо в лицо надзирателю..
- Забирайте! Изверги!
... Для порядка бы еще слезу пустить, пусть в моем слабодушии
уверятся, но плакать совсем не хочется. Когда в душе одна лишь злость
- откуда слезы?
- Может поучить его для порядка? - осведомился кто-то.
- Нет, не положено! - отрезал надзиратель. - Служба должна
осуществляться со всем тщанием, но без лишней жестокости!
Экий он законник...
- Халат проверь, может, уже успел веревок надергать? - спросил
тот, кто желал заняться моим воспитанием.
- А я что делаю? - обиделся надзиратель. - Все в порядке, целый
халат... а поясок, поясок!
- Поясок у меня...
Решетка легла на свое место, а свет и голоса удалились. Да уж, кто
по доброй воле здесь решит задержаться...
Я снова вернулся к своим опилкам. Вот так, Ильмар-вор. Нет тебе
фарта.
Обходись тем, что есть. Головой.
Каждому вору, а порой и честному бюргеру, рано или поздно
приходится с тюрьмой знакомство сводить. Ну, если за пьяную драку
присудили тебе месяц конюшни чистить или за мелкую кражу добряк-судья
год каторги пожаловал, - это дело простое. Устраивайся, обживайся,
учись, как обитать за решеткой. А вот когда попал на пожизненную...
ну, или на десять лет рудников, что верная смерть, - то готовься
бежать.
Только по уму готовься!
Вначале пойми, как ты бежать будешь. Слабину прощупай - в стене, в
полу, в стражниках. И жди момента. Не дергайся раньше времени. Но и не
упусти свой шанс. Не перегори. Тюрьма, особенно одиночка, тем ужасна,
что волю убивает. И тело еще не ослабло, и мысли двигаются, а воли нет
- и пропал человек. Перед ним дверь открой, ключ на столе забудь,
оружие оставь, а он будет тупо смотреть, шага к свободе не сделает.
Бежать. Как? Камера глухая, стены не пробить. До люка не
допрыгнуть. Эх, будь у меня хорошее Слово, а на Слове... лестница, к
примеру. Или хотя бы веревка с крюком, веревку можно и на слабое Слово
положить. Ну и пила, конечно, бы, к люку добравшись, перепилить
брусья...
Пустое это. Во-первых, даже выберусь из камеры - надо будет как-то
дверь в коридор открывать. А во-вторых, нет у меня Слова.
Что у меня есть? Опилки, вода да слив для нечистот...
Можно, конечно, опилками слив забить. Даже думать противно, с чем
их для этого мешать придется, но... Можно, наверное. А когда камера
вся доверху водой заполнится, подплыть к решетке, попытаться с замком
справиться...
Я захохотал, но смех в гулкой темноте прозвучал так страшно, что
наперед я зарекся смеяться.
Это ж сколько будет наполняться камера от тонкой струйки?
Дня три, четыре...
А меня ведь кормить собираются.
Да и не смогу я трое суток в ледяной воде проплавать. В лучшем
случае - утону. Но тогда уж проще жилы на руке перегрызть да и
отправиться медленной скоростью на тот свет...
Значит, не там слабину ищу.
Глава вторая, в которой я делаю глупости, но вреда мне это не
приносит
Уж не знаю, кто мог в такой камере пятьдесят лет прожить. Может,
дикий гренландец или исландец, привыкший среди льдов жить, на морозе
нужду справлять и снегом умываться. Холодно! Все время холодно, а ведь
сейчас теплая ранняя осень стоит. Холод мешал спать, холод не давал
думать, холод тянул силы. Хоть бы одеяло какое! Хоть бы одежду
оставили!
Первую ночь в камере я не мог даже глаз сомкнуть. Промучился, то
пытаясь зарыться в опилки - тогда ледяной пол высасывал из меня тепло,
то сгребая все под себя - тогда мучил холод, идущий от каменных стен.
Но, проснувшись, я обнаружил, что в какой-то миг все-таки
задремал. Пошел в угол, к воде и сливу, да и наткнулся на что-то
круглое и мягкое, лежащее на полу.
Это оказался мой паек. Ползая по камере, я нашел две вареные
картошки, маленькую репку, ломоть хлеба и кусок соленой трески. Еда
была помятой, видно, ее попросту, без церемоний, скинули через
решетчатый люк. Вот и рухнул еще один мой план - подкараулить
надзирателя в тот момент, когда он будет разносить еду.
Справив дела и умывшись, я вернулся к своим опилкам. Очистил
картофелину - интересно, скоро ли я перестану ее чистить и начну жрать
с кожурой? - да и стал есть, вприкуску с треской.
В общем-то прилично кормят. Хлеб черствый, но пшеничный, из
хорошей муки.
И рыба не вонючая, такую и на воле с удовольствием едят.
А вот супчика наваристого или каши горяченькой мне теперь не
попробовать.
Это ведь миску потребуется спускать в камеру. Значит, есть риск,
что отчаявшийся узник бросится на тюремщика... а риска святые братья
не любят.
Вторую картофелину и репку я оставил на потом. Привычно уже сгреб
вокруг себя опилки, будто птица, в гнезде поудобнее устраивающаяся, и
стал размышлять.
По всему выходило, что своими силами мне не выбраться. Никак. До
люка не добраться, подкоп не сделать, затопление устраивать никакого
смысла нет. На самый худой конец я оставил попытку дыру сливную
расковырять да в канализацию прыгнуть. Наверняка об этом архитекторы
подумали, и ждет меня либо крепкая бронзовая решетка, либо труба такая
узкая, что не протиснешься. Это та же смерть, только совсем уж
позорная - в нечистотах захлебнуться.
Значит, единственная слабина, которую мне искать стоит, - в людях.
В тюремщике моем ненаглядном, в человеке с мертвыми глазами. Тщание,
но без лишней жестокости... хорошо говорит, как по писаному. Неужели
нет у него слабых мест? Корысть, азарт, трусость... Только ведь и
подкупить мне его нечем, и не запугать никак. А самое плохое - вовсе
он не собирается со мной разговаривать.
Даже еду по ночам разносят, вот чего удумали!
Выходит, этой ночью придется бодрствовать...
Спать вроде как и не хотелось. Но я все-таки лег и честно
попытался подремать. Получилось, и даже сон мне сниться начал.
Снилось, что мы снова бежим по темным, ночным улочкам Неаполя, с
опаской поглядываем на Арнольда, что тащит беспамятного Маркуса, одним
лишь каменным лицом редких прохожих распугивая... Но в отличие от
настоящего нашего бегства, всего три дня назад случившегося, я
прекрасно знал - мы прямо на засаду движемся. Знал - и не мог о том
сказать. Знал - и шел вперед. Как Искупитель, с апостолами навстречу
римским солдатам движущийся...
Вот только Искупитель не зря Богу-отчиму в Гефсиманском саду
молился.
Минула его смерть постыдная, принес он в мир Слово...
А я что хорошего совершил? Если не брать в расчет прежнюю мою
жизнь?
Ну, помог Маркусу с каторги убежать... помог ему новых друзей и
защитников обрести... в порту до беспамятства дрался, себя не щадя,
лишь бы он спасся...
Неужто и вокруг Искупителя, кроме одиннадцати и одного - еще и
другие апостолы были? Те, кто раньше торжества веры погиб?
Я уже совсем проснулся, лежал, уткнувшись лицом в опилки,
слабо-слабо живым деревом пахнущие, и думал. Не о побеге. Об
Искупителе. О Маркусе. О Святом Слове. О Святом Писании.
Может быть, Маркус мне поможет? Ведь что ни говори, а он - новый
мессия!
Пусть даже еще маленький...
Вроде как не было такого, чтобы Искупитель своим верным слугам не
помог!
Даже когда одиннадцать проклятых его предали и отвернулись - разве
укорил он их? Напротив! Каждому должность немалую предложил, каждому
хотел Слово дать.
Другое дело, что они в своем заблуждении не раскаялись.
Давным-давно я проповедь одну слушал, хорошо священник излагал, даром
что брат во Искупителе, а не в Сестре. Как молил Искупитель
ослушников: "Истинно говорю вам - я есть Царь Земной и Царь Небесный.
1 2 3 4 5 6