- Послушай-ка, - сказал он, - это твоя дворняга? Глупыш, что ли, псину зовут?
- Да! - вызывающе ответил Расмус. - Отпусти Глупыша, говорю!
Эрнст снова улыбнулся своей мимолетной злой улыбкой.
- Глупыш… Ты его, верно, любишь?
Расмус пренебрежительно посмотрел на него.
- Тебя это не касается, отпусти его, я сказал!
Эрнст немного посидел молча и подумал. Он нервно кусал ногти, а его беспокойные глаза блуждали. Он смотрел на мальчиков, сидевших на нарах, тесно прижавшись друг к другу, на Берту, державшую Глупыша, и на Альфредо, который, задыхаясь после страшной погони, вытирал пот со лба.
- Эй, ты, парень, - сказал он Расмусу, - у меня есть предложение… Ясное дело, вы можете пойти в полицию и накапать на нас…
- Представь себе, мы это можем… И запиши себе, что мы так и сделаем!
Это была чудесная мысль. Собравшись с духом, Понтус сказал:
- Представь себе, мы это сделаем. У него - собственный полицейский в доме, - сказал он, показав на Расмуса.
- Да, мой папаша - полицейский! - подтвердил Расмус. - Вот так-то!
О, как чудесно будет напустить папу на эту троицу!
В глазах Альфредо появилось нечто похожее на сочувствие.
- Бедный ребенок, - сказал он, - не повезло тебе, прямо до слез! Но даже если отец у тебя - полицейская ищейка, то из тебя, верно, все-таки мог бы выйти человек… По крайней мере когда-нибудь!
Эрнст снова повернулся к Расмусу:
- Эй, ты, послушай!… Я убью твою псину, ты как - против?
Расмус заплакал так бурно, что не мог остановиться. У него перехватило горло, когда он услышал, что говорит этот бандит, и слезы потоком хлынули у него из глаз.
- Если ты это сделаешь… - сказал он, но продолжить не смог, а лишь тихо и горько всхлипывал. Глаза у Понтуса тоже были на мокром месте, и он сочувственно положил руку на плечо Расмуса.
- Да, если ты все-таки собираешься пойти в полицию и накапать, то я с тем же успехом сперва кокну пса, - сказал Эрнст. - Понимаешь, я все равно залечу на несколько лет в тюрягу, и все только потому, что вы являетесь сюда и суете нос не в свое дело. И вы мне за это заплатите.
Альфредо злобно кивнул:
- Хотелось бы пришить и мальшишек! Вот было бы здорово!
- Послушайте, что я предлагаю, - сказал Эрнст, ткнув ногой в мешок с серебром, лежавший на полу. - Меняем Глупыша на эти мелкие серебряные вещички?
Расмус вопросительно взглянул на него своими красными заплаканными глазами.
- Понимаете, другим людям тоже жить надо, - продолжал Эрнст. - И какое вам, собственно говоря, дело, если старый барон расстанется с несколькими из своих блестящих цацек? Не умрет же он с голоду без них? Сечешь, о чем я?
Расмус покачал головой.
- Котелок у тебя не шибко варит, - сказал Эрнст. - Понимаешь, что я говорю? Если вы на нас капнете, я, не сходя с места, кокну твоего пса, и плевать мне на то, что будет потом; но если вы обещаете держать язык за зубами, то получишь псину обратно, понял?
Расмус снова заплакал. Он слышал, как пищит Глупыш, а он, Расмус, - бессилен что-либо сделать.
- Замешательная идея, - сказал Альфредо, - совершенно замешательная… Если вы капнете, мы убьем эту шваль, а если не капнете, мы не убьем эту шваль, замешательно!
- Ну как? - спросил Эрнст.
Расмус всхлипнул. Гнусно было идти на такую позорную сделку, но Глупыш пищал в смертельном страхе, а он, Расмус, так горячо его любил! Он вопросительно взглянул на Понтуса, и Понтус кивнул; он также считал, что собака - куда ценнее, чем серебро барона фон Ренкена.
- Да, отпусти Глупыша, - пробормотал Расмус.
Альфредо энергично склонился к нему.
- А вы обещаете? Обещаете молшать в тряпошку, што бы ни слушилось?
Расмус молча кивнул, но Альфредо был недоверчив. Он предупреждающе поднял пухлый указательный палец.
- Обещайте! И пожалуйста, держите свое слово. Помните, шестность превыше всего! Так всегда говорила моя мамошка.
Расмус его не слушал. Он обратился к Берте:
- Отпусти Глупыша!
- Минуточку, - сказал Эрнст. - Тебе понятно, что ты не получишь собаку раньше завтрашнего вечера?
Расмус не спускал с него глаз, лишившись дара речи от такого коварства и злобы.
- Нам раньше отсюда не выбраться, - добавил Эрнст, - по причинам, которые тебя не касаются. А пока мы не смоемся, собаку тебе не видать!
- Но мы ведь обещали не доносить на вас, - с горечью сказал Расмус.
Эрнст подошел к нему так близко, что на Расмуса снова пахнуло запахом выпитого Эрнстом кофе. И Эрнст угрожающе произнес:
- Рисковать я не собираюсь. Я запру псину где-нибудь, где никто ее не найдет и не услышит. А если вы все же накапаете и мы залетим в тюрягу, прощай пес, он останется там, покуда не сдохнет с голоду.
Альфредо согласно кивнул головой:
- Именно так! Ни еды… ни воды… Он всего-навсего сдохнет!
Расмус снова заплакал. Своего платка у него не было, и он в отчаянье прогнусавил:
- Если вы хоть пальцем тронете Глупыша, то… то…
Эрнст прервал его:
- Ты ведь слышал: завтра вечером! Если сдержите слово, с псиной ничего не случится. А сейчас выметайтесь отсюда, чтоб я вас не видел.
Он твердой рукой погнал их к двери.
- До свиданья, Глупыш, - всхлипнул Расмус, - до свиданья…
- Но вообще-то, - сказал Эрнст, когда они уже выходили за дверь, - возвращайтесь сюда после полудня, чтоб я знал: вы держитесь… Понятно?
- Убирайтесь к черту! - прогнусавил Расмус.
И вот они возвращались домой, мстители в синих джинсах и кедах. Тихонько пробирались они среди кустов сирени, такие усталые, такие грязные, и всклокоченные, и избитые, что если бы кто-нибудь их увидел, то заплакал бы. «Корпус Спасения Жертв Любви» отступал в жалком состоянии: половина корпуса так горько рыдала, что другая половина не знала, как и быть. Неуклюже положив руку на плечо Расмуса, Понтус в утешение сказал:
- Ну же, Расмус, не плачь! Ведь завтра вечером тебе вернут Глупыша!
Но Расмус не хотел никаких утешений.
- Да, завтра вечером! Но представь себе, что до этого… Бедный Глупыш!
Понтусу тоже было страшно представить себе Глупыша взаперти, и так долго, одного.
- Хотел бы я знать, что они собираются с ним сделать? - в раздумье сказал он.
Он робко оглянулся на фургон Альфредо. Дверь была заперта, но в окошке они увидели злые глаза Берты, смотревшей им вслед.
Он еще немного подумал.
- Послушай, Расмус, - тихо сказал он. - А что, если нам залечь тут где-нибудь в кустах и попытаться высмотреть, куда они унесут Глупыша?
Расмус остановился как вкопанный и посмотрел на Понтуса взглядом, преисполненным благодарности. Вот такие друзья и нужны в беде.
- Ты в самом деле хочешь это сделать? - восторженно спросил он.
Сам он готов был на все что угодно ради Глупыша, мог пойти на любой риск, но чтобы Понтус сделал это ради собаки, которая даже не его собственная… О! Расмус почувствовал, как на сердце у него стало совсем тепло от любви к Понтусу.
- Пойдем, - сказал, толкнув его, Понтус. - Берта смотрит нам вслед из окошка.
Не оборачиваясь, поплелись они дальше по узкой дорожке, которая вела к выходу из Тиволи. Территорию, на которой размещались фургоны, оградили так же наделено, как и сами аттракционы, - туда вела маленькая калитка, недоступная широкой публике. Ею пользовались только «тиволисты». Когда Тиволи бывал открыт, здесь обычно дежурил сторож, державший бесплатных посетителей на расстоянии, но сейчас, в такое время, калитка была открыта и не охранялась. Через нее они и прошмыгнули некоторое время тому назад. Впрочем, это была единственная возможность выбраться отсюда.
- Здесь, - прошептал Расмус, указав на густые заросли сирени близ калитки. - Если мы сюда заберемся, они нас не увидят, а им не выйти отсюда так, чтобы мы не приметили их.
И вот они спрятались в своем укрытии; стоя на коленях между несколькими густыми кустами сирени, они через просветы в листве могли видеть калитку. Скучно и влажно было в их убежище. Расмус чувствовал, как брюки на коленях стали еще более сырыми и грязными, чем были раньше, и ему стало чуточку интересно, какие выводы сделает мама, увидев рано утром такие брюки. Рано утром, вообще-то… Ведь уже наступило утро. Он посмотрел на часы. Была половина четвертого, и он начал опасаться, что может не успеть домой до того, как весь дом проснется. Но этот воровской сброд тоже, должно быть, торопился добраться до своего тайника с Глупышом. Он сжал кулаки, стоило ему подумать об этом.
И не успел он продумать свою мысль до конца, как услыхал, что кто-то идет по дорожке. Понтус тоже услыхал, и они понимающе толкнули друг друга, не смея даже шептаться. Совершенно оцепеневшие от напряжения, вглядывались они сквозь просветы в листве и увидели, как Альфредо и Берта бегут рысцой к калитке. У Альфредо на спине был мешок, а Берта несла под мышкой большой сверток, абсолютно молчавший сверток… он даже не скулил. «Глупыш, подумать только, что, если они все-таки убили его», - Расмус молча застонал.
- Сделай вид, будто несешь мешок картошки для моей сестры, - говорила Берта как раз, когда они проходили мимо зарослей сирени.
Но Альфредо этого не сделал. Он совершенно не был похож на ретивого торговца картошкой, который бежит к покупателям в половине четвертого утра, чтобы узнать, не желают ли они приобрести немного картошки в такое время. Он выглядел точь-в-точь как заправский авантюрист, который особенно не злится и не особенно боится, а уже совершенно уверен в том, что все устроилось наилучшим образом и что он совершил самый великий подвиг в своей воровской жизни. Он непринужденно промаршировал через калитку, сопровождаемый угрюмой Бертой, которой трудно было идти в ногу с ним.
Парочка за кустами сирени тоже заторопилась. Они не должны выпускать из виду то, что Берта несет под мышкой; чего бы это ни стоило, необходимо разузнать, куда несут этот сверток и мертвая или живая в нем собачка. Их все время грызло беспокойство, что Глупыш, возможно, уже мертв. Ведь бандиты так и делают: берут заложника, но если это приносит им беспокойство или грозит опасностью, они в глубокой тайне расправляются со своим пленником, выжав все-таки из него все, что хотят, и заставляя бедных невинных людей надеяться. Может, он уже заранее все так рассчитал - этот мерзкий Эрнст… Он заставит Расмуса верить в то, что Глупыш жив, а сами они - этот воровской сброд - смоются вместе с серебром, бросив где-нибудь в каком-нибудь кусте мертвую холодную собачку. Но если они задумали такое, они просчитались. Если они причинили Глупышу хоть какое-нибудь зло, месть будет ужасна. Расмус решительно вылез из кустов.
- Пошли, Понтус! - прошептал он.
И Понтус пошел. Он, как никто другой, был просто создан, чтобы выслеживать воров на Вшивой горке. Он прожил здесь всю свою жизнь, знал каждый дом, каждую подворотню, каждый забор, каждый двор. Он был как дома на этих неровных, холмистых улицах. Здесь он крался каждый день, будучи поочередно то индейцем или траппером, то ковбоем или мушкетером. Так неужели для разнообразия не выследит он парочку похитителей серебра!?
- Мне и вправду кажется, будто они собираются ко мне домой, поприветствовать меня, - смущенно прошептал он, когда они уже некоторое время шли следом за Альфредо. - Чтоб я сдох! Они поднимаются на Столяров холм!
Вшивая горка… Вот все, что осталось от старого Вестанвика, когда город сгорел в середине XIX века. Эти маленькие, низенькие лачуги, окруженные цветущей сиренью, старейшие дома города, которыми все в Вестанвике гордятся, но где никто не хочет жить. Живут здесь большей частью старые, одинокие люди, которые ковыляют по своим кухонькам, ухаживают за цветами и рассказывают кошке о том, что здесь было в прежние времена, до того как все стало таким жутко новомодным. Но на самом верху Вшивой горки находится Столяров холм с несколькими старыми, уродливыми трехэтажными домами, кишмя кишащими детьми… И быть может, не самыми лучшими в мире! Детьми, нарушающими покой стариков, гоняющими их кошек, детьми, лазающими через заборы и ворующими у стариков яблоки осенью, такими озорными детьми, что старики и не помнят, чтобы подобные жили когда-нибудь в Вестанвике.
Один из этих детей - Понтус. Он живет на Столяровом холме в самом уродливом доме Вшивой горки, который сдается внаем, по адресу: «Столяров холм, 14», где дровяные сараи и сортиры во дворе, а высокий забор отделяет этот дом от другого уродливого дома, стоящего совсем рядом. Чтобы попасть на Столяров холм, надо подняться вверх по тесной холмистой улице Сапожников - Скумакаргатан, - чем Альфредо и Берта как раз и занимались сейчас. Конечно, Скумакаргатан была прекраснейшей идиллической жемчужиной Вестанвика, но то, зачем шла эта парочка, было, верно, далеко не идиллическим; Альфредо и Берте, конечно же, надо было на Столяров холм.
Понтус почесал затылок:
- Интересно, что за сестра у Берты на Столяровом холме?
И внезапно его осенило:
- Это же фру Андерссон из нашего дома! Ну, та, на которую ты вчера был так похож со своей опухшей свинячьей губой… И как я об этом не подумал! Ведь это она лежит в больнице со сломанной ногой.
- Если они спрячут Глупыша в ее погребе, он разбудит весь дом, ручаюсь, - сказал Расмус. - Если он жив, конечно, - печально добавил он.
Понтус впал в раздумье. Бедная тетушка Андерссон, она такая добрая, откуда у нее такая сестра, как Берта? Хотя Берта, видно, сбилась с пути, выйдя замуж за Альфредо… если она вообще его жена.
Но времени на раздумье не было. Альфредо и Берта уже поднимались на вершину Столярова холма - это было совершенно ясно. Берта, конечно, беспокоилась, она пугливо оглядывалась по сторонам. Но бояться ей было нечего. Скумакаргатан еще покоилась в утренней дреме, косые лучи солнца сверкали в маленьких окошечках, откуда еще ни одна собравшаяся к заутрене старушка не высунула голову между геранями, чтобы посмотреть, как занимается новый день. Конечно, беспокоиться Берте было нечего. За геранями и фуксиями шторы были опущены, и никто не видел ее во всем блеске ее глупости и злобы. Никто, кроме мстителей в синих брюках и кедах, которые распластались в подворотне в двадцати пяти шагах за ее спиной и снова осторожно двинулись за ней и Альфредо, как только они исчезли за вершиной холма.
У Понтуса в течение часа ни разу не было повода хихикнуть, но, увидев, как Альфредо и Берта крадутся через дверь черного хода дома № 14 на Столяровом холме, где сам он провел все одиннадцать лет своей жизни, он искренне захихикал.
- Ну и дураки, - сказал он, - они и в самом деле направляются в погреб фру Андерссон.
Затем он снова, еще веселее захихикал.
- Расмус, - сказал он, - а ты знаешь, о чем просила меня на прошлой неделе тетушка Андерссон, до того, как сломала ногу?
Стоило ему подумать, о чем просила его тетушка Андерссон, как он так неистово захихикал, что Расмус забеспокоился и попытался его утихомирить. Но Понтус не успокаивался.
- Знаешь, она просила меня убирать у нее в погребе, она… - он икнул от смеха… - она дала мне свой запасной ключ и просила, чтоб я убирал у нее!
Несмотря на все свое горе, Расмус усмехнулся:
- Тогда, по-моему, ты в самом деле это сделаешь. Можешь начать с того, что уберешь за Глупышом.
Понтус кивнул:
- Да… и уберу мешок с серебром! Подожди только, пока они уйдут оттуда. Идем, спрячемся пока в дровяном сарае!
В период неистовых войн, время от времени бушевавших между детьми на Столяровом холме, ему не раз приходилось держать под наблюдением дверь черного хода в доме № 14, и он знал, что лучше всего это делать из дровяного сарая, где было немало широких щелей в стене, чтобы смотреть через них.
- Где у тебя этот ключ? - спросил Расмус, когда они устроились во мраке дровяного сарая.
- Висит на гвозде внизу, на нашем складе металлолома, - сказал Понтус. - Вот везуха, что не держу его наверху, дома.
Потом он зевнул.
- Ой, до чего хочется спать от всей этой ночной жизни, - сказал он. - Надеюсь, они не собираются поселиться в погребе?
Расмус вздохнул:
- Не-а, потому что я больше не выдержу. Я не в силах ждать ни одной-единственной минуты.
Он попытался успокоиться, но это было так трудно! С глазами, которые саднили от бессонницы и едва сдерживаемых слез, он стоял там, наблюдая через щелку в стене за дверью черного хода дома. Это была серая обшарпанная дверь с облупившейся краской и следами многих ног, дверь, которую обычно открывали пинком; это сразу бросалось в глаза. Может, он и сам оставил часть этих следов, когда бегал тут с мешками бутылок и металлолома. Никогда прежде эта дверь ни капли не раздражала его, но теперь она так ему не нравилась… Неужели она целую вечность будет закрыта?
Нет, не вечность. Вот кто-то идет, дверь распахивается, и Берта осторожно высовывает нос. За ней идет Альфредо. Он, ничуть не таясь, выходит на солнечный свет. На спине у него больше нет мешка, а у Берты под мышкой - свертка.
- Ну, погодите, пока я начну убирать, - шепчет Понтус.
Но тут он смолкает, потому что Альфредо с Бертой пробегают рысью прямо перед сараем так близко, что можно дотронуться до них, и Берта говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16