Я по-прежнему верила, что мне открылась вселенская истина, и это яростное соитие скрепило знание печатью. Но теперь я просто Арадия, и Арадия оплакивает возникшее у нее желание, стремление подобно жрице заменить любовь телесными истязаниями, раз уж любовь оказалась недоступной для нее.
Я стояла в дверях, снова держа в руке саквояж; я уже почти достигла невесомости, почти превратилась в пустоту. Дерево, померкнув, окрасилось в цвет охры, а передо мной возник невысокий узкоплечий человек, который повел меня по темным закоулкам здания в грязный внутренний двор, забросанный соломой. Передо мной отворилась дверь, и я увидела потрепанный экипаж с двумя лошадьми и возницей в неприметной одежде. И нигде никаких знаков отличия.
Мы ехали по улицам, я смотрела по сторонам. Колокола больше не звонят; кажется, повсюду царит запустение, многие из домов и магазинов заколочены досками. Мужчины, сбившиеся в кучку на центральной улице, злобно поглядели в нашу сторону, один что-то крикнул, но тем все и кончилось.
Благодаря принятым Реткой мерам нас выпустили за ворота города.
На полях и в оливковых рощах ничто не напоминает о близящемся сборе урожая. Лишь несколько человек ухаживали за деревьями да бродили по гребням холмов, за которыми начинались виноградники. В воздухе кишмя кишели насытившиеся до отвала мухи да успевшие слететься на пирушку осы.
Белое солнце нещадно палило, и вся округа застыла в странной неподвижности, свойственной переломным моментам, уподобившись краям, где гуляет чума. Даже голоса птиц звучали неуверенно, они жалобно пищали, как будто повторяя один и тот же вопрос.
Но я уже не раз видела картины опустошения, таящие дурные предзнаменования. Я смотрела сквозь сон на придорожные цветы, на пыль. Мы ехали, поднимаясь вверх среди рыжевато-коричневых холмов. И я поразилась отсутствию боли в минуту, когда вот-вот покину главный очаг своей жизни.
Я расстаюсь с Фенсером, теперь он будет сражаться, заглаживать вину и, может, умирать — все в одиночку. Мое присутствие ничего бы не изменило, а все же как-то странно.
И этот стук копыт все удаляется и удаляется.
Я спала, когда убили кучера. Вероятно, он совершил какое-то преступление. Меня разбудил толчок, лошади издавали жуткие звуки — рывок, повозка покатилась, затем встала. Я свалилась на пол.
Дверь экипажа резко распахнулась. Чудовищные руки, похожие на пару механических лап, схватили меня и выволокли наружу. Я сделала шаг, споткнулась и упала на дорогу в удушливую пыль. Я словно очутилась в пудренице. Когда пыль улеглась, моим глазам открылось нечто напоминающее картину места, где произошла авария. Кучер, с которым я и словом не перемолвилась, распростерся возле кромки дороги с коричневой травой. Пуля угодила ему в висок; наверное, стреляли из кремневого ружья. А при падении у него сломалась шея. Два крестьянина удерживали лошадей — по виду они ничем не отличались от жителей Ступеней. Еще несколько человек стояли вокруг меня. Все они — уроженцы Китэ, смуглые, как его холмы; небо у них за спиной окрасилось в бело-желтый цвет — опаленный летний день близился к концу.
— Вставай, — сказал один из жителей Китэ на местном наречии.
Я поднялась с земли, а они внимательно оглядели меня.
— Мы не хотели причинить вам зла, барышня, — проговорил второй. — А он, — взмах руки в сторону, где валялся труп, — не пожелал остановиться.
Я ждала, пока они решат, как со мной поступить, а сверчки все буравили воздух.
— Но нам понадобится эта повозка, — сказал первый.
Потом они отобрали у меня саквояж и широко его раскрыли. Кое-что из вещей, вроде меня, вывалилось на дорогу. Они плотоядно уставились на панталоны. Похоже, этот предмет белья скорей способен вызвать у них непристойные мысли, чем женская фигура. Затем на свет явился бумажник. Они быстренько вынули деньги и разорвали векселя. В недоумении посмотрели на мои фальшивые документы и попросили меня объясниться. Я сказала, что являюсь подданной Чаврии, как и указано в бумагах. А что же я делаю здесь? Я ответила, что приехала вместе с мужем, но теперь он велел мне вернуться домой.
Они спросили, кто мой муж.
Житель Китэ, сказала я.
Я пришла в смятение и подумала, уж не пытаются ли они поймать меня на чем-нибудь, но тут вопросы иссякли, и вскоре они потеряли ко мне всякий интерес.
Они не взяли моих вещей. И даже, как бы спохватившись, вернули бумагу с указанием подданства. Набив карманы деньгами Ретки, они отправились прочь по склону холма, ведя за собой лошадей, запряженных в повозку.
Когда они скрылись из виду и мы с кучером остались вдвоем, я присела на обочину.
Видимо, это происшествие было предначертано заранее, как столкновение со всепожирающим огнем судьбы, открывшимся мне прошлой ночью. Словно я отправилась в путь затем, чтобы меня задержали, обобрали, ограбили.
Мне придется идти в деревню пешком. Движущееся к западу солнце укажет мне путь, и дорога поможет, хотя она мне незнакома.
Но оказавшись на развилке, я, по незнанию, ошиблась в выборе пути.
Я плутала, впав в беспамятство и покорность, все то время, пока умирал день. Мне и прежде случалось заблудиться.
Иногда я садилась на землю и глядела на схожие с курганами холмы — козьи и заячьи тропки виднелись повсюду, но всякий след дороги пропал. Стоящие друг подле друга тенистые сосны да редкие оливковые деревья — эти вехи никак не могли служить мне ориентирами. Я прекрасно понимала, что все дальнейшие попытки обречены на неудачу. И продолжала идти.
Затем, незадолго до заката, я увидела бледный мерцающий пробел меж двух вершин, спускавшийся все ниже и ниже, и признала в нем сценическое изображение моря.
Я вошла в деревню, еле волоча ноги, когда наступили сумерки; оказалось, что это не Ступени, а двери в ночь. Деревня находилась ближе к северу, но в ней оказалось полным-полно тулийцев.
Неудивительно, что они забили ее битком, ведь она была совсем крохотная. Тридцать человек в ярко-синей военной форме; впрочем, после того, как они высадились на пляж и провели некоторое время, расхаживая с важным видом по пыли, красуясь перед жителями деревни, этот яркий мазок потускнел.
Не найдя иного помещения, они расположились штабом в домике священнослужителя возле маленького храма.
Меня привели в освещенную фонарями каморку и принялись по очереди допрашивать. Я отвечала, стараясь как можно чище выговаривать тулийские слова. Я — чаврийка, но прожила некоторое время в Дженчире. Похоже, они никогда не слышали о Дженчире и посмотрели на меня так, будто я посмела выдумать этот город.
Вначале мне пришлось стоять, но потом они позволили мне сесть на жесткую деревянную табуретку. Лишь косточки корсета помогали мне прямо держать спину. Мне хотелось, чтобы меня куда-нибудь увели и дали бы поспать, но они не отступались от меня. У них возникло впечатление, что я прибыла из города под названием Эбондис, так ли это? Я отвечала, нет, я держу путь из деревушки, расположенной дальше по побережью. Я хотела навестить женщину, которая живет среди холмов, но на меня напали бродяги. И я заблудилась.
Я уже предъявила им фальшивые документы, удостоверяющие мое чаврийское происхождение. Если я всего лишь поехала в гости в район холмов, зачем мне понадобилось брать с собой такую бумагу? Я всегда держу ее при себе, ответила я, ведь времена нынче неспокойные.
Им показались смешными слова, которые я выбрала. Они сказали, что Китэ — комар, куснувший короля. Их послали почесать ему укушенное место.
Они не выказали особой жестокости. Когда я попросила попить, они принесли мне воды из своей бочки.
Моя личность почти не вызвала у них подозрений, и я понадеялась, что они оставят меня в этой деревне, когда двинутся в глубь острова. Жители деревни в общем не проявляли патриотических чувств и относились к тулийцам по-братски, а девушки были не прочь завести с кем-нибудь из них роман. Захватчики пребывали в хорошем настроении.
Однако меня отвели в пустовавшую хижину за храмом и заперли там на ночь, оставив немного хлеба и кружку пива. Из хижины вынесли все до последнего предмета, имеющего хоть малейшее отношение к уюту, и спать было не на чем, разве что на земляном полу. Я прилегла, но моему усталому телу никак не удавалось приспособиться к такой твердой неподатливой постели. Пока я крутилась и вертелась, прислушиваясь к хору лягушачьих голосов, доносившихся от деревенского колодца, и к шагам тулийского часового, время от времени проходившего по улице, что-то легонько прикоснулось ко мне длинным серым пальцем. Казалось, с прошлой ночи, проведенной в Эбондисе, прошел год.
На следующее утро в деревню прибыл еще один небольшой отряд тулийцев и вместе с ними человек, которого они называли киренийцем. Младший офицер, который снял замок с моей двери, изъявил желание пофлиртовать со мной, хоть я и представляла собой жалкое зрелище (бледная, страдающая от тошноты, в волосах комья земли), и повел речь об этом самом киренийце в небрежной презрительной манере; подобный тон мне доводилось слышать прежде.
— Он нам пригодится, — сказал тулиец, — только мне не хотелось бы сидеть с этим малым за одним столом.
Как выяснилось, кирениец проживал раньше на Китэ и занимал значительное место среди повстанцев. Затем вышла неприятность не то из-за долгов, не то из-за женщины; он пустился наутек и снова присягнул на верность тулийской монархии. Его знание острова и различные сведения, почерпнутые во время заседаний эбондисского совета, пришлись кстати. Тем не менее он… как называют такого рода людей?
Немного погодя субалтерн-офицер сообщил мне его имя; разумеется, оказалось, что его зовут Фирью.
Я по-прежнему не проронила ни слова. Однако согласно предначертаниям огненного рока, Фирью прознал о заблудившейся женщине, которую поймали солдаты; иначе и быть не могло, ведь я сама навлекла на себя наказание, когда попросила у судьбы пощады. Потом он заявился ко мне, вероятно желая выказать услужливость, а может, его подтолкнула божественная длань.
Внешность его ничуть не изменилась, все тот же щеголь в камзоле с мозаичными пуговками, в сапогах с бронзовым отливом, затмевающих блеском утро. Глаза его чуть не выскочили из орбит, когда он всмотрелся в мое лицо. Но у него достало художественного вкуса, чтобы хорошенько насладиться этой минутой.
— Ах, да ведь эта женщина — кронианка, — воскликнул он, но я не изумилась, всякое удивление уже осталось далеко позади; я сообразила: Ретка покопался в прошлом Фенсера, а заодно и в моем, и, видимо, Фирью попалась на глаза какая-нибудь путаная записка. — Она шпионка, уверяю вас. Вечно подглядывала в окошки, прячась где-нибудь за занавеской, да подслушивала. Но вот, если угодно, еще одна деталь: она — милашка одного из командиров при Зуласе Ретке, человека по имени Завион.
Тулийцы, которые столь пристойно со мной обошлись, глядели так, будто сообща пригрели на груди змею.
Фирью стоял, теребя усы.
— Надеюсь, никто из вас не забавлялся с этой ведьмой, — добавил он, — она страдает весьма опасным заболеванием.
Тулийцы выполняют военное задание, у них полно дел, меня же необходимо отправить в другое место, где проведут тщательное расследование моих злодеяний.
В разговоре они называли это место Замком. По соседству с ним уже создан опорный пункт тулийских сил. И в нем имеются постояльцы, которых за прошедшие годы поместил туда губернатор. Двух человек придется отрядить со мной в качестве конвойных, а добраться туда можно, проплыв вдоль побережья на одной из рыбачьих лодок.
Хотя субалтерн-офицер теперь и глядел на меня с тем же пренебрежением, какое звучало в его рассказе о Фирью, он все же обратился к своему капитану:
— Сэр, по одному слову этого человека заточить даму туда, в темницу?
Но слово Фирью отлито из стали, а сверху покрыто чистым золотом.
Ведь «дама» окажется в сохранном месте, стены этих башен надежно ее укроют до тех пор, пока с приключениями на Китэ не разберутся до конца. И заметьте, она ничего не отрицает.
Субалтерн-офицер повернулся ко мне:
— Мадам, если у вас имеются оправдания, вам следует немедленно о них рассказать. Эта тюрьма — безнадежно гиблое место.
— Знаю, — ответила я, — мне рассказывали о ней. Я не кронианка, ваш соглядатай напутал, когда читал какие-то бумаги.
— А Завион, — спросил капитан, — какие между вами отношения?
— На этот счет осведомитель не солгал. — И, проявив изворотливость, на которую никогда не считала себя способной, я добавила: — Смею заверить, его второе обвинение несостоятельно, поскольку я никогда не вступала с ним в интимные отношения.
Полагаю, если бы я стала плакать и кричать, осыпая их мольбами и ругательствами, если бы сумела сочинить блестящую ложь или предложила бы в обмен на свободу какие-нибудь ценные секретные сведения, хоть ничего и не знала, они все равно поступили бы со мной так же.
В сопровождении молчаливых тулийских конвоиров мне пришлось отправиться к рыбаку, у которого имелась лодка; он поглядел на нас и в ужасе оскалил зубы, как собака. Мы продвигались на северо-запад вдоль побережья острова, где высились громадные скалистые стены, окаймленные кружевной оторочкой вод; постепенно выраставшее среди них каменное строение приобретало все большее сходство с творением природы, как будто не люди, а боги создали Дом Ночи в наказание за мои грехи.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
На подходе к замку высятся малахитовые утесы, проступающие на фоне металлического неба; они выглядят как порождение загробного мира, и это впечатление оправданно. Столь ярким зеленым нарядом скалы обязаны ползучим водорослям и мелким морским организмам, переполняющим узкую, как дымоход, бухту, ведущую прямо к уступу высокого отвесного утеса, в котором множество столетий назад выдолбили жуткого вида лесенку и установили вдоль нее столбики с цепями. Из этой скалы вырастает другая; там, где начинают вырисовываться очертания толстых башен и зубчатой кромки, скала приобретает черный цвет. Кажется, в башнях совсем нет окон. Их и вправду мало.
Рыбак остался в лодке, ожидая возвращения тулийцев; он решил, что этот замок может навлечь беду, и принялся хрипло бубнить себе под нос какое-то заклинание.
Мы продвигались вверх, а лодка и сидевший в ней человек становились все меньше и меньше. Жизнь каждого из нас висела на волоске, мы то и дело поскальзывались и цеплялись за перила. Пару раз поднимавшийся следом за мной конвоир выручал меня. Упасть было нетрудно. Я этого не сделала. Мы ни о чем не ведаем, кроме жизни, и отказаться от нее нелегко.
Казалось, эта вскинутая в небо лестница тянется на миллионы миль. Небо нахмурилось, стало лиловым, как лаванда, в нем кружили чайки цвета копоти.
Пройдя под арку, попадаешь на вымощенную плитами дорожку, по обе стороны которой вырастают громады стен. И куда ни кинь взгляд — на оставшуюся далеко внизу бухту и разбегающиеся веером морские волны, отороченные пеной, и лодку, похожую на рыбью кость, или на уходящие вверх стены безглазых конических башен, вокруг которых, словно мухи, кишмя кишат чайки, начинает кружиться голова.
Отсюда не разглядеть, где расположен лагерь высадившихся на остров тулийских войск. Вероятно, он в нескольких милях от побережья. А это место совсем не похоже на Китэ. Это преисподняя, зависшая почему-то высоко в воздухе.
Тюрьма казалась безлюдной и безжизненной. Но только казалась. На звон колокольчика, который даже моим тулийским конвоирам пришелся не по душе, к двери с глазком явился своего рода ключник. Похожий на гнома человечек не то в пальто, не то в еще какой-то хламиде, будто сплетенной пауками, тянувшейся за ним хвостом по земле, живущая во мраке тварь с мертвенно-бледным вялым лицом.
— Здесь есть начальник? — спросил один из солдат. Но тварь оказалась глухой и тупоумной, или же карлик не понимал общепринятой тулийской речи. Однако он ткнул пальцем в солдатский мундир, ухмыльнулся и внезапно изрек:
— Тулия.
А затем распахнул дверь, гостеприимно приветствуя нас, будто какое-то воспоминание.
— Как вас зовут?
Конечно, именно так и должен выглядеть вход в обиталище смерти. Сводчатая тьма, сложенная скорее из теней, нежели из камня. И, видимо, ни одного узенького окошка из тех, что лишь слабо пропускают свет. Но где-то там, за глыбой письменного стола восседает тюремщик — лицо с блестящими, как черви, губами, они шевелятся, требуя откровения живой души.
Мне доводилось слышать о первобытных сообществах людей в экваториальных странах, члены которых никому без нужды не открывают своего имени. Человек, узнавший его без спросу и поминающий его в разговорах, совершает большой проступок и нарушает правила поведения.
В лице тюремщика я столкнулась именно с таким преступлением. С таким ужасом. Но я должна ему ответить. Если он потребует, чтобы я разделась перед ним догола, это тоже придется исполнить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Я стояла в дверях, снова держа в руке саквояж; я уже почти достигла невесомости, почти превратилась в пустоту. Дерево, померкнув, окрасилось в цвет охры, а передо мной возник невысокий узкоплечий человек, который повел меня по темным закоулкам здания в грязный внутренний двор, забросанный соломой. Передо мной отворилась дверь, и я увидела потрепанный экипаж с двумя лошадьми и возницей в неприметной одежде. И нигде никаких знаков отличия.
Мы ехали по улицам, я смотрела по сторонам. Колокола больше не звонят; кажется, повсюду царит запустение, многие из домов и магазинов заколочены досками. Мужчины, сбившиеся в кучку на центральной улице, злобно поглядели в нашу сторону, один что-то крикнул, но тем все и кончилось.
Благодаря принятым Реткой мерам нас выпустили за ворота города.
На полях и в оливковых рощах ничто не напоминает о близящемся сборе урожая. Лишь несколько человек ухаживали за деревьями да бродили по гребням холмов, за которыми начинались виноградники. В воздухе кишмя кишели насытившиеся до отвала мухи да успевшие слететься на пирушку осы.
Белое солнце нещадно палило, и вся округа застыла в странной неподвижности, свойственной переломным моментам, уподобившись краям, где гуляет чума. Даже голоса птиц звучали неуверенно, они жалобно пищали, как будто повторяя один и тот же вопрос.
Но я уже не раз видела картины опустошения, таящие дурные предзнаменования. Я смотрела сквозь сон на придорожные цветы, на пыль. Мы ехали, поднимаясь вверх среди рыжевато-коричневых холмов. И я поразилась отсутствию боли в минуту, когда вот-вот покину главный очаг своей жизни.
Я расстаюсь с Фенсером, теперь он будет сражаться, заглаживать вину и, может, умирать — все в одиночку. Мое присутствие ничего бы не изменило, а все же как-то странно.
И этот стук копыт все удаляется и удаляется.
Я спала, когда убили кучера. Вероятно, он совершил какое-то преступление. Меня разбудил толчок, лошади издавали жуткие звуки — рывок, повозка покатилась, затем встала. Я свалилась на пол.
Дверь экипажа резко распахнулась. Чудовищные руки, похожие на пару механических лап, схватили меня и выволокли наружу. Я сделала шаг, споткнулась и упала на дорогу в удушливую пыль. Я словно очутилась в пудренице. Когда пыль улеглась, моим глазам открылось нечто напоминающее картину места, где произошла авария. Кучер, с которым я и словом не перемолвилась, распростерся возле кромки дороги с коричневой травой. Пуля угодила ему в висок; наверное, стреляли из кремневого ружья. А при падении у него сломалась шея. Два крестьянина удерживали лошадей — по виду они ничем не отличались от жителей Ступеней. Еще несколько человек стояли вокруг меня. Все они — уроженцы Китэ, смуглые, как его холмы; небо у них за спиной окрасилось в бело-желтый цвет — опаленный летний день близился к концу.
— Вставай, — сказал один из жителей Китэ на местном наречии.
Я поднялась с земли, а они внимательно оглядели меня.
— Мы не хотели причинить вам зла, барышня, — проговорил второй. — А он, — взмах руки в сторону, где валялся труп, — не пожелал остановиться.
Я ждала, пока они решат, как со мной поступить, а сверчки все буравили воздух.
— Но нам понадобится эта повозка, — сказал первый.
Потом они отобрали у меня саквояж и широко его раскрыли. Кое-что из вещей, вроде меня, вывалилось на дорогу. Они плотоядно уставились на панталоны. Похоже, этот предмет белья скорей способен вызвать у них непристойные мысли, чем женская фигура. Затем на свет явился бумажник. Они быстренько вынули деньги и разорвали векселя. В недоумении посмотрели на мои фальшивые документы и попросили меня объясниться. Я сказала, что являюсь подданной Чаврии, как и указано в бумагах. А что же я делаю здесь? Я ответила, что приехала вместе с мужем, но теперь он велел мне вернуться домой.
Они спросили, кто мой муж.
Житель Китэ, сказала я.
Я пришла в смятение и подумала, уж не пытаются ли они поймать меня на чем-нибудь, но тут вопросы иссякли, и вскоре они потеряли ко мне всякий интерес.
Они не взяли моих вещей. И даже, как бы спохватившись, вернули бумагу с указанием подданства. Набив карманы деньгами Ретки, они отправились прочь по склону холма, ведя за собой лошадей, запряженных в повозку.
Когда они скрылись из виду и мы с кучером остались вдвоем, я присела на обочину.
Видимо, это происшествие было предначертано заранее, как столкновение со всепожирающим огнем судьбы, открывшимся мне прошлой ночью. Словно я отправилась в путь затем, чтобы меня задержали, обобрали, ограбили.
Мне придется идти в деревню пешком. Движущееся к западу солнце укажет мне путь, и дорога поможет, хотя она мне незнакома.
Но оказавшись на развилке, я, по незнанию, ошиблась в выборе пути.
Я плутала, впав в беспамятство и покорность, все то время, пока умирал день. Мне и прежде случалось заблудиться.
Иногда я садилась на землю и глядела на схожие с курганами холмы — козьи и заячьи тропки виднелись повсюду, но всякий след дороги пропал. Стоящие друг подле друга тенистые сосны да редкие оливковые деревья — эти вехи никак не могли служить мне ориентирами. Я прекрасно понимала, что все дальнейшие попытки обречены на неудачу. И продолжала идти.
Затем, незадолго до заката, я увидела бледный мерцающий пробел меж двух вершин, спускавшийся все ниже и ниже, и признала в нем сценическое изображение моря.
Я вошла в деревню, еле волоча ноги, когда наступили сумерки; оказалось, что это не Ступени, а двери в ночь. Деревня находилась ближе к северу, но в ней оказалось полным-полно тулийцев.
Неудивительно, что они забили ее битком, ведь она была совсем крохотная. Тридцать человек в ярко-синей военной форме; впрочем, после того, как они высадились на пляж и провели некоторое время, расхаживая с важным видом по пыли, красуясь перед жителями деревни, этот яркий мазок потускнел.
Не найдя иного помещения, они расположились штабом в домике священнослужителя возле маленького храма.
Меня привели в освещенную фонарями каморку и принялись по очереди допрашивать. Я отвечала, стараясь как можно чище выговаривать тулийские слова. Я — чаврийка, но прожила некоторое время в Дженчире. Похоже, они никогда не слышали о Дженчире и посмотрели на меня так, будто я посмела выдумать этот город.
Вначале мне пришлось стоять, но потом они позволили мне сесть на жесткую деревянную табуретку. Лишь косточки корсета помогали мне прямо держать спину. Мне хотелось, чтобы меня куда-нибудь увели и дали бы поспать, но они не отступались от меня. У них возникло впечатление, что я прибыла из города под названием Эбондис, так ли это? Я отвечала, нет, я держу путь из деревушки, расположенной дальше по побережью. Я хотела навестить женщину, которая живет среди холмов, но на меня напали бродяги. И я заблудилась.
Я уже предъявила им фальшивые документы, удостоверяющие мое чаврийское происхождение. Если я всего лишь поехала в гости в район холмов, зачем мне понадобилось брать с собой такую бумагу? Я всегда держу ее при себе, ответила я, ведь времена нынче неспокойные.
Им показались смешными слова, которые я выбрала. Они сказали, что Китэ — комар, куснувший короля. Их послали почесать ему укушенное место.
Они не выказали особой жестокости. Когда я попросила попить, они принесли мне воды из своей бочки.
Моя личность почти не вызвала у них подозрений, и я понадеялась, что они оставят меня в этой деревне, когда двинутся в глубь острова. Жители деревни в общем не проявляли патриотических чувств и относились к тулийцам по-братски, а девушки были не прочь завести с кем-нибудь из них роман. Захватчики пребывали в хорошем настроении.
Однако меня отвели в пустовавшую хижину за храмом и заперли там на ночь, оставив немного хлеба и кружку пива. Из хижины вынесли все до последнего предмета, имеющего хоть малейшее отношение к уюту, и спать было не на чем, разве что на земляном полу. Я прилегла, но моему усталому телу никак не удавалось приспособиться к такой твердой неподатливой постели. Пока я крутилась и вертелась, прислушиваясь к хору лягушачьих голосов, доносившихся от деревенского колодца, и к шагам тулийского часового, время от времени проходившего по улице, что-то легонько прикоснулось ко мне длинным серым пальцем. Казалось, с прошлой ночи, проведенной в Эбондисе, прошел год.
На следующее утро в деревню прибыл еще один небольшой отряд тулийцев и вместе с ними человек, которого они называли киренийцем. Младший офицер, который снял замок с моей двери, изъявил желание пофлиртовать со мной, хоть я и представляла собой жалкое зрелище (бледная, страдающая от тошноты, в волосах комья земли), и повел речь об этом самом киренийце в небрежной презрительной манере; подобный тон мне доводилось слышать прежде.
— Он нам пригодится, — сказал тулиец, — только мне не хотелось бы сидеть с этим малым за одним столом.
Как выяснилось, кирениец проживал раньше на Китэ и занимал значительное место среди повстанцев. Затем вышла неприятность не то из-за долгов, не то из-за женщины; он пустился наутек и снова присягнул на верность тулийской монархии. Его знание острова и различные сведения, почерпнутые во время заседаний эбондисского совета, пришлись кстати. Тем не менее он… как называют такого рода людей?
Немного погодя субалтерн-офицер сообщил мне его имя; разумеется, оказалось, что его зовут Фирью.
Я по-прежнему не проронила ни слова. Однако согласно предначертаниям огненного рока, Фирью прознал о заблудившейся женщине, которую поймали солдаты; иначе и быть не могло, ведь я сама навлекла на себя наказание, когда попросила у судьбы пощады. Потом он заявился ко мне, вероятно желая выказать услужливость, а может, его подтолкнула божественная длань.
Внешность его ничуть не изменилась, все тот же щеголь в камзоле с мозаичными пуговками, в сапогах с бронзовым отливом, затмевающих блеском утро. Глаза его чуть не выскочили из орбит, когда он всмотрелся в мое лицо. Но у него достало художественного вкуса, чтобы хорошенько насладиться этой минутой.
— Ах, да ведь эта женщина — кронианка, — воскликнул он, но я не изумилась, всякое удивление уже осталось далеко позади; я сообразила: Ретка покопался в прошлом Фенсера, а заодно и в моем, и, видимо, Фирью попалась на глаза какая-нибудь путаная записка. — Она шпионка, уверяю вас. Вечно подглядывала в окошки, прячась где-нибудь за занавеской, да подслушивала. Но вот, если угодно, еще одна деталь: она — милашка одного из командиров при Зуласе Ретке, человека по имени Завион.
Тулийцы, которые столь пристойно со мной обошлись, глядели так, будто сообща пригрели на груди змею.
Фирью стоял, теребя усы.
— Надеюсь, никто из вас не забавлялся с этой ведьмой, — добавил он, — она страдает весьма опасным заболеванием.
Тулийцы выполняют военное задание, у них полно дел, меня же необходимо отправить в другое место, где проведут тщательное расследование моих злодеяний.
В разговоре они называли это место Замком. По соседству с ним уже создан опорный пункт тулийских сил. И в нем имеются постояльцы, которых за прошедшие годы поместил туда губернатор. Двух человек придется отрядить со мной в качестве конвойных, а добраться туда можно, проплыв вдоль побережья на одной из рыбачьих лодок.
Хотя субалтерн-офицер теперь и глядел на меня с тем же пренебрежением, какое звучало в его рассказе о Фирью, он все же обратился к своему капитану:
— Сэр, по одному слову этого человека заточить даму туда, в темницу?
Но слово Фирью отлито из стали, а сверху покрыто чистым золотом.
Ведь «дама» окажется в сохранном месте, стены этих башен надежно ее укроют до тех пор, пока с приключениями на Китэ не разберутся до конца. И заметьте, она ничего не отрицает.
Субалтерн-офицер повернулся ко мне:
— Мадам, если у вас имеются оправдания, вам следует немедленно о них рассказать. Эта тюрьма — безнадежно гиблое место.
— Знаю, — ответила я, — мне рассказывали о ней. Я не кронианка, ваш соглядатай напутал, когда читал какие-то бумаги.
— А Завион, — спросил капитан, — какие между вами отношения?
— На этот счет осведомитель не солгал. — И, проявив изворотливость, на которую никогда не считала себя способной, я добавила: — Смею заверить, его второе обвинение несостоятельно, поскольку я никогда не вступала с ним в интимные отношения.
Полагаю, если бы я стала плакать и кричать, осыпая их мольбами и ругательствами, если бы сумела сочинить блестящую ложь или предложила бы в обмен на свободу какие-нибудь ценные секретные сведения, хоть ничего и не знала, они все равно поступили бы со мной так же.
В сопровождении молчаливых тулийских конвоиров мне пришлось отправиться к рыбаку, у которого имелась лодка; он поглядел на нас и в ужасе оскалил зубы, как собака. Мы продвигались на северо-запад вдоль побережья острова, где высились громадные скалистые стены, окаймленные кружевной оторочкой вод; постепенно выраставшее среди них каменное строение приобретало все большее сходство с творением природы, как будто не люди, а боги создали Дом Ночи в наказание за мои грехи.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
На подходе к замку высятся малахитовые утесы, проступающие на фоне металлического неба; они выглядят как порождение загробного мира, и это впечатление оправданно. Столь ярким зеленым нарядом скалы обязаны ползучим водорослям и мелким морским организмам, переполняющим узкую, как дымоход, бухту, ведущую прямо к уступу высокого отвесного утеса, в котором множество столетий назад выдолбили жуткого вида лесенку и установили вдоль нее столбики с цепями. Из этой скалы вырастает другая; там, где начинают вырисовываться очертания толстых башен и зубчатой кромки, скала приобретает черный цвет. Кажется, в башнях совсем нет окон. Их и вправду мало.
Рыбак остался в лодке, ожидая возвращения тулийцев; он решил, что этот замок может навлечь беду, и принялся хрипло бубнить себе под нос какое-то заклинание.
Мы продвигались вверх, а лодка и сидевший в ней человек становились все меньше и меньше. Жизнь каждого из нас висела на волоске, мы то и дело поскальзывались и цеплялись за перила. Пару раз поднимавшийся следом за мной конвоир выручал меня. Упасть было нетрудно. Я этого не сделала. Мы ни о чем не ведаем, кроме жизни, и отказаться от нее нелегко.
Казалось, эта вскинутая в небо лестница тянется на миллионы миль. Небо нахмурилось, стало лиловым, как лаванда, в нем кружили чайки цвета копоти.
Пройдя под арку, попадаешь на вымощенную плитами дорожку, по обе стороны которой вырастают громады стен. И куда ни кинь взгляд — на оставшуюся далеко внизу бухту и разбегающиеся веером морские волны, отороченные пеной, и лодку, похожую на рыбью кость, или на уходящие вверх стены безглазых конических башен, вокруг которых, словно мухи, кишмя кишат чайки, начинает кружиться голова.
Отсюда не разглядеть, где расположен лагерь высадившихся на остров тулийских войск. Вероятно, он в нескольких милях от побережья. А это место совсем не похоже на Китэ. Это преисподняя, зависшая почему-то высоко в воздухе.
Тюрьма казалась безлюдной и безжизненной. Но только казалась. На звон колокольчика, который даже моим тулийским конвоирам пришелся не по душе, к двери с глазком явился своего рода ключник. Похожий на гнома человечек не то в пальто, не то в еще какой-то хламиде, будто сплетенной пауками, тянувшейся за ним хвостом по земле, живущая во мраке тварь с мертвенно-бледным вялым лицом.
— Здесь есть начальник? — спросил один из солдат. Но тварь оказалась глухой и тупоумной, или же карлик не понимал общепринятой тулийской речи. Однако он ткнул пальцем в солдатский мундир, ухмыльнулся и внезапно изрек:
— Тулия.
А затем распахнул дверь, гостеприимно приветствуя нас, будто какое-то воспоминание.
— Как вас зовут?
Конечно, именно так и должен выглядеть вход в обиталище смерти. Сводчатая тьма, сложенная скорее из теней, нежели из камня. И, видимо, ни одного узенького окошка из тех, что лишь слабо пропускают свет. Но где-то там, за глыбой письменного стола восседает тюремщик — лицо с блестящими, как черви, губами, они шевелятся, требуя откровения живой души.
Мне доводилось слышать о первобытных сообществах людей в экваториальных странах, члены которых никому без нужды не открывают своего имени. Человек, узнавший его без спросу и поминающий его в разговорах, совершает большой проступок и нарушает правила поведения.
В лице тюремщика я столкнулась именно с таким преступлением. С таким ужасом. Но я должна ему ответить. Если он потребует, чтобы я разделась перед ним догола, это тоже придется исполнить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60