Его попытки уговорить генерала Дланта отказаться от безумных предательских намерений ни к чему не привели. Сердце его не выдержано, и он умер. Я — южанка, но связана родством с семействами Севера, и у меня имеются здесь друзья, например госпожа Воллюс (чиновник повел бровями). Я покинула родину, последовав за супругом, доверясь его покровительству. После кончины мужа мне довелось перенести жесточайшие испытания; человек, потрудившийся узнать хоть что-нибудь о последних днях отступления, может представить себе, какие именно. Добравшись наконец до родной провинции и города своего покойного супруга, принца Гурца, я обнаружила, что ко мне относятся как к бродяжке. Несправедливое унижение послужило последним ударом для моего пошатнувшегося здоровья. Болезнь свалила меня с ног, и доктора почти уже было потеряли всякую надежду.
— Я намерен предать гласности гнусную историю о проявленной некомпетентности и недоброжелательстве в ходе открытого заседания, а если понадобится, я доведу ее до сведения самого императора.
Несмотря на молодые годы, адвокат пользовался широкой известностью и внушал немалый страх. Воллюс выбрала его умышленно. Сомнительно, чтобы громогласные обвинения смогли достигнуть императорского слуха, а вот их влияние на общественное мнение, неблагоприятное для судейских, — дело совсем иное.
Чиновник возразил, что нам не следует торопить события.
— Три с лишним месяца — подобный срок, сэр, свидетельствует об отсутствии поспешности как с нашей стороны, так и со стороны судейства, представителем которого, насколько я понимаю, являетесь вы.
— Совершенно верно. Скажите, однако, мадам, что вы хотели получить по иску?
Я посмотрела вдаль — глаза большие и полны света — и почувствовала, какое воздействие оказал мой взгляд на чиновника.
— Всего лишь права, — тихо и четко проговорила я, — положенные мне как оставшейся без кормильца вдове.
Мои слова пришлись адвокату по душе, он погладил меня по плечу, обтянутому богатыми шелками.
— Госпожа Аара просит о законном гражданстве, а помимо этого о предоставлении ей права собственности на поместье Гурц.
— В котором до известной степени заинтересована корона.
Адвокат выпрямился, лицо его выразило оскорбленное изумление.
— Неужто мне следует полагать, что судейство Крейза, желая обустроить собственное гнездышко, готово лишить хрупкую юную даму наследства, завещанного ей любящим супругом на смертном одре? Разумеется, я ни за что не поверю, будто подобные заявления могут исходить от императора.
Чиновник облизал губы, а потом перо.
— Если госпожа составит заявление…
— Оно при мне, — сказал адвокат, — а также свидетельство о браке и прочие необходимые документы.
Чиновник бросил быстрый взгляд в надежде, что я снова посмотрю на него, но я склонила голову и оперлась на руку, поблескивая золотым браслетом.
Он извинился, встал и вышел.
— Мы повергли его в трепет, — сказал мне адвокат. — Вот увидите, он вернется с каким-нибудь приятным известием.
И правда, он возвратился лишь с тем, чтобы препроводить нас в кабинет повыше рангом и с большим количеством мрамора, где мое заявление зачитали вслух перед господами мощного телосложения, перещеголявшими меня по количеству драгоценностей в наряде. Они задали мне ряд вопросов, на которые ответил адвокат, поглядели на браслет, на имя Воллюс в списке моих покровителей и сказали, что весть о несправедливом обращении со мной весьма их встревожила, что проявленная мной в столь беспокойные времена верность достойна всяческого уважения, что Гурц был отменный ученый и патриот, что через три дня я могу зайти снова.
— Нам придется еще раз повторить всю процедуру? — спросила я адвоката.
— Отнюдь. Через три дня вы получите гражданство. А на протяжении недели и поместье.
— Все так просто?
— Это редкое исключение. Но у вас прекрасные друзья, госпожа Аара. Впрочем, пожалуй, мне пора привыкать величать вас по-новому. Необходимо, чтобы император присвоил вам титул, но это всего лишь формальность. Старик каждый месяц подписывает штук по двадцать таких любовных записок, в наказание за расширение границ империи. Награды и взыскания. Я и сам принц. Быть может, вы позволите мне нанести вам визит в поместье, принцесса Аара?
2
Сколько же времени прошло с тех пор, как я стала северянкой? Ах, это случилось задолго до того дня, когда мне вручили скрепленный печатью свиток с гербом Сазрата и Кронии. Мне кажется, это произошло в тот день, среди снегов, когда стоявший в дверях домика чавриец сказал: «Гляди-ка, тут есть даже юбчонка, нам на радость». И мне показалось, будто он говорит по-крониански, но все было иначе. Он говорил на языке моего родного города, моего детства, поэтому я и поняла его. А затем, словно яблоньку, я все перекрутила, словно яблоньку, флюгер, предатель, я не пожелала знать. Мельм пронзил его мечом. Я стояла с метлой наготове. Мы отбились от них. По-моему, именно в тот день я отреклась от старых привязанностей, если и не приобрела кронианского гражданства…
… А Фенсер, в какой день?
Это просто.
День, вечер, когда приказ о вынесении смертного приговора и о его отсрочке доставили обратно в Сектор Пантеон.
Я сделала его тем, что он являет собой теперь. Мое перо, вычеркнувшее его имя из списка приговоренных к смерти: «Заметьте, по размышлении имена некоторых людей оказались вычеркнуты, поскольку они имеют потенциальную возможность содействовать осуществлению замыслов императора».
Вражеский приспешник.
Он ожидал казни — веревка, черная крышка, небытие или наказание богов, о которых он говорил. Да, он уже вел эту дискуссию с самим собой, ведь в той дыре, куда они его упрятали, времени для этого нашлось предостаточно, чего не случалось прежде среди безумств на поле боя. И вот дверь открывается, камеру заливает свет луны, свет дня или только свет факелов, с которыми явилась стража, и он поднимается на ноги, думая, что вот и пришел конец веревочке, и ответ на вопросы, которые он задавал себе, откроется ему, когда петля сожмет горло, а если повезет, когда переломится позвоночник. Но нет, они ведут его в другое место Он станет им другом. Ведь он обладает знаниями, которые им пригодятся, и готов поделиться.
В полном ошеломлении он решает сначала, что его приняли за другого человека, и думает, что ошибка внезапно обнаружится и его все же поволокут во двор, где, словно голодный язык, по-прежнему болтается веревка.
Проходят дни. И ночи. Смерть, подобно отдаленным раскатам грома, становится все более расплывчатой.
Затем от него начинают требовать услуг. Никто не заметил ошибки. Он волен притвориться тем, за кого его принимают, а может, и отказаться от всего, и от жизни тоже; он выбирает жизнь. Он ведет рискованную игру, что-то сочиняет, отчаянно блефует. И боги, есть они иль нет, способствуют ему.
Только ведь он — творение моих рук, этот человек в черном, южанин, которому то и дело приходится вызывать обидчиков на дуэль, чтобы роняющие слюну псы не вцепились ему в пятки. Вычеркнув имя Фенсера Завиона из списка смертников, я переписала его заново, иными чернилами, на том, что превосходит прочностью красную бумагу.
— Цветы, — сказала Воллюс, — и стакан вина. На решетке запекают рыбку, которая тебе по вкусу. Нет, так дело не пойдет. Неужели тебе опять плохо?
Я превратила его в другого человека, а она сотворила меня, собирая клочок к клочку. И помимо звонкой монеты, которая поступит ей в уплату, она рассчитывает получить что-то еще. За мной долг, от которого нельзя отрекаться.
— Нет, Воллюс.
И я тоже, я выбрала жизнь.
Мой пятнадцатый день рождения отмечали в доме Воллюс. По-моему, она не смогла бы проявить большей щедрости даже по отношению к дочери и, вероятно, не стала бы ради нее так тратиться.
Двери салона распахнулись. В полночь они подняли тост за мое здоровье, а в три часа утра выпили за меня еще раз. Я еще не получила «любовной записки» от императора, но, обращаясь ко мне, все величали меня принцессой Аарой. Мне уже продемонстрировали документы, ключи и описания владений. Звон в кошельке оказался весьма мелодичным.
Мельм тоже посетил меня в день рождения, он принес маленький гладкий камешек — с моих поместных земель. Традиционный символический дар наследнику. Воллюс сочла его поступок вполне уместным. Она позволила нам встретиться в гостиной с деревьями на обоях. Исполненный почтения Мельм произнес лишь пару слов и не задерживался дольше, чем пристало слуге. Воллюс одобрила поведение Мельма. А я за прошедшее время успела позабыть, до чего он похож лицом на крысу, как глубоко он предан Гурцу и сколько хорошего он сделал для меня.
И вот, оставив позади розы и вина; мужчин, ухаживавших за мной с пылкой почтительностью; искавших моей дружбы дам и присланные незнакомыми людьми подарки на день рождения — иной раз чрезвычайно смелые («Кто это подарил вам подвязки?» — взвизгнула Роза), я спустилась по золотисто-каштановой осенней лестнице, и мне показалось, будто волосы мои всколыхнул легкий ветерок, будто мои ноги, обутые в модные сандалии, ступают по тонкому настилу бытия, под которым бушует море. Но меня не пугало ничто. Ни предстоящий путь, ни оставшаяся за спиной тень. Ни долг перед Воллюс. Ни бледная женщина со светлыми волосами, что смотрела на меня из зеркала, протянув вперед руки, на которые вот-вот наденут золотые браслеты. Мне просто стало грустно. Печаль навалилась на меня, сжала сердце. По сравнению с ней все прочее казалось менее значительным.
Она не отвергает красоты, она может слушать песни и смеяться, она сумела забраться вместе со взбудораженной Розой в экипаж и, когда он тронулся в путь, оглянуться и посмотреть, как сворачивается и откатывается вдаль город, и потому ей удалось вздохнуть и улыбнуться.
— Значит, вы все-таки любили его, — по прошествии нескольких дней скажет Роза, — своего мужа. Я поняла это, когда мы уезжали.
Жалкая память, жалкий муж. Я вовсе не думала о нем.
Часть четвертая
Раскрашенный дом
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Все те же северные леса стоят всего в нескольких милях от Крейз Хольна. Только по-летнему теплой осенью они выглядели совсем иначе, чем зимние пейзажи, которые я видела прежде.
Черноватую зелень сосен пронизывал солнечный свет, горевший до семи часов, не угасая; потом по дорожкам начинали крадучись пробираться сумерки, словно горстка безмолвных монашек. Во владения сосен вторгалось множество других деревьев. Вечнозеленые падубы, янтарно-желтые дубы, хвойные растения и дикие лимоны. На прогалинах, словно факелы, пылали красные ягоды рододендронов.
Мы решили ехать днем и ночью, останавливаясь только на обед и на завтрак в украшенных балкончиками тавернах. Поэтому уже в первой половине второго дня пути экипаж свернул с большака и покатил по широкой проселочной дороге меж деревьев. Еще несколько минут, и лесов не стало, будто кто-то раздвинул занавески.
— О мадам, поглядите! — воскликнула Роза.
Повинуясь распоряжению, кучер остановил экипаж Мы вышли из него и взобрались на земляной вал, чтоб оглядеться.
Дорога, а вместе с нею и леса, спускалась в долину, а дальше — будто океан раздался надвое, и деревья бесследно смело прочь. Проступившая земля зелена, лишь кое-где виднеются ворсинки темно-желтой шкуры наступившего времени года. Вот пылает ольха возле вспененных вод у плотины. А вот птица раскинула широкие крылья от одного края пущи до другого. Вклинившаяся меж лесов долина с возвышающимися кое-где скалами и деревьями уходила в бесконечность.
— Принцесса видит место, где проходит граница ее владений. Отсюда и далее поля и леса принадлежат семейству Гурцев, — проговорил сидевший на облучке кучер.
— Прямо отсюда? — несколько наивно спросила принцесса.
— Вон там стоит веха.
Многовековое дерево у дороги, на нем — щит сердцевидной формы, старое древко, поросшее похожими на бороду мхами, обвила гирлянда из цветов, ветры и дожди начисто слизали всю краску. Эту эмблему я видела на документах и ключах. Она моя.
Мы вернулись в экипаж. Роза сияла, как невеста.
Спустившись, мы выехали на центральную дорогу поместья, изумрудную, как волчий глаз.
Через некоторое время дорога закончилась у каменного моста, и по нему мы перебрались через пенистые воды запруды. На другом берегу начиналась мощеная дорога. Возле нее стояло святилище Випарвета. На алтаре — высохшая косица из пшеничных колосьев да медовые соты, которыми уже в полной мере насладились птицы. На севере урожай поспевает позднее, но долгое жаркое лето, подобное хмельному настою, ускорило созревание, и страдная пора уже почти миновала. Дорога увлекала нас вперед, и по сторонам среди зеленовато-золотистого, подсвеченного солнцем позднего расцвета жнивья и листвы возникали то поля, то фруктовые сады. Кое-где еще стояли кучками высокие корзины, переполненные желтыми яблоками, палевой айвой, полуночным терносливом и сливами. Лес путешествовал вместе с нами, продвигаясь по кромке неба, но затем его оттеснили виноградники и плантации кустов, с которых собирают травяной чай. Еще нет-нет да и блеснет металлом серп или нож в руках работника. А вдали, по дорожкам катятся запряженные ослами и волами телеги с горами снеди. А за пределами видимости раскинулись сады, откуда уже вывезли малину и смородину всех сортов, чтобы перетолочь ее и приготовить джемы; теплицы с абрикосами и хурмой, и на землю, отведенную под ореховые деревья, скоро посыплются дождем грецкие орехи и фундук. Я едва-едва успела ознакомиться с описаниями поместья. И вот — подтверждение рассказов о полноте и излишках. Сквозь распахнутые окошки просачивался пьянящий аромат всего, что люди собрали, такого ароматного, и того всего, чем можно завладеть, чтобы кусать, есть, пить. Я была потрясена. И это тоже мое.
Спустя час лесам прискучило изобилие, и они вновь подступили к дороге, соскользнув почти вплотную к ней, словно прохладная дикая тень, исполненная безразличия и праздности, приносящая плоды по случаю и лишь для себя самой. На верхушки деревьев легла непроницаемая кровля дня, и под ней все вокруг: дорога, камни и человеческая плоть — утратили свои цвета и облеклись в яркую трепетную белизну.
Вскоре кучер снова остановил экипаж и крикнул, мол, если принцесса желает посмотреть на дом, вот место, откуда его видно лучше всего.
Долина сужалась, склон стал пологим. Я увидела озеро, еще один лист слепящей — дневной белизны. Над ним вздымалось странное, похожее на кирпич здание, высотой примерно в два этажа, с четырьмя квадратными башнями по углам. Мне бросилась в глаза лишь его невероятная приземистость, а стоявшая рядом со мной Роза вздохнула, будто ее постигло разочарование.
Экипаж повез нас дальше, дорога изогнулась, и ее вновь обступили деревья, огромные сосны с рыжими стволами, а прямо в воздухе среди верхних ярусов леса то и дело возникали синие, чуть ли не светящиеся тени нимф и фей.
— Видите дым, мадам? — спросила Роза — она давала мне краткие наставления о том, как устроена жизнь в сельской местности. — Это, должно быть, угольщики.
Дорога снова выскользнула из леса и протянулась по краю озера. Прозрачные воды оторочены прибрежными деревьями и окрашены их отражениями под полосатый агат. Водоплавающим птицам здесь приволье, но лебедей нет. Белокрылые перелетные стаи появятся лишь зимой. Кир Гурц рассказывал мне об этом.
Теперь я смотрела на дом сбоку, и он показался мне привлекательней, но вскоре дорога, что вела к нему, повернула, и он снова стал похож на трутницу.
Затем мне удалось разглядеть, что его розовато-коричневая окраска являет собой не что иное, как совокупность множества разноцветных полос, протянувшихся вдоль стен, словно оставленные приливом следы. По всей длине фасада — веранда, выходящая за его пределы, теряясь среди берез. Конические верхушки башен выложены терракотовой черепицей, а сам двухэтажный дом покрывает совершенно плоская крыша.
Пониже уровня, на котором находился фасад здания, дорога поворачивала к восточной башне и возле черного флигеля заканчивалась.
Лестница вела на веранду с крашеными резными колоннами из дерева. Створки белых, величественно безыскусных дверей распахнуты настежь.
Наш экипаж остановился.
— Неужели, — тоном глубокого возмущения проговорила Роза, — никто не подойдет, чтобы придержать дверцу кареты?
До сих пор подобные вопросы ее не занимали.
— Не беспокойся на сей счет, — сказала я и, открыв дверцу, вышла из него таким же образом, как и прежде. И вдруг почувствовала, насколько огромен этот дом. Я застыла на дороге в нерешительности, а здание как бы нависло надо мной, и его башни склонились, чтобы поглядеть на меня с вышины. Затем из широких дверей выпорхнула очень опрятная девочка лет девяти. Улыбаясь, она промчалась по веранде, вниз по лестнице и подбежала ко мне, протягивая букет, собравший в себе чуть ли не все разновидности росших в имении цветов:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Я намерен предать гласности гнусную историю о проявленной некомпетентности и недоброжелательстве в ходе открытого заседания, а если понадобится, я доведу ее до сведения самого императора.
Несмотря на молодые годы, адвокат пользовался широкой известностью и внушал немалый страх. Воллюс выбрала его умышленно. Сомнительно, чтобы громогласные обвинения смогли достигнуть императорского слуха, а вот их влияние на общественное мнение, неблагоприятное для судейских, — дело совсем иное.
Чиновник возразил, что нам не следует торопить события.
— Три с лишним месяца — подобный срок, сэр, свидетельствует об отсутствии поспешности как с нашей стороны, так и со стороны судейства, представителем которого, насколько я понимаю, являетесь вы.
— Совершенно верно. Скажите, однако, мадам, что вы хотели получить по иску?
Я посмотрела вдаль — глаза большие и полны света — и почувствовала, какое воздействие оказал мой взгляд на чиновника.
— Всего лишь права, — тихо и четко проговорила я, — положенные мне как оставшейся без кормильца вдове.
Мои слова пришлись адвокату по душе, он погладил меня по плечу, обтянутому богатыми шелками.
— Госпожа Аара просит о законном гражданстве, а помимо этого о предоставлении ей права собственности на поместье Гурц.
— В котором до известной степени заинтересована корона.
Адвокат выпрямился, лицо его выразило оскорбленное изумление.
— Неужто мне следует полагать, что судейство Крейза, желая обустроить собственное гнездышко, готово лишить хрупкую юную даму наследства, завещанного ей любящим супругом на смертном одре? Разумеется, я ни за что не поверю, будто подобные заявления могут исходить от императора.
Чиновник облизал губы, а потом перо.
— Если госпожа составит заявление…
— Оно при мне, — сказал адвокат, — а также свидетельство о браке и прочие необходимые документы.
Чиновник бросил быстрый взгляд в надежде, что я снова посмотрю на него, но я склонила голову и оперлась на руку, поблескивая золотым браслетом.
Он извинился, встал и вышел.
— Мы повергли его в трепет, — сказал мне адвокат. — Вот увидите, он вернется с каким-нибудь приятным известием.
И правда, он возвратился лишь с тем, чтобы препроводить нас в кабинет повыше рангом и с большим количеством мрамора, где мое заявление зачитали вслух перед господами мощного телосложения, перещеголявшими меня по количеству драгоценностей в наряде. Они задали мне ряд вопросов, на которые ответил адвокат, поглядели на браслет, на имя Воллюс в списке моих покровителей и сказали, что весть о несправедливом обращении со мной весьма их встревожила, что проявленная мной в столь беспокойные времена верность достойна всяческого уважения, что Гурц был отменный ученый и патриот, что через три дня я могу зайти снова.
— Нам придется еще раз повторить всю процедуру? — спросила я адвоката.
— Отнюдь. Через три дня вы получите гражданство. А на протяжении недели и поместье.
— Все так просто?
— Это редкое исключение. Но у вас прекрасные друзья, госпожа Аара. Впрочем, пожалуй, мне пора привыкать величать вас по-новому. Необходимо, чтобы император присвоил вам титул, но это всего лишь формальность. Старик каждый месяц подписывает штук по двадцать таких любовных записок, в наказание за расширение границ империи. Награды и взыскания. Я и сам принц. Быть может, вы позволите мне нанести вам визит в поместье, принцесса Аара?
2
Сколько же времени прошло с тех пор, как я стала северянкой? Ах, это случилось задолго до того дня, когда мне вручили скрепленный печатью свиток с гербом Сазрата и Кронии. Мне кажется, это произошло в тот день, среди снегов, когда стоявший в дверях домика чавриец сказал: «Гляди-ка, тут есть даже юбчонка, нам на радость». И мне показалось, будто он говорит по-крониански, но все было иначе. Он говорил на языке моего родного города, моего детства, поэтому я и поняла его. А затем, словно яблоньку, я все перекрутила, словно яблоньку, флюгер, предатель, я не пожелала знать. Мельм пронзил его мечом. Я стояла с метлой наготове. Мы отбились от них. По-моему, именно в тот день я отреклась от старых привязанностей, если и не приобрела кронианского гражданства…
… А Фенсер, в какой день?
Это просто.
День, вечер, когда приказ о вынесении смертного приговора и о его отсрочке доставили обратно в Сектор Пантеон.
Я сделала его тем, что он являет собой теперь. Мое перо, вычеркнувшее его имя из списка приговоренных к смерти: «Заметьте, по размышлении имена некоторых людей оказались вычеркнуты, поскольку они имеют потенциальную возможность содействовать осуществлению замыслов императора».
Вражеский приспешник.
Он ожидал казни — веревка, черная крышка, небытие или наказание богов, о которых он говорил. Да, он уже вел эту дискуссию с самим собой, ведь в той дыре, куда они его упрятали, времени для этого нашлось предостаточно, чего не случалось прежде среди безумств на поле боя. И вот дверь открывается, камеру заливает свет луны, свет дня или только свет факелов, с которыми явилась стража, и он поднимается на ноги, думая, что вот и пришел конец веревочке, и ответ на вопросы, которые он задавал себе, откроется ему, когда петля сожмет горло, а если повезет, когда переломится позвоночник. Но нет, они ведут его в другое место Он станет им другом. Ведь он обладает знаниями, которые им пригодятся, и готов поделиться.
В полном ошеломлении он решает сначала, что его приняли за другого человека, и думает, что ошибка внезапно обнаружится и его все же поволокут во двор, где, словно голодный язык, по-прежнему болтается веревка.
Проходят дни. И ночи. Смерть, подобно отдаленным раскатам грома, становится все более расплывчатой.
Затем от него начинают требовать услуг. Никто не заметил ошибки. Он волен притвориться тем, за кого его принимают, а может, и отказаться от всего, и от жизни тоже; он выбирает жизнь. Он ведет рискованную игру, что-то сочиняет, отчаянно блефует. И боги, есть они иль нет, способствуют ему.
Только ведь он — творение моих рук, этот человек в черном, южанин, которому то и дело приходится вызывать обидчиков на дуэль, чтобы роняющие слюну псы не вцепились ему в пятки. Вычеркнув имя Фенсера Завиона из списка смертников, я переписала его заново, иными чернилами, на том, что превосходит прочностью красную бумагу.
— Цветы, — сказала Воллюс, — и стакан вина. На решетке запекают рыбку, которая тебе по вкусу. Нет, так дело не пойдет. Неужели тебе опять плохо?
Я превратила его в другого человека, а она сотворила меня, собирая клочок к клочку. И помимо звонкой монеты, которая поступит ей в уплату, она рассчитывает получить что-то еще. За мной долг, от которого нельзя отрекаться.
— Нет, Воллюс.
И я тоже, я выбрала жизнь.
Мой пятнадцатый день рождения отмечали в доме Воллюс. По-моему, она не смогла бы проявить большей щедрости даже по отношению к дочери и, вероятно, не стала бы ради нее так тратиться.
Двери салона распахнулись. В полночь они подняли тост за мое здоровье, а в три часа утра выпили за меня еще раз. Я еще не получила «любовной записки» от императора, но, обращаясь ко мне, все величали меня принцессой Аарой. Мне уже продемонстрировали документы, ключи и описания владений. Звон в кошельке оказался весьма мелодичным.
Мельм тоже посетил меня в день рождения, он принес маленький гладкий камешек — с моих поместных земель. Традиционный символический дар наследнику. Воллюс сочла его поступок вполне уместным. Она позволила нам встретиться в гостиной с деревьями на обоях. Исполненный почтения Мельм произнес лишь пару слов и не задерживался дольше, чем пристало слуге. Воллюс одобрила поведение Мельма. А я за прошедшее время успела позабыть, до чего он похож лицом на крысу, как глубоко он предан Гурцу и сколько хорошего он сделал для меня.
И вот, оставив позади розы и вина; мужчин, ухаживавших за мной с пылкой почтительностью; искавших моей дружбы дам и присланные незнакомыми людьми подарки на день рождения — иной раз чрезвычайно смелые («Кто это подарил вам подвязки?» — взвизгнула Роза), я спустилась по золотисто-каштановой осенней лестнице, и мне показалось, будто волосы мои всколыхнул легкий ветерок, будто мои ноги, обутые в модные сандалии, ступают по тонкому настилу бытия, под которым бушует море. Но меня не пугало ничто. Ни предстоящий путь, ни оставшаяся за спиной тень. Ни долг перед Воллюс. Ни бледная женщина со светлыми волосами, что смотрела на меня из зеркала, протянув вперед руки, на которые вот-вот наденут золотые браслеты. Мне просто стало грустно. Печаль навалилась на меня, сжала сердце. По сравнению с ней все прочее казалось менее значительным.
Она не отвергает красоты, она может слушать песни и смеяться, она сумела забраться вместе со взбудораженной Розой в экипаж и, когда он тронулся в путь, оглянуться и посмотреть, как сворачивается и откатывается вдаль город, и потому ей удалось вздохнуть и улыбнуться.
— Значит, вы все-таки любили его, — по прошествии нескольких дней скажет Роза, — своего мужа. Я поняла это, когда мы уезжали.
Жалкая память, жалкий муж. Я вовсе не думала о нем.
Часть четвертая
Раскрашенный дом
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Все те же северные леса стоят всего в нескольких милях от Крейз Хольна. Только по-летнему теплой осенью они выглядели совсем иначе, чем зимние пейзажи, которые я видела прежде.
Черноватую зелень сосен пронизывал солнечный свет, горевший до семи часов, не угасая; потом по дорожкам начинали крадучись пробираться сумерки, словно горстка безмолвных монашек. Во владения сосен вторгалось множество других деревьев. Вечнозеленые падубы, янтарно-желтые дубы, хвойные растения и дикие лимоны. На прогалинах, словно факелы, пылали красные ягоды рододендронов.
Мы решили ехать днем и ночью, останавливаясь только на обед и на завтрак в украшенных балкончиками тавернах. Поэтому уже в первой половине второго дня пути экипаж свернул с большака и покатил по широкой проселочной дороге меж деревьев. Еще несколько минут, и лесов не стало, будто кто-то раздвинул занавески.
— О мадам, поглядите! — воскликнула Роза.
Повинуясь распоряжению, кучер остановил экипаж Мы вышли из него и взобрались на земляной вал, чтоб оглядеться.
Дорога, а вместе с нею и леса, спускалась в долину, а дальше — будто океан раздался надвое, и деревья бесследно смело прочь. Проступившая земля зелена, лишь кое-где виднеются ворсинки темно-желтой шкуры наступившего времени года. Вот пылает ольха возле вспененных вод у плотины. А вот птица раскинула широкие крылья от одного края пущи до другого. Вклинившаяся меж лесов долина с возвышающимися кое-где скалами и деревьями уходила в бесконечность.
— Принцесса видит место, где проходит граница ее владений. Отсюда и далее поля и леса принадлежат семейству Гурцев, — проговорил сидевший на облучке кучер.
— Прямо отсюда? — несколько наивно спросила принцесса.
— Вон там стоит веха.
Многовековое дерево у дороги, на нем — щит сердцевидной формы, старое древко, поросшее похожими на бороду мхами, обвила гирлянда из цветов, ветры и дожди начисто слизали всю краску. Эту эмблему я видела на документах и ключах. Она моя.
Мы вернулись в экипаж. Роза сияла, как невеста.
Спустившись, мы выехали на центральную дорогу поместья, изумрудную, как волчий глаз.
Через некоторое время дорога закончилась у каменного моста, и по нему мы перебрались через пенистые воды запруды. На другом берегу начиналась мощеная дорога. Возле нее стояло святилище Випарвета. На алтаре — высохшая косица из пшеничных колосьев да медовые соты, которыми уже в полной мере насладились птицы. На севере урожай поспевает позднее, но долгое жаркое лето, подобное хмельному настою, ускорило созревание, и страдная пора уже почти миновала. Дорога увлекала нас вперед, и по сторонам среди зеленовато-золотистого, подсвеченного солнцем позднего расцвета жнивья и листвы возникали то поля, то фруктовые сады. Кое-где еще стояли кучками высокие корзины, переполненные желтыми яблоками, палевой айвой, полуночным терносливом и сливами. Лес путешествовал вместе с нами, продвигаясь по кромке неба, но затем его оттеснили виноградники и плантации кустов, с которых собирают травяной чай. Еще нет-нет да и блеснет металлом серп или нож в руках работника. А вдали, по дорожкам катятся запряженные ослами и волами телеги с горами снеди. А за пределами видимости раскинулись сады, откуда уже вывезли малину и смородину всех сортов, чтобы перетолочь ее и приготовить джемы; теплицы с абрикосами и хурмой, и на землю, отведенную под ореховые деревья, скоро посыплются дождем грецкие орехи и фундук. Я едва-едва успела ознакомиться с описаниями поместья. И вот — подтверждение рассказов о полноте и излишках. Сквозь распахнутые окошки просачивался пьянящий аромат всего, что люди собрали, такого ароматного, и того всего, чем можно завладеть, чтобы кусать, есть, пить. Я была потрясена. И это тоже мое.
Спустя час лесам прискучило изобилие, и они вновь подступили к дороге, соскользнув почти вплотную к ней, словно прохладная дикая тень, исполненная безразличия и праздности, приносящая плоды по случаю и лишь для себя самой. На верхушки деревьев легла непроницаемая кровля дня, и под ней все вокруг: дорога, камни и человеческая плоть — утратили свои цвета и облеклись в яркую трепетную белизну.
Вскоре кучер снова остановил экипаж и крикнул, мол, если принцесса желает посмотреть на дом, вот место, откуда его видно лучше всего.
Долина сужалась, склон стал пологим. Я увидела озеро, еще один лист слепящей — дневной белизны. Над ним вздымалось странное, похожее на кирпич здание, высотой примерно в два этажа, с четырьмя квадратными башнями по углам. Мне бросилась в глаза лишь его невероятная приземистость, а стоявшая рядом со мной Роза вздохнула, будто ее постигло разочарование.
Экипаж повез нас дальше, дорога изогнулась, и ее вновь обступили деревья, огромные сосны с рыжими стволами, а прямо в воздухе среди верхних ярусов леса то и дело возникали синие, чуть ли не светящиеся тени нимф и фей.
— Видите дым, мадам? — спросила Роза — она давала мне краткие наставления о том, как устроена жизнь в сельской местности. — Это, должно быть, угольщики.
Дорога снова выскользнула из леса и протянулась по краю озера. Прозрачные воды оторочены прибрежными деревьями и окрашены их отражениями под полосатый агат. Водоплавающим птицам здесь приволье, но лебедей нет. Белокрылые перелетные стаи появятся лишь зимой. Кир Гурц рассказывал мне об этом.
Теперь я смотрела на дом сбоку, и он показался мне привлекательней, но вскоре дорога, что вела к нему, повернула, и он снова стал похож на трутницу.
Затем мне удалось разглядеть, что его розовато-коричневая окраска являет собой не что иное, как совокупность множества разноцветных полос, протянувшихся вдоль стен, словно оставленные приливом следы. По всей длине фасада — веранда, выходящая за его пределы, теряясь среди берез. Конические верхушки башен выложены терракотовой черепицей, а сам двухэтажный дом покрывает совершенно плоская крыша.
Пониже уровня, на котором находился фасад здания, дорога поворачивала к восточной башне и возле черного флигеля заканчивалась.
Лестница вела на веранду с крашеными резными колоннами из дерева. Створки белых, величественно безыскусных дверей распахнуты настежь.
Наш экипаж остановился.
— Неужели, — тоном глубокого возмущения проговорила Роза, — никто не подойдет, чтобы придержать дверцу кареты?
До сих пор подобные вопросы ее не занимали.
— Не беспокойся на сей счет, — сказала я и, открыв дверцу, вышла из него таким же образом, как и прежде. И вдруг почувствовала, насколько огромен этот дом. Я застыла на дороге в нерешительности, а здание как бы нависло надо мной, и его башни склонились, чтобы поглядеть на меня с вышины. Затем из широких дверей выпорхнула очень опрятная девочка лет девяти. Улыбаясь, она промчалась по веранде, вниз по лестнице и подбежала ко мне, протягивая букет, собравший в себе чуть ли не все разновидности росших в имении цветов:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60