Под алтарем и статуей имелась печь, и в подобных случаях ее специально разжигали, пока полый камень статуи не становился обжигающе горячим. Если предполагалось, что обвиняемый невиновен, то печь разогревали не сильно, так что камень становился всего лишь теплым. Если подозревали вину, разводили очень сильный огонь. Но некоторые обвиняемые, обычно женщины, все же пытались задержать руку на поверхности.
Сегодня топку под Ках раскалили добела. Но Тьиво, положившую руку на камень, оттащили от статуи невредимой. Вряд ли они испугались или задумались, ибо все же верили в силу Ках. Мир устроен просто. Подобные вещи можно лишь принять.
Выйдя на террасу перед храмом, Тьиво увидела людей, собравшихся под холмом.
— Ках судила, что она невиновна, — провозгласил высоким голосом жрец, вышедший вместе с ней.
Тьиво направилась вниз по холму. Холм был покрыт грязью, но улица оказалась еще грязнее. Люди молча смотрели на оправданную. Один из мужчин схватил ее за руку, изумленно уставился на нее, показал остальным и, выругавшись, отпустил.
Теперь ей оставался лишь долгий четырехчасовой путь назад на ферму.
Когда она покидала Ли, снова хлынул дождь. Его капли били по голове и плечам Тьиво не хуже камней.
Огонь почти погас. Орн спал, подрагивая во сне, и забыл подбросить в очаг заранее приготовленные женой дрова. Пятьдесят лет назад это было бы трагедией, но теперь даже на высокогорье Иски появились трут и кремень. Тьиво снова разожгла огонь. Извечный символ смерти, пламя разгорелось и взволновало ее. Но она очень устала. Устала, как никогда в жизни.
Она сидела у очага, поглаживая голову Тьмы, и смотрела, как огонь возвращается к жизни. Тьиво взяла в дом обеих сук. Ни одна из них не принесла щенков после зимы, но в тепле дома они могут появиться. Орн не возражал — он с детства любил собак.
Когда муж проснулся, Тьиво встала и принялась готовить еду. Ее сознание было пустым, темным и сосредоточенным, будущее скрылось, как долина под глубоким туманом, спустившимся с гор. Что бы ни произошло, оно уже закончилось.
— Ешь, хозяин, — сказала она Орну, ставя на стол тарелку.
Она будет заботиться о нем. Он — единственный ребенок, который у нее остался.
Книга вторая
Элисаар
Глава 4
Огненные скачки
В небе над городом шла утренняя ястребиная охота. Птицы замирали, падали и снова поднимались, терзая добычу когтями, все время в движении.
Одинокий ястреб замер, пошел вниз и продолжал падать — пока, пронизав кольца света и цвета, почти невидимый, не рухнул в мусор на аллее.
Человек, приплывший этим утром из Вардийского Закориса, был итогом смешения крови на протяжении четырех поколений. Его кожа была черной, волосы — светло-каштановыми, а глаза изменились от черного или желтого цвета, присущего его предкам, до странного, редко встречающегося серого. Но, невзирая на все это, он не выделялся. Всего лишь еще один купец с одного из двух десятков иноземных кораблей, стоящих в порту.
Новый Элисаар привлекал выходцев из Вардийского Закориса, ибо самим им приходилось терпеть абсолютную власть светловолосых правителей. Новый Элисаар все еще платил дань королю Шансара на севере, но в остальном, едва ли не единственный из всех, был полностью самостоятельным висским государством. А среди рубиновых городов Элисаара королевой по праву считалась Саардсинмея. Девять лет ушло на ее постройку, на то, чтобы проложить длинные бульвары и бесчисленные аллеи. Красная плитка покрывала город, словно чешуя дракона. На переговорах Саардсинмею представлял треххвостый дракон — знамя основателя королевства. Северную половину Элисаара, по-прежнему лежащую под властью Шансара, здесь со злым легкомыслием называли Ша’лис.
Для того, чтобы посетить город, закорианец выбрал самое подходящее время — вечером должны были состояться великие летние гонки, именуемые Огненными скачками. В Саардсинмее, блистательной в своей жажде крови и полной неизвестных опасностей, процветали дикие и горячие азартные игры.
Торговец смешанных кровей размышлял обо всем этом, сидя под навесом на крыше таверны. Погрузившись в расчеты, он не забывал и о чаше, которую держал в другой руке, так что вскоре та опустела. Таверна считалась одной из лучших на всей Пятимильной улице, и вар-закорианец был вправе рассчитывать на превосходное обслуживание.
— Эй! — крикнул он, стуча чашей по столу.
Полуденный час — напряженное время, однако три девушки-разносчицы не торопились к посетителям под навесом, то и дело останавливаясь поболтать и пококетничать. Все три были чистокровными Висами, с черными, как нефть, волосами и глазами, с прочной бронзовой кожей, которая так и манила погладить, ущипнуть или ударить. Однако гость явно гордился своими светлыми глазами и волосами. Когда ближайшая девушка неторопливо подошла, он окинул ее свирепым взглядом, который заставил бы поторопиться любую висскую женщину на его родине. Но эта просто стояла с кувшином вина на бедре и, что еще хуже, глядела на него, выгнув густые брови, превратившиеся в две черные дуги.
Он толкнул к ней свою чашу.
— Кувшин пуст, — уронила она.
— Так пойди и наполни его, ленивая кошка.
Девушка была хорошо одета, на руках ее позвякивали золотые браслеты, а волосы украшал цветок. Она посмотрела на вар-закорианца, не проявляя ни малейшего намерения выполнить приказ.
— Говори вежливо, когда просишь.
— Не испытывай на мне свою дерзость, — вскипел торговец. — Займись своим делом — или хочешь, чтобы я придал тебе скорости, свиное рыло?
— У тебя поганый рот, — отозвалась та. — Сомневаюсь, что наше вино сможет отмыть его.
В ответ торговец вскочил, левой рукой схватил девушку за плечо, наслаждаясь этим моментом, а правую занес для удара. К его изумлению, она успела первая ударить его коленом в живот. С трудом глотая воздух, торговец согнулся вдвое и услышал, как смеются посетители на скамьях, видимо, позабавленные происходящим. Саардсинмея — твердыня Висов, ее давно пора поучить хорошим манерам. И лучше всего начать с этой девицы.
Она почти добежала до лестницы, когда вар-закорианец догнал ее. Желающих помешать ему не нашлось, лишь кто-то насмешливо предостерег девушку. Торговец вцепился в ее висские волосы и повернул ее к себе. Она попыталась ударить его своим кувшином, но он перехватил ее руку и ударом кулака поверг девушку на пол. Кувшин, гремя, полетел в сторону. Падая, она негромко вскрикнула. Удар пришелся ей точно под левый глаз, разноцветный синяк надолго останется ей в память о торговце — а ведь он еще не закончил. Но едва он замахнулся ногой — она уже ясно представила себе силу пинка, — как кто-то произнес:
— Остановись-ка на минутку.
Торговец замер, поднял голову и заметил, как вокруг неожиданно стало тихо. До такой степени тихо, что крышу заполнили грохочущие звуки улицы — можно было расслышать перестук каблуков и звон бубенчиков, доносимые легким ветерком.
Человек, стоящий неподалеку, только что поднялся по лестнице. Торговец успел разглядеть, что вновь прибывший значительно выше среднего роста, крепко сложен и вдобавок чистокровный Вис, как и девять десятых населения города. Затем последовало неуловимое стремительное движение — и вар-закорианец с ужасом обнаружил, что болтается в воздухе. Он ударил со всей силы, но без толку — слишком слабо для ужасающей мощи, которая держала его с таким равнодушием.
— Послушайте, как ноет Грязноволосый!
— Скинь его с крыши, Лидиец!
— Сделай это, а мы скажем, что он споткнулся о своего маленького дружка.
Хор веселых голосов и аплодисменты заглушили несколько разочарованных криков. Обернувшись к лестнице, высокий человек, которого назвали Лидийцем, с высоты дюжины ступеней сбросил свой вопящий груз во внутренний дворик. Там вар-закорианец ударился о горшки и остался лежать и стонать.
Внизу и вокруг него зашевелились люди, наблюдая за его состоянием. Но Лидиец уже отвернулся и встал на колени перед девушкой. Та села, опираясь на его плечо и прижимая ладонь к поврежденной щеке.
— Дай посмотрю, Велва, — он заботливо повернул к себе ее лицо, внимательно разглядывая синяк.
— Этот ублюдок изуродовал меня на всю жизнь? — спросила девушка с яростью.
— Ничуть, но все же покажись кому-то знающему. Вот, держи, — он вложил деньги ей в ладонь. — Сходишь к врачу на улице Мечей.
Девушка порывисто обвила руками шею молодого человека и поцеловала его, опутав волной прекрасных волос.
— Оставь его, Велва, — крикнул кто-то. — Хочешь, чтобы он забивал себе голову перед скачками ?
Лидиец рассмеялся, мягко высвободился из объятий девушки и поднялся на ноги.
— Я люблю тебя, — прошептала она. — Стоило заработать синяк от этого борова, чтобы оказаться в твоих объятиях.
Он лишь вздохнул и, кивнув ей, ушел на другой край крыши. Вряд ли в Саардсинмее нашлась бы женщина, которая не шептала Лидийцу подобных слов — пусть даже только в мечтах…
Ближе к вечеру двери лавок вдоль Пятимильной улицы плотно закрыли, то же самое произошло на прилегающих улицах. В ход шли не только обычные замки и решетки — иногда фасады домов заколачивали досками. После Огненных скачек часто случались уличные драки, и никто не сомневался — так будет и в этот раз, хотя бы потому, что среди участников было трое свободных светловолосых людей из Ша’лиса.
Поздним вечером густой медовый свет затопил городские кварталы. Город наполняла своеобразная тишина — затишье перед бурей.
С нескольких сотен карнизов, колоннад и портиков вдоль знаменитой гоночной трассы свисали гирлянды цветов и флаги, застывшие в неподвижном горячем воздухе. Преобладал треххвостый дракон, а кроме него, множество гербов тех купцов и хозяев постоялых дворов, которые помогли устроить летние состязания. В гирляндах и лентах, развешанных в окнах, обвивающих деревья и волосы девушек, было представлено большинство цветов, принадлежащих соперникам. И красный Саардсинмеи затмевал все остальные.
Приносящие удачу знамена с изображением бога Дайгота, покровителя бойцов, акробатов и колесничих, украшали фонарные столбы или протянулись через улицу от здания к зданию. Ближе к берегу и вдоль всей портовой стены, до Высоких Божественных врат и Прибрежной дороги, изображения Дайгота уступали место флагам морского бога Рорна.
Зрители начали собираться еще с полудня. По мере того, как закат из меда делался кровью, они сбивались в толпы, забивая лестничные пролеты принесенными скамейками, взбирались на крыши, балконы и все возвышенные поверхности на протяжении пятнадцати миль.
В начале Пятимильной улицы располагался огромный стадион Саардсинмеи, всегда переполненный. Люди, желающие видеть все своими глазами и судить обо всем в числе первых — а может быть, просто поволноваться и покричать, — занимали места вдоль трассы. Но те, кто имел возможность заплатить цену, высокую, как никогда в году, предпочитали узреть рождение славы и ее смерть на финише гонок — на стадионе. Даже невзирая на долгое ожидание, когда можно судить о происходящем лишь по мельканию отдаленных огней в лабиринтах города, доносящимся крикам и рассказам специально посланных гонцов, чьи сведения не слишком-то достоверны.
Когда первые звезды в догорающем чистом небе протянули серебряные лучи к Новому Элисаару, Саардсинмея замерла, и слышно было лишь тихое биение общего пульса.
Когда-то огромное стеклянное зеркало в когтистой раме из черного дерева, покрытого золотом, находилось во дворце Саардоса, прежней столицы, теперь же покоилось в зале под стадионом Саардсинмеи. Мужчины, понемногу стирающие позолоту своими прикосновениями, порой покрытые шрамами не меньше, чем туманная поверхность, облаченные в великолепие убийства и смерти, застывали здесь на миг и пристально вглядывались в глубину. Этот взгляд мог стать последним — в глазах отражения видели всю полноту, всю свою жизнь. Великой удачей считалось дотронуться до зеркала в тот миг, когда оно удерживает тебя, и приказать отражению: «Оставайся, пока я не вернусь».
Обычно зеркало возвышалось над теми, кто заглядывал в него. Лишь один человек точно подходил ему по размеру — Лидиец.
На нем была короткая открытая туника колесничего из искусно выделанного льна, рубиново-красного цвета Элисаара. Тунику прикрывал кожаный доспех, выкрашенный в алый цвет и перехваченный золотым чешуйчатым поясом. Его предплечья и икры также облегала кожа, стянутая золотом, а черные волосы были убраны назад и схвачены широким золотым кольцом. Стоя перед зеркалом, Лидиец казался сотворенным целиком из золота, из золота и крови.
Безупречными пропорциями тела он был обязан упражнениям на стадионе, начавшимся с раннего детства — они формировали его, возводили, как гениальный мастер возводит дворец. Он сам стал собственным ваятелем. Но его голова и черты лица были столь же совершенны. В них отражалась не только сила, но ум и дух. Большие ясные черные глаза, глаза мечтателя, вводили противника в заблуждение, пока гордые очертания губ и подбородка или попросту смертельный удар меча не приводили его к верным выводам. Уже пять или шесть лет в Саардсинмее говорили: «Яркий, как солнце, и прекрасный, как Лидиец».
Саардсинские профессиональные бойцы приходили в эти залы детьми и, вне зависимости от расы и заслуг, даже став богатыми и уважаемыми, даже выиграв множество состязаний или проиграв их, оставались рабами. Только смерть могла освободить от подданства Дайгота. Но с другой стороны, рабство здесь было совсем не то, что в других местах.
Вот и Регер эм Ли-Дис, стоящий в этот миг перед гладью зеркала, в которой некогда отражалась элисаарская знать, не походил на раба. Он выглядел как король.
Протянув руку, Лидиец быстро коснулся стекла:
— Оставайся, пока я не вернусь.
Давно известно, что людей, владеющих лучшими местами на стадионе, почти никогда не бывает на состязаниях.
Катемвала посетило предчувствие. Если, конечно, это можно было так назвать.
Покинув свой очаровательный дом на улице Драгоценных Камней, он раздвинул занавески носилок, разглядывая закатную улицу. Двери всех лавок до самого общественного фонтана были заперты и заколочены. Уже сейчас фонтан окружали ряды военной стражи. Затем глаза Катемвала уловили что-то странное — какое-то холодное ослепительное пятно среди теплого света и теней.
Катемвал резко повернул голову — женщина в белой накидке мелькнула напротив у стены сада. Белый цвет в Новом Элисааре считался немодным из-за своего расового значения. Но Катемвал успел понять, что под белой накидкой женщины скрываются очень светлые волосы.
Они проследовали мимо. Катемвал уже готов был остановить носилки, но заурядное чувство брезгливости помешало ему, и он опустил занавески.
У нее молодое лицо, значит, волосы белы от рождения, как и кожа. Он был уверен в этом. Ни возраст, ни белила или притирания не дадут столь светлого оттенка. Такая бледность присуща только чистокровным жителям Равнин, лежащих на юге Виса, степному народу, который будоражит мир. Он слышал рассказы о таких обесцвеченных созданиях, называемых эманакир , то есть принадлежащие Анакир — детях Змеиной богини.
Неожиданно он снова отдернул занавески и выглянул. Но они уже свернули за угол, к фонтану, и та часть улицы исчезла из виду.
Была в этом происшествии какая-то мелочь, расстроившая Катемвала. На западе существует обычай изображать смерть как худую бесцветную ледяную женщину с когтями…
Смерть всегда бодрствует. Она неотвратима. Но что с того? Пока живешь, значение имеют лишь дары жизни. Смерть — это конец. Не меньше, но и ничуть не больше.
Он наблюдал за боями и состязаниями Регера, если позволяли торговые дела. В последние годы, редко путешествуя, Катемвал регулярно посещал стадион.
Он видел, как Регер сражается, участвует в скачках, борется и побеждает. Слава, как и золото, доставалась ему полной мерой. Но смерть тоже всегда стояла рядом с ним, и лишь дурак не знал об этом. Зачем же беспокоиться?
В восемнадцать Регер поскользнулся на влажном от крови песке. Меч кандийского юноши, с которым он сражался, рассек воздух с ужасным блеском, вонзившись в грудь Регера сразу под плечом. Тогда конец был близок. Катемвал помнил, как толпа, которая уже преклонялась перед Лидийцем и сливалась с ним воедино, пока он сражался, застонала, замирая в предсмертном ужасе. Но Регер, запятнанный своей же кровью, собрался и, когда противник снова приблизился, вернул удар, попавший кандийцу прямо в сердце. Годом позже с выигрышей по ставкам, по саардсинмейскому обычаю желая таким образом выразить свою любовь к этому бойцу, Катемвал купил себе дом на улице Драгоценных Камней.
Людей со светлой кожей на стадионе тоже хватало. Возможно, они прибыли в Элисаар, чтобы посмотреть кулачные бои, сражения на мечах или гонки колесниц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Сегодня топку под Ках раскалили добела. Но Тьиво, положившую руку на камень, оттащили от статуи невредимой. Вряд ли они испугались или задумались, ибо все же верили в силу Ках. Мир устроен просто. Подобные вещи можно лишь принять.
Выйдя на террасу перед храмом, Тьиво увидела людей, собравшихся под холмом.
— Ках судила, что она невиновна, — провозгласил высоким голосом жрец, вышедший вместе с ней.
Тьиво направилась вниз по холму. Холм был покрыт грязью, но улица оказалась еще грязнее. Люди молча смотрели на оправданную. Один из мужчин схватил ее за руку, изумленно уставился на нее, показал остальным и, выругавшись, отпустил.
Теперь ей оставался лишь долгий четырехчасовой путь назад на ферму.
Когда она покидала Ли, снова хлынул дождь. Его капли били по голове и плечам Тьиво не хуже камней.
Огонь почти погас. Орн спал, подрагивая во сне, и забыл подбросить в очаг заранее приготовленные женой дрова. Пятьдесят лет назад это было бы трагедией, но теперь даже на высокогорье Иски появились трут и кремень. Тьиво снова разожгла огонь. Извечный символ смерти, пламя разгорелось и взволновало ее. Но она очень устала. Устала, как никогда в жизни.
Она сидела у очага, поглаживая голову Тьмы, и смотрела, как огонь возвращается к жизни. Тьиво взяла в дом обеих сук. Ни одна из них не принесла щенков после зимы, но в тепле дома они могут появиться. Орн не возражал — он с детства любил собак.
Когда муж проснулся, Тьиво встала и принялась готовить еду. Ее сознание было пустым, темным и сосредоточенным, будущее скрылось, как долина под глубоким туманом, спустившимся с гор. Что бы ни произошло, оно уже закончилось.
— Ешь, хозяин, — сказала она Орну, ставя на стол тарелку.
Она будет заботиться о нем. Он — единственный ребенок, который у нее остался.
Книга вторая
Элисаар
Глава 4
Огненные скачки
В небе над городом шла утренняя ястребиная охота. Птицы замирали, падали и снова поднимались, терзая добычу когтями, все время в движении.
Одинокий ястреб замер, пошел вниз и продолжал падать — пока, пронизав кольца света и цвета, почти невидимый, не рухнул в мусор на аллее.
Человек, приплывший этим утром из Вардийского Закориса, был итогом смешения крови на протяжении четырех поколений. Его кожа была черной, волосы — светло-каштановыми, а глаза изменились от черного или желтого цвета, присущего его предкам, до странного, редко встречающегося серого. Но, невзирая на все это, он не выделялся. Всего лишь еще один купец с одного из двух десятков иноземных кораблей, стоящих в порту.
Новый Элисаар привлекал выходцев из Вардийского Закориса, ибо самим им приходилось терпеть абсолютную власть светловолосых правителей. Новый Элисаар все еще платил дань королю Шансара на севере, но в остальном, едва ли не единственный из всех, был полностью самостоятельным висским государством. А среди рубиновых городов Элисаара королевой по праву считалась Саардсинмея. Девять лет ушло на ее постройку, на то, чтобы проложить длинные бульвары и бесчисленные аллеи. Красная плитка покрывала город, словно чешуя дракона. На переговорах Саардсинмею представлял треххвостый дракон — знамя основателя королевства. Северную половину Элисаара, по-прежнему лежащую под властью Шансара, здесь со злым легкомыслием называли Ша’лис.
Для того, чтобы посетить город, закорианец выбрал самое подходящее время — вечером должны были состояться великие летние гонки, именуемые Огненными скачками. В Саардсинмее, блистательной в своей жажде крови и полной неизвестных опасностей, процветали дикие и горячие азартные игры.
Торговец смешанных кровей размышлял обо всем этом, сидя под навесом на крыше таверны. Погрузившись в расчеты, он не забывал и о чаше, которую держал в другой руке, так что вскоре та опустела. Таверна считалась одной из лучших на всей Пятимильной улице, и вар-закорианец был вправе рассчитывать на превосходное обслуживание.
— Эй! — крикнул он, стуча чашей по столу.
Полуденный час — напряженное время, однако три девушки-разносчицы не торопились к посетителям под навесом, то и дело останавливаясь поболтать и пококетничать. Все три были чистокровными Висами, с черными, как нефть, волосами и глазами, с прочной бронзовой кожей, которая так и манила погладить, ущипнуть или ударить. Однако гость явно гордился своими светлыми глазами и волосами. Когда ближайшая девушка неторопливо подошла, он окинул ее свирепым взглядом, который заставил бы поторопиться любую висскую женщину на его родине. Но эта просто стояла с кувшином вина на бедре и, что еще хуже, глядела на него, выгнув густые брови, превратившиеся в две черные дуги.
Он толкнул к ней свою чашу.
— Кувшин пуст, — уронила она.
— Так пойди и наполни его, ленивая кошка.
Девушка была хорошо одета, на руках ее позвякивали золотые браслеты, а волосы украшал цветок. Она посмотрела на вар-закорианца, не проявляя ни малейшего намерения выполнить приказ.
— Говори вежливо, когда просишь.
— Не испытывай на мне свою дерзость, — вскипел торговец. — Займись своим делом — или хочешь, чтобы я придал тебе скорости, свиное рыло?
— У тебя поганый рот, — отозвалась та. — Сомневаюсь, что наше вино сможет отмыть его.
В ответ торговец вскочил, левой рукой схватил девушку за плечо, наслаждаясь этим моментом, а правую занес для удара. К его изумлению, она успела первая ударить его коленом в живот. С трудом глотая воздух, торговец согнулся вдвое и услышал, как смеются посетители на скамьях, видимо, позабавленные происходящим. Саардсинмея — твердыня Висов, ее давно пора поучить хорошим манерам. И лучше всего начать с этой девицы.
Она почти добежала до лестницы, когда вар-закорианец догнал ее. Желающих помешать ему не нашлось, лишь кто-то насмешливо предостерег девушку. Торговец вцепился в ее висские волосы и повернул ее к себе. Она попыталась ударить его своим кувшином, но он перехватил ее руку и ударом кулака поверг девушку на пол. Кувшин, гремя, полетел в сторону. Падая, она негромко вскрикнула. Удар пришелся ей точно под левый глаз, разноцветный синяк надолго останется ей в память о торговце — а ведь он еще не закончил. Но едва он замахнулся ногой — она уже ясно представила себе силу пинка, — как кто-то произнес:
— Остановись-ка на минутку.
Торговец замер, поднял голову и заметил, как вокруг неожиданно стало тихо. До такой степени тихо, что крышу заполнили грохочущие звуки улицы — можно было расслышать перестук каблуков и звон бубенчиков, доносимые легким ветерком.
Человек, стоящий неподалеку, только что поднялся по лестнице. Торговец успел разглядеть, что вновь прибывший значительно выше среднего роста, крепко сложен и вдобавок чистокровный Вис, как и девять десятых населения города. Затем последовало неуловимое стремительное движение — и вар-закорианец с ужасом обнаружил, что болтается в воздухе. Он ударил со всей силы, но без толку — слишком слабо для ужасающей мощи, которая держала его с таким равнодушием.
— Послушайте, как ноет Грязноволосый!
— Скинь его с крыши, Лидиец!
— Сделай это, а мы скажем, что он споткнулся о своего маленького дружка.
Хор веселых голосов и аплодисменты заглушили несколько разочарованных криков. Обернувшись к лестнице, высокий человек, которого назвали Лидийцем, с высоты дюжины ступеней сбросил свой вопящий груз во внутренний дворик. Там вар-закорианец ударился о горшки и остался лежать и стонать.
Внизу и вокруг него зашевелились люди, наблюдая за его состоянием. Но Лидиец уже отвернулся и встал на колени перед девушкой. Та села, опираясь на его плечо и прижимая ладонь к поврежденной щеке.
— Дай посмотрю, Велва, — он заботливо повернул к себе ее лицо, внимательно разглядывая синяк.
— Этот ублюдок изуродовал меня на всю жизнь? — спросила девушка с яростью.
— Ничуть, но все же покажись кому-то знающему. Вот, держи, — он вложил деньги ей в ладонь. — Сходишь к врачу на улице Мечей.
Девушка порывисто обвила руками шею молодого человека и поцеловала его, опутав волной прекрасных волос.
— Оставь его, Велва, — крикнул кто-то. — Хочешь, чтобы он забивал себе голову перед скачками ?
Лидиец рассмеялся, мягко высвободился из объятий девушки и поднялся на ноги.
— Я люблю тебя, — прошептала она. — Стоило заработать синяк от этого борова, чтобы оказаться в твоих объятиях.
Он лишь вздохнул и, кивнув ей, ушел на другой край крыши. Вряд ли в Саардсинмее нашлась бы женщина, которая не шептала Лидийцу подобных слов — пусть даже только в мечтах…
Ближе к вечеру двери лавок вдоль Пятимильной улицы плотно закрыли, то же самое произошло на прилегающих улицах. В ход шли не только обычные замки и решетки — иногда фасады домов заколачивали досками. После Огненных скачек часто случались уличные драки, и никто не сомневался — так будет и в этот раз, хотя бы потому, что среди участников было трое свободных светловолосых людей из Ша’лиса.
Поздним вечером густой медовый свет затопил городские кварталы. Город наполняла своеобразная тишина — затишье перед бурей.
С нескольких сотен карнизов, колоннад и портиков вдоль знаменитой гоночной трассы свисали гирлянды цветов и флаги, застывшие в неподвижном горячем воздухе. Преобладал треххвостый дракон, а кроме него, множество гербов тех купцов и хозяев постоялых дворов, которые помогли устроить летние состязания. В гирляндах и лентах, развешанных в окнах, обвивающих деревья и волосы девушек, было представлено большинство цветов, принадлежащих соперникам. И красный Саардсинмеи затмевал все остальные.
Приносящие удачу знамена с изображением бога Дайгота, покровителя бойцов, акробатов и колесничих, украшали фонарные столбы или протянулись через улицу от здания к зданию. Ближе к берегу и вдоль всей портовой стены, до Высоких Божественных врат и Прибрежной дороги, изображения Дайгота уступали место флагам морского бога Рорна.
Зрители начали собираться еще с полудня. По мере того, как закат из меда делался кровью, они сбивались в толпы, забивая лестничные пролеты принесенными скамейками, взбирались на крыши, балконы и все возвышенные поверхности на протяжении пятнадцати миль.
В начале Пятимильной улицы располагался огромный стадион Саардсинмеи, всегда переполненный. Люди, желающие видеть все своими глазами и судить обо всем в числе первых — а может быть, просто поволноваться и покричать, — занимали места вдоль трассы. Но те, кто имел возможность заплатить цену, высокую, как никогда в году, предпочитали узреть рождение славы и ее смерть на финише гонок — на стадионе. Даже невзирая на долгое ожидание, когда можно судить о происходящем лишь по мельканию отдаленных огней в лабиринтах города, доносящимся крикам и рассказам специально посланных гонцов, чьи сведения не слишком-то достоверны.
Когда первые звезды в догорающем чистом небе протянули серебряные лучи к Новому Элисаару, Саардсинмея замерла, и слышно было лишь тихое биение общего пульса.
Когда-то огромное стеклянное зеркало в когтистой раме из черного дерева, покрытого золотом, находилось во дворце Саардоса, прежней столицы, теперь же покоилось в зале под стадионом Саардсинмеи. Мужчины, понемногу стирающие позолоту своими прикосновениями, порой покрытые шрамами не меньше, чем туманная поверхность, облаченные в великолепие убийства и смерти, застывали здесь на миг и пристально вглядывались в глубину. Этот взгляд мог стать последним — в глазах отражения видели всю полноту, всю свою жизнь. Великой удачей считалось дотронуться до зеркала в тот миг, когда оно удерживает тебя, и приказать отражению: «Оставайся, пока я не вернусь».
Обычно зеркало возвышалось над теми, кто заглядывал в него. Лишь один человек точно подходил ему по размеру — Лидиец.
На нем была короткая открытая туника колесничего из искусно выделанного льна, рубиново-красного цвета Элисаара. Тунику прикрывал кожаный доспех, выкрашенный в алый цвет и перехваченный золотым чешуйчатым поясом. Его предплечья и икры также облегала кожа, стянутая золотом, а черные волосы были убраны назад и схвачены широким золотым кольцом. Стоя перед зеркалом, Лидиец казался сотворенным целиком из золота, из золота и крови.
Безупречными пропорциями тела он был обязан упражнениям на стадионе, начавшимся с раннего детства — они формировали его, возводили, как гениальный мастер возводит дворец. Он сам стал собственным ваятелем. Но его голова и черты лица были столь же совершенны. В них отражалась не только сила, но ум и дух. Большие ясные черные глаза, глаза мечтателя, вводили противника в заблуждение, пока гордые очертания губ и подбородка или попросту смертельный удар меча не приводили его к верным выводам. Уже пять или шесть лет в Саардсинмее говорили: «Яркий, как солнце, и прекрасный, как Лидиец».
Саардсинские профессиональные бойцы приходили в эти залы детьми и, вне зависимости от расы и заслуг, даже став богатыми и уважаемыми, даже выиграв множество состязаний или проиграв их, оставались рабами. Только смерть могла освободить от подданства Дайгота. Но с другой стороны, рабство здесь было совсем не то, что в других местах.
Вот и Регер эм Ли-Дис, стоящий в этот миг перед гладью зеркала, в которой некогда отражалась элисаарская знать, не походил на раба. Он выглядел как король.
Протянув руку, Лидиец быстро коснулся стекла:
— Оставайся, пока я не вернусь.
Давно известно, что людей, владеющих лучшими местами на стадионе, почти никогда не бывает на состязаниях.
Катемвала посетило предчувствие. Если, конечно, это можно было так назвать.
Покинув свой очаровательный дом на улице Драгоценных Камней, он раздвинул занавески носилок, разглядывая закатную улицу. Двери всех лавок до самого общественного фонтана были заперты и заколочены. Уже сейчас фонтан окружали ряды военной стражи. Затем глаза Катемвала уловили что-то странное — какое-то холодное ослепительное пятно среди теплого света и теней.
Катемвал резко повернул голову — женщина в белой накидке мелькнула напротив у стены сада. Белый цвет в Новом Элисааре считался немодным из-за своего расового значения. Но Катемвал успел понять, что под белой накидкой женщины скрываются очень светлые волосы.
Они проследовали мимо. Катемвал уже готов был остановить носилки, но заурядное чувство брезгливости помешало ему, и он опустил занавески.
У нее молодое лицо, значит, волосы белы от рождения, как и кожа. Он был уверен в этом. Ни возраст, ни белила или притирания не дадут столь светлого оттенка. Такая бледность присуща только чистокровным жителям Равнин, лежащих на юге Виса, степному народу, который будоражит мир. Он слышал рассказы о таких обесцвеченных созданиях, называемых эманакир , то есть принадлежащие Анакир — детях Змеиной богини.
Неожиданно он снова отдернул занавески и выглянул. Но они уже свернули за угол, к фонтану, и та часть улицы исчезла из виду.
Была в этом происшествии какая-то мелочь, расстроившая Катемвала. На западе существует обычай изображать смерть как худую бесцветную ледяную женщину с когтями…
Смерть всегда бодрствует. Она неотвратима. Но что с того? Пока живешь, значение имеют лишь дары жизни. Смерть — это конец. Не меньше, но и ничуть не больше.
Он наблюдал за боями и состязаниями Регера, если позволяли торговые дела. В последние годы, редко путешествуя, Катемвал регулярно посещал стадион.
Он видел, как Регер сражается, участвует в скачках, борется и побеждает. Слава, как и золото, доставалась ему полной мерой. Но смерть тоже всегда стояла рядом с ним, и лишь дурак не знал об этом. Зачем же беспокоиться?
В восемнадцать Регер поскользнулся на влажном от крови песке. Меч кандийского юноши, с которым он сражался, рассек воздух с ужасным блеском, вонзившись в грудь Регера сразу под плечом. Тогда конец был близок. Катемвал помнил, как толпа, которая уже преклонялась перед Лидийцем и сливалась с ним воедино, пока он сражался, застонала, замирая в предсмертном ужасе. Но Регер, запятнанный своей же кровью, собрался и, когда противник снова приблизился, вернул удар, попавший кандийцу прямо в сердце. Годом позже с выигрышей по ставкам, по саардсинмейскому обычаю желая таким образом выразить свою любовь к этому бойцу, Катемвал купил себе дом на улице Драгоценных Камней.
Людей со светлой кожей на стадионе тоже хватало. Возможно, они прибыли в Элисаар, чтобы посмотреть кулачные бои, сражения на мечах или гонки колесниц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42