Прилив его упоения, морская волна… Она купила себе возможность освобождения. Своим телом. Впервые в жизни она использовала себя так. В эту ночь сделок она окончательно осознала, какова ей цена здесь, в публичном доме Ках.
Глава 12
Поддельная магия
Застис ушла с небес на первом отрезке их пути. Этой ночью в палатке Эруд заявил, что продаст ее в первой же достаточно зажиточной деревне.
— Ты с легкостью сможешь убежать оттуда, — прибавил он.
— Куда я пойду по этой каменистой пыльной пустоши? — возразила она.
— Лучше сейчас, чем потом. Там, куда я отправляюсь, и деревни, и скалы гораздо хуже.
— Почему бы тогда просто не отпустить меня на волю? — поддразнила его Пандав. — Ты же ничего не заплатил за меня храму.
— Нет, ты еще слишком мало прошла по камням. Я поклялся Ках, что накажу тебя. И ты знаешь, что если сбежишь от меня , то моя свита быстро вернет тебя на место. Ей это понравится. А затем…
— Я обожаю тебя, — отозвалась Пандав. — И никогда от тебя не убегу.
Оба рассмеялись. Это была злая и рискованная игра, причем для Эруда риск был куда больше, чем для его рабыни. Теперь у нее была возможность перерезать ему горло в темноте и убежать до того, как поднимется крик и начнется переполох. Но, как она и говорила, вокруг лежала не слишком гостеприимная земля. Дороги здесь были пыльными тропами, а реки — тонкими мутными ручейками. Впереди уже показались горы, неподвижные бурые громады, издалека отливающие сиреневым. Пандав поменяла одно узилище на другое, но, по крайней мере, последнее находилось на открытом пространстве. Хотя вопреки своим словам Эруд, к неодобрению свиты, то и дело позволял ей сесть на зееба, долгие пешие переходы сами по себе были прекрасной тренировкой. На привалах она тоже упражнялась и иногда танцевала для жреца, однажды даже с парой горящих факелов, хотя и обнаженная — ее одежда состояла из простых и удобных повседневных вещей, не подлежащих сожжению. Эруд восхищался ею. Как истинный сын Иски, он не хвалил ее вслух, но взывал к Ках снова и снова. Несмотря на это, Пандав решила, что потеряла форму, и ее дар уходит. Ничего другого она и не ожидала, но все равно такие мысли приводили ее в ярость. Этой ночью под одеялом разразилась буря.
Перед его слугами и жителями деревень она придерживалась правил, установленных в Иске для женщин. Пандав не хотела злить жреца и к тому же, испытывая к нему снисходительную привязанность, не желала причинять ему неудобства. О свободе она не слишком-то задумывалась. Она никогда не станет свободной, приходится это признать. Возможно, рабство въелось в нее насквозь, хотя прежде она никогда не думала о себе как о рабыне. Как она сама сказала — если убежать от Эруда, то куда? Гораздо проще остаться с ним. Может быть, даже слишком просто. Но так или иначе жизнь сама подскажет ей выход. Он может продать ее или даже отпустить на свободу. Или же его увлечение продлится, она будет сопровождать его в горах и вместе с ним вернется в столицу. И тогда, несомненно, произойдет что-то, что развеет ее сомнения.
В любом случае она уже никогда вновь не окунется в истину огненного танца. Уже никогда не станет эм Ханассор.
Тщательно соблюдая диету и упражняясь, в городе она оставалась бы танцовщицей еще пять или семь безупречных лет, может быть, даже больше, если держать тело в строгости. После этого, безусловно, пришлось бы уйти в отставку. Тогда она могла бы сделаться дорогим инструктором на стадионе или, возникни желание, куртизанкой, отличающейся от святой девицы так же, как орхидея от сорняка. Однако такая жизнь ей тоже не подходила. Она могла бы предпочесть самоубийство зависти, сожалениям и утрате первенства. Правда, пока это время далеко. Очень и очень далеко.
Но ее тело, подвижное, текучее и прекрасное, уже поддалось, предало ее в глупом танце на поляне, перед распираемым страстью жрецом, который был уверен, что у нее потрясающий дар. Самое время плакать…
Поздно ночью, когда Эруд крепко заснул, она выскользнула из палатки, прошла между деревьями, сложила из камней маленький жертвенник и сожгла на нем немного масла. Один из слуг подошел, желая взглянуть, чем она занята, но, увидев, что она молится, оставил ее одну.
Она возвратила Зардуку дар, который был смыслом ее жизни, ибо еще одна неудачная попытка исполнить огненный танец могла оскорбить бога, и попросила у него что-нибудь, способное заполнить зияющую пропасть в ее душе.
Они поднимались по тропам в горы Иски. Неблагодарное занятие. Вверх и вниз, вниз и вверх, с вершин в долины, утопающие в пыли.
После того, как ушла Звезда, Эруд овладевал ею не так уж часто. Но ему нравилось, как она ухаживает за его волосами и разминает его тело в конце утомительного дня. В такие минуты он начал разговаривать с ней, в основном высказывая удовольствие от того, что она с ним. Она опускала глаза на искайский манер, пряча свое презрение. Может быть, именно в этом и был смысл данного ритуала. Если бы женщины давали понять, что они думают о своих мужчинах, то, скорее всего, мужчины убивали бы их на месте.
— Полагаю, ты веришь в магию и чудеса? — обратился Эруд к Пандав утром, когда она шла позади его зееба. Это был первый раз, когда он поинтересовался ее мнением по какому-то вопросу. Но Пандав не позволила сбить себя с толку.
— В каком смысле? — уточнила она.
— В той дыре, куда я направляюсь, по слухам, творятся вещи, которые не должны происходить.
Ровным шагом следуя за зеебом, Пандав уважительно внимала, но молчала. Запутавшись в образах искусства, она больше не боялась никаких действий.
— Этот городок лежит недалеко от границы с вами, — продолжал Эруд, который до сих пор ничего не разузнал о ее прежней жизни и, видимо, был уверен, что она из Вар-Закориса. — Ты что-нибудь слышала о нем? Он называется Ли-Дис.
Пандав ощутила нечто, чему не знала названия. Она продолжала идти, но ее тело словно обдали кипятком.
— Слышала, — отозвалась она. — Я знала человека, который родился в деревне поблизости от него.
— Он был твоим любовником? — внезапно Эруд бросил на нее взгляд с высоты скакуна.
Наконец-то личный вопрос. Пандав почувствовала себя так, словно ее пощекотали. Он пришел к мысли, что в дни свободы ее мог выбрать другой мужчина.
— Нет, не был, — образ Регера эм Ли-Дис возник перед ее внутренним взором, словно наяву. «Яркий, как солнце, прекрасный, как Лидиец…» Она знала его не слишком хорошо, во всяком случае, не как мужчину. Он был одним из героев, как и она. Ее брат с тренировочных площадок, дитя огромной семьи.
— Так что тебе за дело до него, если вы не были любовниками? — бросил Эруд.
Но он не захотел выслушать ее историю. Да и она не желала ничего рассказывать ему. Регер не мог не сгинуть. Его раздавило и унесло прочь вместе со всем остальным. Он, как и она, умер раньше срока.
Они добрались до Ли-Диса под летней грозой — сухой, полной грома, пыли и ветра. Оголенные кости молний рвали небо над вершинами гор. Горы вздымались, словно готовые отразить атаку воздушной стихии. Городок Ли-Дис раскинулся в более низких отрогах, по уступам которых путники однообразно карабкались сорок дней. Эруд постоянно повторял, что со стороны столицы дорога к Ли-Дис и короче, и легче.
Накрытый грозой, городок у края грязной долины казался простым нагромождением камней. На улицах им попалась лишь горстка попрошаек, жмущихся к тому, что здесь считалось дверными проемами. Храм, как и дом местного правителя, стоял на единственной мощеной площади с колодцем и помостом рядом. Здешняя обитель Ках была уменьшенной копией храма в портовом городе, однако источала куда более сильный запах. Тянуло кровью, маслом, благовониями, но все перебивал запах пыли, которой швырялся в них ветер. Лицо Эруда вытянулось, хотя, судя по тому, что он твердил Пандав все эти сотни миль, он ждал худшего.
Извещение послали задолго до прибытия Наблюдателя, но оно могло и не дойти. Разумеется, никто не вышел встретить их. Эруд послал одного из слуг в храм, чтобы объявить об их прибытии, и оставил зееба под террасой, в пыли бури, в окружении багажа, эскорта и своей чернокожей шлюхи, готовясь получить то, что ему причитается.
Местный Верховный жрец принял Эруда в пустом каменном зале. Старик, который выглядел и двигался так, словно ему уже исполнилось девяносто, надел свое церемониальное облачение — балахон, расшитый металлическими дисками и черными перьями, и птичью маску. Эруд, которому предписывалось заверить жреца в своем глубочайшем почтении, согнулся и преклонил колени с затаенным презрением во взгляде. Последний столичный послушник, по его мнению, стоил больше, чем этот жрец.
Никакого угощения, даже напитка, никаких ритуалов у жертвенника. Здесь относились к Ках запросто, да и с припасами тут было куда тяжелее.
После того, как покончили с учтивостью, стало очевидно: здешний Высший беспокоится, что же намерен делать гость после того, как соберет налог. Эруд объяснил, что не имеет никакого отношения к налогам и проверкам, раскашлялся и попросил воды, чтобы промыть горло от пыли. В воде, которую ему принесли, плавала мутная взвесь.
— У меня другое дело, — сказал Наблюдатель, допив. Глаза птицы выпучились и остекленели. — Проявления дикарской магии. Исцеления и колдовство.
Верховный жрец не пошевелился. Голова птицы тоже не сдвинулась с места. Снаружи послышался треск молнии, похожий на удар кнута.
— До столицы дошли слухи и россказни. Как бы то ни было, Наивысший счел это достаточно серьезным. Я здесь для того, чтобы расспросить тебя об этом.
Снова тишина.
— Я хотел бы услышать твои слова, отец, — повторил Эруд.
— Мы не слишком-то говорим об этом, — птичий клюв опустился и склонился к полу, шишковатые старые руки стиснули подлокотники кресла.
— Вы думаете, что это недостойно вашего внимания?
— Мы хотим сделать его таковым.
Ответ заставил Эруда подскочить.
— Так не делают, Высший. Ты должен сейчас же все рассказать мне. Я хочу расспросить тебя о странных происшествиях. И про женщину.
До сих пор он удерживался от того, чтобы сказать «женщина». Суть же заключалась в том, что рассказы крутились вокруг существа женского пола. Иногда в народе появлялись ведьмы, но они ограничивали свое влияние другими женщинами, помогая или вредя им. Это было незаконно, но не богомерзко. Однако эта женщина, по слухам, имела власть над мужчинами. Эруд не верил этим слухам. Он тоже предпочел бы не говорить об этом, не обращать внимания на лживые сплетни и дать им сойти на нет. Но Материнский храм прислал его сюда ради прямо противоположного. Поэтому он прочел старому Верховному жрецу проповедь о вреде умолчания и предоставления событий самим себе, закончив словами:
— Неужели это правда? Не то, что она имеет какие-то способности — не сомневаюсь, что она не может ими обладать, — а то, что все это проистекает от женщины?
— Это так выглядит.
— И выглядит не слишком-то хорошо, отец. Нет, ты должен немедленно послать за этой женщиной. Пусть ее приведут. А перед тем, как ее доставят, я, возможно, успею вымыться и…
— Не здесь, — с оттенком злости произнес Верховный жрец. — Я имею в виду, что эта женщина не в городе. В наших местах часто путаются с названиями. Она в деревне Ли, вот где.
Эруда передернуло от осознания, что его ждет новый путь. Он поперхнулся пылью и мутной водой.
— Где это место и сколько до него ехать? — просипел он, прочистил горло.
— Пять-шесть дней по горам, — Верховный жрец указал наверх. — Ты прибыл в удачное время. Зимой или во время дождей пришлось бы добираться намного дольше.
Восхождение длилось семь дней. Воздух стал прозрачнее. С перевалов падали обломки скал. Пришла и ушла гроза. Не хватало только дождя, чтобы смыть их назад, к кучам камней и вымощенной площади. Но дождя не было. В часы закатов далекие горы походили на раскаленную бронзу.
На ночных привалах Эруд лежал, трясясь от гнева и легкого недомогания, а Пандав омывала ему лицо и разминала ноги. Ее тело оказалось куда выносливее, чем его, и Пандав заметила, что делается незаменимой.
Жители Ли наслаждались излетом лета. Груды отбросов у дверей источали зловоние. Над панорамой деревни нависал дом Ках, стоящий на возвышении — еще меньше, чем храм в городке, но столь же пахучий.
Внимание на улицах привлекли только зеебы и закорианка Пандав. Грязный и небритый Эруд, чья одежда за время пути окончательно пришла в негодность, сопровождаемый точно такими же запущенными слугами (которых к тому же стало меньше, ибо двое пропали у Ли-Диса), не удостоился и взгляда.
Храмовые прислужники, вышедшие на террасу встретить Эруда, склонялись к тому, чтобы не признать его притязания. Ему пришлось показать им тайные знаки своей веры.
Когда наконец его провели во внутренние помещения, доведенные до отчаяния слуги собрали животных вместе и направились к замеченной неподалеку пивной. Пандав вместе с поклажей осталась на террасе. Осмотревшись, она увидела квадратное окно, из которого на нее глядели два безликих создания. Святые девицы. Увидев, что она заметила их, обе отвели глаза и сотворили охранительные знаки против «твари из Закора». Но Пандав еще больше напугала и поразила их, пройдя внутрь дурно пахнущего храма.
Крышу поддерживали толстые столбы, из-за темноты принимающие причудливые очертания. В порту Пандав никогда не заходила в залы храма и не наблюдала таинств перед жертвенником.
Скорее сюда. Алтарь, обычная колода мясника, все еще дымился от свежего приношения, желоб под ним переполняла кровь. Над всем этим высилась статуя, если увиденное можно было так назвать.
Ках была черна, как сама Пандав, но почти бесформенна. Выпуклости грудей и выпуклость лица с вставленными в нее двумя кусками янтаря.
В этом изображении Пандав почудилось нечто странное. Что это? Эти глаза — желтые, как у змей или людей Равнин… Сквозняк качнул тусклые светильники. Огни, горящие в четверть силы, затрепетали, а янтарные Равнинные глаза сверкнули и остановились на Пандав.
Есть ли какая-то жизнь в этой колоде, лишенной всякой красоты? Присутствует ли в ней богиня, или хотя бы сходит в нее иногда? Камень выглядел очень старым. Пандав сделала приветственный жест перед чужим божеством, но его глаза продолжали — да, именно всматриваться в нее.
— В чем твоя загадка, госпожа? — прошептала Пандав. — Ты чего-то хочешь от меня?
— Иди прочь, ты, закорская свинья! — резко крикнул из тьмы какой-то мужчина. — Ты оскверняешь алтарь.
— Я забыла, госпожа, что ты ненавидишь собственный пол, — обратилась к камню Пандав. — Прости.
Она склонила голову в знак извинения и отступила назад к колоннам.
Кричавший не стал преследовать ее. Смертельно усталая Пандав сползла по колонне, села на пол, опираясь о нее спиной, и позволила векам сомкнуться.
Ей приснилось, что она в Саардсинмее, в здании театра, и перед ней стоит белая женщина-эманакир.
«Думаешь, моя гробница понадобится тебе раньше, чем мне?»
«Именно так».
Сейчас на ней не было вуали. Все-таки ее бледность была утонченной, а глаза походили на яркое серебро.
«Разве я не говорила, Пандав, что тебе не понадобится гробница?» — спросила она.
«Но я мертва. Я больше никогда не смогу танцевать с огнем».
«Жизнь — это Огонь, — промолвила эманакир. — Мы постоянно танцуем с ней и сгораем в ней, подобно лоскутам ткани. Она обжигает нас, пока мы учимся танцевать и постигаем смысл танца».
«Он был твоим любовником, — произнесла Пандав. — Регер. Сейчас я в его родных местах, а он мертв».
«Нет, он жив, — возразила девушка. — Я отдала себя смерти. Регер сопровождал меня в погребальном шествии к твоей крепкой и прочной гробнице. Он был в ней, Пандав, когда волна обрушилась на Саардсинмею. Я так и знала, что склеп устоит перед напором воды. Но это так ужасно! Я должна была спасти этот город, а спасла только человека, которого полюбила. Женская слабость, Пандав…»
Закорианка вздрогнула и широко раскрыла глаза. Кто-то стоял над ней. Снова этот храмовый крикун? Нет, молодая женщина, ее лет или чуть постарше.
Пандав смешалась, словно увидела кого-то знакомого, но последний раз виденного много лет назад. Однако она не знала эту женщину. Это была искайка, чья-то жена, ибо носила прическу, предписанную замужним — двенадцать кос с медными кольцами на концах. Ее одежду сплошь покрывали заплаты, а ноги были босы и заляпаны грязью.
Однако ее красота была чем-то особенным. Красота, явившаяся на смену очарованию белой девушки, так остро воссозданному во сне, должна была оказаться прямо-таки сказочной. Такой она и была. Глаза, средоточие этой красоты, взглянули на Пандав, словно вопрошая о здоровье или горестях сердца.
— Не бойся меня, — сказала Пандав. — Я рабыня, наложница жреца-Наблюдателя. Хорошо прирученная, — и мрачно усмехнулась, отрицая этой усмешкой только что сказанное. Но искайская женщина не отшатнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Глава 12
Поддельная магия
Застис ушла с небес на первом отрезке их пути. Этой ночью в палатке Эруд заявил, что продаст ее в первой же достаточно зажиточной деревне.
— Ты с легкостью сможешь убежать оттуда, — прибавил он.
— Куда я пойду по этой каменистой пыльной пустоши? — возразила она.
— Лучше сейчас, чем потом. Там, куда я отправляюсь, и деревни, и скалы гораздо хуже.
— Почему бы тогда просто не отпустить меня на волю? — поддразнила его Пандав. — Ты же ничего не заплатил за меня храму.
— Нет, ты еще слишком мало прошла по камням. Я поклялся Ках, что накажу тебя. И ты знаешь, что если сбежишь от меня , то моя свита быстро вернет тебя на место. Ей это понравится. А затем…
— Я обожаю тебя, — отозвалась Пандав. — И никогда от тебя не убегу.
Оба рассмеялись. Это была злая и рискованная игра, причем для Эруда риск был куда больше, чем для его рабыни. Теперь у нее была возможность перерезать ему горло в темноте и убежать до того, как поднимется крик и начнется переполох. Но, как она и говорила, вокруг лежала не слишком гостеприимная земля. Дороги здесь были пыльными тропами, а реки — тонкими мутными ручейками. Впереди уже показались горы, неподвижные бурые громады, издалека отливающие сиреневым. Пандав поменяла одно узилище на другое, но, по крайней мере, последнее находилось на открытом пространстве. Хотя вопреки своим словам Эруд, к неодобрению свиты, то и дело позволял ей сесть на зееба, долгие пешие переходы сами по себе были прекрасной тренировкой. На привалах она тоже упражнялась и иногда танцевала для жреца, однажды даже с парой горящих факелов, хотя и обнаженная — ее одежда состояла из простых и удобных повседневных вещей, не подлежащих сожжению. Эруд восхищался ею. Как истинный сын Иски, он не хвалил ее вслух, но взывал к Ках снова и снова. Несмотря на это, Пандав решила, что потеряла форму, и ее дар уходит. Ничего другого она и не ожидала, но все равно такие мысли приводили ее в ярость. Этой ночью под одеялом разразилась буря.
Перед его слугами и жителями деревень она придерживалась правил, установленных в Иске для женщин. Пандав не хотела злить жреца и к тому же, испытывая к нему снисходительную привязанность, не желала причинять ему неудобства. О свободе она не слишком-то задумывалась. Она никогда не станет свободной, приходится это признать. Возможно, рабство въелось в нее насквозь, хотя прежде она никогда не думала о себе как о рабыне. Как она сама сказала — если убежать от Эруда, то куда? Гораздо проще остаться с ним. Может быть, даже слишком просто. Но так или иначе жизнь сама подскажет ей выход. Он может продать ее или даже отпустить на свободу. Или же его увлечение продлится, она будет сопровождать его в горах и вместе с ним вернется в столицу. И тогда, несомненно, произойдет что-то, что развеет ее сомнения.
В любом случае она уже никогда вновь не окунется в истину огненного танца. Уже никогда не станет эм Ханассор.
Тщательно соблюдая диету и упражняясь, в городе она оставалась бы танцовщицей еще пять или семь безупречных лет, может быть, даже больше, если держать тело в строгости. После этого, безусловно, пришлось бы уйти в отставку. Тогда она могла бы сделаться дорогим инструктором на стадионе или, возникни желание, куртизанкой, отличающейся от святой девицы так же, как орхидея от сорняка. Однако такая жизнь ей тоже не подходила. Она могла бы предпочесть самоубийство зависти, сожалениям и утрате первенства. Правда, пока это время далеко. Очень и очень далеко.
Но ее тело, подвижное, текучее и прекрасное, уже поддалось, предало ее в глупом танце на поляне, перед распираемым страстью жрецом, который был уверен, что у нее потрясающий дар. Самое время плакать…
Поздно ночью, когда Эруд крепко заснул, она выскользнула из палатки, прошла между деревьями, сложила из камней маленький жертвенник и сожгла на нем немного масла. Один из слуг подошел, желая взглянуть, чем она занята, но, увидев, что она молится, оставил ее одну.
Она возвратила Зардуку дар, который был смыслом ее жизни, ибо еще одна неудачная попытка исполнить огненный танец могла оскорбить бога, и попросила у него что-нибудь, способное заполнить зияющую пропасть в ее душе.
Они поднимались по тропам в горы Иски. Неблагодарное занятие. Вверх и вниз, вниз и вверх, с вершин в долины, утопающие в пыли.
После того, как ушла Звезда, Эруд овладевал ею не так уж часто. Но ему нравилось, как она ухаживает за его волосами и разминает его тело в конце утомительного дня. В такие минуты он начал разговаривать с ней, в основном высказывая удовольствие от того, что она с ним. Она опускала глаза на искайский манер, пряча свое презрение. Может быть, именно в этом и был смысл данного ритуала. Если бы женщины давали понять, что они думают о своих мужчинах, то, скорее всего, мужчины убивали бы их на месте.
— Полагаю, ты веришь в магию и чудеса? — обратился Эруд к Пандав утром, когда она шла позади его зееба. Это был первый раз, когда он поинтересовался ее мнением по какому-то вопросу. Но Пандав не позволила сбить себя с толку.
— В каком смысле? — уточнила она.
— В той дыре, куда я направляюсь, по слухам, творятся вещи, которые не должны происходить.
Ровным шагом следуя за зеебом, Пандав уважительно внимала, но молчала. Запутавшись в образах искусства, она больше не боялась никаких действий.
— Этот городок лежит недалеко от границы с вами, — продолжал Эруд, который до сих пор ничего не разузнал о ее прежней жизни и, видимо, был уверен, что она из Вар-Закориса. — Ты что-нибудь слышала о нем? Он называется Ли-Дис.
Пандав ощутила нечто, чему не знала названия. Она продолжала идти, но ее тело словно обдали кипятком.
— Слышала, — отозвалась она. — Я знала человека, который родился в деревне поблизости от него.
— Он был твоим любовником? — внезапно Эруд бросил на нее взгляд с высоты скакуна.
Наконец-то личный вопрос. Пандав почувствовала себя так, словно ее пощекотали. Он пришел к мысли, что в дни свободы ее мог выбрать другой мужчина.
— Нет, не был, — образ Регера эм Ли-Дис возник перед ее внутренним взором, словно наяву. «Яркий, как солнце, прекрасный, как Лидиец…» Она знала его не слишком хорошо, во всяком случае, не как мужчину. Он был одним из героев, как и она. Ее брат с тренировочных площадок, дитя огромной семьи.
— Так что тебе за дело до него, если вы не были любовниками? — бросил Эруд.
Но он не захотел выслушать ее историю. Да и она не желала ничего рассказывать ему. Регер не мог не сгинуть. Его раздавило и унесло прочь вместе со всем остальным. Он, как и она, умер раньше срока.
Они добрались до Ли-Диса под летней грозой — сухой, полной грома, пыли и ветра. Оголенные кости молний рвали небо над вершинами гор. Горы вздымались, словно готовые отразить атаку воздушной стихии. Городок Ли-Дис раскинулся в более низких отрогах, по уступам которых путники однообразно карабкались сорок дней. Эруд постоянно повторял, что со стороны столицы дорога к Ли-Дис и короче, и легче.
Накрытый грозой, городок у края грязной долины казался простым нагромождением камней. На улицах им попалась лишь горстка попрошаек, жмущихся к тому, что здесь считалось дверными проемами. Храм, как и дом местного правителя, стоял на единственной мощеной площади с колодцем и помостом рядом. Здешняя обитель Ках была уменьшенной копией храма в портовом городе, однако источала куда более сильный запах. Тянуло кровью, маслом, благовониями, но все перебивал запах пыли, которой швырялся в них ветер. Лицо Эруда вытянулось, хотя, судя по тому, что он твердил Пандав все эти сотни миль, он ждал худшего.
Извещение послали задолго до прибытия Наблюдателя, но оно могло и не дойти. Разумеется, никто не вышел встретить их. Эруд послал одного из слуг в храм, чтобы объявить об их прибытии, и оставил зееба под террасой, в пыли бури, в окружении багажа, эскорта и своей чернокожей шлюхи, готовясь получить то, что ему причитается.
Местный Верховный жрец принял Эруда в пустом каменном зале. Старик, который выглядел и двигался так, словно ему уже исполнилось девяносто, надел свое церемониальное облачение — балахон, расшитый металлическими дисками и черными перьями, и птичью маску. Эруд, которому предписывалось заверить жреца в своем глубочайшем почтении, согнулся и преклонил колени с затаенным презрением во взгляде. Последний столичный послушник, по его мнению, стоил больше, чем этот жрец.
Никакого угощения, даже напитка, никаких ритуалов у жертвенника. Здесь относились к Ках запросто, да и с припасами тут было куда тяжелее.
После того, как покончили с учтивостью, стало очевидно: здешний Высший беспокоится, что же намерен делать гость после того, как соберет налог. Эруд объяснил, что не имеет никакого отношения к налогам и проверкам, раскашлялся и попросил воды, чтобы промыть горло от пыли. В воде, которую ему принесли, плавала мутная взвесь.
— У меня другое дело, — сказал Наблюдатель, допив. Глаза птицы выпучились и остекленели. — Проявления дикарской магии. Исцеления и колдовство.
Верховный жрец не пошевелился. Голова птицы тоже не сдвинулась с места. Снаружи послышался треск молнии, похожий на удар кнута.
— До столицы дошли слухи и россказни. Как бы то ни было, Наивысший счел это достаточно серьезным. Я здесь для того, чтобы расспросить тебя об этом.
Снова тишина.
— Я хотел бы услышать твои слова, отец, — повторил Эруд.
— Мы не слишком-то говорим об этом, — птичий клюв опустился и склонился к полу, шишковатые старые руки стиснули подлокотники кресла.
— Вы думаете, что это недостойно вашего внимания?
— Мы хотим сделать его таковым.
Ответ заставил Эруда подскочить.
— Так не делают, Высший. Ты должен сейчас же все рассказать мне. Я хочу расспросить тебя о странных происшествиях. И про женщину.
До сих пор он удерживался от того, чтобы сказать «женщина». Суть же заключалась в том, что рассказы крутились вокруг существа женского пола. Иногда в народе появлялись ведьмы, но они ограничивали свое влияние другими женщинами, помогая или вредя им. Это было незаконно, но не богомерзко. Однако эта женщина, по слухам, имела власть над мужчинами. Эруд не верил этим слухам. Он тоже предпочел бы не говорить об этом, не обращать внимания на лживые сплетни и дать им сойти на нет. Но Материнский храм прислал его сюда ради прямо противоположного. Поэтому он прочел старому Верховному жрецу проповедь о вреде умолчания и предоставления событий самим себе, закончив словами:
— Неужели это правда? Не то, что она имеет какие-то способности — не сомневаюсь, что она не может ими обладать, — а то, что все это проистекает от женщины?
— Это так выглядит.
— И выглядит не слишком-то хорошо, отец. Нет, ты должен немедленно послать за этой женщиной. Пусть ее приведут. А перед тем, как ее доставят, я, возможно, успею вымыться и…
— Не здесь, — с оттенком злости произнес Верховный жрец. — Я имею в виду, что эта женщина не в городе. В наших местах часто путаются с названиями. Она в деревне Ли, вот где.
Эруда передернуло от осознания, что его ждет новый путь. Он поперхнулся пылью и мутной водой.
— Где это место и сколько до него ехать? — просипел он, прочистил горло.
— Пять-шесть дней по горам, — Верховный жрец указал наверх. — Ты прибыл в удачное время. Зимой или во время дождей пришлось бы добираться намного дольше.
Восхождение длилось семь дней. Воздух стал прозрачнее. С перевалов падали обломки скал. Пришла и ушла гроза. Не хватало только дождя, чтобы смыть их назад, к кучам камней и вымощенной площади. Но дождя не было. В часы закатов далекие горы походили на раскаленную бронзу.
На ночных привалах Эруд лежал, трясясь от гнева и легкого недомогания, а Пандав омывала ему лицо и разминала ноги. Ее тело оказалось куда выносливее, чем его, и Пандав заметила, что делается незаменимой.
Жители Ли наслаждались излетом лета. Груды отбросов у дверей источали зловоние. Над панорамой деревни нависал дом Ках, стоящий на возвышении — еще меньше, чем храм в городке, но столь же пахучий.
Внимание на улицах привлекли только зеебы и закорианка Пандав. Грязный и небритый Эруд, чья одежда за время пути окончательно пришла в негодность, сопровождаемый точно такими же запущенными слугами (которых к тому же стало меньше, ибо двое пропали у Ли-Диса), не удостоился и взгляда.
Храмовые прислужники, вышедшие на террасу встретить Эруда, склонялись к тому, чтобы не признать его притязания. Ему пришлось показать им тайные знаки своей веры.
Когда наконец его провели во внутренние помещения, доведенные до отчаяния слуги собрали животных вместе и направились к замеченной неподалеку пивной. Пандав вместе с поклажей осталась на террасе. Осмотревшись, она увидела квадратное окно, из которого на нее глядели два безликих создания. Святые девицы. Увидев, что она заметила их, обе отвели глаза и сотворили охранительные знаки против «твари из Закора». Но Пандав еще больше напугала и поразила их, пройдя внутрь дурно пахнущего храма.
Крышу поддерживали толстые столбы, из-за темноты принимающие причудливые очертания. В порту Пандав никогда не заходила в залы храма и не наблюдала таинств перед жертвенником.
Скорее сюда. Алтарь, обычная колода мясника, все еще дымился от свежего приношения, желоб под ним переполняла кровь. Над всем этим высилась статуя, если увиденное можно было так назвать.
Ках была черна, как сама Пандав, но почти бесформенна. Выпуклости грудей и выпуклость лица с вставленными в нее двумя кусками янтаря.
В этом изображении Пандав почудилось нечто странное. Что это? Эти глаза — желтые, как у змей или людей Равнин… Сквозняк качнул тусклые светильники. Огни, горящие в четверть силы, затрепетали, а янтарные Равнинные глаза сверкнули и остановились на Пандав.
Есть ли какая-то жизнь в этой колоде, лишенной всякой красоты? Присутствует ли в ней богиня, или хотя бы сходит в нее иногда? Камень выглядел очень старым. Пандав сделала приветственный жест перед чужим божеством, но его глаза продолжали — да, именно всматриваться в нее.
— В чем твоя загадка, госпожа? — прошептала Пандав. — Ты чего-то хочешь от меня?
— Иди прочь, ты, закорская свинья! — резко крикнул из тьмы какой-то мужчина. — Ты оскверняешь алтарь.
— Я забыла, госпожа, что ты ненавидишь собственный пол, — обратилась к камню Пандав. — Прости.
Она склонила голову в знак извинения и отступила назад к колоннам.
Кричавший не стал преследовать ее. Смертельно усталая Пандав сползла по колонне, села на пол, опираясь о нее спиной, и позволила векам сомкнуться.
Ей приснилось, что она в Саардсинмее, в здании театра, и перед ней стоит белая женщина-эманакир.
«Думаешь, моя гробница понадобится тебе раньше, чем мне?»
«Именно так».
Сейчас на ней не было вуали. Все-таки ее бледность была утонченной, а глаза походили на яркое серебро.
«Разве я не говорила, Пандав, что тебе не понадобится гробница?» — спросила она.
«Но я мертва. Я больше никогда не смогу танцевать с огнем».
«Жизнь — это Огонь, — промолвила эманакир. — Мы постоянно танцуем с ней и сгораем в ней, подобно лоскутам ткани. Она обжигает нас, пока мы учимся танцевать и постигаем смысл танца».
«Он был твоим любовником, — произнесла Пандав. — Регер. Сейчас я в его родных местах, а он мертв».
«Нет, он жив, — возразила девушка. — Я отдала себя смерти. Регер сопровождал меня в погребальном шествии к твоей крепкой и прочной гробнице. Он был в ней, Пандав, когда волна обрушилась на Саардсинмею. Я так и знала, что склеп устоит перед напором воды. Но это так ужасно! Я должна была спасти этот город, а спасла только человека, которого полюбила. Женская слабость, Пандав…»
Закорианка вздрогнула и широко раскрыла глаза. Кто-то стоял над ней. Снова этот храмовый крикун? Нет, молодая женщина, ее лет или чуть постарше.
Пандав смешалась, словно увидела кого-то знакомого, но последний раз виденного много лет назад. Однако она не знала эту женщину. Это была искайка, чья-то жена, ибо носила прическу, предписанную замужним — двенадцать кос с медными кольцами на концах. Ее одежду сплошь покрывали заплаты, а ноги были босы и заляпаны грязью.
Однако ее красота была чем-то особенным. Красота, явившаяся на смену очарованию белой девушки, так остро воссозданному во сне, должна была оказаться прямо-таки сказочной. Такой она и была. Глаза, средоточие этой красоты, взглянули на Пандав, словно вопрошая о здоровье или горестях сердца.
— Не бойся меня, — сказала Пандав. — Я рабыня, наложница жреца-Наблюдателя. Хорошо прирученная, — и мрачно усмехнулась, отрицая этой усмешкой только что сказанное. Но искайская женщина не отшатнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42