Кое-кто уже осведомлен о госте, поселившемся в моем доме, и даже о твоей родословной. Когда тебя увидят, знание распространится среди них, словно пожар. Само по себе это не опасно.
— Нет.
— Ты можешь почувствовать на себе плеть этого знания. Но ты в состоянии защититься.
— Мне известно и об этом.
— Необычная способность для Виса. Род первого Повелителя Гроз, Рарнаммона, хвастался своими Равнинными корнями. Но сейчас среди дорфарианцев он совсем пришел в упадок.
Она пошла через дом впереди него.
Сквозь высокие решетки и окна полыхал яркий алый свет заката. Но запад, вид на который открывался из передней, окрасился более нежно, полыханием янтаря на шелке. Святилище за домом поймало солнце в ловушку своей золотой крыши. Все остальное чернело, словно туча.
Женщина спустилась с террас и пошла на восток. Ее белизна сияла в сумерках, пока она вела его по безымянным улицам Ашнезии.
Каменная лестница привела в небольшую низину. Ночь уже почти спустилась сюда, заполнив чашу травы и деревьев, словно дым. Над этой мглой возвышались громады башен, блестя рдяными, как медь, куполами в виде голов калинксов и тирров, вытянутых собачьих морд или хищных клювов птиц. В каждой маске горела пара глаз — хрустальных окон, недобро окрашенных умирающим солнцем.
Белея среди рощи, собирались эманакир. Их здесь было около двух сотен — может быть, все население города. Среди них имелось немного детей и подростков, но большая часть на вид пребывала между двадцатью и тридцатью годами, что для Виса считалось входом в долгую взрослую жизнь, а для жителя Равнин — расцветом. Старше никого не было. Мужчины, женщины и дети перемешались друг с другом, но никто не придерживался твердо кого-то иного. Их лица, все, как одно, безупречные и, если вдуматься, прекрасные, были столь же невыразительны, как вырезанные из мрамора лица зверей-башен или даже лица выведенных ими рабов с кожей цвета дерева и глазами цвета грязи.
На некоторых деревьях висели лампы, появились звезды, и, наконец, сама Звезда поднялась над краем долины, алая в красном, словно рубин в вине.
Аз’тира поднялась на вершину лестницы, Регер шел следом.
Все эманакир, Дети Богини, вскинули головы, напомнив ему тирров, охранявших равнину за городом.
Ему не требовалась мысленная речь для того, чтобы услышать бормотание, окатившее долину, словно назойливое жужжание над лужей, и почувствовать, как оно обрушилось на девушку, которая привела его сюда. Что она отвечала, он не знал. Он позволил дрожащим пронзающим иглам закружиться вокруг себя, накрытый ими, словно скала во время прилива — «Амрек, Амрек». Возможно, это явился демон, которого они призвали, или что-то еще более трудноуловимое, более смертоносное. Если они признают его человеком, он перестанет быть догадкой. Для них он был самой сутью Висов. Но для самого себя он был только гранитом, а море их интеллекта и магии омывало его, бессильное сделать что-то еще.
Миг спустя море отступило, оставив его в покое. Аз’тира начала спускаться, и он пошел за ней.
С того момента, как он впустил их, Регер начал осознавать ее любовь и, как раньше, ее невероятную мощь. Такое сочетание заставило его усмехнуться. Каким-то образом отчаянность этой силы вызывала сочувствие.
Когда она сошла к подножию лестницы, люди разошлись, чтобы пропустить ее. Они двигались между стенами тел, одежд и деревьев — он и она. Стены закончились у башни. В тридцати футах над ними в сгущающейся тьме светлела собачья голова, и бешеный блеск ее глаз сменился холодком.
В башню вела овальная дверь, покрытая белым лаком. Аз’тира положила на нее руку, и та открылась внутрь.
За дверью находилась круглая комната, стены которой были покрыты фресками — сельскими видами, танцорами, и над всем — сияющий солнечный диск из золота. Как и во дворце, помещение освещалось лампами, подвешенными над внутренней лестницей.
По ее расположению в роще и причудливой отделке он наконец понял, куда они пришли — на кладбище, а эта башня — одна из их могил. Однако собрание снаружи не было погребальной церемонией.
Аз’тира взглянула на него, прошла через круглый зал и исчезла в лестничном колодце. Он, и только он один, последовал за ней.
* * *
На верхнем этаже башни белизна мрамора кончалась на пороге угольно-черных покоев. Здесь на постаменте в черной чаше горел огонь, как в их храмах. В свете пламени не было видно ничего, кроме серебряного ложа и лежащего на нем человека.
Он мог быть одним из эманакир, которые ждали внизу. Сейчас их безупречные лица слились для него в одно, мужское и женское, повторяющееся снова и снова, исключая одну ее.
Человек на ложе дышал. Примерно раз в минуту его плечи и резкие линии ребер подергивались.
Аз’тира снова взглянула на своего спутника. Она подняла руку, как тогда, когда возвращала его ласку, но теперь рука останавливала его.
Приблизившись к смертному одру, она встала над ним. На вид она казалась сестрой дышащего трупа — так похожи они были.
— Урван, — громко позвала она.
Его веки дрогнули.
Она говорила внутри. И все же покои звенели от ее внутреннего голоса — мольбы, утешения, требования.
Глаза человека раскрылись, вылезая из глазниц. Он пронзительно закричал. Это был вопль арены, когда меч проходит меж пластинами доспеха, прямо в живот. Крик смерти, паники и неверия, ярости и отрицания.
— Урван, — снова произнесла она вслух, пока водоворот мыслей и энергий метался по черной комнате — и огонь в черной чаше, вспыхнув, загорелся ровно.
Женщина склонилась над своим борющимся братом. Ее руки легли ему на лоб и горло. Его тело дергалось и выгибалось. Он одиноко лежал на ложе смерти, словно умирал еще раз, но теперь дышал размеренно.
Через некоторое время Аз’тира распрямилась. Когда она сделала это, человек медленно сел на постели. На его лице обозначилось недоумение, но вскоре это выражение сошло. Он приходил в себя. Он был эманакир. Они смотрели друг на друга, разговаривая в умах. А комната пела.
Пламя застыло в агатовой чаше. В собачьих глазах окон стояла полная тьма.
Вскоре мужчина-эманакир поднялся с ложа. Он мельком взглянул на Регера, но его глаза скользнули по темному человеку в белой одежде без особого внимания. Перед Аз’тирой эманакир склонился в почтительном жесте Равнин, коснувшись рукой брови и сердца. Затем без иных слов и церемоний он прошел мимо нее и спустился по внутренней лестнице.
Мужчина и женщина остались лицом к лицу в покоях смерти и молчали, пока из скрытого ночью кладбищенского сада внизу не раздался единый воздушный толчок, оглушающий, как любой крик.
— А ты была одна, — наконец произнес он.
— Не просто одна, но еще и в Элисааре.
— Это всегда так жестоко?
— Разве легко родиться? — отозвалась она. — Урван отказался от жизни двадцать дней назад в обмен на возвращение. Это наше последнее испытание. Те, кто решился пройти через это и возродить себя, становятся избранными Ашнезии. Сейчас нас тут только десять, но на самом деле каждый должен встретиться со смертью и перехитрить ее. В башнях рядом лежат другие, которых смерть поймала на год или даже больше. Их плоть остается прежней. Это залог того, что они вернутся. Как только начинает мерцать искра жизни, мы приходим к ним, как посланники, кто-то из тех, что уже прошли через это раньше, — ее глаза были прикованы к темноте за окнами. — Я переносила восстановление в одиночестве, но, по крайней мере, обошлась без самоубийства. Меня убила девушка из таверны, чтобы спасти тебя от моего яда. Я всего лишь приняла от нее кувшин. Она даже украсила его лилиями для меня.
— Тебе и в голову не пришло попросить меня о другой заботе, — перебил он. — Подождать тебя.
— О нет, — воскликнула она. — Нет.
— Так как, по твоим же словам, ты думала только о смерти.
— Да, может быть, я поступила нечестно. Все подобные мне получают предупреждение. Некоторые из посвященных моего народа способны вернуться за одну ночь. Но тогда… — она посмотрела вниз, на пустое серебряное ложе. — Как все неудачно сложилось.
Он ждал ее сейчас, если не смог сделать этого в Элисааре.
— А еще ты не хотела свидетелей своему возвращению в муках, — в конце концов сказал он.
— Я вопила и царапала себя ногтями, — ответила она. — Я не знала, как меня зовут, кто или что я такое. Я считала, что я животное, рыба, змея, думала, что жизнь — это смерть. Я умирала, кровь текла у меня изо рта, я в совершенном ужасе пыталась разорвать путы. Нет-нет, я не хотела, чтобы ты видел все это. Тело стало свинцовым, глаза ослепли. Пытаясь кричать, я немела, а дыхание удушало . Страдание, агония… Умирать было проще. Однажды я могу умереть совсем и уйти. Но сейчас — как я могу быть в чем-то уверена? Жизнь — это наше наказание и наше благословение. Ибо ты справедливо обвиняешь меня. Мы уже не люди — мы боги.
Она откинула голову, волосы блестящей волной окутали ее, глаза наполнились бескровным огнем. Сила текла сквозь нее, словно лучи зимней луны. То, о чем она говорила ему несовершенным языком людей, было не более и не менее чем фактом.
— В конце концов мы станем теми, кем были, какими остались в своей истории. Есть память. Она говорит, что мы были крылаты. Я почти уверена, что это возможно. У нас есть обычаи из земель над небом, и говорят, что мы ушли из этих мест на колесницах, подобных звездам, и вернемся туда, чтобы вернуть себе множество королевств. Мы видим это в снах. Я тоже. И когда я сплю… там совсем другие цвета, которые я даже не могу описать. И во всех этих мирах будет править моя раса. Без милосердия и жалости, пока мы не падем или не будем низвергнуты с нашей высоты. Наши крылья сломаются, и наше время кончится. Мы излечиваемся от смерти. Но родится смерть, которую даже Лишенные Тени не смогут исцелить. Поэтому нас станут очень бояться и так же сильно ненавидеть. А до восхода этой смерти наш путь лежит вверх. Чаши с пламенем будут гореть перед нашими бессмысленными алтарями, и имена тех, кому мы поклоняемся, будут нашими собственными. Мы боги. Но Анакир не богиня. Анакир — это все, а боги — лишь часть этого.
Сумерки пришли в ее глаза, но не окрасили их — или окрасили теми неописуемыми цветами, о которых она не могла поведать ему.
— Нам завидуют и презирают нас, — закончила она. — И ты знаешь об этом.
Он склонил голову.
— Вис содрогнется, но в конце концов нам же станет хуже от этого. В конце мы проиграем, — она протянула к нему руки через смертное ложе своего восставшего родича. — И все-таки сейчас мы живы, ты и я.
Когда он подошел к ней, она опустила голову ему на грудь, словно устала и хотела спать.
— Перед рассветом ты должен уйти из этого колдовского нечистого города. Я покажу тебе безопасную дорогу. К морю. Это не так далеко, Регер, любимый мой. Ты доверяешь мне, чтобы сделать, как я говорю?
— Да. Но это будет утром.
— Ты читаешь мои мысли, — прошептала она.
Сухость равнины сгустилась в запахе этого вечера, как аромат отдаленного звездного неба, перекрывая беспредельные людские грязь и зловоние, и земля набухала измененной растительностью Ашнезии.
Они шли по складкам и ущельям города.
По дороге она показывала ему громадные памятники и позолоченные алтари, прекрасное навершие храма с цветком внутреннего огня. Там, где во дворцах светились окна, в них порой двигались тени. Но большая часть домов здешней знати была еще не занята. То и дело по саду, словно ожившие статуи, проходили белые эманакир.
Они находились в постоянном единении и в то же время были отдельны друг от друга.
Дважды Аз’тира выходила навстречу собратьям, и в полной тишине происходил обмен приветствиями.
Неприязнь этого места настигала его как подсознательная музыка, он не мог не слышать ее. Она сказала, что он должен уйти до наступления нового дня. Он наблюдал за ними в их святилище, ему позволили присутствовать на ритуале нового воплощения — а он был Амреком и сутью Висов.
Но их непереносимость была ничем перед покоем этого вечера и перед ее беззаконной и беспредельной красотой. Звезда вознеслась на здешние целомудренные небеса.
Они шли и изредка говорили об Элисааре, о Саардсинмее, словно она все еще процветала, освещенная факелами, и на стадионе должны были состояться гонки. Они смеялись вместе. Старые раны затянулись с осознанием смысла времени и чувств.
* * *
В овальном зале особняка Аз’тиры рабы накрыли королевский ужин. Серебряные тарелки с позолотой, украшенные морскими чудовищами, без сомнения, прибыли из Ша’лиса. Красное вино было даром Вардата.
Их ставшая непринужденной беседа растаяла в паузах понимания и желания.
В ее спальню вела маленькая низкая лесенка. Комнату без окон, отделанную как внутренность раковины, озарял десяток свечей.
Ее нагота, когда он внезапно столкнулся с ней, белая, как лед или мрамор, обладала своим внутренним огнем, который он успел позабыть. Изголодавшись, они бросились друг на друга, как леопарды, сойдясь на какую-то минуту. А затем — снова, и земля закружилась и уплыла из-под ног.
Они находились за домом кружевниц. Он даже слышал отдаленный шум движения по Пятимильной улице. Или это была Мойхи и статуя, которая по его молитве стала живой плотью.
— Прости, что воспользовалась тобой, Регер.
— Похоже, в этом мы одинаковы.
— Это не то пользование, какое я имею в виду.
— Я прощу тебе все что угодно, Аз’тира эм Ашнезия. В любом случае ты переживешь меня. Какое это имеет значение?
— Как только ты оставишь меня здесь, я снова стану для тебя призраком, — произнесла она.
В последний темный час, пока они лежали на подушках, она принялась заплетать волосы. Пошевелившись в ее руках, Регер обнаружил, что попал в их сеть. Он поднял три или четыре пряди, встряхнул их и позволил снежным волосам расплестись.
— Ты всегда пахнешь цветами и свежей водой.
— И все-таки ты забудешь меня, несмотря ни на что.
Он начал расплетать еще одну прядь, но она остановила его.
— В Иске… — начала она.
— Что — в Иске?
— Это знак замужней женщины.
— Что это за таинство? — он с любопытством заглянул в ее странно помрачневшие глаза.
— Не беспокойся об этом, — ответила она.
Он припал губами к бледным бархатистым бутонам на ее груди, но желание уже покинуло их обоих. Она звала его элисаарским именем, но он может забыть и его, когда покинет ее. Неважно, что он так много знает.
— Начинается рассвет, — наконец мягко сказала она. — Человек будет ждать в саду, под деревом, на которое слетаются голуби — помнишь его? Он провел тебя в город, он же и выведет отсюда. Потаенная река течет через пещеры к берегу. Там, где она пробивается на поверхность, ты найдешь лодку, нагруженную припасами и готовую к плаванию. Но потом тебя ждет открытое море запада. О, Регер…
— В Застис погода хороша для морских путешествий, — успокоил он ее.
Она не плакала. Но, как говорят на Равнинах, глаза ее наполняли слезы.
Они в последний раз отдались любви, медленно плывя, погружаясь и стремительно бросаясь на берег.
Когда рассвет, еще полупрозрачный, затопил спальню, ее дверь раскрылась. Он шел между лучами света, и каждый падал позади него, как меч из сна. Не доходя до конца коридора, он услышал ее слова:
— Не оборачивайся. Есть древние стихи, которые запрещают делать это. Забудь меня и преуспей. Думаю, ты все равно узнаешь меня, когда мы встретимся снова.
Он поднял занавес в конце коридора и, выходя, позволил ему упасть, разделив их.
Белый мужчина встретил Регера эм Ли-Дис под деревом голубей. Они пошли вместе, не обменявшись ни словом, нижней дорогой через сад, мимо фонтана, и спустились в туннель под Ашнезией.
Там странник-Вис увидел Эарл — преисподнюю из легенд своего народа. То и дело в проходе что-то мерцало, вспыхивал свет, точно от горящей лавы… Там и тут тяжко трудились дрожащие фигуры, порождая тени из ночных кошмаров. Рабы Избранной расы занимались делом, смазывая часовой механизм рая наверху, не имея возможности увильнуть. Нижние ярусы города напоминали муравейник.
Регер прошел мимо, почти наступая на пятки своему проводнику, и вошел в отросток освещенной пещеры. Гладкая и узкая речка прокладывала извилистый ход через скальный туннель.
Эманакир меньше минуты смотрел, как Вис идет вдоль берега реки, повернулся и ушел по дороге в ад.
Оставшись в одиночестве, через час Регер наткнулся на группу рабов на речных скалах. Но они не подали вида, что заметили его, хотя он прошел в трех шагах от них. Они ловили рыбу в стальной воде.
Позже, когда впереди показался дневной свет, он снова увидел компанию рабов, сидящих на берегу. Они ничего не делали, видимо, отдыхали. Их лица оставались бессмысленными, но собранными. Наверное, к его появлению они едва успели подготовить лодку и погрузить в нее запас еды и бочонки с водой и вином.
Лодка стояла на мели, но дальше река широко разливалась, а пещера проваливалась в небо, распахнувшись гранитными склонами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42