Вздохнул широко всей грудью, с наслаждением щурясь на весеннем солнышке. Вышиб щелчком сигарету из пачки, закурил.
Он с любопытством смотрел, как его клиент вышел из калитки вместе с молодой женщиной, ведущей на поводке крупного белого бультерьера. На арене их уже ждали. Противником буля был ярко-рыжий, тупорылый, перевитый узлами мышц кобель неизвестной Мастеру породы.
«А это что за баба? Надо бы узнать…» — вяло подумал Мастер и зевнул.
Пьянящий восторг переполнял сердце Криса. Он готов был сокрушить стадо слонов — не то, что одного противника. Ведь рядом была она, Мама!
За все то время, что провел Крис в неволе у Бонуса, он не проиграл еще ни одного боя. Он был в расцвете своей устрашающей красоты: казалось, что на его грязно-белой шкуре не было ни единого местечка, не тронутого клыками его противников. Старые и новые рубцы и шрамы, незажившие раны покрывали всю его некогда гладкую и блестящую шкуру. Теперь на его теле играла каждая, даже самая маленькая мышца.
Он был любимец здешней публики. Он заслужил этот восторг, это уважение. Он казался непобедимым. Его встречали дружным и радостным ревом.
Его сегодняшний противник, питбультерьер Ред Ноуз рядом с ним сразу же показался неказистым и хлипковатым. Он был, пожалуй, мелковат. У него были высокие лапы и узкое тело. Длинный хвост, придавал его облику что-то кошачье: такие хвосты рисовали на древних фресках у гепардов. Красно-медная, без единого пятнышка шерсть блестела. В отличие от коренастого бультерьера, жилистое тело Ред Ноуза было легким и плоским. Нос и брылы у него были рыже-кофейные, и выпуклые глаза — желто-голубые. Голова его была необыкновенно крупна — словно это была голова от другой, более мощной собаки.
Это был не первый пит, с которым дрался Крис. Вообще говоря, шансы бультерьера выйти победителем в бою с питом практически равны нулю. Питбультерьер — самая универсальная боевая собака, а бультерьер — при всей его самоотверженности и силе, не обладает той фантастической, почти кошачьей гибкостью, которая позволяет питу выворачиваться из самой безвыходной ситуации. Но Крис, был видимо, необыкновенным бультерьером. Он умел побеждать даже в бою с питами!
Толпа не знала Ред Ноуза. Толпа не любила «чужаков». Она кричала и улюлюкала:
— Рахитик! Дистрофик!
— Сделай его, Крис!
Я с трудом сдерживала Криса. Он был еще сильнее и неукротимее, чем раньше. Но когда я взглянула на Ред Ноуза, сердце екнуло в нехорошем предчувствии. Я и сама не могла бы себе объяснить, почему. Я чувствовала только, что нужно остановить, не дать начаться этому бою… Чувствовала, но уже ничего не могла сделать. Мне было знакомо это ощущение… Это все равно, что взбираться на отвесную скалу все выше и выше, и знать, что внизу — бушующее море, а впереди — неверная, узкая, осыпающаяся тропа, грозящая подвохами и неожиданностями.
Я как кролик на змею, смотрела в оскаленную, красно-кофейную, брызжущую слюной, полную мелковатых белых зубов пасть Ред Ноуза.
— Пускай! — крикнули в мегафон.
Собаки сшиблись в один бело-рыжий клубок.
Что это было?! Безумие, гипноз, сильнодействующий наркотик? Азарт чудовищной и жестокой схватки вдруг полностью поглотил меня, растворил в себе. Я не знала, сколько прошло времени. Яма была залита кровью. Псы осатанело рвались навстречу собственной смерти.
— Добить! Добить! — ревела толпа.
И вновь Ред Ноуз был над Крисом. Неукротимый, словно заводной механизм, он вдавливал в землю распластанного бультерьера…
И только тут пелена словно спала с глаз. Я поняла — Крис сейчас погибнет. Вот оно! То было предчувствие его смерти… Екнувшее сердце.
Я бросилась на скользкого, сырого от пены и крови Ред Ноуза.
— Остановите его!! — я зарыдала, с ужасом понимая, что вот сейчас никто ничего не успеет да и не захочет сделать, и Крис умрет.
— Отойди! Прочь! — закричал рефери.
— Бой не кончен! Пусть убьет! — возбужденно выдохнула толпа.
Я бросилась к стоящему позади меня Игнатьеву:
— Олег, умоляю тебя, пожалуйста, прекрати это!
Он бросил на меня свой отстраненный, холодный взгляд. Нет, этот бандит мне тоже не поможет. Мне не на кого больше надеяться…
— Ладно! Мы проиграли, мать вашу! — заорал неожиданно Игнатьев, — Растаскивай, суки! Давай, Ухо, чего раззявился!
Ред Ноуз держал Криса мертвой хваткой. Бультерьер почти уже не шевелился. Несколько человек послушно бросились к ним. Стали засовывать между зубов пита специальную металлическую палку.
— Мы убили его! Вы убили… — рыдала я.
Я вновь ощутила на своем плече чугунную тяжесть руки Игнатьева.
— Сейчас я отвезу его в клинику. У меня есть врач, который вытаскивает их с того света. Вот увидишь.
Я не верила ни единому его слову. Я почти ненавидела его. Никогда еще в своей жизни я не ощущала себя такой растоптанной и униженной.
— Ухо! Машину сюда! — рявкнул Игнатьев и послал вслед метнувшемуся Ухо реплику чистейшего, отборнейшего мата.
Толпа теперь обступала нас со всех сторон, нависала над нами жадно и алчно. Я видела, что Крис еще дышит. Я поддерживала его голову, и его открытый глаз смотрел прямо на меня.
И мне нравились собачьи бои?! Нет зрелища абсурднее, чудовищнее и бессмысленнее.
Ред Ноуз тоже весь истекал кровью, пошатывался, но шел сам, окруженный оживленной и радостной «группой поддержки».
Тут же, в шумной и возбужденной толпе стоял Мастер. Почти вплотную к Игнатьеву, который, присев на корточки, тоже наклонился над белым бультерьером. Мастеру было искренне жаль маленького белого песика. Этот Ред Ноуз превратил его в кровавый шмат мяса. Резко пахло свежей кровью.
С жадным любопытством смотрел Мастер на мощные плечи Игнатьева, на его широкую шею, на большой затылок и копну густых светлых волос. Он был крепкий орешек, этот Игнатьев. Но не для Мастера.
XV. В бездну
Криса положили на заднее сидение игнатьевского сааба.
— Все вопросы потом! Мы едем с ней вдвоем! — рявкнул он на обступивших было его подобострастных служек и подчиненных.
Игнатьев тяжело плюхнулся на сидение, хлопнул дверцей, резко отпустил сцепление. Машина дернулась, рванула вперед, разбрызгав грязь и окатив ею отскочивших мужчин.
Всю дорогу мы молчали. Я со страхом, почти неотрывно смотрела на Криса. Он был неподвижен, и я не слышала его дыхания. Я все время трогала его рукой, каждый раз ожидая, что коснусь сейчас охладевающей, каменеющей плоти. И тогда я спрашивала с удивленным отчаянием:
— Олег, что с ним?! Он выживет?
Игнатьев молчал. Лишь раз буркнул в ответ:
— Выживет. Ты только не дергайся.
И лишь когда мы тормозили у ветеринарки, Игнатьев мрачно вздохнул:
— Черт, я был не прав. Надо было отпустить его с тобой.
— Что мне теперь твоя неправота?! — плакала я.
Эта ветеринарка в самом центре города была прекрасно мне знакома. Мы десятки раз бывали тут с Крисом. Ведь почти у любой собаки всегда множество проблем: то прививки нужно вовремя сделать, то спасать от энтерита или чумки, то лечить воспаление уха, то перевязывать глубоко порезанную лапу…
Здесь всегда было много народа, и ожидание в очереди в одной компании с кошками, визгливыми собачонками или даже хомяками было для нас с Крисом тяжким испытанием. Еще бы! Ведь справиться с таким обилием соблазна ему было очень трудно.
И теперь сидела очередь. Только вот Крису было уже не до кошек.
Игнатьев легко подхватил его в охапку, не придавая никакого значения тому, что его куртка может запачкаться кровью. И очередь, обычно дотошно-сварливая, ревниво берегущая порядок, безмолвно расступилась при виде большого, грозно нахмуренного человека с окровавленным бультерьером на руках.
Я хорошо помнила и этого врача — худощавого и симпатичного. В тот момент, когда Игнатьев, толкнув ногой дверь, вошел в кабинет, он как раз ставил клизму крошечной, истошно голосящей собачонке. И доктор, и хозяйка собачки испуганно обернулись.
— Рустик, вот пациента тебе принес. Спасай! — тяжело дыша сказал Игнатьев.
— Привет, Олег Иваныч! Опять с боев? — улыбнулся Рустик и, встретившись глазами со мной, улыбнулся и мне тоже. Мы узнали друг друга.
— С боев, е-мое… Вот, ее собака, этой милой девушки. Этот пес должен жить, Рустик, слышь?
— Рустем, пожалуйста, сделайте что-нибудь! — взмолилась я.
— Неси его, Олег Иваныч, в операционную! — сказал Рустик и аккуратно вытащил клизму из пучеглазой собачонки. И снова улыбнулся мне:
— Да не волнуйтесь, все будет хорошо! Это обычное дело. Надеюсь, что вы не опоздали.
Распластанный на железном столе под яркой лампой, Крис казался маленьким и беззащитным. Я вытирала слезы, которые все лились и лились из глаз. Медсестра принесла капельницу, и они с Рустемом склонились над Крисом. Этого я уже вынести не могла.
— Я в коридоре подожду…
Обессиленная, я присела на жесткую скамейку. Вдруг страшная дремота навалилась на меня. Мне хотелось одного — забыться и уснуть. Я прислонилась к холодной стене, закрыла глаза. Игнатьев вышел за мной следом, сел рядом.
— Ну что же ты, Янка. Мучаешься. Прислонись ко мне, поспи хоть немного, — тихо сказал он и чуть приобнял меня.
В его голосе было столько необычной, непонятной нежности! Не открывая глаз, я послушно положила голову на его плечо. И стало вдруг мне так уютно, так тепло, так сладко. Никогда в жизни не чувствовала я себя такой маленькой, такой хрупкой и такой защищенной от всех напастей и бед. Я засыпала, и мне казалось, что я лежу в теплой и мягкой берлоге, а вокруг воет и беснуется пурга…
Он долго смотрел на ее бледное усталое лицо, на тяжелые выпуклые веки с темными ресницами, на чуть потрескавшиеся как у девочки-подростка губы и боялся пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Он думал с радостным удивлением, что она совсем непохожа на тех женщин, с которыми он общался всю свою жизнь. Она непохожа ни на его капризную и ревнивую жену, ни на его взбалмошных, холеных, самовлюбленных подружек, которые тратили его деньги с кокетливой легкостью. И с такой же легкостью отдавались ему. Ему и в голову не приходило, что бывает и по-другому. В Театре Новой Моды, где он часто бывал, куда частенько подкидывал деньги, он мог выбрать себе любую девочку. Самую шикарную, самую длинноногую. Ему не отказывал никто. Они, эти его девочки, все были похожи. Не только красотой. Они все любили красивые шмотки, хорошие гостиницы и рестораны, шубки и манто, спортивные машины и поездки на Канары или в Египет. Его дело мало интересовало их. Равно как и политика. В их милых пустых головках гулял ветер. И в какой-то момент все это стало его утомлять. Ему становилось все скучнее и скучнее. Уж лучше работать. Хоть смысл какой-то есть. Последняя его подружка Лиза, фотомоделька из рекламного агентства, уже начала обижаться на него. Дулась она до тех пор, пока он не подарил ей песцовый полушубок…
Больше всего ему хотелось сейчас погладить рыжие пушистые волосы Яны… Но он не решился.
Из операционной вышел Рустем, устало вытирая руки чистым полотенцем. Я тут же проснулась и сразу отшатнулась от Игнатьева.
— Мы поставили ему капельницу. Я сделал все, что мог. Он сильный парень, он должен выжить. Этот час все решит.
Я взглянула на окно, за которым сгущались сумерки.
— Мне позвонить надо… Где у вас тут можно позвонить?
— Да вы пройдите в мой кабинет, Олег Иваныч! Не сидеть же вам в коридоре! Пошли!
— Может, я отвезу тебя домой? — спросил Игнатьев.
— Нет, я не оставлю Криса. Мы вместе поедем. Если он выживет…
Позвонив домой, я наткнулась лишь на встревоженную маму, которая пришла посидеть с сыном. Фарит снова неожиданно сорвался в командировку.
— А знаешь, мне жрать хочется! — весело сказал Игнатьев, — Я сбегаю в маркет, принесу чего… Ты не против?
— Не против, — улыбнулась я устало.
И вот мы сидели друг напротив друга за обшарпанным столом, на который были щедро навалены деликатесы, которые при всем желании мы вдвоем никогда бы не одолели. После стакана белого французского вина я успокоилась. Я почувствовала вдруг, что Крис обязательно выживет, что он просто не может умереть. И вновь вернулось ко мне то ощущение полной защищенности, которое я испытала, прислонившись к плечу Игнатьева. Мне не хотелось отрывать взгляда от его серо-синих глаз. Мне не хотелось больше внутренне противиться ясной и простой мысли. А мысль была одна-единственная, она бродила по моему телу, как затаенная молния: «Я хочу тебя! Если бы ты только знал, как я хочу тебя…»
— Ты любишь деньги, Олег? Зачем тебе все это? Власть, богатство… Мне просто интересно, — спросила я, чтобы хоть как-то приглушить свою навязчивую мысль.
Он вздохнул и улыбнулся:
— Ты не поверишь, я их ненавижу. Весь наш мир устроен только им в угоду. Мы все несвободны, мы рабы этих денег.
— Какая же я раба, если этих денег у меня нет?! А вся эта нищая страна!
— Нищета — это такое же рабство, та же зависимость от денег. А я… Я просто очень люблю эту страну и этот народ. Я знаю, что нужно сделать, чтобы страна снова зажила, закипела, чтобы у людей была работа, было какое-то будущее. Вот и полез в это дерьмо — в политику.
— Не верю я ни одному политику! — усмехнулась я, — Все вы печетесь о благе народа, но никак не можете обойти свой карман!
Игнатьев рассмеялся:
— Неужели ты думаешь, я лезу в политику, чтобы положить в карман?! Глупая девочка! Мой карман давно полон. С таким карманом я давно мог бы уехать куда угодно. Но я не хочу, понимаешь?! Это моя страна, мой дом, мой народ. Я вот недавно алмазные копи скупил, в Якутии. Думаешь, мне не хватит? Но деньги… они не имеют никакого смысла. Я пытаюсь что-то сделать, чтобы хотя бы частично освободиться от рабства. Я свободным хочу быть. Знаешь, почему я люблю этих собак вот, зверей этих?
— Почему?
— Да потому что они по-настоящему свободны! Они не знают власти денег. Не знают подлости, корысти, ненависти.
Игнатьев подлил мне вина. Своего стакана он даже не пригубил.
— А есть у тебя враги, Олег? — спросила я.
— Меня куча людей окружает. Шизофреники, старики, верующие, инвалиды, бывшие зэки… Журналюги крутятся, ученые разные, промышленники. Шестерки, подпевалы, бесчисленные партнеры. А положиться не на кого. Верить некому. Всем нужны мои деньги. Оторвать — всеми правдами и неправдами. Подлости и алчности я повидал достаточно. А враги? Есть враги. Пять лет назад меня посадили. Три мои фирмы пустили по миру, разграбили… Я вышел, я доказал свою невиновность. Но я не стал им мстить. Я никогда не мщу своим врагам. У меня правило такое. И знаешь — кара всегда находит их сама. А у тебя, Янка, есть враги?
Я задумалась, пристально глядя на стакан с прозрачным вином.
— Не знаю… Но разве те, кто украл Криса, не враги мне? Есть еще один враг. Он сторож у нас на даче.
— Сторож? — удивился Игнатьев, — Какой же это враг?!
— У него есть кличка — Дюшес. Мы ненавидим друг друга. Я уж не помню даже, почему. Но он мой враг. Я знаю, это плохо, но я желаю ему только зла…
— Если бы я желал зла всем тем, кто сделал зло мне! Если бы я мстил им… — Игнатьев присвистнул, — Ей-богу, жизни бы не хватило!
— Но разве не нужно бороться со злом? Что же, прощать всех мерзавцев?!
— А я борюсь. Только не их методами.
— Что-то ты не похож на Дон-Кихота! — усмехнулась я.
— Я ни на кого не похож. Только на себя самого.
— Неужели ты не боишься, что тебя убьют? Ты ходишь без телохранителей? Кругом убивают бизнесменов и политиков. Каждый день…
— Никаким телохранителем не спасешься, если тебе суждено умереть от пули киллера. Вот потому у меня их и нет. А еще мне кажется, у меня есть ангел-хранитель. Я ничего не делаю плохого людям. Я делаю хорошее, понимаешь? А вокруг столько мерзости! Должно же быть в природе равновесие. Вот я и думаю, что меня не должны убить.
— Да, оригинальная у тебя теория… — я чувствовала, что он смотрит на меня не отрываясь. Мне хотелось, чтобы он подошел ко мне, обнял, поцеловал… Но он не шевелился. Не делал ни малейшего движения, чтобы стать хоть чуточку ближе.
«Неужели и мне тоже нужны его деньги?! Ведь он обязательно так подумает, если…» — пронеслось у меня в голове.
«Если только я притронусь к ней, она решит, что я обнаглевший кретин. Потому что у меня деньги. Она говорила, что ненавидит всю эту публику. Но она нужна мне. Не понимаю, почему она мне нужна?!» — думал Игнатьев.
В это время дверь открылась, и Рустем, худенький, бледный, с лихорадочно блестящими темными глазами, крикнул:
— Очнулся ваш богатырь! Жить будет!
Мы вздрогнули оба, вскочили, и нас обоих бросило друг к другу. В этом не было ничего странного — так бросаются друг к другу даже незнакомые люди при вести о долгожданной победе. Он обнял меня своими мощными руками — мое лицо едва доходило до его груди.
Я с жадным удовольствием впервые вдохнула его запах — здоровый и свежий запах самца, перемешанный с запахом дорогого парфюма. И дыхание его было таким же здоровым и свежим, а губы — властными и твердыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Он с любопытством смотрел, как его клиент вышел из калитки вместе с молодой женщиной, ведущей на поводке крупного белого бультерьера. На арене их уже ждали. Противником буля был ярко-рыжий, тупорылый, перевитый узлами мышц кобель неизвестной Мастеру породы.
«А это что за баба? Надо бы узнать…» — вяло подумал Мастер и зевнул.
Пьянящий восторг переполнял сердце Криса. Он готов был сокрушить стадо слонов — не то, что одного противника. Ведь рядом была она, Мама!
За все то время, что провел Крис в неволе у Бонуса, он не проиграл еще ни одного боя. Он был в расцвете своей устрашающей красоты: казалось, что на его грязно-белой шкуре не было ни единого местечка, не тронутого клыками его противников. Старые и новые рубцы и шрамы, незажившие раны покрывали всю его некогда гладкую и блестящую шкуру. Теперь на его теле играла каждая, даже самая маленькая мышца.
Он был любимец здешней публики. Он заслужил этот восторг, это уважение. Он казался непобедимым. Его встречали дружным и радостным ревом.
Его сегодняшний противник, питбультерьер Ред Ноуз рядом с ним сразу же показался неказистым и хлипковатым. Он был, пожалуй, мелковат. У него были высокие лапы и узкое тело. Длинный хвост, придавал его облику что-то кошачье: такие хвосты рисовали на древних фресках у гепардов. Красно-медная, без единого пятнышка шерсть блестела. В отличие от коренастого бультерьера, жилистое тело Ред Ноуза было легким и плоским. Нос и брылы у него были рыже-кофейные, и выпуклые глаза — желто-голубые. Голова его была необыкновенно крупна — словно это была голова от другой, более мощной собаки.
Это был не первый пит, с которым дрался Крис. Вообще говоря, шансы бультерьера выйти победителем в бою с питом практически равны нулю. Питбультерьер — самая универсальная боевая собака, а бультерьер — при всей его самоотверженности и силе, не обладает той фантастической, почти кошачьей гибкостью, которая позволяет питу выворачиваться из самой безвыходной ситуации. Но Крис, был видимо, необыкновенным бультерьером. Он умел побеждать даже в бою с питами!
Толпа не знала Ред Ноуза. Толпа не любила «чужаков». Она кричала и улюлюкала:
— Рахитик! Дистрофик!
— Сделай его, Крис!
Я с трудом сдерживала Криса. Он был еще сильнее и неукротимее, чем раньше. Но когда я взглянула на Ред Ноуза, сердце екнуло в нехорошем предчувствии. Я и сама не могла бы себе объяснить, почему. Я чувствовала только, что нужно остановить, не дать начаться этому бою… Чувствовала, но уже ничего не могла сделать. Мне было знакомо это ощущение… Это все равно, что взбираться на отвесную скалу все выше и выше, и знать, что внизу — бушующее море, а впереди — неверная, узкая, осыпающаяся тропа, грозящая подвохами и неожиданностями.
Я как кролик на змею, смотрела в оскаленную, красно-кофейную, брызжущую слюной, полную мелковатых белых зубов пасть Ред Ноуза.
— Пускай! — крикнули в мегафон.
Собаки сшиблись в один бело-рыжий клубок.
Что это было?! Безумие, гипноз, сильнодействующий наркотик? Азарт чудовищной и жестокой схватки вдруг полностью поглотил меня, растворил в себе. Я не знала, сколько прошло времени. Яма была залита кровью. Псы осатанело рвались навстречу собственной смерти.
— Добить! Добить! — ревела толпа.
И вновь Ред Ноуз был над Крисом. Неукротимый, словно заводной механизм, он вдавливал в землю распластанного бультерьера…
И только тут пелена словно спала с глаз. Я поняла — Крис сейчас погибнет. Вот оно! То было предчувствие его смерти… Екнувшее сердце.
Я бросилась на скользкого, сырого от пены и крови Ред Ноуза.
— Остановите его!! — я зарыдала, с ужасом понимая, что вот сейчас никто ничего не успеет да и не захочет сделать, и Крис умрет.
— Отойди! Прочь! — закричал рефери.
— Бой не кончен! Пусть убьет! — возбужденно выдохнула толпа.
Я бросилась к стоящему позади меня Игнатьеву:
— Олег, умоляю тебя, пожалуйста, прекрати это!
Он бросил на меня свой отстраненный, холодный взгляд. Нет, этот бандит мне тоже не поможет. Мне не на кого больше надеяться…
— Ладно! Мы проиграли, мать вашу! — заорал неожиданно Игнатьев, — Растаскивай, суки! Давай, Ухо, чего раззявился!
Ред Ноуз держал Криса мертвой хваткой. Бультерьер почти уже не шевелился. Несколько человек послушно бросились к ним. Стали засовывать между зубов пита специальную металлическую палку.
— Мы убили его! Вы убили… — рыдала я.
Я вновь ощутила на своем плече чугунную тяжесть руки Игнатьева.
— Сейчас я отвезу его в клинику. У меня есть врач, который вытаскивает их с того света. Вот увидишь.
Я не верила ни единому его слову. Я почти ненавидела его. Никогда еще в своей жизни я не ощущала себя такой растоптанной и униженной.
— Ухо! Машину сюда! — рявкнул Игнатьев и послал вслед метнувшемуся Ухо реплику чистейшего, отборнейшего мата.
Толпа теперь обступала нас со всех сторон, нависала над нами жадно и алчно. Я видела, что Крис еще дышит. Я поддерживала его голову, и его открытый глаз смотрел прямо на меня.
И мне нравились собачьи бои?! Нет зрелища абсурднее, чудовищнее и бессмысленнее.
Ред Ноуз тоже весь истекал кровью, пошатывался, но шел сам, окруженный оживленной и радостной «группой поддержки».
Тут же, в шумной и возбужденной толпе стоял Мастер. Почти вплотную к Игнатьеву, который, присев на корточки, тоже наклонился над белым бультерьером. Мастеру было искренне жаль маленького белого песика. Этот Ред Ноуз превратил его в кровавый шмат мяса. Резко пахло свежей кровью.
С жадным любопытством смотрел Мастер на мощные плечи Игнатьева, на его широкую шею, на большой затылок и копну густых светлых волос. Он был крепкий орешек, этот Игнатьев. Но не для Мастера.
XV. В бездну
Криса положили на заднее сидение игнатьевского сааба.
— Все вопросы потом! Мы едем с ней вдвоем! — рявкнул он на обступивших было его подобострастных служек и подчиненных.
Игнатьев тяжело плюхнулся на сидение, хлопнул дверцей, резко отпустил сцепление. Машина дернулась, рванула вперед, разбрызгав грязь и окатив ею отскочивших мужчин.
Всю дорогу мы молчали. Я со страхом, почти неотрывно смотрела на Криса. Он был неподвижен, и я не слышала его дыхания. Я все время трогала его рукой, каждый раз ожидая, что коснусь сейчас охладевающей, каменеющей плоти. И тогда я спрашивала с удивленным отчаянием:
— Олег, что с ним?! Он выживет?
Игнатьев молчал. Лишь раз буркнул в ответ:
— Выживет. Ты только не дергайся.
И лишь когда мы тормозили у ветеринарки, Игнатьев мрачно вздохнул:
— Черт, я был не прав. Надо было отпустить его с тобой.
— Что мне теперь твоя неправота?! — плакала я.
Эта ветеринарка в самом центре города была прекрасно мне знакома. Мы десятки раз бывали тут с Крисом. Ведь почти у любой собаки всегда множество проблем: то прививки нужно вовремя сделать, то спасать от энтерита или чумки, то лечить воспаление уха, то перевязывать глубоко порезанную лапу…
Здесь всегда было много народа, и ожидание в очереди в одной компании с кошками, визгливыми собачонками или даже хомяками было для нас с Крисом тяжким испытанием. Еще бы! Ведь справиться с таким обилием соблазна ему было очень трудно.
И теперь сидела очередь. Только вот Крису было уже не до кошек.
Игнатьев легко подхватил его в охапку, не придавая никакого значения тому, что его куртка может запачкаться кровью. И очередь, обычно дотошно-сварливая, ревниво берегущая порядок, безмолвно расступилась при виде большого, грозно нахмуренного человека с окровавленным бультерьером на руках.
Я хорошо помнила и этого врача — худощавого и симпатичного. В тот момент, когда Игнатьев, толкнув ногой дверь, вошел в кабинет, он как раз ставил клизму крошечной, истошно голосящей собачонке. И доктор, и хозяйка собачки испуганно обернулись.
— Рустик, вот пациента тебе принес. Спасай! — тяжело дыша сказал Игнатьев.
— Привет, Олег Иваныч! Опять с боев? — улыбнулся Рустик и, встретившись глазами со мной, улыбнулся и мне тоже. Мы узнали друг друга.
— С боев, е-мое… Вот, ее собака, этой милой девушки. Этот пес должен жить, Рустик, слышь?
— Рустем, пожалуйста, сделайте что-нибудь! — взмолилась я.
— Неси его, Олег Иваныч, в операционную! — сказал Рустик и аккуратно вытащил клизму из пучеглазой собачонки. И снова улыбнулся мне:
— Да не волнуйтесь, все будет хорошо! Это обычное дело. Надеюсь, что вы не опоздали.
Распластанный на железном столе под яркой лампой, Крис казался маленьким и беззащитным. Я вытирала слезы, которые все лились и лились из глаз. Медсестра принесла капельницу, и они с Рустемом склонились над Крисом. Этого я уже вынести не могла.
— Я в коридоре подожду…
Обессиленная, я присела на жесткую скамейку. Вдруг страшная дремота навалилась на меня. Мне хотелось одного — забыться и уснуть. Я прислонилась к холодной стене, закрыла глаза. Игнатьев вышел за мной следом, сел рядом.
— Ну что же ты, Янка. Мучаешься. Прислонись ко мне, поспи хоть немного, — тихо сказал он и чуть приобнял меня.
В его голосе было столько необычной, непонятной нежности! Не открывая глаз, я послушно положила голову на его плечо. И стало вдруг мне так уютно, так тепло, так сладко. Никогда в жизни не чувствовала я себя такой маленькой, такой хрупкой и такой защищенной от всех напастей и бед. Я засыпала, и мне казалось, что я лежу в теплой и мягкой берлоге, а вокруг воет и беснуется пурга…
Он долго смотрел на ее бледное усталое лицо, на тяжелые выпуклые веки с темными ресницами, на чуть потрескавшиеся как у девочки-подростка губы и боялся пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Он думал с радостным удивлением, что она совсем непохожа на тех женщин, с которыми он общался всю свою жизнь. Она непохожа ни на его капризную и ревнивую жену, ни на его взбалмошных, холеных, самовлюбленных подружек, которые тратили его деньги с кокетливой легкостью. И с такой же легкостью отдавались ему. Ему и в голову не приходило, что бывает и по-другому. В Театре Новой Моды, где он часто бывал, куда частенько подкидывал деньги, он мог выбрать себе любую девочку. Самую шикарную, самую длинноногую. Ему не отказывал никто. Они, эти его девочки, все были похожи. Не только красотой. Они все любили красивые шмотки, хорошие гостиницы и рестораны, шубки и манто, спортивные машины и поездки на Канары или в Египет. Его дело мало интересовало их. Равно как и политика. В их милых пустых головках гулял ветер. И в какой-то момент все это стало его утомлять. Ему становилось все скучнее и скучнее. Уж лучше работать. Хоть смысл какой-то есть. Последняя его подружка Лиза, фотомоделька из рекламного агентства, уже начала обижаться на него. Дулась она до тех пор, пока он не подарил ей песцовый полушубок…
Больше всего ему хотелось сейчас погладить рыжие пушистые волосы Яны… Но он не решился.
Из операционной вышел Рустем, устало вытирая руки чистым полотенцем. Я тут же проснулась и сразу отшатнулась от Игнатьева.
— Мы поставили ему капельницу. Я сделал все, что мог. Он сильный парень, он должен выжить. Этот час все решит.
Я взглянула на окно, за которым сгущались сумерки.
— Мне позвонить надо… Где у вас тут можно позвонить?
— Да вы пройдите в мой кабинет, Олег Иваныч! Не сидеть же вам в коридоре! Пошли!
— Может, я отвезу тебя домой? — спросил Игнатьев.
— Нет, я не оставлю Криса. Мы вместе поедем. Если он выживет…
Позвонив домой, я наткнулась лишь на встревоженную маму, которая пришла посидеть с сыном. Фарит снова неожиданно сорвался в командировку.
— А знаешь, мне жрать хочется! — весело сказал Игнатьев, — Я сбегаю в маркет, принесу чего… Ты не против?
— Не против, — улыбнулась я устало.
И вот мы сидели друг напротив друга за обшарпанным столом, на который были щедро навалены деликатесы, которые при всем желании мы вдвоем никогда бы не одолели. После стакана белого французского вина я успокоилась. Я почувствовала вдруг, что Крис обязательно выживет, что он просто не может умереть. И вновь вернулось ко мне то ощущение полной защищенности, которое я испытала, прислонившись к плечу Игнатьева. Мне не хотелось отрывать взгляда от его серо-синих глаз. Мне не хотелось больше внутренне противиться ясной и простой мысли. А мысль была одна-единственная, она бродила по моему телу, как затаенная молния: «Я хочу тебя! Если бы ты только знал, как я хочу тебя…»
— Ты любишь деньги, Олег? Зачем тебе все это? Власть, богатство… Мне просто интересно, — спросила я, чтобы хоть как-то приглушить свою навязчивую мысль.
Он вздохнул и улыбнулся:
— Ты не поверишь, я их ненавижу. Весь наш мир устроен только им в угоду. Мы все несвободны, мы рабы этих денег.
— Какая же я раба, если этих денег у меня нет?! А вся эта нищая страна!
— Нищета — это такое же рабство, та же зависимость от денег. А я… Я просто очень люблю эту страну и этот народ. Я знаю, что нужно сделать, чтобы страна снова зажила, закипела, чтобы у людей была работа, было какое-то будущее. Вот и полез в это дерьмо — в политику.
— Не верю я ни одному политику! — усмехнулась я, — Все вы печетесь о благе народа, но никак не можете обойти свой карман!
Игнатьев рассмеялся:
— Неужели ты думаешь, я лезу в политику, чтобы положить в карман?! Глупая девочка! Мой карман давно полон. С таким карманом я давно мог бы уехать куда угодно. Но я не хочу, понимаешь?! Это моя страна, мой дом, мой народ. Я вот недавно алмазные копи скупил, в Якутии. Думаешь, мне не хватит? Но деньги… они не имеют никакого смысла. Я пытаюсь что-то сделать, чтобы хотя бы частично освободиться от рабства. Я свободным хочу быть. Знаешь, почему я люблю этих собак вот, зверей этих?
— Почему?
— Да потому что они по-настоящему свободны! Они не знают власти денег. Не знают подлости, корысти, ненависти.
Игнатьев подлил мне вина. Своего стакана он даже не пригубил.
— А есть у тебя враги, Олег? — спросила я.
— Меня куча людей окружает. Шизофреники, старики, верующие, инвалиды, бывшие зэки… Журналюги крутятся, ученые разные, промышленники. Шестерки, подпевалы, бесчисленные партнеры. А положиться не на кого. Верить некому. Всем нужны мои деньги. Оторвать — всеми правдами и неправдами. Подлости и алчности я повидал достаточно. А враги? Есть враги. Пять лет назад меня посадили. Три мои фирмы пустили по миру, разграбили… Я вышел, я доказал свою невиновность. Но я не стал им мстить. Я никогда не мщу своим врагам. У меня правило такое. И знаешь — кара всегда находит их сама. А у тебя, Янка, есть враги?
Я задумалась, пристально глядя на стакан с прозрачным вином.
— Не знаю… Но разве те, кто украл Криса, не враги мне? Есть еще один враг. Он сторож у нас на даче.
— Сторож? — удивился Игнатьев, — Какой же это враг?!
— У него есть кличка — Дюшес. Мы ненавидим друг друга. Я уж не помню даже, почему. Но он мой враг. Я знаю, это плохо, но я желаю ему только зла…
— Если бы я желал зла всем тем, кто сделал зло мне! Если бы я мстил им… — Игнатьев присвистнул, — Ей-богу, жизни бы не хватило!
— Но разве не нужно бороться со злом? Что же, прощать всех мерзавцев?!
— А я борюсь. Только не их методами.
— Что-то ты не похож на Дон-Кихота! — усмехнулась я.
— Я ни на кого не похож. Только на себя самого.
— Неужели ты не боишься, что тебя убьют? Ты ходишь без телохранителей? Кругом убивают бизнесменов и политиков. Каждый день…
— Никаким телохранителем не спасешься, если тебе суждено умереть от пули киллера. Вот потому у меня их и нет. А еще мне кажется, у меня есть ангел-хранитель. Я ничего не делаю плохого людям. Я делаю хорошее, понимаешь? А вокруг столько мерзости! Должно же быть в природе равновесие. Вот я и думаю, что меня не должны убить.
— Да, оригинальная у тебя теория… — я чувствовала, что он смотрит на меня не отрываясь. Мне хотелось, чтобы он подошел ко мне, обнял, поцеловал… Но он не шевелился. Не делал ни малейшего движения, чтобы стать хоть чуточку ближе.
«Неужели и мне тоже нужны его деньги?! Ведь он обязательно так подумает, если…» — пронеслось у меня в голове.
«Если только я притронусь к ней, она решит, что я обнаглевший кретин. Потому что у меня деньги. Она говорила, что ненавидит всю эту публику. Но она нужна мне. Не понимаю, почему она мне нужна?!» — думал Игнатьев.
В это время дверь открылась, и Рустем, худенький, бледный, с лихорадочно блестящими темными глазами, крикнул:
— Очнулся ваш богатырь! Жить будет!
Мы вздрогнули оба, вскочили, и нас обоих бросило друг к другу. В этом не было ничего странного — так бросаются друг к другу даже незнакомые люди при вести о долгожданной победе. Он обнял меня своими мощными руками — мое лицо едва доходило до его груди.
Я с жадным удовольствием впервые вдохнула его запах — здоровый и свежий запах самца, перемешанный с запахом дорогого парфюма. И дыхание его было таким же здоровым и свежим, а губы — властными и твердыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20