Гуню не нашли просто потому, что он не знал, что его разыскивают, а
поэтому не предпринимал никаких естественных для разыскиваемого человека
действий. Сразу после покушения Гуня испугался и решил уехать из города.
Он поехал на Павелюгу и купил с рук билет, но до отхода поезда оставалось
еще долго, он напился, и его забрала привокзальная милиция. В обезъяннике
он немного протрезвел, а так как машина из вытрезвителя все не шла и не
шла, менты выгнали его вон. Гуня опять пошел на вокзал, и там он
познакомился с очень милой дамой, которая работала проводником в липецком
поезде. Дама посадила его в служебное купе, и всю дорогу до Липецка они
пили водку и трахались. В сознательные моменты женщина рассказывала Гуне о
Новолипецком металлургическом комбинате, который продали американскому
финансовому монстру, и в начале его продали за миллион долларов, а в конце
- за десять тысяч рублей. Гуня съездил в служебном купе до Липецка и
обратно, и к вечеру 10-го числа он вновь стоял на твердой земле Павла.
Страх у Гуни прошел, и он не тревожился о прошедшем бытии, как не
тревожатся люди о том, что случилось в прошлом рождении. Проводница тоже
была в прошлом рождении. Он купил бутылку водки, но, не чувствуя страха,
не стал ее пить. Он подумал, чего ему хочется, и вспомнил, что ему хочется
повидать десятилетнюю сестренку, которая жила с отчимом и матерью в доме у
Кропоткинской. Гуня купил гроздь бананов и глупую куклу, погрузился в
троллейбус и поехал к Арбату.

В семь часов тридцать четыре минуты милиционер Андрей Городейкий,
сидевший в потрепанной машине, припаркованной возле магазина "Овощи",
напрягся и протер глаза: небритый и слегка помятый Баркин прошел мимо него
к подъезду.
Милиционер сунулся в бардачок и достал оттуда две штучки - служебную
рацию и сотовый телефон, который ему дал Сазан. Рация была тяжелая и
советская, выданная органам накануне Московской олимпиады. Телефон был
шикарный, с белым пластмассовым брюшком и податливыми, как женское тело,
кнопками.
Городейский вынул из кармашка зеленые доллары, которые дал ему Сазан,
и долго рассматривал портрет американского общественого деятеля Бенджамина
Франклина.
Андрей поднял за ушко советскую рацию и положил ее обратно в
бардачок. Потом он взял "панасоник" и набрал затверженный номер.
В 7:30 на столе Валерия зазвонил телефон.
- Гуня у отчима, - сказал голос милиционера, - с бананом и книжкой.
Валерий сунул в карман пистолет и побежал наверх, перепрыгивая через
две ступеньки.

Когда кремовый "Вольво" Валерия тронулся с места, случилось сразу два
события. Во-первых, Валерий забыл снять ручной тормоз, и прежде, чем он
обратил на это внимание, тормоз был немного попорчен. Второе событие
состояло в том, что передатчик, прикрепленный утром под выхлопной трубой
"Вольво", стал тихо попискивать. Валерий не знал об этом передатчике, и
милиция о нем не знала, - у милиции не было денег на такие штучки.

Дверь Гуне открыл его отчим, - растрепанный человек в засаленной
рубашке, один конец которой свисал поверх белых тренировочных штанов, а
другой был заправлен внутрь.
- А где Галя? - удивился Гуня.
- У Гали пение, - ответил отчим.
У Гали всегда по пятницам было пение, и отчиму казалось, что было уже
две или три пятницы, в которые Гуня задавал этот вопрос. Как это часто
бывает, отчиму казалось невероятным, что об этом факте, так твердо
установленном в кругу семьи, можно забыть, - или даже вовсе его не знать.
К тому же он видел, что Гуня либо пьян, либо вчера был пьяный.
- А, - сказал Гуня, - ну я пойду.
- Можешь ее подождать, - сказал отчим, - мать уже пошла ее встречать.
Гуня нерешительно потоптался в прихожей и положил бананы и куклу
прямо на старые тапки матери.
- Киска, - сказал он вдруг обрадованно.
В прихожую вышла серая кошка, которую Гуня подобрал еще котенком, и
отнес к сестре. Гуня пожалел, что не купил кошачьей еды.
- А пожрать есть? - спросил Гуня, решительно наконец роняя вниз свою
черную куртку и устремляясь на кухню.
Отчим поставил на стол две тарелки и водрузил посередине кастрюлю с
гречневой кашей, завернутую, для сохранения тепла, в целый ворох
"Московских комсомольцев". Отчим размышлял, стоит ли говорить Гуне о
звонке Валерия, который искал своего друга "для одного очень выгодного
дела", и о ненавязчивом визите милиции, которой Гуня был нужен "да нет,
свидетелем". Отчим не знал, чем занимается сейчас Гуня, но он всегда
считал, что Валерий оказывает на своего приятеля дурное влияние. Как и
многим бывшим гражданам Советского Союза, отчиму казалось, что всякое
"очень выгодное дело" должно быть непременно также и очень противозаконным
делом, вне зависимости от того, что это за дело, - грабить банк или его
основывать. Впрочем, с этим мнением насчет "очень выгодных дел", вероятно,
согласился бы и Платон, и Фома Аквинский. И поэтому отчим не спешил
говорить Гуне о звонке Валерия. Что же касается милиции, то у отчима Гуни
сохранились самые неприятные воспоминания о властях, в основном связаннные
с эпидемией анонимок в НИИ, а также с утерянным им в метро и
принадлежавшем приятелю сборником "Из-под глыб". Отчим Гуни инстинктивно
брезговал милиционерами, пьяницами, и тараканами, и ему было неприятно
думать, что его пасынку придется звонить и идти к людям в форме. Он
принадлежал к тем шестидесяти четырем процентам российского населения,
которые думают, что власть России действует в интересах криминальных
стуктур, хотя сами не имеют никакого отношения ни к власти, ни к
криминальным структурам.
Гуня между тем наложил себе полную тарелку каши и уплетал ее за обе
щеки.
- Послушай, - сказал отчим, - тут к тебе приходила милиция.
- Милиция? - удивился Гуня. - Зачем?
- Тебе видней.
- Чего видней?! - жалобно вскричал Гуня. - Чего я сделал? Чего я
когда кому плохого сделал, а? Ходят, пристают, как мухоловка! Вон, в
Липецке завод американцам продали за десять тыщ, а они ко мне пристают! В
троллейбусе тоже грязь... - мрачно прибавил Гуня.
- А в булочной опять черного не было, - согласился отчим.
В прихожей раздался звонок.
- А вот и мать твоя пришла, - сказал отчим.
Он открыл дверь: на пороге стоял Валерий в светлом бежевом плаще с
широкими отворотами на рукавах. Руки Валерий держал в кармане плаща.
- Добрый день, - сказал Валерий отчиму.
Гуня, побледнев, глядел в коридор.
Валерий, не раздеваясь, стоял у двери.
- Поехали, - сказал Валерий.
- Куда?
- Далеко.
- Никуда я не поеду! - закричал вдруг Гуня.
- Дурак, - спокойно сказал Валерий. - Малый Толмачевский, 22, 17,
И.И.Демочкин, - это тебе что-нибудь говорит? - И, повернувшись к отчиму,
добавил: - Вы не представляете, какой он дурак. Он снял по фальшивому
паспорту квартиру на Толмачевском, а потом продал ее какому-то грузинскому
качку.
И продолжал:
- Милиция тебя опознала, а джорджи ищет с тобой встречи. Поехали.
- Куда?
- Во Внуково-Быково. Пока джорджи в Москве, тебя в Москве нет,
понятно?
Гуня глядел на своего приятеля, как кролик на удава. Возможно ли,
чтобы Сазан не знал о бомбе? А собственно, откуда ему знать? Он что, самый
умный, что ли? Гуня не засветился ни перед кем, кроме какой-то слепой
старушки с болонкой. А откуда этим дуракам найти старушку, у которой мозги
поросли щетиной, - она вообще приняла его за почтальона. Если разобраться,
так это Сазан ему еще должен. Только подумать, выкинуть школьного приятеля
из машины и с работы! Наверняка Сазан чувствует свою вину за то, что Гуне
пришлось связаться с этим ашотом...
- Поехали, - сказал Сазан.
Гуня встал и, вздрагивая, начал одеваться. Отчим сунул ему в руки
черную куртку. Они сошли в холодную, вечереющую подворотню.
Валерий молча посадил Гуню в машину и сел за руль. Колеса взвизгнули,
разбрасывая последний рыхлый снег, и через пять минут машина выехала на
Кропоткинскую набережную.

В 17:40 на рабочем столе Сергея раздался звонок.
- Тихомиров слушает.
- Это Дмитриев. Звонил постовой и сообщал, что человек с приметами
Гуни сошел с троллейбуса на Кропоткинской. Городейский, однако, не звонил.

Гуня и Сазан ушли. Отчим молча стоял посереди комнаты. Сотрудник
одного из московских НИИ, он имел слишком мало таланта и слишком много
честности, чтобы после перестройки переменить профессию. Он раньше никогда
не видел вблизи людей, которые продают непринадлежащие им квартиры, и
других людей, которые относятся к этому, как к мелкой неприятности. Он
стоял посереди комнаты и раздумывал, что он скажет жене.
Он еще не пришел к определенному решению, когда в дверь позвонили.
- Кто там; - спросил он.
- Милиция. Открывайте.
Отчим в ошеломлении открыл дверь, и в комнату ввалилось целое стадо
милиционеров во главе с тем самым лейтенантом, который два дня назад
заглядывал в поисках свидетеля.
- Где Баркин? - орал лейтенант.
Отчим немедленно понял, что Валерий был прав, и что, вовремя увезя
Федю, избавил семью от скандала.
- Его здесь нет, - сказал отчим. - Какое вы имеете право...
Милиционеры уже разбежались по всем комнатам. Один поволок к стене
тумбочку и шарил на полатях, где валялись старые санки и ломанные удочки;
задница второго торчала из-под ванны. Отчим вдруг с ужасом заметил, что
все милиционеры держат в руках огнестрельное оружие.
- Куда он ушел?
- Его здесь не было, - сказал отчим.
Сергей молча ткнул пистолетом в остывающую кашу и расставленные для
двоих тарелки.
- Я спрашиваю, куда он ушел?
Отчим внезапно рассердился:
- Слушайте, чем арестовывать с пистолетами квартирных мошенников, вы
бы лучше арестовывали тех, у кого хватает денег на такие квартиры!
- Кто вам сказал, что Баркин сбывал квартиры?
Отчим заколебался.
- Один его приятель.
- Сазан?! Сазан был здесь?
- Какой Сазан?
- Валерий Нестеренко.
Отчим изумленно хлопал глазами. Сергей схватил его за шиворот:
- Сазан был здесь, и сказал вашему пасынку, что грузин, которому он
продал квартиру, ищет его, чтобы убить?
- Откуда...
- Они уехали вместе?
- Ну, - сказал отчим, - Валерий выручал друга...
- К вашему сведению, - сказал Сергей, - Валерий - глава одной из
крупнейших бандитских группировок Москвы, да и ваш пасынок, скажем тоже,
хорош гусь. И Сазан охотится за вашим пасынком вот уже четыре дня. Для
него это вопрос жизни и смерти. Я не знаю, как он появился здесь - мы
держали дом под наблюдением. Но то, что он сделал, - он обеспечил себе
алиби. Где-нибудь через год труп вашего пасынка выловят из подмосковного
пруда, и Сазан скажет: "Ай-яй-яй! Я же посадил его на поезд в Армавир!
Наверное, он вернулся, и этот поганый джорджи его замочил!"
А теперь, - продолжал Сергей, выпуская отчима, - вы мне точно и
быстро перескажете все, что Сазан сказал Гуне.
Милиционеры ушли, а отчим остался в задумчивости у окна. Он был
старый человек, и он никогда не видел людей, которые предлагают своим
жертвам поехать в Армавир, чтобы по дороге нашпиговать их содержимым
автоматного рожка. Он вздыхал и раздумывал, что бы сказать о происшедшем
жене.
После этого Сергей спустился во двор. За мусорным бачком стоял желтый
"москвич", и в нем на переднем сиденье развалился Городейский. Он
старательно спал. Сергей постучал по стеклу. Городейкий зевнул, раскрыл
глаза, и выскочил машины.
- Поедешь в отдел, - сказал Сергей, - и там скажешь Захарову, что ты
уволен. Не по собственному желанию.
Городейский виновато улыбнулся и полез в машину.
- На троллейбусе! Как прочие граждане!
Городейский молча выпрямился, сунул руки в карманы пальто и побрел
прочь.
Сергей повернулся, вошел обратно в подъезд и стал подниматься наверх.
Сверху кто-то спускался. Сергей молча посторонился на узкой площадке между
вторым и третьим этажом, чтобы дать пройти огромному, баскетбольного роста
человеку в кроссовках пятьдесят четвертого размера. Поравнявшись с
Сергеем, необъятный человек так же молча вынул из кармана узкий мешочек,
набитый металлической мелочью, и стукнул милиционера по голове.
Сергей ткнулся носом в кафельный пол и потерял сознание, а человек
расспал мелочь из мешочка по карманам, уничтожив тем самым все следы
примененного оружия, и неторопливо проследовал к выходу.

В это время Сазан и Гуня уже выбрались из города и ехали по Киевскому
шоссе. Машинах в двенадцати за ними, не напрягаясь, следовал высокий
красный "Рейнджровер". "Рейнджровер" был выше и шире составлявших основной
поток легковушек, и ему приходилось держаться позади.
В машине Гуня согрелся и перестал дрожать. Ему было тепло. Последние
две недели вдруг показались ему кошмарным сном. Мимо тянулись
семнадцатиэтажные новостройки Киевского шоссе, - белые с голубыми
балконами, с рыжей развороченной землей между высотками, покрытой редкими
кустиками железных гаражей. Гуне было спокойно, как в детстве, когда он
устраивал какую-нибудь шалость, а Валерий все брал на себя. Сейчас Валерий
купит ему билет и даст денег и ленинградский адрес... Валерий включил
печку, в автомобиле было тепло, Гуня потихоньку задремал.
Когда минут через двадцать, Гуня открыл глаза, он вдруг услышал, как
над их головой взлетает самолет. Справа от шоссе мелькнули железные ворота
на летное поле, и Гуня вдруг понял, что они проезжают мимо
правительственного выхода на поле, и, стало быть, только что миновали
поворот к аэропорту.
- Разве мы едем не во Внуково? - спросил Гуня.
- Нет, дальше.
- Куда?
- Ты едешь к Спицыну, - сказал Валерий, - а я возвращаюсь в Москву.
Гуня не сразу понял, что Спицын - это убитый бухгалтер. Он совсем
забыл, как звали того человека. Потом он вспомнил и похолодел. Рука его
потянулась к двери, и тут же в бок ему уперелось что-то круглое и твердое.
- Гуня, - сказал Валерий, - сделай милость, - не заставляй меня
забрызгивать твоими кишками мою машину.
"Он меня не убъет, - подумал Гуня. - Не может быть. Он просто хочет
проучить меня, а потом мы вернемся домой". И Гуня стал сидеть тихо, как
замороженная индейка.
Машина свернула вправо. Указатель у поворота извещал, что чуть дальше
в деревне Марушкино производят монтаж шин. Дорога была асфальтированная,
но с выбоинами. Справа стояла гладкая бетонная стена аэропорта, и прямо от
нее, поверх дороги и через осклизлое весеннее поле шла цепочка
предпосадочных огоньков. Огоньки светились в темноте красным. По другую
сторону дороги, за поросшим березами взгорком, виднелось маленькое
полурастаявшее озерцо, - из тех жалких озер, которые все лето покрыты
зеленой ряской и избегают внимания даже самых никудышных рыболовов и
купальщиков. И если сбросить в такое озеро мертвое тело, никто и никогда
его оттуда не вытащит.
Валерий остановил машину и сказал:
- Выходи.
- Сазан, я прошу тебя, не надо. Я же пошутил.
Мимо проехал, подпрыгивая колесами, раздолбанный грузовик.
- Выходи.
- Я больше не буду!
- Ты и так не будешь.
- Ну скажи, что ты пошутил!
- Если я шучу, ты это узнаешь у озера. Выходи.
И Гуня покорно вылез.
- Стань под березкой. Пропусти машину.
Все дальнейшее произошло очень быстро. Сзади из-за взгорка выехал,
помаргивая фарами дальнего света, красный "Рейнджровер". "Рейнджровер" не
тормозил и не сворачивал влево, а просто ехал на остановившуюся машину.
Гуня торчал на обочине, беспомощный, как черепашка, перевернутая на спину.
Валерий понял, что у него очень мало времени. Одной рукой он поставил
машину на нейтралку, а другой выстрелил в Гуню. В этот момент
"Рейнджровер", на скорости 70 км в час, влетел ему в багажник. "Вольво"
подбросило вперед. Рука Валерия дернулась, пули прошили воздух над головой
Гуни, и от одной из них закачался гибкий ствол молодой березки. Валерий
нырнул вниз. Вверху над ним, от сухих автоматных щелчков, стало
разлетаться стекло и приборная доска. Валерий открыл дверцу и скатился под
откос. Рядом, на обочине, двое парней затаскивали Гуню в "Рейнджровер".
Гуня не сопротивлялся. Валерий вынул пистолет и опять стал стрелять.
Кто-то коротко крикнул, грузное тело шлепнулось о лужу, хлопнула дверца
"Рейнжровера". Тот еще раз поддал стоящую перед ним машину, взвизгнул
покрышками, развернулся и припустил прочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23