Сбросив бомбы и отстрелявшись, он набрал высоту, стал вы-полнять фигуры "петлю", "иммельман", несколько "бочек" и, сорвавшись в штопор, из-за недостатка высоты врезался в землю и взорвался.
Когда мне об этом рассказали, то у меня почему-то потекли слезы из глаз. Это случалось очень редко, так как на фронте смерть воспринималась само собой разумеющейся. Но я вспомнил его прекрасные зубы, открывавшиеся во время улыбки, и то, как после нашего учебного вылета, улыбаясь, Галущенко спросил: "Не испугался?" Как можно было бояться, когда в инструкторской кабине сидел такой прекрасный летчик, как Галущенко. Ведь он летал, как бог. Сильный летчик и привлекательная личность, но погиб нелепо. Он старался вселить в нас, молодых летчиков смелость и отвагу. Он был храбрым и в воздухе, и на земле. Но в данном случае переоценил свои возможности. Командир эскадрильи Герой Советского Союза Евгений Прохоров с присущей ему рассудительностью после гибели командира предостерегал своих не в меру лихих подчиненных: "Галущенко был большим мастером высшего пилотажа даже на самолете Ил-2, который не был приспособлен к таким фигурам, как "бочка", "петля", "иммельман". На Иле делал все фигуры, будто на истребителе. Храбрость не покидала его. Но лихая храбрость и подвела".
Такая же храбрость впоследствии, после войны, подвела и самого Женю Прохорова. Он летал в гражданской авиации на самолете Ту-104 и трагически погиб после возвращения из очередного мирного полета.
После гибели Галущенко полк принял майор Артемий Леонтьевич Кондратков, опытный, бесстрашный, с великолепной довоенной подготовкой командир. Не то что мы, "салажата", прибывали в полк с налетом до 10 часов. Полеты по кругу, в зону и одно-два бомбометания. Часто даже без маршрутных полетов, не говоря уже о подготовке к полетам вслепую (по приборам) в облаках. Кондраткова очень уважали за незлобливый характер, помнили и ценили его постоянную заботу о подчиненных. Когда командир дивизии представлял Кондраткова полку, то мы увидели, что он в обмотках. В ботинках, а ноги обтягивались специальной непромокаемой лентой шириной 7-8 см. В таких обмотках ходили и мы.
Кондратков посмотрел на свои ноги, на наши и сказал, что очень обеспокоен такой формой одежды. Добавив, что обмотка во время полета может попасть в управление и тогда произойдет катастрофа. Пообещал, что примет все меры, чтобы заменить обмотки на кирзовые сапоги. Обещание свое очень скоро выполнил.
В полк майор Кондратков прибыл без особого шума. По своему характеру он любил делать все в жизни тихо, скромно. Обошел полковое хозяйство и занялся решением различных неотложных дел без суеты и торопливости, весомо и капитально. Были, правда, случаи, когда он мог и нашуметь. Покричит-покричит на какого-нибудь летчика, но это больше для вида, не задевая достоинства человека. В этом проявлялась его житейская мудрость.
...Война продолжалась. При очередном вылете на боевое задание зенитный снаряд попал в самолет Кондраткова. Не стало еще одного, уже третьего, командира полка. Личный состав полка очень тяжело переживал гибель Артемия Леонтьевича. Мы стали гадать, кто же будет командовать полком. Из своих выдвинут или пришлют из другого полка? Некоторые думали, что им станет майор Сивков, общий любимец личного состава. Другие говорили, что Гриша без боевых вылетов на задания жить не может. Если он будет командиром, то этого удовольствия он будет лишен, так как у командира полка и на земле много дел и хлопот.
Второе пророчество оправдалось. Гриша отказался от предложенной ему должности командира полка и прямо ответил командиру 136-й штурмовой авиадивизии полковнику Н.П.Терехову: "Я, товарищ полковник, штурман полка, а штурман должен всегда быть в воздухе впереди и прокладывать курс, а от наземных вопросов очень прошу вас освободить меня".
Через несколько дней перед строем нам представили нового командира полка - высокого, стройного с густой шевелюрой и бегающими красивыми глазами, обутого не как Кондратков в обмотки, а в хромовые сапоги, которые были до блеска начищены. Это был подполковник Александр Юльевич Заблудовский. Очень внушительным мне показался новый командир, и я не ошибся.
Александр Юльевич имел богатый боевой опыт. Это стало ясно с первых дней. Да и награды, которые он имел, говорили за то, что он не новичок. Два ордена Красного Знамени, ордена Отечественной войны и Красной Звезды. Затем он был награжден еще одним орденом Красного Знамени, Красной Звезды и орденом Александра Невского. Безусловно, он заслуживал высшей награды Родины, но что-то не получилось.
С Заблудовским мы закончили войну в Австрии, находясь на аэродроме Гетцендорф. После войны я женился, и на нашей свадьбе Александр Юльевич был посаженным отцом. Познакомился и с его женой Наташей. Какая хорошая, у них семья. До сих пор я с огромнейшей симпатией отношусь к ним. Прекрасные они люди. И всегда я жду встречи с командиром, а таких полковых встреч после войны у нас было уже свыше тридцати.
На Эльтиген
Хотелось бы поделиться еще двумя эпизодами. Выполняли боевые вылеты с выливными приборами, начиненными фосфорными шариками. Обстановка на Керченском полуострове сложилась для наших войск трудная. В Керченской бухте скопилось большое количество различных судоходных морских средств противника, в том числе и нефтеналивных барж, а также с боеприпасами и продовольствием. Была поставлена боевая задача: небольшими группами самолетов с малой высоты (20-30 метров) осуществлять выливание фосфорных шариков из специально устроенных для этих целей многоразовых выливных приборов на скопившиеся в бухте катера и баржи. Выливной прибор с фосфором в заправленном состоянии весил 250 килограммов и укреплялся на внешнюю подвеску самолета. Если вылить шарики с высоты 100 и более метров, то они сгорят в воздухе и от такого налета результата никакого не будет.
Мы вылетели двумя самолетами. Погода была плохая. Низкие облака, и моросил дождь. Летим на высоте 300-400 метров. Думаю, если подлететь с моря, то немцы заметят и заблаговременно откроют по нам огонь. Внезапность в этом случае не будет достигнута. Опасно. Тогда я решил зайти на бухту с тыла. Набрав над территорией противника примерно 400 метров высоты, затем со снижением развивая скорость до 400 километров в час, снижаюсь до 40-50 метров. Вижу - катер. Впереди мачта. Не зацепиться бы за нее. Взял немного левее и решил не выливать шарики нажатием кнопки "Бомбы", а аварийно сбросить приборы вместе со всей заряженной смесью на этот катер. Так и сделал. Смесь начала гореть, и катер загорелся.
В этом случае я нарушил инструкцию, так как приборы - многоразового применения, и летчики обязаны были их привозить для повторной зарядки. Но рассуждать не было времени. Если фосфор вылить нажатием кнопки, то он сгорит и эффекта не будет, а если сбросить прибор, то он развалится и шарики выльются прямо на палубу. Результат по докладам наземных войск, которые находились на косе Чушка в трех километрах от бухты, получился неплохой. Катер, а может, это была баржа, загорелся, и было видно, как черный дым поднимался на большую высоту. В полку инженеры меня пожурили, но командир сказал: - За ВАПы высчитаю, а за разумную инициативу, находчивость и успешное выполнение задания представляю к награде. Правильно сделал...
30 ноября 1943 года полк совершил 23 боевых вылета в район Эльтигена, где был высажен семитысячный десант нашей морской пехоты. Боевые вылеты на поддержку десанта выполнялись парами с внешней подвеской парашютов, наполненных продовольствием и боеприпасами. Парашюты напоминали морские торпеды весом до 250 килограммов.
В этот день мы парой с Симой Лесняком вылетели и взяли курс на Эльтиген. Парашютное снаряжение нужно было бросать примерно с 400 метров, так как с большей высоты парашют относит или в сторону противника, или он падает в море.
Мы зашли с тыла. Зенитки и "эрликоны" по нам не стреляли. Увидев намеченный на земле ориентир, командую ведомому: - Приготовиться к сбросу! Сброс!
Сам тоже нажал на гашетку бомбосбрасывателя. Почувствовал, как один парашют оторвался и самолет резко повело влево. Взял ручку управления почти полностью на себя и вправо, но самолет с креном снижается к воде. Левой рукой удерживаю ручку управления, а правой рукой стараюсь рукояткой аварийного сбрасывателя бомб сбросить второй парашют, который завис на замке в поперечном положении по отношению к полету. Пошуровал аварийным сбрасывателем, парашют сорвался, и самолет резко начал набирать высоту. В это время трасса снарядов пролетела левее крыла нашего самолета. Николай, мой воздушный стрелок, дал две длинные очереди из УБТ. Я понял, что незаметно подкрались истребители противника и стали атаковать прежде всего меня - ведущего пары самолетов. Это подтвердил по переговорному устройству мой стрелок. Довернул самолет вправо и увидел напарника, который пристраивался к моему самолету. В это время почувствовал сильный, раздирающий хвостовое оперение удар. Снаряды, выпущенные противником, повредили стабилизатор самолета. Началась сильная тряска. Самолет стал плохо слушаться рулей управления.
Вижу, что Керченский пролив уже позади, а впереди какой-то аэродром. Недолго думая, принял решение сесть с ходу, тем более что взлетно-посадочная полоса свободна.
Сел с перелетом от посадочного "Т", и самолет выкатился на окраину аэродрома, левым колесом залез в канаву и левой плоскостью коснулся земли, повредив в консоли сигнальную лампочку.
Мы с воздушным стрелком вылезли из самолета. Николай остался у самолета, а я пошел в штаб истребительного полка, чтобы дозвониться через штаб нашей дивизии в свой полк. Дозвонился.
- Договоритесь самолет сдать истребителям, а сами возвращайтесь в полк, он находится в 20 километрах от аэродрома вашей посадки.
Так мы и сделали. Боевые действия продолжались. С аэродрома Ахтанизовский, где это случилось, можно было взлетать на запад, в сторону еще не разминированного поля, либо на восток, где раскинулся Ахтанизовский лиман с заболоченными берегами. В конце ноября шли надоедливые частые дожди. Повсюду, даже на взлетной полосе, стояла непролазная кубанская грязь. Чтобы при взлете сдвинуть с места ревущий на полном газу самолет, приходилось раскачивать его чуть ли не всей эскадрильей. Особенно было много хлопот у наших техников и мотористов. А девушки-оружейницы кроме тяжелого, далеко не женского труда - подвески бомб, снаряжения боеприпасами пушек и пулеметов - по ночам несли дежурство в карауле. Время было очень напряженное. В начале декабря создалось критическое положение у десантников на Эльтигене. Надо было во что бы то ни стало поддержать моряков огнем с воздуха, а также боеприпасами и продовольствием.
Было принято решение выполнять задание небольшими группами. Но при этом был огромный риск. Самолет мог не взлететь. Командование полка и дивизии это прекрасно понимало. Но последний приказ командира авиадивизии генерала Гетьмана после доклада командира полка Галущенко, что аэродром непригоден к полетам, был таков: - Взлетать! Не взлетит, считать боевой потерей.
В армии, тем более на войне, приказ не обсуждался, а принимались все меры, чтобы он был выполнен точно и в срок.
Первая четверка взлетела. Взяли курс на Эльтиген. Вторая четверка стала выруливать на старт. В ней состоял и мой экипаж. Первый самолет застрял. Его раскачивают. Тронулся. С форсажом взлетел. Аналогично 2-й и 3-й. Моя очередь выруливать. Перед стартом травяной покров смешался с жижицей и грязью. Выруливая, предыдущие самолеты почти всю землю смесили в полосе взлета самолетов. Колеса моего самолета погрузились по ступицу. На полном газу не рулю, а ползу. С трудом занял позицию на старте. Слышу команду: - Четвертый, взлет!
Даю газ. Мотор ревет, но самолет не трогается с места. Подбежали техники. Схватились по 3-4 человека за каждую плоскость и давай раскачивать самолет. Стронулся с места. Техники отскочили. Делаю разбег. Самолет медленно набирает скорость. Аэродром-то небольшой. Даю форсаж. Через 4-5 секунд услышал резкие перебои в работе мотора. Убрал форсаж. Скорость не увеличивается. До границы аэродрома остается малое расстояние. Снова даю форсаж. Опять перебои и тут же вижу впереди камыши Ахтанизовского лимана. Шасси цепляются за эти камыши, затем за ледяную корку лимана и самолет на полном газу переворачивается на спину, то есть произошел, как называют в авиации, полный "капот".
Когда самолет стал переворачиваться, я убрал газ, и голову наклонил к приборной доске. Самолет перевернулся и начал тонуть в этой ледяной трясине. Чувствую, как грязь стала подступать к ушам. Ларинги, которые были закреплены на шее для ведения радиосвязи, стали сильно жечь шею. Ноги вверху. Левая рука зажата сидением. Правая свободна. Кое-как расстегнул ларинги. Дышать стало легче. А тут из бака полился бензин Б-92 с едкими веществами небольшой струйкой прямо мне в лицо и на грудь. Хочу немного повернуться, не получается. Слышу удары в самолете задней кабины. Там воздушный стрелок. Он, видимо, гибнет. Связь прекратилась, вернее оборвалась, и я ничего не знаю, что с ним, да и помочь ему никак не могу.
Ужас охватил меня. Голову немного откинул в сторону. Бензин стал литься только на грудь. Тело начинает жечь, и я чувствую, что сознание покидает меня. Казалось, что меня пытают какими-то раскаленными прутьями, а я отстраняюсь от них. Через некоторое время грязь подступила ко рту. Дышать становится еще труднее. Правой рукой отгребаю ото рта грязь, вздохну и становится легче. Но этот проклятый бензин. А я еще был одет в шерстяной свитер. Он весь намок в бензине. Все тело горит. Стуки и удары в задней кабине прекратились. Меня охватила злоба. Погибает или уже погиб мой боевой друг, а я ему ничем не могу помочь. И снова потерял сознание. Ведь вишу-то я вниз головой. Да еще бензиновые пары. На мое счастье самолет прекратил дальше погружаться в это месиво камышей с илом, и в кабине образовалась пустота, которую заполнил проникающий снаружи воздух. Через какое-то время, а это были долгие часы, я почувствовал рядом с моим ртом руку другого человека и слышу голос Фимы Фишелевича, нашего полкового врача: - Вася, потерпи, сейчас мы тебя вытащим.
Это "сейчас" в общей сложности продлилось около 5 часов.
Когда самолет упал в лиман, то со старта увидели, как из перевернутого кверху колесами самолета идет пар. Сразу все бросились к лиману. Подбежали техники, инженеры. Подъехала санитарная автомашина. Все видят, что самолет кверху колесами. Гибнут люди. Вода покрылась тонким льдом, который проламывается, если на него даже осторожно ступает человек. Кроме того, до самолета от берега метров 200-250. Произошла заминка. Что делать? Тогда врач Фима как закричит, применяя крепкие выражения, что надо спасать людей, - и бросился в покрытую льдом воду. У берега глубина до метра. За ним бросились другие и стали добираться к самолету. Уже начали подвозить доски и делать от берега к самолету стеллаж. Затем решили отсоединить одно крыло и перевернуть самолет. Но это не удалось сделать. Окончательно решили снять нижнюю броню, масляный радиатор, бензиновый бак, а Фима проделывает канавку, откуда выкачивает воду и делает как бы трубу, по которой в кабину проникал воздух. Таким образом все участвовали в нашем спасении.
Но как все же вытащить меня? Приволокли бревно, поддели им сидение и вместе со мной выволокли наверх. Так я оказался снаружи, вдохнул свежего воздуха, пришел в себя. Меня стали поддерживать и на носилках отнесли в санитарку. Лицо посинело, глаза затекли, весь в бензине и грязи. Вслед за мной в санитарку внесли и воздушного стрелка. Он был мертв. Я снова потерял сознание.
Это было в 1943 году. Прошло 50 лет после той злополучной катастрофы. Сейчас 1995 год. Никак не могу забыть того, как и каким образом спасали нас - воздушного стрелка Александра Георгиевича Шабалина и меня.
Тогда, в декабрьские холодные дни у всех подбежавших людей было одно желание - спасти летчиков. Никто им не приказывал, никто их под пистолетом не гнал в ледяную воду. Но все как один бросились на помощь. Фима Фишелевич - еврей, Алиев - татарин, Кватун - еврей, Кущ - украинец, Рябчун - белорус, Цукерман - еврей, Кренкус - латыш, Филиппович - югослав, Акопян - армянин, Рабинович, Лесняк, Едущ, Ахмедшин, Фаджаев и другие воины разных национальностей. Всем им огромное спасибо и низкий поклон.
Очнулся я через некоторое время в полковом лазарете. На другой день вызвали санитарный самолет У-2 и отправили меня в эвакогоспиталь в Ессентуки.
Наш У-2 прилетел в аэропорт Минводы, где уже ожидала санитарная машина. Разместили нас в палате, где было 16 человек, в основном летчики. Среди них и тяжелораненые. Все примерно одного возраста - 19-21 год.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26