Тоуд специально подгадал момент возвращения так, чтобы вечерние сумерки уже достаточно надежно прятали его силуэт среди теней и шелестящих на ветру ивовых веток, но при этом оставляли достаточно света, чтобы разглядеть усадьбу и дом. Разумеется, полуразрушенный Тоуд-Холл производил мрачное впечатление. Еще мрачнее он выглядел в сумерках. Ночью же, освещаемый изнутри единственной свечой (это было все, на что решился Тоуд, боявшийся привлечь к себе внимание), он выглядел просто-напросто древними руинами.
Выглядывая из мансардных окон, высовываясь в дыры в покатой черепичной кровле, Тоуд с дрожью в сердце обозревал такой знакомый, такой милый его сердцу пейзаж: реку под усыпанным звездами небом, заливные луга, полоску ивовых зарослей, темную громаду Дремучего Леса…
Там, там повсюду были раскиданы в укромных уголках дома его друзей — уютные, теплые, полные света, приятных запахов с кухонь, излучающие приветливость, радость и добродушие. Дома друзей — друзей, обратиться к которым у Тоуда не хватало духу, друзей, увидеть которых ему скорее всего уже никогда не доведется.
Если бы кто-нибудь увидел морду Тоуда в этот поздний час, сей невольный зритель наверняка был бы потрясен тем, как трогательно и трагично выглядел хозяин Тоуд-Холла, осматривая то, что уже никогда не будет его домом, где он никогда снова не станет полноправным обитателем.
«Переночую здесь, может быть, побуду денек-другой. Просто в память о прошлом, — решил Тоуд. — А потом — в путь, в долгий, бесконечный путь. Я стану бездомным бродягой, оставив позади, в прошлой жизни, все свое тщеславие, все амбиции и все то хорошее, что я не сумел оценить и сохранить. Я посвящу свою жизнь поискам внутреннего согласия, умения находить радость в малом — в общем, всего того, что я так бездарно и бездумно отбрасывал. Ни памяти не сохранится обо мне, ни имени — ни доброго, ни худого. Я стану просто жабой, безымянной, не известной никому жабой».
Погруженный в эти печальные мысли, принимая столь серьезное, нелегкое решение, Тоуд сам не заметил, как уснул, забыв погасить свечу. Этот-то огонек и заметил в одном из окон Тоуд-Холла кто-то из молодых горностаев. Именно о нем и доложили Водяной Крысе накануне почетного чаепития.
Кстати, только появление Рэта и Выдры на ступеньках Тоуд-Холла разбудило наутро усталого бродягу. Уже свыкшийся с ролью гонимого и разыскиваемого кем-то и за что-то возмутителя спокойствия, Тоуд, не издав ни звука, затаился в темном углу спальни и неподвижно пролежал там, пока гости обыскивали помещения двух нижних этажей.
Несмотря на все волнения, этот визит доставил Тоуду огромную радость и хоть немного облегчил его измученную душу. Во-первых, Рэт был жив (усомниться в этом теперь было невозможно), что снимало с Тоуда по крайней мере один из грехов. Во-вторых, в разговоре Рэт упомянул Крота, явно как живого и пребывающего в добром здравии. А кроме того, если верить словам Водяной Крысы (а не верить им у Тоуда не было никаких причин), Барсук также был жив-здоров и принимал весьма активное участие в предвесенней деятельности обитателей Ивовых Рощ и Дремучего Леса.
— Прощай, Рэт. Счастливо тебе, Выдра, — прошептал вслед друзьям Тоуд. — Я вас не забуду, не забуду я и Крота, и тебя, Барсук, такого мудрого и великодушного. Пусть для вас навеки останется тайной, что в эту холодную ночь изменившийся и преобразившийся Тоуд думал о вас, вспоминал вас, желал вам всем добра и счастья.
Все ушли, и день почетного чаепития Тоуд провел в одиночестве. Атмосфера родного дома сделала свое дело, и, чуть заглушив в себе укоры совести, Тоуд сумел даже порадоваться жизни. Бродя по освещенным солнцем комнатам и залам, он даже позволил себе пофантазировать на тему того, как следовало бы отремонтировать, обновить и оформить Тоуд-Холл в соответствии с новым душевным состоянием его владельца.
— Надоели мне эти бордовые и алые тона, — заявил он сам себе. — А чего стоят эти бархатные шторы — ужас какой-то! Нет, даже хорошо, что они оборвались и упали. А мебель, мебель! Я уже давно смотреть на нее не могу.
Забредя на кухню, Тоуд с удивлением обнаружил в кладовке никем не тронутые запасы продуктов и с радостью — немного отличного старого вина, заложенного на хранение много лет назад еще его отцом. Разумеется, Тоуд не отказал себе в удовольствии перекусить (только заморить червячка) и утолить жажду парой глотков. Вместо обеденного стола он использовал письменный, вытащив его на самое солнечное место в кабинете. Наевшись и напившись до отвала, владелец Тоуд-Холла обратился к пустым стенам дома с краткой, но образной и насыщенной речью о совести, ее угрызениях, объекте их приложения в виде его собственной персоны, коснувшись заодно планов переоформления интерьера и растолковав по ходу дела преимущества хорошо обставленной и оборудованной камеры перед обычным тюремным помещением.
Посчитав долг исполненным, Тоуд вновь уснул, не забыв, однако, о мерах предосторожности: для сна он выбрал самую дальнюю и скромно обставленную комнату в отдаленном крыле здания. Из мягкой мебели здесь находился только маленький диванчик, который, впрочем, показался отвыкшему от комфорта Тоуду шикарным просторным ложем.
Однако, проснувшись ближе к вечеру, Тоуд понял, что мрачное настроение вновь вернулось к нему, оттеснив краткий приступ бодрости и веселого расположения духа.
Он попытался приободриться — безрезультатно. Хорошее дневное настроение улетучилось безвозвратно, а одиночество и тоска стали просто невыносимыми. Тоуд вышел на лужайку перед домом и прогулялся по ней взад-вперед, прикидывая, не сыграть ли ему в крокет при луне или же сложить и продекламировать в пустоту печальную поэму о грядущей одинокой борьбе с жизнью, с прошлым ради внутреннего покоя. При этом он примеривался к окнам и балконам, с которых мог бы с наибольшим эффектом обратиться к безмолвным слушателям: лужайке, ивам и реке.
— Вот отсюда, — решил он наконец, показывая на балюстраду центрального балкона, служившего навесом над главным входом в особняк. — Эх, жаль, послушать будет некому.
Проголодавшись, Тоуд вновь зашел в дом, пошарил на кухне, наскоро поел и поспешил подняться на верхний этаж, освещая себе путь свечой и решительно говоря:
— Все, хватит! Переночую здесь — и на рассвете уйду! Тоуд-Холл больше не мой дом, мне здесь не место. Меня ждут дальняя дорога и долгие странствия.
Столь высокие и значительные размышления были прерваны каким-то шорохом в одной из соседних спален, где, влетая сквозь выбитое окно, ветер шевелил еще не до конца оборванные занавески. Где-то скрипнула ступенька, чуть повернулась на петлях перекосившаяся дверь, где-то осел пол… Все эти звуки не могли не вызвать страха у любого, кто оказался бы ночью в пустом полуразрушенном здании. Не обошел он и Тоуда.
Оставив свечу в глубине комнаты, он осторожно подошел к окну. Ночь снова опускалась на землю. Между редкими тучами светились россыпи звезд, луна неспешно ползла вверх по небосклону.
Повинуясь какому-то внутреннему импульсу, Тоуд решил немедленно уходить из дома, принадлежавшего некогда ему.
— Я спущусь по парадной лестнице в лунном свете, — меланхолично заметил он. — Я уйду отсюда. Я должен уйти.
Он спустился по лестнице, пересек бальный зал и, заливаемый лунным светом, вышел на террасу.
Здесь он хотел спокойно постоять несколько минут, прощаясь с прошлым, но вдруг до его слуха донесся какой-то далекий голос или чей-то смех… в общем, звуки, сопровождающие веселое дружеское общение, которого ему так не хватало.
«Наверное, это та самая вечеринка, которую упомянул Рэт. А что если я?.. Нет, правда, наверное, ничего плохого не случится, если я подберусь поближе к дому Барсука и посмотрю, как они там веселятся. Сейчас темно, вряд ли они ждут или выслеживают меня, а места тут знакомые; подойду поближе, а меня и не заметят. Брошу последний взгляд на знакомые лица — и уж тогда-то точно уйду навсегда».
Без лишних размышлений и рассусоливаний Тоуд (действительно сильно изменившийся) решительно нырнул в мрачную темноту Тоуд-Холла, быстро собрал свои нехитрые пожитки, захватил пару бутылок вина, головку сыра да сухих бисквитов (на первый ужин) — и отправился в путь.
Время от времени он останавливался, чтобы перекусить или сделать пару глотков. Последнее он предпринимал не только для того, чтобы утолить жажду, но и ради избавления от страхов, навеваемых ночным Дремучим Лесом на любого, даже самого отчаянного и отважного, путника.
Проходя мимо дома Выдры, Тоуд не удержался и, убедившись, что хозяина нет, зашел туда и в очередной раз перекусил, сидя в удобном кресле. Несмотря на все происшедшие с ним перемены, несмотря на весь набранный опыт, Тоуд не мог избавиться от любви к комфорту и при любой возможности предпочитал посидеть на стуле, а не на голой земле и поесть за столом, а не на брошенной под ноги салфетке. На сей раз, поев, он даже вздремнул в кресле Выдры. Больших усилий ему стоило заставить себя покинуть пусть темный, но теплый дом и вновь выйти в ночной лес.
Чтобы добраться до дома Барсука, нужно было пройти по таким чащобам, по таким мрачным тропинкам, что Тоуд решил взбодрить себя парой явно лишних глотков из той бутылки, вино в которой было более крепким и бодрящим.
Неожиданный прилив удали и лихости несколько скорректировал его первоначальные планы.
— Нечего мне здесь бояться, — перво-наперво заявил себе Тоуд. — А во-вторых, мне не нужно красться и подглядывать. Я… я… — Не решаясь произнести то, что подумал, он подбодрил себя, еще раз приложившись к бутылке.
— Так вот, я должен поговорить с Барсуком! — гордый от собственной смелости, сказал он. — Что я ему скажу — еще неизвестно. Но скажу обязательно. Все, что нужно. А вот потом, потом я возьму и уйду отсюда навсегда. Навсегда покину эти мрачные дебри, чащи и прочие густые заросли.
Слегка пошатываясь и спотыкаясь, время от времени икая и опираясь на ближайшее подвернувшееся дерево, Тоуд пробирался напрямик сквозь буреломы Дремучего Леса. Он не смотрел под ноги, не оглядывался по сторонам, а думал только о том, хватит ли у него смелости, добравшись до дома Барсука, постучать в дверь.
Было уже за полночь, когда Рэт шепнул Кроту на ухо:
— Чего тебе здесь дальше сидеть? Иди домой и отдыхай, а мы тут с Барсуком останемся — исполним долг вежливости да заодно и присмотрим за нашими шустрыми гостями.
— Знаешь, Рэт, я думал, что это будет званое чаепитие, а не посиделки на всю ночь. Ничего не имел бы против…
Рэт, улыбнувшись, сказал:
— Зато ласки и горностаи именно так себе все и представляли — веселая пирушка до утренней зари.
— Что-то не похоже, чтобы они шибко веселились, — вздохнул Крот. — Выглядят они, пожалуй, так же печально, как я сам. Похоже, увеселительное мероприятие не слишком-то удалось.
— Ладно, потом все обсудим. А сейчас — бери Выдру, и сматывайтесь отсюда. Здесь столько народу, что никто и не заметит, как вы ушли.
Приятели неприметно выскользнули из-за стола, покинули гостиную и, выйдя в прихожую, едва подошли к двери, как с другой стороны послышался громкий, уверенный и требовательный стук.
Любой гость — званый или незваный — был бы хоть каким-то поводом развлечь присутствующих, отвлечь их от грустных мыслей. Поэтому сам Барсук не поленился встать и пройти в прихожую, деловито поясняя:
— Похоже, кто-то здорово припозднился. Или это дезертир, сбежавший с другой вечеринки ради того, чтобы насладиться нашим обществом. Эй, Крот, ты там? Открывай, открывай скорее!
Крот так и сделал.
Дверь распахнулась, и Крот обомлел. Там, за порогом, стоял он — Тоуд собственной персоной.
В руках он держал наполовину опустошенную бутылку, на лицо же было напущено искусственное выражение лихости, любезной веселости и беззаботности.
— А это я. Случился тут по соседству, — старательно изображая безразличие, заявил Тоуд остолбеневшей аудитории. — Мимо вот проходил и… это… вот решил зайти… ну, поговорить надо кой о чем, значит…
Нетвердый голос дрогнул, напускное веселье утихло, и это выдало тщательно скрываемое волнение ночного гостя. Опустив руку, сжимавшую бутылку, Тоуд пожал плечами, покачнулся всем телом в дверном проеме от косяка к косяку и спросил:
— А… это… Барсук — он как, дома? Мне бы того, поговорить с ним… Или сюда вход только по приглашениям? А где его взять?
Из всей честной компании только Барсуку удалось сохранить спокойствие. Протолкавшись в прихожую, он внимательно посмотрел на нежданного гостя и твердо сказал:
— Тоуд, ты пьян.
— Да, признаюсь. Выпил — было дело. Это ты, друг мой Барсук, верно подметил. Я, может быть, чуть перебрал, но…
— Тоуд! — рявкнул Барсук изо всех сил, сотрясая стены и потолок своей норы. — Ты пьян вусмерть! Ты же сам не понимаешь, что говоришь и что делаешь. Нет, ты просто невыносим — как и прежде!
— Но я же… — Тоуд усиленно искал в опьяненной памяти подходящие слова. — У меня эта, как ее… интоксикация организма, вот! И что касается…
— Тоуд! — снова грозно прорычал Барсук. — Ну, Тоуд!..
— Да, Барсук, это я. И я хотел… я хотел…
Но то, что именно он хотел сообщить Барсуку, не так легко давалось ему. Он поставил бутылку на пол, едва не упав при этом. Странные, непривычные огоньки сверкали в его глазах — это в них отражались свечи, горевшие в гостиной.
— Барсук, — произнес наконец Тоуд. — Тоуд хотел тебе кое-что сказать. И это «кое-что»… это…
Темнота за его спиной словно сгустилась, стала почти ощутимой. Тот чужой, жестокий, холодный мир придвинулся вплотную к порогу дома Барсука и окатил Тоуда липкой волной страха. А Тоуд… он мучительно искал нужные слова. Искал — и никак не мог найти.
— Тоуд, — вновь заговорил Барсук, — ты…
— Что? Что — я? — уныло и обреченно переспросил Тоуд, на лице которого вдруг ясно отразились все перенесенные им тяготы и испытания долгого и трудного пути.
— Ты — дома, Тоуд, — неожиданно мягко сказал Барсук. — И никому другому мы не были бы сегодня так рады, как тебе.
— Дома, — чуть слышно прошептал Тоуд. — Рады — мне?
Вдруг словно молния озарила его усталое лицо, и он торопливо, почти суетливо произнес:
— Я исправлюсь, я уже исправляюсь. Честное слово, Барсук, я больше не…
Барсук властным, но спокойным жестом призвал Тоуда к молчанию.
— Нет, Тоуд, исправиться сегодня тебе не удастся. Сегодня ты у нас будешь тем же старым Тоудом, который расскажет нам все о своих проделках и приключениях с того дня, как заполучил свою летательную штуковину.
— Кто? Я? Я буду рассказывать?
— А кто же? Непременно будешь! Я?
— Ну конечно ты. Мы тебя просто заставим.
— Еще бы! Конечно заставим! Заговорит как миленький! — раздался целый хор шутливо-грозных голосов.
Кричали все: Крот и Выдра, Рэг и Племянник, а вслед за ними и многие ласки и горностаи.
— Но вы же не станете выслушивать мою болтовню, — не верил своим ушам Тоуд. — Я ведь не готовился, я не собирался…
— Не собирался он! — передразнил его Барсук. — Да нам тут как раз болтовни и не хватает! А ты именно тот, кто нам нужен. Давай, приятель, приступай! Мы ждем!
— Правда? Я должен все рассказать — я правильно понял?
— Да правильно, правильно! А ну-ка проходи, садись и рассказывай!
Порой случаются совершенно необъяснимые вещи: сидят гости на вечеринке, настроение у всех унылое. И еда, разумеется, кажется всем пресной и невкусной, пить ничего не хочется. И вдруг появляется кто-то, кто в момент развеивает общую тоску, поднимает всем настроение, делает вечер увлекательным и веселым. И тут же еда становится восхитительно вкусной, напитки — бодрящими и согревающими. Все меняется в один миг.
Вот так и случилось в тот поздний вечер, когда на пороге дома Барсука появился мистер Тоуд.
Весь Дремучий Лес ожил, зашевелился, загудел, как потревоженный улей. И уже неважно, кто именно первым разнес весть о возвращении Toy да, кто, быть может, разглядел знакомый силуэт, крадущийся к дому Барсука. Дело было в другом: не прошло и получаса, как весь лес узнал, что в гостях у Барсука — Тоуд, сам Тоуд, собственной персоной. Позабыв про все приглашения и приличия, лесные жители стали стекаться к не закрывавшимся в ту ночь дверям дома Барсука.
Да, тот вечер, то чаепитие, тот почетный прием не зря заняли свое достойное место в истории Дремучего Леса и Ивовых Рощ. Но своей незабываемостью тот день обязан не только самому факту возвращения Тоу-да (что само по себе уже немало), не только его захватывающим рассказам, принимаемым слушателями на ура, — о его приключениях и злоключениях, не только занимательным и язвительным комментариям в адрес жен трубочистов, знатных молодоженов и надменных дворецких.
Не только незабываемый наглядный урок прыжков с парашютом, сымпровизированный Тоудом на обеденном столе Барсука (с помощью пижамы Рэта), остался в памяти обитателей леса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28