Ассистент же в свою очередь мог себе позволить не ходить больше в ассистентах. Его успешная карьера в качестве личного фотографа светской знати была несомненно предрешена.
Арестовавшие Тоуда офицеры полиции были немедленно отмечены начальством за проявленные бдительность, доблесть и бесстрашие и в самое кратчайшее время получили повышение по службе, все как один став заместителями комиссара. Ливрейных лакеев мгновенно аттестовали как дворецких высшей категории. С такими рекомендациями они оказались востребованными в знатнейших и богатейших домах в разных концах света — в Китае, Италии и Соединенных Штатах Америки.
Епископов в звании не повысили — просто было некуда. Но и они не остались внакладе. Известные всей стране, они легко получали дополнительные, до того вакантные кафедры для проповедей, а также любые синекуры, предоставляемые церковной иерархией, такие, как, например, участие в бесчисленных богословских семинарах и контрольных комиссиях.
Безутешная жена-вдова трубочиста, после того как ее горе было излито на читающую газеты публику всей страны, двадцати восьми зарубежных государств, а также, разумеется, всех колоний, у лее к следующим выходным получила более полусотни предложений руки и сердца.
Ни одно из них она не приняла — и правильно сделала. Как-никак, а двоемужество — штука весьма оскорбительная для общественного мнения. Хотя опять же кто бы посмел упрекнуть ее в такой ситуации? Ибо ее дражайший супруг трубочист, числившийся до поры до времени без вести пропавшим, с подозрением на смерть, весьма возможно насильственную, на самом деле просто-напросто от всей души оценил преимущества жизни в шкуре героического авиатора, рисковавшего своей жизнью ради спасения горожан и до последнего момента не покинувшего падающую на землю машину. Купаясь в удовольствиях и радостях, положенных такому герою (и полученных им, между прочим, только благодаря Тоуду), он вовсе не спешил вновь вернуться к своей прежней жизни со всеми ее прелестями — тяжелой работой, сажей и… любящей женой.
Но обо всем этом Тоуду не было известно абсолютно ничего. Схваченный и помещенный в камеру, он был лишен доступа к информации, как лишен общения с друзьями и какой бы то ни было надежды на помощь. Такие преступные натуры, чьи души погрязли в грехах сильнее, чем души самых закоренелых рецидивистов, должны быть удалены из общества и забыты.
— Но неужели, — жаловался он несколько недель спустя единственному человеку, которого он хоть и с натяжкой, но все же мог назвать своим приятелем, а именно своему тюремщику, общительному, но не то чтобы оптимистичному и жизнерадостному парню, — неужели меня даже не допросят? А как же процедура задержания и заключения под стражу? Если бы мне дали шанс, хотя бы один шанс… Я бы все объяснил, я уверен.
— Тебя бы допросили, если бы могли. Но — не получается. Говорят, нет таких законов и кодексов, достаточно суровых, строгих и жестоких, по которым можно было бы вести это дело и судить тебя, — объяснил ситуацию его тактичный и душевный приятель. — Так что плохи твои дела, мистер Toyд.
— Неужели у меня нет никакой надежды? — прошептал Тоуд.
— Никакой, — поспешил заверить его тюремщик. — Я, во всяком случае, не вижу. Сидеть тебе тут всю жизнь и еще лет двадцать пять, я так думаю.
Тоуд тихонько застонал.
— Но во всем можно найти и свои хорошие стороны, — заметил тюремщик, которому — по его душевной доброте — очень нравилось ободрять своих «подопечных». — Прикинь сам: время идет, ты моложе не становишься. Если честно, то больше двадцати лет ты вряд ли протянешь, в этой-то душегубке, да на казенных харчах. Так что осталось тебе сидеть всего ничего. Время пролетит — не успеешь оглянуться.
Но Тоуд почему-то не был склонен считать двадцать лет пребывания в тюрьме кратким мгновением. Скорее наоборот: к удивлению тюремщика, они представлялись ему бесконечно долгой чередой бесконечно длинных дней и ночей, состоящих из таких же невыносимо долгих часов, минут и еле тикающих секунд, тоскливых, как капли, время от времени срывавшиеся с влажного потолка камеры и шлепавшиеся на пол, и к тому же — абсолютно бессмысленных, как суетливая беготня тараканов, сновавших по камням под его железной кроватью.
— А какие обвинения выдвинули против меня? — осведомился Тоуд чуть позлее.
— Во-первых, они чрезвычайно многочисленны. И это — единственное, что мне о них известно. Говорят, их столько и они так тяжелы, что даже нет смысла оглашать их.
— И нет никакой надежды?
— Никакой.
— И никаких новостей?
— Никаких.
— И никаких признаков хоть чего-то?
— Почти никаких.
— Почти? — переспросил отчаявшийся Тоуд, услышав в этом слове слабый намек хоть на какую-то надежду.
— Честно говоря, не положено мне об этом с тобой говорить, ну да ладно: слышал я, что есть идея провести очную ставку.
— Очную ставку с кем? — У Тоуда вновь перехватило дыхание. Огонек надежды погас, не успев разгореться. От предстоящего мероприятия можно было ожидать только неприятностей.
— Все-все-все, мистер Тоуд. Больше я ничего не скажу. Мне и за это уже влетит, если кто узнает. Так что давай веди себя как хороший мальчик, ешь хлеб и пей водичку. Кстати, по случаю воскресенья могу предложить вторую кружку холодной воды.
Тоуд со вздохом покачал головой.
— Спасибо, я не очень голоден, да и пить что-то не хочется, — тихо ответил он.
— Ну и ладно. Но я все равно оставлю все тут, — сказал добрый тюремщик и удалился.
Тоуд погрузился в размышления. Очная ставка — зачем? Сообщников у него нет, значит, и выявлять некого. Тогда наоборот: выяснять будут его личность. Чушь какая-то. То, что он — Тоуд, беглый заключенный, известно всем и каждому. Остается последний вариант — самый неприятный, а именно дополнительные обвинения. Его обвинят еще в каком-нибудь преступлении, а жертва или свидетель придет и покажет на него пальцем, чтобы удостовериться наверняка и дать судьям право вынести обвинительный приговор.
Он снова тяжело вздохнул.
— Я пропал, — заключил он. — Друзей, которые могли бы позаботиться обо мне, у меня нет. А если бы и были — что они могли бы сделать для меня в такой ситуации? Абсолютно ничего. Да, Тоуд будет забыт миром, забыт раньше, чем умрет.
Крупные слезы навернулись ему на глаза, скатились по щекам и звонко упали на жесткий, холодный, покрытый плесенью каменный пол.
— Брошен и забыт, — повторил Тоуд и горько заплакал.
* * *
На самом же деле он вовсе не был забыт. Несколько дней, пока другие «жареные» новости не вытеснили сообщения и комментарии по поводу его поимки с первых страниц газет, имя Тоуда вообще было на устах у всех. Более того, вменяемые ему в вину деяния были столь страшны, столь чудовищно преступны, столь угрожающи для общества и для безопасности страны (разумеется, в случае дальнейшего развития обозначенной тенденции), что его дело обсуждалось не только в Парламенте и Тайном Совете, но и в резиденциях мэров, министров и прочих высоких чинов, а также в Генеральной прокуратуре и Верховном Королевском суде.
Все это привело к тому, что скромная персона мистера Тоуда привлекла внимание не только местной и бульварной прессы, но удостоилась упоминания даже в газете «Тайме», выделившей данной «сенсации» аж целый абзац где-то в нижнем углу страницы, посвященной новостям сельского хозяйства.
Вообще-то говоря, последняя газета из Города, дошедшая до обитателей Берега Реки и Дремучего Леса, проделала этот путь много лет назад, и если уж совсем начистоту, то она была для многих единственной, которую им доводилось видеть в жизни, да и то лишь тем, кому удавалось втереться в доверие к Барсуку, растрогать его чем-то и оказаться у него дома в тот редкий миг, когда он позволял взглянуть на этот исторический экземпляр, вывешенный в рамке на стене одной из комнат его дома. На этой странице был помещен репортаж о каком-то юбилее, праздновавшемся во времена молодости прапрадедушки Барсука.
Однако каким-то непостижимым образом до Дремучего Леса добрался тот самый экземпляр «Тайме» (пусть не весь, зато как раз с той страницей, где была опубликована посвященная Тоуду заметка). Завладев этой газетой, Барсук внимательнейшим образом изучил ее и собрал по этому поводу у себя дома совет — Крота и Водяную Крысу.
— Друзья мои, — мрачно начал он свою речь, — у меня плохие новости.
— Это, конечно, о Тоуде, — сдавленно произнес Крот, на глаза которого тотчас же навернулись слезы. — Я так и сказал тебе, когда мы шли сюда…
Пока Барсук поправлял на носу очки, собираясь зачитать заметку вслух, Рэт успел кивнуть Кроту:
— Боюсь, ты прав. Мы должны приготовиться к худшему.
Друзья безутешно вздохнули и замерли в ожидании официального сообщения.
— Именно так, именно о нем, — не поняв печальных намеков на худшее, заметил Барсук.
— Читай, — набравшись духу, сказал Рэт.
— Как раз собирался, — буркнул в ответ Барсук.
То, что он прочел, было озаглавлено:
«ТОУД АРЕСТОВАН»;
далее шел подзаголовок:
«ПОЛНЫЙ ТЕКСТ ОБВИНЕНИЯ БУДЕТ ОГЛАШЕН ПО ВЫЯВЛЕНИИ ВСЕХ СОВЕРШЕННЫХ ИМ ПРЕСТУПЛЕНИЙ».
В заметке приводился полный и подробный список краж и прочих преступлений, со всей очевидностью — на основании улик и показаний свидетелей — вменявшихся в вину Тоуду. Было там сказано и еще много чего. Например, об испорченных, расстроенных свадьбах, о безутешных невестах, об оскорбленных епископах и подвергшихся нападению офицерах полиции. В довершение всего в заметке рассказывалось о попытке соблазнения порядочной женщины — чужой жены, что было названо не больше не меньше как низким, недостойным даже последнего уголовника преступлением. Судя по тексту, сомнений в виновности Тоуда не было и быть не могло. Единственным нерешенным вопросом оставалось наказание, которое он должен был понести, а именно его показательность, демонстративность и убедительная суровость.
— Что все это значит? — решил уточнить Крот, которому, мягко говоря, не все было понятно.
— А то, — рассудительно заметил Рэт, — что наш Тоуд опять попал в переделку и заварил кашу, которую сейчас и расхлебывает. А кроме того, можно смело утверждать, что он не сгинул и не отправился на тот свет, как мы с тобой опасались.
— Вношу уточнение: похоже, что эту кашу Тоуду быстро расхлебать не удастся. На этот раз влип он еще сильнее, — добавил Барсук.
— Неужели мы ничего не можем сделать, чтобы помочь ему?
— Это при том, что в деле замешаны и дают показания всякие лорды и епископы, полицейские и соблазненные жены? — Барсук покачал головой. — Сомневаюсь я что-то… Полагаю, что грамотно составленное прошение о помиловании сможет считаться успешным, если в результате его рассмотрения четвертование осужденного будет заменено более гуманным повешением.
— Ой-ой-ой! — воскликнул вконец перепуганный Крот. — Что-то мне не по себе.
В норе Барсука воцарилось молчание. Мир, в котором Тоуд оказался виновен по всем статьям, был так далек от их привычной жизни, так незнаком, что они не видели ни единого способа помочь своему близкому другу.
— Во всем этом деле есть одна странность, — заговорил наконец Рэт. — Я бы даже сказал: более чем странная странность.
— Что именно? — осведомился Крот почти бесстрастно, поскольку считал, что нет смысла переливать из пустого в порожнее и судачить, не в силах что-то предпринять.
— В статье нигде ни единым словом не упоминается летающая штуковина. Так ведь, Барсук?
Барсук заметно оживился.
— Кажется, ты прав, — заметил он, на всякий случай еще раз пробежав заметку глазами. — Ты опять проявил свою недюжинную наблюдательность и абсолютно справедливо отметил эту странность. Я должен подумать.
Барсук погрузился в размышления, столь глубокие и напряженные, что Рэт и Крот решили не беспокоить его своим присутствием и, тихонько выйдя из дома, отправились в гости к Выдре.
Зима, казалось, должна была вот-вот отступить, но и весна еще никак не могла быть, названа наступившей. Нет, разумеется, подснежники, первые зеленеющие травинки, ольховые сережки — все это имелось в наличии и говорило о предстоящей смене времен года. О предстоящей, но не наступившей, ибо Кроту и Водяной Крысе, чтобы ощутить весну, хотелось бы увидеть и почувствовать, как набухают согреваемые солнцем почки на деревьях, услышать, как поют, и увидеть, как возятся со своими гнездами мелкие перелетные птички, вернувшиеся с зимовки, а также понюхать первые колокольчики на лесных полянках и фиалки по берегам реки.
Кроме того, друзья прекрасно понимали, что зима еще может показать характер, обрушив на них весь свой холод, ледяные дожди и снег, словно чтобы напомнить: «Я, конечно, ухожу, уступаю место весне и лету, но учтите, я еще вернусь, не успеете оглянуться».
Уже на подходе к дому Выдры Крот обратился к Рэту:
— Слушай, а как ты думаешь: неужели нет никакой надежды на то, что Тоуда удастся спасти? Или нужно уже сейчас приучать себя к мысли, что его с нами нет, забывать его и готовиться вспоминать о нем только в снах и в молитвах?
Так тихо и так пронзительно-безутешно сказаны были эти слова, что на вечно веселых глазах Водяной Крысы показались слезы. Но… на что можно было надеяться, учитывая, какую заваруху устроил Тоуд на этот раз? Да что там! Вон даже сам Барсук…
— Я думаю, — осторожно подбирая слова, сказал Рэт, — что если кто и может придумать выход, дать Тоуду надежду, пусть даже и самую слабую, — так это наш Барсук. Не знаю, о чем он задумался, когда мы уходили, но то, что он начал думать, уже кое-что значит. Сам знаешь, будь дело совсем гиблым, Барсук не стал бы утруждать себя напрасными мыслительными усилиями. А если он задумался, значит, что-то будет. Нам же остается только ждать и надеяться. Чтобы немного прийти в себя и успокоиться, я предлагаю понадеяться на то, что Выдра напоит нас горячим морсом, угостит чем-нибудь вкусненьким и порадует более приятными новостями, чем те, что дошли до нас сегодня.
Барсук же, оставленный в одиночестве, действительно начал думать. Он почти неподвижно просидел в кресле до самой ночи, напряженно ворочая мозгами. Видимым результатом этих размышлений стало то, что уже ближе к полуночи он встал, зажег свечу, проследовал в свой кабинет и сел за письменный стол.
Много лет прошло с тех пор, как он в последний раз оказывался перед необходимостью писать письмо. И еще никогда в жизни не возникало у него настолько серьезного повода, чтобы набраться храбрости и обратиться с письмом к такому почтенному, далекому, почти мифическому персонажу, каковым был для Барсука главный редактор «Таймс».
Но Барсук все же заставил себя пойти на это. Дерзновенной десницей он надписал конверт:
«Частное письмо. Конфиденциально. Не для публикации».
Всю ночь продолжалась напряженная работа мысли и пера. Уже под утро Барсук вызвал к себе самого шустрого и проворного горностая и обратился к нему со следующими словами:
— Далеко не всегда мы с тобой честно и по-доброму смотрели в глаза друг другу. Не могу не признать, что в вопросе об обещанном почетном чаепитии я вел себя без надлежащей расторопности. Это нужно исправить, и это будет исправлено. Но в жизни порой случается такое, что трудно, иногда почти невозможно исправить. И когда мы сталкиваемся лицом к лицу с такими несчастьями и неприятностями, нам надлежит забыть о наших разногласиях и вместе бороться за общее благо.
— Ну? — не очень-то вежливо выразил горностай свои сомнения. — И что ты имеешь в виду на этот раз?
— Величайшую ошибку правосудия, — многозначительно заявил Барсук. — А теперь слушай: ты возьмешь вот это письмо и, используя все свое проворство и изворотливость, равно как и знание Белого Света за Рекой, доставишь его по указанному адресу.
— А что случилось-то? — Горностай явно не пришел в восторг от просьбы Барсука.
— Дело не только в том, что случилось. Важнее — с кем. Так вот, дело касается мистера Тоуда из Тоуд-Холла.
— А, ну да, Тоуд, — не без некоторого уважения в голосе сказал горностай.
Это скрытое уважение не ускользнуло от наблюдательного Барсука, как, впрочем, и не слишком удивило его. Выходки Тоуда не могли не вызвать определенного отклика в душах склонных к пакостям и гадостям ласок и горностаев. Свой своего ищет, — порывшись в памяти, Барсук извлек из ее глубин эту многозначительную аксиому. Впрочем, сейчас вопреки всяким истинам и явным различиям горностаи были позарез нужны Барсуку, а конкретно этот — в особенности.
— А я буду приглашен на чай? — дерзко осведомился горностай.
Барсук загадочно улыбнулся, пошарил за спиной на каминной полке и извлек оттуда пачку карточек, на которых самым эффектным и крупным шрифтом, самыми блестящими буквами было напечатано:
«Приглашение».
— Одно из них — для тебя, — сообщил Барсук, — при условии, что ты доставишь письмо по адресу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28