Он всегда находил время для того, чтобы повозиться с Аврелием, когда тот был еще ребенком, и по-дружески побеседовать с ним, когда тот вышел из детского возраста. Нет поэтому ничего удивительного, что одинокий и глубоко несчастный ребенок проникся глубокой любовью к единственному человеку, относившемуся к нему с вниманием и очевидной заботой.
Иногда ночью старший Падреле просыпался вдруг в холодном поту: это ему приснилось, что Аврелий решил самостоятельно заняться деловой деятельностью или — что еще хуже — что Аврелий решительно потребовал раздела наследства.
На другой день Примо бывал особенно нежен и внимателен к своему брату. Он вообще ни в чем не отказывал ему, отлично понимая, что самые крупные расходы на его прихоти не могут даже приблизительно сравниться с обычным мотовством молодых людей его круга. К тому же, эти относительно небольшие расходы отвлекали Аврелия от деловых мыслей и еще крепче утверждали его в любви и безграничном доверии к брату.
Нельзя сказать, чтобы Примо Падреле после трех десятков лет, проведенных под одной кровлей с Аврелием, был совершенно к нему безразличен. С тех пор как он окончательно убедился, что Аврелий от него ничего не требует, кроме братской любви и относительно незначительных денежных расходов, Примо Падреле иногда с удивлением ловил себя на том, что он испытывает к брату своеобразное чувство. Это, конечно, не было тем, что мы привыкли называть любовью или нежностью, но все же было более сердечным чувством, нежели обыкновенная холодная деловая заинтересованность.
Когда Примо Падреле вызвал к себе Огастеса Карба для известного уже читателю разговора, глава фирмы действительно испытывал некоторое беспокойство за судьбу своего недалекого и взбалмошного братца. Это беспокойство усугублялось тем, что вечером четвертого сентября у Примо, по случаю дня его рождения, должно было собраться достаточно большое общество, и отсутствие младшего Падреле в такой высокоторжественный день могло вызвать нежелательные толки. Тем более, что это обычно бывал единственный день в году, когда оба брата появлялись вместе, и старший мог перед людьми весьма заинтересованными продемонстрировать полный мир, любовь и согласие, царящие между обоими владельцами фирмы.
Теперь легко себе представить, какое впечатление произвела на господина Примо необычайная весть, которую ему поведал секретарь его брата после свидания со своим выросшим патроном.
Конечно, сначала господин Примо не поверил ни единому слову этого фантастического сообщения. Однако удивительная история Томазо Магарафа, о которой напомнил в своем рассказе Карб, естественно навела Примо Падреле на мысль, что чудесное превращение Аврелия связано с тем самым доктором Попфом из Бакбука, о котором ему уже докладывал на днях один из директоров акционерного общества «Тормоз» (к этому докладу мы еще вернемся). И лишь только Примо Падреле пришел к этому выводу, как он уже почти перестал нуждаться в каких-либо доказательствах достоверности рассказа Огастеса Карба. Свершилось самое ужасное, что могло обрушиться на голову господина Примо: вырос и перестал быть уродом его младший брат. Аврелий стал полноценным мужчиной, он уже задумал какие-то дурацкие миллионные предприятия, он уже обзавелся невестой. Кончились дни бесконтрольного и самостоятельного управления делами фирмы, появился и вступает в деловую жизнь человек, имеющий права на половину состояния, того состояния, которое старший Падреле привык считать полностью своим.
Все это было похоже на дурной сон. Внимательно слушая разглагольствующего Огастеса Карба, Примо Падреле лихорадочно обдумывал создавшееся положение. Где-то в самом отдаленном уголке его сознания мелькнуло на одно мгновение чувство радости за Аврелия, но тотчас же исчезло, чтобы больше никогда уже не появляться. Оно сменилось чувством острой жалости к себе. Потом пришло сожаление, что Аврелий не умер во время последней своей болезни. Он болел таким воспалением легких, которое свело бы в могилу и любого здоровяка. Примо Падреле вспомнил: у него было искушение помочь болезни одной единственной крупинкой яда. Никто бы не подумал, что Аврелий отравлен. А если бы и подумал, то ни за что не решился бы заявить об этом. Но Примо до последней минуты, до самого кризиса, надеялся, что брата доконает болезнь, и не мог заставить себя пойти на убийство. За двадцать с лишним лет руководства делами фирмы он пустил по миру не одну тысячу людей, очень многих довел до самоубийства, толкнул на преступление. Но совесть у него оставалась спокойна: ничего не поделаешь — дело есть дело. Люди, играющие на бирже, должны быть готовы к самому худшему. Выбрасывая на улицу во время локаута десятки тысяч рабочих, обрекая на голод и нищету их семьи, он утешался мыслью, что таковы суровые законы жизни, так было и так будет. Но ни на минуту он не мог вообразить себя убийцей.
Он распростился с Карбом, еще ничего не придумав. Он прошагал по своему кабинету по крайней мере полчаса в полном одиночестве и опять-таки ничего не придумал. Тогда в изнеможении он прилег на диван, поняв, что ему прежде всего нужно прийти в себя и отдохнуть. Внезапно его осенила мысль, поразительная по своей простоте: Аврелий неузнаваемо изменился. Тем хуже для Аврелия. Примо Падреле решил не узнавать своего брата. Он позвонил в «Тормоз», выяснил, как проходит «бакбукская операция», окончательно утвердился в своем решении и занялся очередными делами.
Но, чем бы он ни занимался, мысли его были прикованы к свиданию с Аврелием. Он ждал этого свидания с противным самочувствием человека, которому предстоит выдернуть себе зуб.
За двое суток, прошедших от разговора с Огастесом Карбом до встречи с его хозяином, Примо Падреле успел привыкнуть к своему решению, и соответственно с этим изменилось и его самочувствие. Если продолжать наше сравнение, сначала старшего Падреле волновала боль, которую ему предстояло перенести. А к тому времени, когда Аврелий входил в кабинет своего брата, тот уже предвкушал умиротворенность, которая наступает после удаления зуба.
Даже если бы выросший Аврелий не был так похож на Урия Падреле, господин Примо после первых же фраз вошедшего незнакомца убедился, что перед ним действительно его брат. Прежний Аврелий выпирал из всех его повадок, из того, как он жестикулировал, смеялся, строил фразу, не говоря уже о типичных его восклицаниях и словечках.
Господину Примо на мгновение стало жалко бедного Аврелия. Ах, как они славно жили бы, если бы он не вырос!
Но прошлого нельзя было вернуть, и господин Примо стал проводить в жизнь решение, которое должно было сохранить ему все богатства фирмы.
Именно поэтому Примо Падреле, как это уже известно из предыдущей главы, с усилием приподнялся из своего кресла, оперся ладонями о письменный стол, несколько подался вперед и, вперив свой очень серьезный и спокойный взор в глаза все еще продолжавшего улыбаться Аврелия Падреле, спросил:
— Скажите, пожалуйста, друг мой, куда вы девали моего несчастного брата Аврелия?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, содержащая неоспоримые доказательства мягкосердечия Примо Падреле и прямодушия Огастеса Карба
До Аврелия не сразу дошел смысл фразы, произнесенной его братом. Он хитро подмигнул господину Примо и стал искать на его каменном лице хоть тень ответной улыбки. Но ответной улыбки не последовало, глава фирмы смотрел на него, как смотрит на преступника следователь, захвативший его врасплох.
— Позволь, позволь! — сказал тогда Аврелий, опешив. — Ты меня спрашиваешь, куда я девал себя?
— Моего брата Аврелия, — поправил его Примо Падреле.
— Так ведь я и есть твой брат, Аврелий, дурья твоя голова! — вспылил Падреле-младший. — Я же тебе об этом битый час твержу!
— Согласитесь, — спокойно заметил ему Примо Падреле, — что твердить можно о чем угодно и сколько угодно. Я могу твердить, что я святой Франциск Ассизский. Самый доверчивый человек все же потребовал бы доказательств.
— А шрам на пальце? А родимое пятно?
— Медицина делает сейчас чудеса. Особенно если в качестве приза предвидится половина богатства банкирского дома «Братья Падреле».
— Вот уж никогда не думал, что ты такой наивный человек! — воскликнул Аврелий. — Садись и расспрашивай меня. Я отвечу тебе на любой вопрос, касающийся твоей жизни, моей жизни! Хочешь, пройдем по дому — и я тебе расскажу о каждой комнате и о каждом слуге такие детали, которые может знать только человек, проживший всю жизнь в нашей семье…
— Например, лакей… — холодно добавил Примо Падреле. — А лакей может рассказать и, очевидно, рассказал всю подноготную о жизни моей семьи людям, которые в этом заинтересованы. Конечно, за достаточно приличные деньги…
У Аврелия потемнело в глазах. Только сейчас, наконец, до него дошел весь ужас его положения. То, что говорил Примо, было логично, обоснованно и беспощадно, как смертный приговор.
Примо Падреле между тем задумчиво продолжал:
— Признаться, я не сразу понял, что удерживает меня от того, чтобы позвонить в полицию и попросить арестовать вас…
— Вот-вот, — воскликнул Аврелий, побагровев от возмущения. — Пускай меня арестуют как мошенника!
— А вдруг, — продолжал Примо Падреле, как бы размышляя вслух, — а вдруг вы действительно мой брат? А я вас засажу в тюрьму. Боже мой! Глава банкирского дома «Братья Падреле» засадил собственного брата и полноправного совладельца фирмы в тюрьму! И по какому поводу? По обвинению в мошенничестве! Ведь это позор на весь мир! Нет, я должен тысячу и тысячу раз проверить прежде, нежели решусь на такой шаг! Я не могу, наконец, позволить полицейским чиновникам и газетчикам трепать на всех перекрестках имя моего любимого и глубоко несчастного брата…
— Придумал! — подскочил от радостного возбуждения Аврелий. — Позови сюда Огастеса. Мы с ним исколесили весь мир. Тут уже никакой лакей не поможет. Я расскажу такие подробности, какие могут быть известны только мне да ему.
— Вы говорите об Огастесе Карбе, секретаре моего брата? — спросил Примо Падреле.
— Да, я говорю о моем секретаре, черт возьми! — вспылил Аврелий. — Том самом, о котором ты мне говорил, что он слишком похож на ангела, чтобы быть порядочным человеком.
— Боже мой, как болтлив все-таки мой дорогой братец! — возвел глаза к потолку Примо Падреле. — Слова, сказанные ему наедине, стали достоянием посторонних людей!.. Хорошо, позовем Огастеса Карба.
Преданный секретарь уже давно вертелся в приемной. Он тотчас же появился в кабинете, счастливый, жизнерадостный, полный веселой готовности служить, которая переполняет личных секретарей, уверенных в благосклонности своих хозяев. Он очень многого ждал от необычайного свидания братьев Падреле. К тому же, у него в кармане пиджака лежала заветная записка доктора Попфа. Завтра, когда этому неизвестному доктору будут телеграфно переведены его сто тысяч, он наконец узнает фамилию и адрес. Тогда можно будет, отпросившись на денек-другой, съездить к нему и предъявить его записку. Записка содержит неопровержимое доказательство того, что доктор позволял себе производить опыты над людьми, и доктор будет круглым дураком, если не согласится в обмен на злосчастную записку вручить Огастесу Карбу половину своего гонорара.
Входя в кабинет главы фирмы, Огастес Карб был полон самых радужных надежд. Однако холодно-официальное лицо Примо Падреле и расстроенная физиономия Аврелия не соответствовали тому, что ожидал увидеть секретарь, и он мысленно приказал себе: «Держи, дружок Огастес, ухо востро! Как бы тебе не ляпнуть что-нибудь такое, что навеки испортит твою карьеру. Тут что-то неладно!»
Аврелий бросился было ему навстречу, но Примо Падреле сурово кинул:
— Попрошу вас, друг мой, временно воздержаться от разговора с секретарем моего брата! — И Аврелий снова опустился в кресло.
«Друг мой»!.. «С секретарем моего брата»!.. — пронеслось в голове Огастеса Карба. — Какие странные слова!.. Господин Примо за полчаса все еще не смог узнать своего брата… Такой умный и бывалый человек!.. Что бы это могло означать?.."
Как всегда, когда мозг Огастеса Карба особенно деятельно работал, лицо его казалось предельно простодушным, даже глупым.
— Я вас пригласил, друг мой, — продолжал между тем Примо Падреле, — чтобы попросить взглянуть на этого господина. Вглядитесь в него хорошенько и скажите, знаком ли он вам.
Будь на месте Примо Падреле любой другой человек, Карб мог бы подумать, что все это делается ради шутки, что Примо хочет попугать, даже помучить брата, с тем чтобы через несколько минут расхохотаться и крепко прижать его к груди. Но Примо Падреле был совсем не из породы шутников.
Не переставая лихорадочно обдумывать линию своего поведения, Огастес Карб сделал вид, будто вглядывается в лицо Аврелия Падреле, деликатно развел руками и промолвил:
— К сожалению, сударь, я не имею чести быть знакомым с этим господином.
Пока все шло правильно, Аврелий Падреле не мог быть на него в обиде: Огастес обещал ему ничего не рассказывать об их свидании и потому видел выросшего Аврелия как бы впервые. Пожалуй, он даже обязан был сразу его не узнавать. Господин Примо тоже не мог не учесть этого обстоятельства. Нет, пока что ни один из братьев не имел оснований обижаться на него.
— Вглядитесь в него получше, — внушительно сказал старший Падреле. — Видите ли, этот господин настаивает на том, что он ваш патрон.
Напрасно утверждают, что настоящую деловую карьеру можно сделать, только имея, кроме счастья и податливой совести, тщательно разработанный заранее план действий! Как бы не так! В карьере Огастеса Карба решающее значение сыграло наитие. Огастесу Карбу вдруг пришла в голову сумасшедшая мысль: а что, если старшему Падреле _не хочется_ узнавать своего выросшего брата? Его патрон целиком во власти господина Примо: захочет — признает, не захочет — у Аврелия Падреле нет _никаких_ формальных доказательств того, что он это действительно он, а не самозванец. В любовь господина Примо к Аврелию, как и все, знавшие близко семью Падреле, Карб никогда особенно не верил. Выгоды же непризнания были настолько очевидны, что они толкнули бы на такой шаг людей, куда более чувствительных, нежели глава фирмы «Братья Падреле». Интонация, с которой к нему обратился господин Примо, с самого начала навела Карба на размышления. В одну секунду он принял решение, сделавшее честь его деловому гению и определившее всю его дальнейшую блистательную карьеру: он решил предать своего патрона, решительно не признавать его, а дальше — будь что будет! Он шел на огромный риск. Аврелий Падреле мог в конце концов договориться с Примо, Примо мог сам признать Аврелия, и в обоих этих случаях Огастес Карб рисковал потерять свое место. Зато, если он угадал действительное желание главы фирмы, его ждало поистине головокружительное будущее.
— Прошу прощения, сударь, — ответил он старшему Падреле и изобразил на своем фарфоровом личике полнейшее изумление. — Прошу прощения, но мой патрон нисколько не похож на этого господина. Начать хотя бы с того, что мой патрон… э-э-э… как бы это выразиться… куда более миниатюрного сложения.
— Признавайтесь, Огастес! Я разрешаю, — прервал его Аврелий. — Господину Примо уже известно о нашей встрече, я ему все рассказал.
Огастес Карб побледнел и, глядя в глаза старшего Падреле, промолвил медленно, нерешительно, каждую секунду готовый к отступлению:
— Прошу прощения, сударь, но мне не известно, о какой встрече этот господин говорит. Я его вижу впервые в жизни.
Он впился глазами в неподвижное лицо старшего Падреле, но не смог заметить в нем ничего, что подсказало бы ему дальнейшую линию поведения.
Зато у Аврелия кровь отлила от лица.
— Что за чертовщина! — воскликнул он неожиданно тонким голосом. — Я говорю о нашей субботней встрече в ресторане «Кортец»!..
Огастес Карб удивленно поднял свои аккуратные белобрысые бровки.
— Весьма сожалею, сударь, но мои средства не позволяют мне посещать такие дорогие рестораны… Я был в «Кортеце» один-единственный раз, прошлой зимой, сопровождая моего патрона. Мне неудобно хвалить себя, сударь, но моя прирожденная порядочность и глубокая преданность интересам фирмы…
Не мог же, в самом деле, Карб забыть о совсем недавней встрече! И он был вполне трезв. Аврелий Падреле пытался понять, что заставило его секретаря вести себя так нагло, и меньше всего ему могли прийти в голову истинные мотивы неожиданного поведения Огастеса Карба.
— Не валяйте дурака, Огастес! — сказал Аврелий. — Чего это вам взбрело в голову отказываться от меня? Надоело у меня работать?
— Господин Примо! — воскликнул плаксивым голосом Огастес Карб. — Прошу вас, защитите меня от грубостей этого совершенно неизвестного мне лица!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Иногда ночью старший Падреле просыпался вдруг в холодном поту: это ему приснилось, что Аврелий решил самостоятельно заняться деловой деятельностью или — что еще хуже — что Аврелий решительно потребовал раздела наследства.
На другой день Примо бывал особенно нежен и внимателен к своему брату. Он вообще ни в чем не отказывал ему, отлично понимая, что самые крупные расходы на его прихоти не могут даже приблизительно сравниться с обычным мотовством молодых людей его круга. К тому же, эти относительно небольшие расходы отвлекали Аврелия от деловых мыслей и еще крепче утверждали его в любви и безграничном доверии к брату.
Нельзя сказать, чтобы Примо Падреле после трех десятков лет, проведенных под одной кровлей с Аврелием, был совершенно к нему безразличен. С тех пор как он окончательно убедился, что Аврелий от него ничего не требует, кроме братской любви и относительно незначительных денежных расходов, Примо Падреле иногда с удивлением ловил себя на том, что он испытывает к брату своеобразное чувство. Это, конечно, не было тем, что мы привыкли называть любовью или нежностью, но все же было более сердечным чувством, нежели обыкновенная холодная деловая заинтересованность.
Когда Примо Падреле вызвал к себе Огастеса Карба для известного уже читателю разговора, глава фирмы действительно испытывал некоторое беспокойство за судьбу своего недалекого и взбалмошного братца. Это беспокойство усугублялось тем, что вечером четвертого сентября у Примо, по случаю дня его рождения, должно было собраться достаточно большое общество, и отсутствие младшего Падреле в такой высокоторжественный день могло вызвать нежелательные толки. Тем более, что это обычно бывал единственный день в году, когда оба брата появлялись вместе, и старший мог перед людьми весьма заинтересованными продемонстрировать полный мир, любовь и согласие, царящие между обоими владельцами фирмы.
Теперь легко себе представить, какое впечатление произвела на господина Примо необычайная весть, которую ему поведал секретарь его брата после свидания со своим выросшим патроном.
Конечно, сначала господин Примо не поверил ни единому слову этого фантастического сообщения. Однако удивительная история Томазо Магарафа, о которой напомнил в своем рассказе Карб, естественно навела Примо Падреле на мысль, что чудесное превращение Аврелия связано с тем самым доктором Попфом из Бакбука, о котором ему уже докладывал на днях один из директоров акционерного общества «Тормоз» (к этому докладу мы еще вернемся). И лишь только Примо Падреле пришел к этому выводу, как он уже почти перестал нуждаться в каких-либо доказательствах достоверности рассказа Огастеса Карба. Свершилось самое ужасное, что могло обрушиться на голову господина Примо: вырос и перестал быть уродом его младший брат. Аврелий стал полноценным мужчиной, он уже задумал какие-то дурацкие миллионные предприятия, он уже обзавелся невестой. Кончились дни бесконтрольного и самостоятельного управления делами фирмы, появился и вступает в деловую жизнь человек, имеющий права на половину состояния, того состояния, которое старший Падреле привык считать полностью своим.
Все это было похоже на дурной сон. Внимательно слушая разглагольствующего Огастеса Карба, Примо Падреле лихорадочно обдумывал создавшееся положение. Где-то в самом отдаленном уголке его сознания мелькнуло на одно мгновение чувство радости за Аврелия, но тотчас же исчезло, чтобы больше никогда уже не появляться. Оно сменилось чувством острой жалости к себе. Потом пришло сожаление, что Аврелий не умер во время последней своей болезни. Он болел таким воспалением легких, которое свело бы в могилу и любого здоровяка. Примо Падреле вспомнил: у него было искушение помочь болезни одной единственной крупинкой яда. Никто бы не подумал, что Аврелий отравлен. А если бы и подумал, то ни за что не решился бы заявить об этом. Но Примо до последней минуты, до самого кризиса, надеялся, что брата доконает болезнь, и не мог заставить себя пойти на убийство. За двадцать с лишним лет руководства делами фирмы он пустил по миру не одну тысячу людей, очень многих довел до самоубийства, толкнул на преступление. Но совесть у него оставалась спокойна: ничего не поделаешь — дело есть дело. Люди, играющие на бирже, должны быть готовы к самому худшему. Выбрасывая на улицу во время локаута десятки тысяч рабочих, обрекая на голод и нищету их семьи, он утешался мыслью, что таковы суровые законы жизни, так было и так будет. Но ни на минуту он не мог вообразить себя убийцей.
Он распростился с Карбом, еще ничего не придумав. Он прошагал по своему кабинету по крайней мере полчаса в полном одиночестве и опять-таки ничего не придумал. Тогда в изнеможении он прилег на диван, поняв, что ему прежде всего нужно прийти в себя и отдохнуть. Внезапно его осенила мысль, поразительная по своей простоте: Аврелий неузнаваемо изменился. Тем хуже для Аврелия. Примо Падреле решил не узнавать своего брата. Он позвонил в «Тормоз», выяснил, как проходит «бакбукская операция», окончательно утвердился в своем решении и занялся очередными делами.
Но, чем бы он ни занимался, мысли его были прикованы к свиданию с Аврелием. Он ждал этого свидания с противным самочувствием человека, которому предстоит выдернуть себе зуб.
За двое суток, прошедших от разговора с Огастесом Карбом до встречи с его хозяином, Примо Падреле успел привыкнуть к своему решению, и соответственно с этим изменилось и его самочувствие. Если продолжать наше сравнение, сначала старшего Падреле волновала боль, которую ему предстояло перенести. А к тому времени, когда Аврелий входил в кабинет своего брата, тот уже предвкушал умиротворенность, которая наступает после удаления зуба.
Даже если бы выросший Аврелий не был так похож на Урия Падреле, господин Примо после первых же фраз вошедшего незнакомца убедился, что перед ним действительно его брат. Прежний Аврелий выпирал из всех его повадок, из того, как он жестикулировал, смеялся, строил фразу, не говоря уже о типичных его восклицаниях и словечках.
Господину Примо на мгновение стало жалко бедного Аврелия. Ах, как они славно жили бы, если бы он не вырос!
Но прошлого нельзя было вернуть, и господин Примо стал проводить в жизнь решение, которое должно было сохранить ему все богатства фирмы.
Именно поэтому Примо Падреле, как это уже известно из предыдущей главы, с усилием приподнялся из своего кресла, оперся ладонями о письменный стол, несколько подался вперед и, вперив свой очень серьезный и спокойный взор в глаза все еще продолжавшего улыбаться Аврелия Падреле, спросил:
— Скажите, пожалуйста, друг мой, куда вы девали моего несчастного брата Аврелия?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, содержащая неоспоримые доказательства мягкосердечия Примо Падреле и прямодушия Огастеса Карба
До Аврелия не сразу дошел смысл фразы, произнесенной его братом. Он хитро подмигнул господину Примо и стал искать на его каменном лице хоть тень ответной улыбки. Но ответной улыбки не последовало, глава фирмы смотрел на него, как смотрит на преступника следователь, захвативший его врасплох.
— Позволь, позволь! — сказал тогда Аврелий, опешив. — Ты меня спрашиваешь, куда я девал себя?
— Моего брата Аврелия, — поправил его Примо Падреле.
— Так ведь я и есть твой брат, Аврелий, дурья твоя голова! — вспылил Падреле-младший. — Я же тебе об этом битый час твержу!
— Согласитесь, — спокойно заметил ему Примо Падреле, — что твердить можно о чем угодно и сколько угодно. Я могу твердить, что я святой Франциск Ассизский. Самый доверчивый человек все же потребовал бы доказательств.
— А шрам на пальце? А родимое пятно?
— Медицина делает сейчас чудеса. Особенно если в качестве приза предвидится половина богатства банкирского дома «Братья Падреле».
— Вот уж никогда не думал, что ты такой наивный человек! — воскликнул Аврелий. — Садись и расспрашивай меня. Я отвечу тебе на любой вопрос, касающийся твоей жизни, моей жизни! Хочешь, пройдем по дому — и я тебе расскажу о каждой комнате и о каждом слуге такие детали, которые может знать только человек, проживший всю жизнь в нашей семье…
— Например, лакей… — холодно добавил Примо Падреле. — А лакей может рассказать и, очевидно, рассказал всю подноготную о жизни моей семьи людям, которые в этом заинтересованы. Конечно, за достаточно приличные деньги…
У Аврелия потемнело в глазах. Только сейчас, наконец, до него дошел весь ужас его положения. То, что говорил Примо, было логично, обоснованно и беспощадно, как смертный приговор.
Примо Падреле между тем задумчиво продолжал:
— Признаться, я не сразу понял, что удерживает меня от того, чтобы позвонить в полицию и попросить арестовать вас…
— Вот-вот, — воскликнул Аврелий, побагровев от возмущения. — Пускай меня арестуют как мошенника!
— А вдруг, — продолжал Примо Падреле, как бы размышляя вслух, — а вдруг вы действительно мой брат? А я вас засажу в тюрьму. Боже мой! Глава банкирского дома «Братья Падреле» засадил собственного брата и полноправного совладельца фирмы в тюрьму! И по какому поводу? По обвинению в мошенничестве! Ведь это позор на весь мир! Нет, я должен тысячу и тысячу раз проверить прежде, нежели решусь на такой шаг! Я не могу, наконец, позволить полицейским чиновникам и газетчикам трепать на всех перекрестках имя моего любимого и глубоко несчастного брата…
— Придумал! — подскочил от радостного возбуждения Аврелий. — Позови сюда Огастеса. Мы с ним исколесили весь мир. Тут уже никакой лакей не поможет. Я расскажу такие подробности, какие могут быть известны только мне да ему.
— Вы говорите об Огастесе Карбе, секретаре моего брата? — спросил Примо Падреле.
— Да, я говорю о моем секретаре, черт возьми! — вспылил Аврелий. — Том самом, о котором ты мне говорил, что он слишком похож на ангела, чтобы быть порядочным человеком.
— Боже мой, как болтлив все-таки мой дорогой братец! — возвел глаза к потолку Примо Падреле. — Слова, сказанные ему наедине, стали достоянием посторонних людей!.. Хорошо, позовем Огастеса Карба.
Преданный секретарь уже давно вертелся в приемной. Он тотчас же появился в кабинете, счастливый, жизнерадостный, полный веселой готовности служить, которая переполняет личных секретарей, уверенных в благосклонности своих хозяев. Он очень многого ждал от необычайного свидания братьев Падреле. К тому же, у него в кармане пиджака лежала заветная записка доктора Попфа. Завтра, когда этому неизвестному доктору будут телеграфно переведены его сто тысяч, он наконец узнает фамилию и адрес. Тогда можно будет, отпросившись на денек-другой, съездить к нему и предъявить его записку. Записка содержит неопровержимое доказательство того, что доктор позволял себе производить опыты над людьми, и доктор будет круглым дураком, если не согласится в обмен на злосчастную записку вручить Огастесу Карбу половину своего гонорара.
Входя в кабинет главы фирмы, Огастес Карб был полон самых радужных надежд. Однако холодно-официальное лицо Примо Падреле и расстроенная физиономия Аврелия не соответствовали тому, что ожидал увидеть секретарь, и он мысленно приказал себе: «Держи, дружок Огастес, ухо востро! Как бы тебе не ляпнуть что-нибудь такое, что навеки испортит твою карьеру. Тут что-то неладно!»
Аврелий бросился было ему навстречу, но Примо Падреле сурово кинул:
— Попрошу вас, друг мой, временно воздержаться от разговора с секретарем моего брата! — И Аврелий снова опустился в кресло.
«Друг мой»!.. «С секретарем моего брата»!.. — пронеслось в голове Огастеса Карба. — Какие странные слова!.. Господин Примо за полчаса все еще не смог узнать своего брата… Такой умный и бывалый человек!.. Что бы это могло означать?.."
Как всегда, когда мозг Огастеса Карба особенно деятельно работал, лицо его казалось предельно простодушным, даже глупым.
— Я вас пригласил, друг мой, — продолжал между тем Примо Падреле, — чтобы попросить взглянуть на этого господина. Вглядитесь в него хорошенько и скажите, знаком ли он вам.
Будь на месте Примо Падреле любой другой человек, Карб мог бы подумать, что все это делается ради шутки, что Примо хочет попугать, даже помучить брата, с тем чтобы через несколько минут расхохотаться и крепко прижать его к груди. Но Примо Падреле был совсем не из породы шутников.
Не переставая лихорадочно обдумывать линию своего поведения, Огастес Карб сделал вид, будто вглядывается в лицо Аврелия Падреле, деликатно развел руками и промолвил:
— К сожалению, сударь, я не имею чести быть знакомым с этим господином.
Пока все шло правильно, Аврелий Падреле не мог быть на него в обиде: Огастес обещал ему ничего не рассказывать об их свидании и потому видел выросшего Аврелия как бы впервые. Пожалуй, он даже обязан был сразу его не узнавать. Господин Примо тоже не мог не учесть этого обстоятельства. Нет, пока что ни один из братьев не имел оснований обижаться на него.
— Вглядитесь в него получше, — внушительно сказал старший Падреле. — Видите ли, этот господин настаивает на том, что он ваш патрон.
Напрасно утверждают, что настоящую деловую карьеру можно сделать, только имея, кроме счастья и податливой совести, тщательно разработанный заранее план действий! Как бы не так! В карьере Огастеса Карба решающее значение сыграло наитие. Огастесу Карбу вдруг пришла в голову сумасшедшая мысль: а что, если старшему Падреле _не хочется_ узнавать своего выросшего брата? Его патрон целиком во власти господина Примо: захочет — признает, не захочет — у Аврелия Падреле нет _никаких_ формальных доказательств того, что он это действительно он, а не самозванец. В любовь господина Примо к Аврелию, как и все, знавшие близко семью Падреле, Карб никогда особенно не верил. Выгоды же непризнания были настолько очевидны, что они толкнули бы на такой шаг людей, куда более чувствительных, нежели глава фирмы «Братья Падреле». Интонация, с которой к нему обратился господин Примо, с самого начала навела Карба на размышления. В одну секунду он принял решение, сделавшее честь его деловому гению и определившее всю его дальнейшую блистательную карьеру: он решил предать своего патрона, решительно не признавать его, а дальше — будь что будет! Он шел на огромный риск. Аврелий Падреле мог в конце концов договориться с Примо, Примо мог сам признать Аврелия, и в обоих этих случаях Огастес Карб рисковал потерять свое место. Зато, если он угадал действительное желание главы фирмы, его ждало поистине головокружительное будущее.
— Прошу прощения, сударь, — ответил он старшему Падреле и изобразил на своем фарфоровом личике полнейшее изумление. — Прошу прощения, но мой патрон нисколько не похож на этого господина. Начать хотя бы с того, что мой патрон… э-э-э… как бы это выразиться… куда более миниатюрного сложения.
— Признавайтесь, Огастес! Я разрешаю, — прервал его Аврелий. — Господину Примо уже известно о нашей встрече, я ему все рассказал.
Огастес Карб побледнел и, глядя в глаза старшего Падреле, промолвил медленно, нерешительно, каждую секунду готовый к отступлению:
— Прошу прощения, сударь, но мне не известно, о какой встрече этот господин говорит. Я его вижу впервые в жизни.
Он впился глазами в неподвижное лицо старшего Падреле, но не смог заметить в нем ничего, что подсказало бы ему дальнейшую линию поведения.
Зато у Аврелия кровь отлила от лица.
— Что за чертовщина! — воскликнул он неожиданно тонким голосом. — Я говорю о нашей субботней встрече в ресторане «Кортец»!..
Огастес Карб удивленно поднял свои аккуратные белобрысые бровки.
— Весьма сожалею, сударь, но мои средства не позволяют мне посещать такие дорогие рестораны… Я был в «Кортеце» один-единственный раз, прошлой зимой, сопровождая моего патрона. Мне неудобно хвалить себя, сударь, но моя прирожденная порядочность и глубокая преданность интересам фирмы…
Не мог же, в самом деле, Карб забыть о совсем недавней встрече! И он был вполне трезв. Аврелий Падреле пытался понять, что заставило его секретаря вести себя так нагло, и меньше всего ему могли прийти в голову истинные мотивы неожиданного поведения Огастеса Карба.
— Не валяйте дурака, Огастес! — сказал Аврелий. — Чего это вам взбрело в голову отказываться от меня? Надоело у меня работать?
— Господин Примо! — воскликнул плаксивым голосом Огастес Карб. — Прошу вас, защитите меня от грубостей этого совершенно неизвестного мне лица!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37