Кроваво горел восток, словно там ниже, в глубинах космоса, солнце воевало с чудовищем, гнало его раненого, от себя, чтоб появиться над землей и дать людям новый день.
Над головой вскрикнул жаворонок и смолк.
Мысль о новом дне походила на измену дню вчерашнему, который он, Андрей, не имел права забывать. Но с этим ощущением бороться не приходилось, - он понимал, конечно, что новый день неизбежен. Другая мысль его мучила. До смерти Петра Андрей с уверенностью говорил себе, что ему начинать все сначала не поздно, и только когда Петр заболел, Андрей надломился. А после посещения Волокова, после того злополучного вечера, как, сами того не желая, три философа-технократа принялись терзать и без того раненую душу Андрея, он окончательно понял, что живет не понимая времени, в некоем романтическом коконе, что лучшая его доля была бы оставаться военным или завгаром где-либо на периферии, и уж по крайней мере смешно и безрассудно менять трижды планы на будущее. Однако ещё теплилась в нем надежда, что и в науке ещё не поздно попробовать себя.
Надежды рухнули со смертью Петра. "Как можешь ты только начинать, когда одногодок твой все кончил?.. Нет, конец твоим началам. Конец", говорил себе Андрей, идя берегом реки. Он вглядывался вдаль, несколько раз споткнулся на кочках. С уходом Петра, оказывается, ушла и какая-то частица самого Андрея. Словно вот сейчас его выбросило на этот одинокий берег. Берег, правда, родной Андрею. Но что за Родина в одиночестве?..
Взошло наконец солнце - яркое, молодое, казалось, ничего не боящееся. Одинокие вскрики жаворонка в небе перешли в бесконечную трель.
Вся эта восхитительность нового утра, голоса проснувшейся природы смяли Андрея, он не мог ни радоваться, ни печалиться, замерла вся душа.
Увидел, что кто-то бежит ему навстречу, - по-женски, чуть разбрасывая ноги по сторонам и размахивая руками впереди себя. Короткие волосы метались за головой, как черное облачко.
Да это же Павла! - понял Андрей. И тоже побежал навстречу, не столько обрадованный, сколько напуганный её стремительным бегом.
- Что случилось, Павла?
Раскрасневшаяся Павла остановилась перед ним. Она тяжело дышала. Пыталась что-то сказать, но не могла из-за сбившегося дыхания.
- Что-нибудь случилось? - повторил Андрей.
- А как вы думаете?.. Федор сказал, что вы ночуете у Соломки... Я пошла к Соломке, а вас нет... И не было... Как вы думаете?..
- И это все? - Андрею стало весело. Он взял руку Павлы. - И это все, Павла?.. Но я ведь не маленький. Что может со мной случиться?..
- Что, что, - сказала Павла и опустилась на траву. У неё не было сил стоять.
- В самом деле, Павла... Кто вас напугал?..
- Кто, кто, - зло передразнила Павла Андрея. Он видел, что она вот-вот разревется. Он встал перед нею на колени. Заметил, что в красных полосах её ноги, исхлестанные высокой травой. Где она нашла высокую траву? Или бежала по ржи, не разбирая дороги?
- Ну, Павла... Успокойтесь, ничего не случилось. Смешно, право...
И вдруг как гром среди ясного неба - её слова:
- Я люблю вас, Андрей... Очень смешно. - Она вскочила на ноги, хотя Андрей так и держал её за руку. Лицо её горело.
У Андрея зазвенело в ушах, будто от сильного удара по лицу. Опять этот противный звон. Он поднялся, выпустив её руку. Она стояла.
- Павла, - неуверенно произнес Андрей, не зная того, что он сейчас скажет. Он был обрадован и испуган. Понимал, что ей стоило признаться, так вот сразу. Сколько в ней прямоты и силы, в этой очаровательной девушке! Вдруг его как прорвало. Он перешел на "ты":
- Спасибо, Павла! Это такая защита... Знала бы ты!.. Такая защита от проклятого одиночества!.. Впрочем, не в том... Я - нулевая личность! Нет, опять не то, красиво и глупо... Знаешь, я человек потерявший начало... Как бы это сказать... Начинаюсь с середины... Вот именно, - У него тоже сбилось дыхание. Он говорил, заикаясь. Самую дорогую свою фразу, казавшуюся сейчас ему самой важной, он повторил: - Начинаюсь с середины... Ловлю мечту за хвост...
У Павлы, слушавшей Андрея, в глазах рос испуг. Андрей понимал, что не то говорит, но не мог найти нужных ей слов. Не мог.
- Причем тут начало, середина, Андрей?.. Вы не понимаете...
- Но это важно, Павла... Мы - друзья...
- Причем тут? - Страх в глазах её погас и теперь, казалось, она жалеет его. - Вы ловите мечту. Ну и что? Что плохого?.. Вы так много уже сделали... Что страшного - ловить?..
- Нет, Павла, - горячился Андрей. - Заслуги не в счет...
Лицо Павлы некрасиво передернулось. Она боролась со слезами.
- Ничего вы не понимаете, Андрей. Ничего! А что я могу? Дура, вот уж дура... Смешно. - И махнув рукой, повернулась и побежала обратно. Быстро, хотя и по-бабьи неловко, перепрыгивая через кочки.
- Павла! - крикнул Андрей. - Павла!..
И долго звал её, даже когда она уже наверняка не слышала его голоса. Он произносил её имя, чтобы разбудить себя. Так хотелось разбудить себя для новой жизни, для любви. Но все вчерашнее было ещё совсем рядом, дышало за его спиной, не давало свободы. А её надо было обрести обязательно, чтобы любить и идти дальше. Дорога звала...
7
Москва.
Весна только начиналась. Но уже в ясные дни заметно пригревало солнце, и повсюду, где царила тишина, можно было услышать легкий шум капели. Природа пробуждалась от долгой зимней спячки. В один из таких теплых ясных дней, а именно - шестого марта 1953 года "Правда" сообщила о смерти Сталина. На первой полосе газеты, кроме портрета вождя, снятого в маршальской форме, и правительственного обращения к трудящимся Советского Союза, было также опубликовано медицинское заключение о болезни и смерти Сталина и довольно странный бюллетень о состоянии здоровья уже умершего человека. На эту маленькую заметку, подписанную десятью видными деятелями советской медицины, тогда мало кто обратил внимание. Между тем, там содержалось одно любопытное свидетельство. Электрокардиограмма, снятая пятого марта в 11 дня, говорилось в этом бюллетене, показала, якобы, острое нарушение кровообращения в веночных артериях сердца с очаговыми изменениями в задней стенке сердца. И тут же в скобках было добавлено, что "электрокардиограмма, снятая 2-го марта, этих изменений не "установила". И далее: "В 11 часов 30 минут вторично наступил тяжелый коллапс". Таким образом, напрашивается предположение, что в течение трех дней, со второго марта по пятое либо электрокардиограмма больше не снималась, либо вообще этих трех дней не было.
В самом деле. Медицинское заключение начинается со слов: "В ночь на второе марта у И. В. Сталина произошло кровоизлияние в мозг (в его левое полушарие) на почве гипертонической болезни и атеросклероза". В этот же час начались и сбои в дыхании (так называемое дыхание Чейн-Стокса). Итак, паралич, стойкая потеря сознания и перебои в дыхании. Тяжелейшие симптомы. Допустимо, что врачам удалось оттянуть смерть лишь на несколько часов. И следовательно - не пятого марта, а третьего в 9 часов 50 минут вечера Сталин скончался.
Но нужны ли были правительству эти три дня молчания? Ответ прост нужны! Предварительными сообщениями о болезни первого человека в государстве надо было подготовить общество к страшной вести. Сейчас по истечении трех десятилетий уже в полной мере невозможно себе представить, что означало имя Сталина в советском государстве. Речь шла не о реальной смерти реального человека, а скорее о кончине мифического героя или даже божества. В течение долгих лет люди упорно воспитывались в духе безграничной любви к Сталину и этот человек в результате для нас стал началом всех начал, воплощением величайшей мудрости, светильником разума. Достаточно вспомнить, как народ отозвался на смерть Сталина.
Не станем подробно вспоминать отклики на смерть Сталина писателей, художников, архитекторов, людей творческих профессий. Эти отклики легко найти в подшивках газет. В них ярко отразилась любовь к Сталину и боль утраты. "Наш отец" - писал кинорежиссер М. Чиаурели. "Как внезапно и страшно мы осиротели!" - продолжал Михаил Шолохов. Из этих признаний, как из отдельных кирпичей, выстраивался высочайший нерукотворный постамент к памятнику великого вождя, который по словам писателя Ильи Эренбурга, шел "по гребню века".
Однако интереснее вспомнить, что говорили в дни тяжелого траура простые люди? Возьмем применительно к нашему повествованию слова колхозника и рабочего, а затем и ученого.
1. "Неужели это правда? Неужели товарища Сталина не стало? Нет, нельзя этому поверить - товарищ Сталин жив, он будет вечно жить в великих делах... он учил меня, он учил миллионы крестьян, таких, как я, строить новую жизнь." (С. Коротков, председатель колхоза).
2. "Каждый из нас, где бы он ни был, всегда думал, что нашей работой постоянно интересуется товарищ Сталин. И от этого хотелось трудиться ещё лучше... Как только стало известно, что на Волге по инициативе товарища Сталина будет строиться самая крупная в мире Куйбышевская гидроэлектростанция, я решил ехать туда. Его планы - были наши планы." (Василий Клементьев, экскаваторщик "Куйбышевгидростроя").
3. "... Наступила заветная минута. В президиуме появляется Иосиф Виссарионович Сталин, такой родной и любимый. Вспыхивает овация. Она растет и ширится. Великого Сталина приветствуют на всех языках народов мира. Нет слов передать все то, что мы переживали в эти минуты. Я не чувствовал, как по моему лицу катились слезы радости. Сталин - бессмертен." (А. Грава, машинист-инструктор).
4. "Ушел от нас тот, кто дал счастливую жизнь сотням миллионов людей, - вождь, учитель, друг трудящихся, великий корифей науки... Все разделы науки - общественных и естественных - одухотворялись и будут одухотворяться учением, трудами Сталина." (Академик Лысенко).
Едины в горе. "Мы дети эпохи Сталина", - (Александр Фадеев)
Бессмертен. Гул толпы.
Вот и думай: разве можно в обстановке неземного преклонения перед личностью сразу ошарашить загипнотизированное общество трагической вестью? Правительство не решалось. Три дня постепенно подводили людей к тому, что столь внезапно произошло.
Бессмертен.
Оказалось, и трех дней было недостаточно для того, чтобы общественное сознание созрело в отчаянии своем для восприятия случившейся трагедии. Главное, поверить в бессмертие. Тогда смерть - возможна. Парадокс.
Андрей Баныкин в это утро, то есть в пятницу шестого марта, возвращался из Павшино, подмосковного дачного поселка в районе Истринского водохранилища. Здесь было гнездо Куропатки. Так в шутку называли дачу Александра Павловича Куропатова. Андрея привела сюда необходимость подписать несколько уже отредактированных статей для отправки их в Главлит. Куропатов по телефону почему-то попросил, чтоб с материалами к нему приехал Баныкин. Выяснилось, что Куропатов простудился на рыбалке (большой любитель подледного лова), залег в постель, лечится.
Всю дорогу до Павшина в электричке, Андрей размышлял, почему именно он понадобился главному редактору. Среди материалов, которые Андрей вез на подпись, не было ни одной его статьи. Вскоре выяснилось, что дело было не в статьях, а совсем в ином. На парткоме в конце марта предполагалось заслушать сообщение Куропатова по итогам работы отдела печати в первом квартале текущего года. И вот по предложению Лаврухина (не забывал шеф своего любимого подчиненного) - сбор необходимых материалов для такого сообщения решено было поручить Андрею. Поэтому-то Куропатов и надумал, не откладывая дело в долгий ящик, обсудить с Баныкиным, в каком направлении теперь им обоим действовать. Конечно, Андрей сразу понял, едва Куропатов заикнулся о сборе материала, что придется попросту говоря, написать доклад. Такую работу он исполнял уже не первый раз (писал тезисы и для самого Лаврухина), так что по сути к этой новости отнесся спокойно, хотя про себя чертыхался - надоело ему быть негром у начальства. Но он говорил себе "сам виноват" и терпел.
На даче в Павшино все вопросы обсуждались долго и обстоятельно. Потом столь же долго и обстоятельно они ужинали (с вином, разумеется), - так что пришлось заночевать.
Утром, когда он появился на станции, газетный киоск был уже открыт и Андрей купил "Правду"...
Газета лежала у него на коленях. Пораженный случившимся до того, что его охватило беспамятство, он не понимал откуда он едет, куда и зачем. Смотрел в окно быстро несущегося вагона, за которым мелькали домики с разноцветными палисадниками, деревья, фигуры одиноких людей. "Как же это?" - спрашивал он себя, хотя понимал, что задает себе глупый вопрос. Любой человек - идет, идет, вдруг упал, инсульт, инфаркт, что угодно и конец. Но тут же возражал себе: с любым человеком в любую минуту может случиться что угодно, это вполне допустимо. Но с любым человеком, а не со Сталиным.
Слез мало, - замечает он. А все - слова, слова, слова. И это пугало. Даже искренние слова кому-то нужны, не мертвому же. Казалось в смерть Сталина народ не имел права поверить. Почему, однако? Ведь было сообщение, что Сталин тяжело болен. В том-то и дело: болеть Сталин мог, умереть не может, ибо Сталин - это не просто человек и не только вождь. Сталин - это Понятие, это Способ жизни, утвердивший себя после Отечественной войны, казалось, навсегда.
Андрей, взяв в руки газету, ещё раз взглянул на портрет человека в маршальском кителе, со звездочкой на груди. Волевое, даже красивое лицо с морщинками у глаз, с густыми надежно откинутыми назад волосами. Не позирует, стоит спокойно, пальцы правой руки за бортом кителя. "Но почему "Понятие"? - думал Андрей. - Вполне реальный конкретный человек". Два ответа, что умер вполне реальный, конкретный человек и умерло Понятие - не укладывались в одном слове - Сталин. А может, существовало два Сталина и вот один из них умер - Сталин-человек, а Сталин-Понятие, Явление, История остался? Этот ответ показался убедительным. Но надолго ли этот второй, не ушедший из жизни Сталин, теперь сохранится? Да и сможет ли он вообще существовать в одиночестве, без первого - себя?
И тут поймал себя на том, что ему обидно за Петра. Да, конечно, понятно, вождь и работяга-ученый, мало кому известный. Но разве не выравнивает смерть умерших?
В электричке было мало пассажиров. Андрей обратил внимание на двух впереди сидящих женщин. Одна была в светлом платке, по-деревенски повязанном узелком на шее, другая в черной шляпке с пером. И хотя Андрей видел лишь затылки женщин, а не лица, он слышал тем не менее их разговор. Говорила больше та, что была в светлом платке.
- Этакая сила в смерти... Господи. Такого человек смела... Осиротели мы, Петровна, осиротели... Подумать страшно - как дальше-то жить? Не запутаемся ли без него-то в государстве?
Та, которая была в шляпке, Петровна, молча кивала головой и, казалось, плакала.
Андрей попытался представить себе лица женщин. Говорившая, что "мы осиротели" - казалась ему круглолицей курносой крестьянкой, а плачущая Петровна в шляпке - старая интеллигентка-учительница с седыми волосиками над верхней губой. На первой же остановке обе женщины поднялись и вышли из вагона. Андрей успел заметить их лица: женщина в платке оказалась морщинистой, тонкогубой и длинноносой, а та, что в шляпке - была абсолютно седая с крохотным добрым лицом и заметно трясущимися руками.
Он подумал: старухи немало на своем веку пережили горя и потерь, а так царапнула их эта смерть.
Прошли минуты.
В его сознании из женского разговора зафиксировалось ещё одно слово осиротели. Да, он явственно ощущает свое сиротство и одиночество, наверно, ещё и потому, что совсем недавно потерял Петра.
"На самом деле, черт возьми, один, как в поле кол... Не назовешь ведь тетку близким человеком. А кому же еще, кроме тетки, ты свой, родной человек? Чью душу согревает мысль, что ты, Андрей Баныкин, существуешь в мире?" Ответа не было, потому что не было таких людей.
И вдруг сердце его кольнуло. Он даже привстал от внезапно озарившей его мысли. Есть! Есть изумительное существо на свете, которому он дорог. Есть! Это - Павла.
Андрей так разволновался, вспомнив Павлу, что поднялся с места и потянулся за своей новой коричневой шляпой, что лежала на полке. Хотелось тотчас покинуть электричку, чтоб не сидеть на месте, не бездействовать. Но глянув в окно, понял, что ещё не Москва. Они ехали опять мимо какого-то дачного поселка. Он сел на место...
Павла! Только сейчас он ощутил как много они друг о друге знают, какие они в сущности давние друзья. Все то радостное, яркое, свежее, что увидел и пережил Андрей за короткие дни на Куйбышевской ГЭС, знает Павла, из знакомых - одна Павла! А он? Разве не один он пока посвящен в её заводские дела, такие сложные для неё и важные? Это одна их общая тайна. Не надо говорить уже о том, что Петро любил и её, Павлу, и Андрея! "И как это мы, зная друг друга, существуем друг без друга?" Как это он, Андрей, прошел мимо её большой любви? Вечное притворство, игра в жизнь, вместо самой жизни. "Да, да! Она, только она - моя жизнь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16