Неторопливо, постукивая шлепанцами, прогуливались по-двое больные. У некоторых были красивые пижамы розово-голубой расцветки, и Андрей хотел спросить Петра - почему же у него такая облезлая синяя пижама. Но надо было отвечать на вопрос. Трудно так вот сразу вернуться к той жизни, что оставлена на время встречи с другом за пределами больницы. К счастью, Андрей сразу вспомнил о главном.
- Тебе привет от Павлы... Огромный. Знаешь, ну самый, самый...
- Значит, повидались?
- Конечно... Я обещал, что все тебе расскажу, как она устроилась.
- Рассказывай.
Андрей рад был, что можно наконец оторваться от больничных тем. Он знал, что здесь не любят расспросов о том, как идет лечение.
- Ну... С чего же начать?.. Во-первых, своей работой Павла, на мой взгляд, довольна. - Подумав, Андрей добавил: - Можно сказать, зажглась. Нашла кого защищать, и с кем бороться. А вот насчет быта... Как бы выразиться? Тут, словом, хуже... Живет в общежитии... Дом на окраине. А главное - одинока...
- Вобщем ясно, - опять перебил Петр. - Мне кое-что известно... Давай лучше я буду задавать тебе вопросы.
- Пожалуйста, - пожал плечами Андрей, обиделся. И без того, кажется, краток. Но взглянув на Петра, понял, что тот думает о чем-то другом, не о Павле.
- Я слушаю. Задавай, - повторил Андрей.
Петр свел свои зацепинские брови, - только они сейчас оставались у него неизменными, а лицо, чем больше всматривался в него Андрей, тем старее оно казалось, - похудевшая шея была вся в морщинках.
Глядя на Андрея в упор, Петр вдруг сказал:
- Глупый ты мужик, старина. Ох, глупый.
- Не понял. - Андрей удивился совершенно неожиданной фразе.
- В том-то и беда - не понимаешь.
- Объясни все-таки.
- А чего объяснять? От своего счастья бежишь. - Опять не дошло? сказал Петр, сухо глядя на Андрея. - Тебе сказать, почему ты до сих пор не женился?.. Ты - дурень, в бабах ничего не смыслишь... Не так, что ли?
- Ты кого имеешь в виду? Девочек, которых мне сватал?
- При чем тут девочки?.. - Петр вздохнул. - Эх, Андрюха... А такой умный.
И наконец до Андрея дошло: "Так вот он зачем придумал мою встречу с Павлой?! Сумасшедший".
Мысль была столь неожиданная, что Андрей ничего сразу не смог ответить. Замолчал и Петр.
Когда молчать уж больше нельзя было, Андрей сказал:
- Петро, не забывай, что мы с тобой уже старики.
- Брось это. Чепуха.
Андрей обиделся. Неожиданно и сильно. Разве о том сейчас надо думать?
- Давай закроем эту тему, а? - сказал Андрей.
Но Петр упорно покачал головой. Сухой взгляд его теперь казался даже злым. У него на щеках появился болезненный румянец, даже веки чуть покраснели. Андрею, как только он это заметил, стало стыдно. Ну, что у них в самом деле за разговор?
- Ладно, кончим... Пусть ты прав. Что изменишь?
Петр взглянул на круглые настенные часы над фикусом.
- Ты подожди, я сейчас, таблетки надо выпить. Режим, брат. - Он встал.
- Может, лечь хочешь?
- Нет. Жди. Договорим. Есть дело.
Андрей смотрел, каким нетвердым шагом идет по холлу Петр, волоча ноги, будто они тоже у него в чехлах, и со стыдом думал, как он мог допустить такой тяжелый и ненужный по сути дела разговор. "Лучше бы я ему про Павлу рассказал подробнее".
В холле у противоположной стены появились два бледнолицых человека в таких же синих, как у Петра, пижамах. К больным подошли две пожилые русоволосые женщины с пустыми сумками, разгрузились, видно, в палатах. Все сели. Заговорили больные. Женщины озабоченно слушали, изредка вздыхая и переглядываясь.
Андрей не слышал слов разговаривающих, отвлекся от них и память его вдруг перенесла в деревню. Он даже уже не ощущал где в действительности находится.
Ночь, костер с высоким пламенем. Отрываясь от огня, летят к нему искры. С реки тянет сыростью. Они втроем у костра. - Петр, Павла и он. В памяти сохранилось странное желание в те минуты - не шевелиться. Все замерло, кроме потрескивающего костра и огня, уходящего в небо...
Петр пришел лишь на минуту, чтоб проводить Андрея до дверей. Оказалось, вот-вот ждут профессора, и Петр должен быть в постели.
Свое поручение он излагал уже на ходу. Шел по коридору, чуть сутулясь и тяжело дыша, чем ещё больше напугал Андрея.
Поручение было странное. Андрей должен был завтра утром позвонить Волокову Сергею Сергеевичу.
- Телефон я тебе давал. Позвонишь обязательно! Понял?
- И что дальше?
- Он пригласит тебя в гости, чтоб познакомить со своим отцом.
Андрей остановился.
- Ты сума сошел! Зачем мне это?
- Не перебивай, я не кончил... Захватишь с собой статью. Понял?.. Ту самую, о которой говорил мне на рыбалке.
Андрей не двигался с места, хотя Петр тащил его за рукав.
- Пойдем, пойдем! Некогда нам спорить.
- Я не сделаю этого, Петр.
- Почему, глупец? Отец Сергея башковитый человек. Сам убедишься... Имей в виду, я с ним уже говорил насчет тебя. Застолбил. Он вхож в высокие коридоры.
- Спасибо, - вырвалось у Андрея.
Остановился и Петр.
- Ну и глупец же! Случай подвернулся. Зачем-то статья все-таки написана, а? Смотри, гений, наразбрасываешься.
- Я хотел бы показать её знакомому специалисту, понимаешь? - а не чужому. Я делетант, Петр, а ещё точнее журналист. Зачем же мне позориться перед профессионалом?
Петр взял Андрея под руку, - Дорогой друг, дилетанты - это наш воздух, которым мы дышим. Без них мы быстро тупеем... Запомни это. Мы умеем плавать, а вы умеете нырять.
Они подошли к дверям. Петр отчеканил:
- Волоков будет ждать твоего звонка. Не подведи...
Андрей не сдержался
- Петр, у тебя неугасимая потребность командовать людьми.
Петр ничего на это не ответил, будто и не слыхал этих слов.
Смешанное чувство обиды на Петра за его командования и щемящая жалость к любимому другу, которого подсидела судьба, сливались в эту минуту прощания - с дурным предчувствием, что все может плохо кончиться и тогда он, Андрей, останется совсем один. Вместе с тем, Андрей и возражал себе, что все обойдется, не из такой ещё беды выбирались. Два этих противоположных ощущения конца плохого и конца хорошего и мучили его.
- Ну, иди, иди. Чехлы не забудь снять. Няня жалуется - разворовали уже половину. - Петр улыбался. Но брови вздрагивали.
Монолог о друге
Петр, Петр... Ты помнишь нашу встречу - первую после долгой военной разлуки, столь долгой, что она вечности родня?.. Майским теплым днем, когда цвели вишни, я получил из Ясеневки письмо с твоим адресом и тут же поехал к тебе. В военной гимнастерке и серых гражданских брюках, ибо офицерские сапоги уже успел продать Косте-сапожнику и, стало быть, галифе носить не мог. Я ехал в Сокольники и где-то там должен был искать твою улицу и твой дом. Мне, однако, казалось, что еду я в детство, в мир, отнятый у нас временем, но не исчезнувший, ибо мы успели скопировать его в душе и памяти с такой скрупулезностью, что он, этот солнечный мир, вошел в нашу плоть и наши гены и, значит, переживет нас, став тоской и любовью нашего потомства. Интересно, передал ли ты своим детям любовь к детству? Будут ли они строить запруду на Серебрянке и корзинами ловить щук в вирах? Я уже знал, что ты Лауреат Сталинской премии. Но получил премию недавно, успел ли изменить свою жизнь.
Я шел к тебе и с этими мыслями. Как долго искал твой дом! От метро Сокольники пошел направо, вниз к мосту, а там, за мостом, в царстве полусгнивших деревянных двухэтажек - блуждал, блуждал. Черт возьми, до сих пор не пойму - почему ты, конструктор (военный притом!) жил в такой развалюхе с перекосившимися окошками и прогнившим от сырости потолком. Вспомни, чем мы занялись тотчас после первых объятий и расспросов? На улице грянул дождь, и мы мигом бросились на чердак, где у тебя стояли под капелью десятка два банок и старых кастрюль. Кровля была сплошь дырявая, как решето. Ты спасал главным образом ту часть потолка, под которой в комнате стояла Сашина коляска и Мишина кровать. Нет, конечно, беда не велика, ты вскоре починил крышу - за свой счет и своими руками, а потом и сменил квартиру. Но я не забуду твоей первой московской крыши. Может быть, оттого, что были мы с тобой в ту пору неповторимо влюблены в жизнь. На чердаке, сливая в ведро воду из банок, мы как идиоты смеялись, просто захлебывались от хохота: что за беда дождь, капель в сравнении с тем, что мы оба живы?
Ты запомнил этот момент из своей биографии? Запомни! Я хочу сказать запомни, какой ты был веселый мужик. Люда доучивалась на своих курсах художниц-декораторов, и ты учился на вечернем и работал. Что ты зарабатывал? Кажется, пятьсот рублей в месяц на старые деньги, то есть на один вечер в ресторане, как ты, хохоча, подсчитывал. Ну, приходили тебе посылки из Ясеневки - яблоки, сало. Но разве все-таки проживешь? Потом бронь, работал на Урале, куда эвакуировалось ваше предприятие... Уехал, не доучившись. И вот после войны - снова борьба за диплом, и - работа. И вот Въетнам, и не там ли ты сгубил свое здоровье. Как же, без нашей техники они - ни шагу.
Сколько упорства! Я воспылал к тебе удвоенной любовью, узнав все это. Почему против нас взбунтовалась Ясеневка? Какое нам дело, что в колхозе не хватает людей? Когда твой деревенский сосед затащил меня к себе - там, в деревне - и стал задавать глупые вопросы, я так рассвирепел, что и сказать тебе стыдно. Нашли бездельников.
Петр продолжал хохотать, вычерпывая воду.
- Наука помогла человеку стать человеком.
В конце концов Андрей помрачнел:
- Слишком невеселые у нас с тобой шутки. Лауреат все-таки.
- А ты что думаешь - я один получил Лауреата? Нас десятеро, бригада. Значки выдали всем, а гонорар один, общий, так что - с гулькин нос каждому.
- Это новость для меня.
- То-то и ясно, что новость. Посевная компания на лауреатов. Государству мы обходимся дешево. Зато нас все больше и больше. Усек? Тут главное - престиж науки, а что мы... - Петр опять засмеялся: - Нет, квартиру я, наверно, получу.
Но к Андрею уже не возвращалась веселость.
2
Андрей, повесив на вешалку плащ, увидел у стены плетеные соломенные шлепанцы и понял, что надо снимать ботинки - здесь берегут паркет. "Как в больнице у Петра", - подумалось невольно Андрею.
А Сергей Сергеевич Волоков, в мягкой бархатной куртке, раскрасневшийся, улыбающийся, стоя рядом, говорил:
- Сейчас у нас в гостях, знаете, приятный человек. Это хорошо, что я могу вас с ним познакомить. - Он засмеялся. - Будет с кем поспорить.
Андрея опечалила эта новость, что он должен будет ещё с кем-то познакомиться.
- Я ненадолго к вам, Сергей Сергеевич. Меня дома ждут.
- Надеюсь, свои? Кто вас ждет?
- Тетка.
- Ну, тетка подождет немного.
Андрей наврал - тетка его не ждала, она в Черемушках, но уж очень не хотелось тут задерживаться.
Они вошли в большую комнату с круглым столом посреди. Люстра, стулья, диван у стены, пианино, даже офорты и акварели на стенах. Живут же люди.
Навстречу поднялся большеголовый седовласый человек с крутым, совершенно гладким, будто полированным лбом. Подбородок мягкий, но резко обозначенный, тяжелые руки. Андрей понял, что это и есть отец Волокова Сергей Митрофанович. Сходства с сыном никакого, может, лишь чуть угадывалось общее в глазах.
Рукопожатие крепкое, мужское.
- Здравствуйте. Проходите. Познакомьтесь с моим другом - Викуловым Феликсом Егоровичем. Ему рассказывал о вас мой сын.
Человек с довольно густой черной гривой на голове, сидящий спиной к Андрею, поднялся из-за стола и обернулся. У него была короткая полуседая борода и густые бакенбарды.
Андрей представился. Он сразу решил снять напряжение шуткой. Но смущенный тем, что два пожилых человека приветствуют его стоя, не мог найти нужной фразы и сказал, как ему показалось, глупость:
- Извините гостя, заранее обреченного на молчание.
- На молчание? - Викулов вскинул свои брови и глянул на Сергея Митрофановича.
А тот переспросил:
- Почему на молчание, Андрей Андреевич?
Ответить Андрею не дал Волоков-сын.
- Отец, Андрей Андреевич очень скромный человек. Но между тем великолепный оратор и полемист. - Он засмеялся. - Так что не давайте ему молчать.
Все сели. Вошла домработница, полная пожилая женщина с усталым лицом и ленивыми движениями. Она молча поставила перед Андреем чайный прибор и молча вышла.
Все здесь Андрея поражало, - и чайный сервиз, привезенный, видимо, из-за границы или купленный в магазине старинного фарфора, и люстра, и сам стол из красного дерева, за которым они сидели, - словом, все-все, и сам даже хозяин дома - грузный степенный, столь необычный в среде исхудалых людей послевоенного поколения, и его гость с бородкой, сытый, красиво одетый, с холеными руками, которые буйно заросли волосами чуть ли не до самых косточек.
Андрей слыхал от Петра, что Сергей Митрофанович Волоков как ученый несколько лет то ли стажировался в Америке, то ли где-то там работал по личному заданию Сталина. "Но ведь не привез же он все свое имущество из-за океана, - думал Андрей. - Скорее всего, приобрел здесь за крупные деньги".
Мысль о крупных деньгах все чаще и чаще в последнее время приходила Андрею в голову. Деньги становились главным мерилом послевоенной жизни. За долгие годы войны он отвык думать вообще о деньгах, жил как все в армии с понятием - "положено, не положено", то есть одевало чем положено и кормило как положено государство, его солдатский труд никак не оценивался в денежном выражении. А теперь всюду только и разговор, что о достатке, о зарплате - дико как-то.
Андрей пил чай молча и все молчали несколько минут. Первым не выдержал паузу Феликс Егорович. Оторвавшись от своей чашки, он пригладил волосатой рукой свою полуседую бородку и сказал:
- Ну вот, и в самом деле - гость приговорил себя к молчанию. - Он посмотрел на Андрея. - А между тем, мы говорили тут о вас накануне вашего появления. Вы ведь фронтовик, основа нашего государства. Ваш девиз - бурная деятельность. И ещё добавлю - мечтания.
Феликс Егорович не в ладах был, видимо, со своей бородой - он постоянно её разглаживал, а она все топорщилась. - Не устали, значит, мечтать? - Феликс Егорович обернулся в сторону Волокова-отца. - Вы слыхали, Сергей Митрофанович, не устали?
Не переставая барабанить пальцами по столу, Волоков-отец кивнул в ответ головой, и наконец заговорил:
- Это хорошо - мечтать. Но о чем? Для науки это очень важный вопрос. Он помолчал. Положил свою тяжелую ладонь на тетрадку Андрея.
- Не скрою - это похвально, - произнес профессор, показав на тетрадь. Он сухо посмотрел на Андрея. - Вы вторгаетесь во все сферы науки. Вот, в частности. - Он неприятно усмехнулся. - Даже, простите, проблема рака вас не очень смутила. - Опять усмехнулся. - Нет, нет, я вовсе не шучу. Вы утверждаете, что проблема асбеста, особо опасна для раковых заболеваний... Любопытно. Весьма. Оказывается, рак - остатки некогда живых существ, существовавших в бескислородной атмосфере. Значит, пишете вы, рак в организме можно уничтожить, создав вокруг него кислородную ловушку. Так ведь?
- Я лишь предположил, - давясь собственным голосом, возразил Андрей.
- Я понимаю, дорогой. Но вам следует знать, что и этот вариант уже рассматривался наукой...
Звон в ушах не прекращался, и когда за столом затихли, а Сергей Волоков вновь принялся разливать чай, Сергей Митрофанович снова стал барабанить пальцами по столу, как-то неприятно, отталкивающе улыбался:
- Вы торопитесь, молодой человек, во всем разобраться. В науке это самый большой грех...
Андрей уже не помнит - с кем и как попрощался. Только одно слово все ещё звенело в ушах - "Спасибо".
* * *
Дорогой вспомнилась фраза Петра: "Дилетанты это воздух, которым мы дышим. - Петр смеялся. - Понимаешь, мы умеем плавать, а вы умеете нырять".
Горели редкие тускло освещающие аллею фонари. Со стороны детской площадки, отгороженной от аллеи высоким кустарником, доносилось ребячье разноголосье. Значит, время не позднее, - понял Андрей. Да и куда ему вообще торопиться?
Впереди шла девушка, вся в белом, спортсменка, что ли.
В кармане плаща была тетрадка, которую ему вернули, пожелав неторопливого упорства.
Андрей уже твердо знал, что никогда не покажет кому-либо свой опус. Идя по бульвару, он ловил себя на этой упрямо возвращающейся к нему мысли, что не отдаст - вот и все, нечего тут объяснять.
После тридцати - человек, конечно, не кончается, его ждет впереди ещё много дел и ошибок. Но надо - жить, то есть дышать полной грудью и делать реальное дело, а не разыскивать заросшие бурьяном тропинки, по которым ты лишь мысленно бегал в годы бесплодных юношеских мечтаней. Бери груз по плечу. А в гении - поздно.
- Поздно! - вслух, громко произнес Андрей, так что девушка в белом обернулась.
Он увидел на газоне возле старого дерева новенькую зеленого цвета урну. Резко свернул с аллеи, подошел к урне и вынул из кармана тетрадку. Спокойно, не торопясь разорвал её пополам. Потом ещё пополам, и еще. Когда в урну посыпались клочки исписанной бумаги, он подумал: "Что я делаю?". Но остановиться уже не мог и то, что оставалось у него в руках, рвал и рвал на мельчайшие клочки, как будто главное в том и заключалось, чтоб как можно усерднее все разорвать, покончить с прошлым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16