Он улыбнулся, но улыбка вышла печальной. Ей, наверное, не так уж долго придется ждать конца и ухаживать за ним, – подумал пастор, – если она захочет настоять на своем.После этого разговора он очень старался быть веселым и так хорошо притворялся, что она уезжала в свадебное путешествие в Италию без малейшего страха – улыбающаяся, счастливая новобрачная, перед которой расстилался прекрасный новый мир, а ведь она знала до сих пор только свой уголок Восточной Англии.Весь май они провели на озерах – сначала Маджиоре, затем – Комо, потом настала очередь Белладжио, Каднаббии и Варенны, потом, когда пришел июнь, и началась жара, они провели спокойную неделю в Промонтоньо.…Телеграмма застала их в Понтрезине – то самое роковое сообщение, о котором не ведаешь, когда с легким сердцем вскрываешь его, предполагая узнать нечто будничное, а вместо этого читаешь строчки, вселяющие страх и отчаяние:«Пастор опасно болен. Умоляю возвращайтесь немедленно. Мэри». Мэри была кухарка и экономка в доме мистера Мэллендайна, очень достойная особа, по воскресеньям облекавшаяся в черное шелковое платье. Грейс никогда не могла забыть поспешный отъезд в тот длинный июньский день. Сэр Гектор так все умело спланировал, что не было ни минуты промедления, и на второй день путешествия, вечером, они были уже в старом саффолкском приходе.Грейс не опоздала. Отец прожил еще почти месяц после ее приезда – и она получила сполна и сполна отдала слова утешения и прощальные поцелуи, и последние напутствия. Многие разделили с ней молитвы и слезы в печальные часы после его смерти. Горе прихожан было еще одним свидетельством человеческой доброты отца, которая ограничивалась только его бедностью, но он всегда жил очень скромно еще и затем, чтобы побольше уделять из своих средств самым нуждающимся.Когда все было кончено, сэр Гектор увез жену в Швейцарию. Теперь он был для нее всем в мире, в его сердце она нашла бесконечную нежность, и ее горе только укрепило их супружеские узы. Больше года они провели вдвоем, живя очень уединенно в одном из прекраснейших мест земли, а затем, ради Гектора, Грейс приняла на себя бремя светских обязанностей и стала хозяйкой дома на Гровенор-сквер и в Нортамберлендском замке. Когда они путешествовали, на Гровенор переменили мебель. Все массивные ранневикторианские изделия из розового и красного дерева были отправлены в небытие, как это случается с вещами, однажды считавшимися красивыми и модными: все эти стулья с выгнутыми спинками и шишковатыми, словно брюссельская капуста, козьими ножками, бесчисленные зеркала в аляповатых рамах, карточные столики, тяжелые кружевные гардины, загораживающие верхний свет, и мрачные драпировки – все исчезло, повинуясь жестокой руке обновления. А из пыльных и темных чуланов, забитых мебелью предшествующих поколений, были извлечены зеркала, увенчанные золотыми орлами, и стулья со спинками вроде щитов, с искусной резьбой, теперь они снова удостоились света и внимания.И началась для Грейс новая жизнь – жизнь в роскоши, что тоже было для нее открытием, как раньше – красота озер и горных вершин и синева итальянского неба. Ей исполнилось только двадцать, а она уже стала в свете важной особой, одной из всеми признанных красавиц, которая шагу не могла ступить без того, чтобы в газетах не был опубликован соответствующий абзац. Ее появление в опере с бриллиантовой тиарой на голове, ее драгоценности, туалеты, званые вечера, пудели – все замечали газеты. Все дамы-журналистки фиксировали своими перьями каждый ее шаг. И она с головой окунулась в море светских удовольствий. Муж был завсегдатаем всех фешенебельных клубов. Он пользовался известностью, у него были десятки любивших его друзей, и если бы даже Грейс была менее привлекательна, ее все равно охотно бы принимали ради сэра Гектора. Но она и сама постигла искусство быть интересной и развлекать людей. Репутацию гостеприимной хозяйки, у которой никогда не скучно, Грейс подтверждала не столько великолепием своих приемов и дружеских вечеров, сколько их количеством и приятностью. Да и невозможно поражать великолепием, когда правят бал африканские миллионеры и американцы из Техаса с их неистощимыми нефтяными скважинами. Грейс не собиралась соперничать с алмазными и нефтяными королями, не оспаривала их преимущество – поражать размахом. Ее ремеслом стало умение давать небольшие вечера и собирать на них интересных людей, тщательно подбирая приглашенных, словно это были шахматные фигуры. У нее были свои королевы и ферзи, и она точно знала, как расставить и двигать их. Ферзи, избранные натуры, могли перемещаться в любом направлении, к ним относились остроумцы и блестящие собеседники, люди, с которыми всем хотелось познакомиться, и кто всегда умел сказать нечто интересное. Ее королевы были очень разнообразны: во-первых, красавицы, затем – умные женщины, потом – знатные дамы и вдовствующие аристократки и, наконец, женщины, добившиеся известности и всех привлекавшие своей общественной деятельностью. И она только улыбалась, когда знакомые хвалили ее такт и точное знание того, как и что надо делать.– Мне больше нечем заняться, у нас нет ребенка, нет близких родственников, а Гектор меня очень портит, заставляя заботиться о таких банальных вещах.– Наверное, потому, что он сам придает им большое значение, если вам угодно называть банальными радости жизни. Лично я их таковыми не считаю. По-моему, это единственное, о чем следует заботиться. Я могу назвать вам десяток лондонских семейств, которые все имеют для счастья, а жизнь в их домах невыносима.Так рассуждал дипломат мистер Хауэрд, присвоивший себе право быть ее светским ментором. Он всюду хвалил Грейс, и все удивлялись, как двадцатилетняя женщина, выросшая в захолустном церковном приходе, так мало погрешает против правил и условностей и в то же время столь интересна и обаятельна.И в Нортамберленде успех леди Перивейл был так же бесспорен. Старые приятели сэра Гектора – охотники и любители рыбной ловли – пришли от нее в восторг, а сам сэр Гектор был на седьмом небе от счастья, которое ему принесла семейная жизнь. Только в одной радости им было отказано. И Грейс, и ее муж жаждали иметь ребенка, на него эти две любящие натуры могли бы перенести избыток чувств, но детей у них не было.А ребенок мог бы стать для нее утешением в то тяжкое время, когда, после трех дней и ночей страшной тревоги, Грейс Перивейл овдовела, чувствуя себя среди всей роскоши более одинокой, чем другие женщины в подобный печальный час. ГЛАВА 3 Так начался третий период в жизни леди Перивейл. Следующие три года она провела если не в совершенном одиночестве, то в абсолютном забвении светских удовольствий. Именно в эти годы траура преданная Сью стала ей очень необходима. В первый год вдовства Грейс уговорила Сью отправиться с ней путешествовать, хотя это угрожало потерей жизненно необходимых для мисс Родни связей. Но Грейс настояла на том, чтобы платить подруге жалованье, в возмещение убытков, а когда они вернулись в Лондон, то сочла своим долгом найти ей новых учеников. Когда отпадал Западный Кенсингтон и Бэлем, леди Перивейл находила желающих в Мэйфэре и на Белгравиа. Ее окружала толпа молодых приятельниц-девушек, и она могла повелеть им брать уроки у своей любимой подруги. В некоторых случаях она сама и платила за уроки, так как ее молодые друзья часто сидели без гроша в кармане, но Сью о том ничего не знала. Однако позднее она, очевидно, стала об этом догадываться и после одной зимы, проведенной в Италии, мисс Родни не захотела больше путешествовать.– Я трудовая пчела, Грейс, а ты хочешь сделать из меня трутня, – объясняла она.– Это невозможно, Сью, – отвечала Грейс, – но я очень хочу, чтобы ты иногда была беспечна, как мотылек.Будучи с подругой в Италии, она и набрела на виллу у Порто-Маурицио. Грейс сразу влюбилась в местоположение. Хотя вилла находилась недалеко от проезжей дороги на Геную, но все же стояла в стороне, и здесь сохранился чисто итальянский колорит. Здесь не было швейцарско-немецких гостиниц и английских туристов. Вилла совсем обветшала и была неказиста, но к ней в придачу шел значительный кусок земли с оливковыми и лимонными рощами, очень старыми шелковичными деревьями, по низу увитыми гирляндами дикого винограда. Здесь были заросли гвоздики и море одичавших роз.Леди Перивейл послала за агентом и купила виллу и землю так же легко, словно шляпку в магазине. Агент видел то, почти детское, нетерпение, с которым ей хотелось приобрести новую игрушку, но поднял продажную цену только вдвое.– Из этого места, если у владельца есть вкус и средства, можно сделать что угодно, – сказал он, – а если вы не справитесь с землей, то ее всегда можно будет сдать в аренду.– Но я хочу оставить землю за собой и нанять людей для ухода за деревьями, тогда у меня будут собственные оливки и апельсины и лимоны. – Она улыбнулась, вспомнив детскую считалку. Апельсины и лимоны! Ей и в голову не могло тогда придти, что она когда-нибудь увидит, как они растут на залитых солнцем склонах, поднимающихся вверх от сапфировых морских волн, как за ними начинаются оливковые леса, а еще выше растут сосны, и зелень делается все темнее и темнее, и над соснами виднеются далекие заснеженные горные вершины.Через три года леди Перивейл снова вернулась в мир, где, за исключением тех немногочисленных людей, что занимались политикой или благотворительностью, все остальные были заняты, казалось, только одним: старались втиснуть как можно больше развлечений в наименьший отрезок времени. И чем короче становился сезон, тем больше убыстрялся его темп, и за одну ночь давалось три бала: концерт у миссис А. шел одновременно с домашним спектаклем у миссис Б., но оба сникали перед сокрушительным напором бала-маскарада у Грейс.У леди Перивейл было такое чувство, словно она очнулась от долгого сна, в котором ей пригрезились прекрасные места и спокойный досуг, и очнулась она посреди шума и веселья ярмарочной площади. Она с достоинством заняла на ней свое место, была почти рада увидеть старых друзей и приготовилась к тому, чтобы стать самой заметной фигурой в свете. В тот сезон она пользовалась оглушительным успехом. Вряд ли во всем городе был хоть один холостяк, который не мечтал бы жениться на ней. Однако многие из них были достаточно осмотрительны и умны, чтобы не преследовать пленительную добычу. Вокруг нее снова толпились юные подруги. Некоторые вышли замуж, другие были не замужем, и в ее доме встречались все хорошенькие молодые леди Лондона. Ее обеды, завтраки, маленькие домашние концерты, когда выступал один, от силы два музыканта в наполовину заполненном зале, но больше всего ужины, которые начинались после домашнего спектакля или оперы, были чрезвычайно в моде.Именно в этот год – год ее возвращения в мир удовольствий – когда все, что было с ним связано, казалось особенно ослепительным по сравнению с предыдущим периодом одиночества, Грейс познакомилась с двумя людьми, которых не знала в годы замужества. Один из них, писатель Артур Холдейн, стал знаменит в одночасье, опубликовав свой первый роман. Это было произведение, словно рожденное из пламени и света, которое всколыхнуло читающий мир и удивило даже критиков, считавших, что все давным-давно рассказано, и что гений – это всего-навсего оригинальный ум, занятый рассмотрением того, что давно известно. После выхода первой книги мистер Холдейн, занявший видное место в литературном мире, обратился к замыслам более обстоятельным и серьезным. Второй человек был полковник Рэннок, выходец из старинной шотландской семьи, внук герцога Киркмайкла, служивший до отставки в Ланаркширском полку, человек, которому было суждено нарушить ровный бег жизни Грейс Перивейл… Он был на плохом счету и уже не вхож в святая святых светского общества; но изгнанник вновь ухитрился втереться в доверие благодаря снисходительности старых друзей и знакомых дома, которые не могли отвергнуть его бесповоротно, коль скоро он был только на подозрении, но ни разу не скомпрометировал себя в открытую. О нем говорили, что он погубил репутацию нескольких человек, его простодушных подчиненных, которые верили ему и восхищались им. Он водил знакомство с дурными женщинами, платил злом за добро, даже как будто нечисто играл в карты, хотя в этом подозреваются весьма многие: назвался груздем – полезай в кузов.Всем этим подозрениям и толкам он противопоставлял одно оружие – свое необыкновенное обаяние, неуловимую, невыразимую притягательность высокородного шотландца, который получил светское образование в лучших европейских гостиных и стал гражданином мира. «Его обаянию не может противиться ни одна женщина», – говорили о нем мужчины, хорошо его знавшие.Вот такого человека Грейс Перивейл в недобрый час наградила своей дружбой. Она была знакома с ним едва неделю, когда получила серьезное предостережение: этот человек не должен переступать порога ее дома. Друг-ментор-мистер Хауэрд был в этом очень настойчив:– Я достаточно стар, чтобы годиться вам в отцы, леди Перивейл, – начал было он, но она тут же его перебила:– Сейчас вы скажете, что меня ожидает нечто ужасное, но мой дорогой отец никогда не говорил мне ничего неприятного.– Но тогда вы были в безопасности, как маленькая лодка, что на приколе у пристани, а теперь вы быстроходная яхта, стремительно рассекающая неведомые воды. У меня же в руках морская карта, я знаю, где опасные места. Вы не должны позволять полковнику Рэнноку навещать вас.– Но он тоже достаточно стар и годится мне в отцы.– Нет, я старше его на десять лет и на тридцать более достоин доверия.– Но он случайный знакомый, и нет причины заботиться о том, достоин он доверия или нет.– Рэннок не останется на положении случайного знакомого. Он сделается вашим другом, хотите вы этого или нет, если вы сразу же не поставите его на место, или, говоря проще, не скажете слугам, что вас никогда нет для него дома.– Я не намерена захлопывать дверь перед самым забавным человеком из всех, кого узнала за последнее время.– Ах, вот с этого он и начинает. С того, что он забавен. Но это лишь лазейка. Затем он начинает интересовать. Затем – и затем… Но я не смею продолжать. Этих последних стадий он не достигнет никогда. Вы прежде узнаете, что он представляет собой на самом деле. Но за время дружбы он…– Что же вы запнулись? Продолжайте!Хауэрд чуть было не сказал «вас скомпрометирует», но ни за какие сокровища он не мог высказать такое оскорбительное предположение женщине, в которую верил безгранично.– Но мистер Хауэрд, вы все же должны предполагать, что и мне кое-что известно о человеческой натуре и, поверьте, если я сочту полковника Рэннока недостойным моего знакомства, я сумею его удалить. Но я хочу, чтобы меня развлекали. Я дважды пережила большое горе, и вы наверное не знаете, как печальна жизнь, когда все время вспоминаешь о былом.– Это я-то не знаю? Я, который прожил на свете почти полвека?– Ах, ну, конечно, у вас тоже были горести. Но вы спортсмен, исследователь, политик, филантроп. У вас столько возможностей забыть о них. А у меня только те возможности, что доступны женщинам: путешествия на Континент или круг лондонских развлечений.Мистер Хауэрд перестал ее убеждать и больше не возвращался к теме разговора. Он был слишком горд, чтобы дважды выслушивать возражения. Если она так небрежно отнеслась к его совету, значит, не надо беспокоить ее советами вообще. Он восхищался ею, ценил ее дружбу, и, возможно, в его отношении к ней был оттенок более нежного и глубокого чувства, о чем в свои годы он вряд ли смел сознаться самому себе, хотя грустный вопрос, заданный некогда Лафонтеном. – «Неужели миновал и я пору любви?» – находил отзвук в его сердце.Весь сезон леди Перивейл была окружена шумной толпой, и полковник Рэннок был в этой толпе заметной фигурой. Окружающие стали воспринимать его с большей приязнью из уважения к ней. Считалось, что она выйдет за него замуж, и тогда он снова займет в свете блестящее положение, будучи реабилитирован в общественном мнении, став богатым и влиятельным, и умные, напористые и не очень продвинувшиеся по лестнице успеха люди, которые прервали с ним знакомство, стали уже задумываться, не слишком ли поспешно они отказывали ему во внимании. Сезон окончился уже почти жарким летом. Все уехали или уезжали из Лондона, и Риджентс-парк, единственными обитателями которого были редкие няньки с детскими колясочками, напоминал Caхару. Леди Перивейл пригласила в свой замок большое общество, но полковника Рэннока среди приглашенных не было. Она позволяла ему следовать за ней по пятам в Лондоне, но отказала в той близости, которой пользуются только друзья дома. Предупреждение Джорджа Хауэрда возымело неблагоприятные для Рэннока последствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21