Без просьбы он не только не предлагал своих услуг, но вообще не замечал Целестину, чему она даже не удивлялась. Чего-чего, а хорошеньких девочек в классе хватало, и Павелеку в самом деле было на кого посмотреть.
В данную минуту он как раз смотрел на черноволосую Касю, обладательницу кудрявой головки, вздернутого носика и пушистых ресниц. Цеся тоже поглядела на Касю с бескорыстным одобрением. Павелек перевел взор на рыжую Беату, а следом за ним на нее посмотрела и Цеся, отметив попутно, что Беата подрисовала брови. Ну и ну, ничего себе! Нос она тоже напудрила, с ума сойти!
А Гайдук не сводил неприязненного взора с Цеси.
Этот чего пялится? Зануда.
Пялится и пялится.
Цеся смерила Гайдука суровым и высокомерным взглядом. Нечего глаза пялить. Что за омерзительный тип!
Уставится такой и мысленно критикует каждый изъян Цесиной внешности. Все они одинаковы. Бегают только за красивыми девчонками и первым делом обращают внимание на ноги. "Ты сам не больно-то хорош, дружок. У тебя прыщей полно, вот так".
Ход мстительных Цесиных размышлений бесцеремонно нарушила математичка пани Пощик, которая, энергично распахнув дверь, вторглась в класс. Это была румяная озабоченная седовласая особа; в руках она тащила целую охапку тетрадей для контрольных работ.
В классе мгновенно изменилось настроение. Прекратились всякие перемигивания и прочие проявления бессловесного кокетства. Теперь уже не было ничего важнее контрольной работы.
7
Прошло полчаса, и Цеся благополучно завершила последние расчеты. На этот раз ей удалось обойтись без помощи Павелека, чем можно было гордиться. Не успела она в душе себя похвалить, как дверь класса скрипнула, и на пороге появилась Данка Филипяк. Целестина посмотрела на нее с восхищением. Данка была похожа на русалку со Свитязь-озера - стройная, бледная, с туманным, загадочным взором.
- Это что такое? - спросила пани Пощик, с недоумением глядя в сторону двери.
- Проспала, - сообщила Данка. Ее длинные каштановые волосы были растрепаны, кофточка застегнута криво.
- Что же будет с твоей контрольной?
- Ничего.
- Почему ты так неаккуратно одета? - спросила пани Пощик, к возмущению Целестины.
Данка строптиво молчала, уставившись себе под ноги.
- После урока зайдешь к классному руководителю, - холодно произнесла учительница. - Мое терпение иссякло, Филипяк. У тебя ужасные отметки и ни малейшего желания взяться за ум.
Данка молча села на свое место. Едва Цеся стала прикидывать, успеет ли изготовить шпаргалку для опоздавшей русалочки, как Павелек что-то зашептал ей в ухо. Цеся обернулась. Павелек пододвигал к ней свернутую трубочкой записку:
- Передай Данусе...
- Новацкий! - в ту же секунду раздался голос пани Пощик. От ее бдительного ока не укрылось подозрительное шевеление на второй парте. Она приблизилась и протянула руку.
Павелек проявил удивительную расторопность. Схватив бумажный рулончик, он попытался его уничтожить с такой поспешностью, будто это была какая-то нелегальщина, а не обыкновенная шпаргалка.
- Дай-ка это сюда, - твердо сказала учительница.
И Павелек, вдруг лишившись сил, выпустил из пальцев записку.
- "Не сердись, дорогая, я тебе все объясню! - прочла вслух пани Пощик. Перепиши поскорее, вдруг успеешь. Может, хоть троечку поставит. Она не очень-то наблюдательна. Целую, всегда твой - Малыш".
Класс дружно взорвался от смеха.
- Письмецо адресовано Данке Филипяк? - прозвучал строгий вопрос.
Онемевший Павел покачал головой.
- А кому же? - удивилась пани Пощик.
Павел кивнул в сторону Цеси, даже не взглянув на нее.
Краем глаза Цеся увидела испуганное лицо Данки. В следующую секунду до нее дошло, что, кроме Данки с Павелеком, одна лишь она знает, кому предназначалась записка. Еще в голове у нее промелькнул образ русалки, стоящей перед директором и покорно принимающей обвинения и Цеся вскочила, преисполненная самоотверженных дружеских чувств.
- Эт-то мне, - едва слышно выговорила она, тыча пальцем в шпаргалку.
Пани Пощик недоверчиво посмотрела на нее. В классе царила тишина.
- Ах, так, - сказала наконец учительница.
- Д-да, - прошептала Цеся, у которой уже перехватывало дыхание.
Она прекрасно понимала, что версия, будто Павелек адресует ей нежные записочки, в высшей степени неправдоподобна. Павелек - ей! Скорее всего, пани Пощик в это не поверит.
Однако пани Пощик поверила.
- Хорошенькое дело! - сказала она сурово. - После урока пойдете со мной к классному руководителю. И Филипяк тоже, как опоздавшая. - Учительница вздохнула: - Вот обрадуется пан Дмухавец!..
Она отвернулась, а Цеся немедленно принялась за изготовление новой шпаргалки. Еще оставалась надежда, что Данка успеет списать.
8
После звонка пани Пощик повела всех троих в учительскую. Нельзя сказать, чтоб у Цеси от этого испортилось настроение. Двойка за контрольную, конечно, штука неприятная, но, во-первых, до сих пор у нее по математике были приличные отметки, а во-вторых, игра стоила свеч! Данка смотрела на Цесю благодарными и преданными глазами. Павелек строил дурацкие рожи за спиной пани Пощик. В окно заглянуло солнце.
Математичка скрылась за желтой дверью учительской. Провинившимся велено было ждать классного руководителя. Павелек, дабы ожидание не прошло впустую, приоткрыл желтую дверь - теперь они могли видеть и слышать все, что происходило внутри.
Дмухавец, седой, всклокоченный, с добрым взглядом из-за старомодных очков, только что проглотил таблетку аспирина и теперь, стоя перед зеркалом, разглядывал свое горло. Пани Пощик подошла к нему, оперлась об умывальник и вполголоса кратко изложила суть произошедшего в 1-м классе " Б".
- Ну, и что вы на это скажете, коллега?
Дмухавец с отчаянием посмотрел на нее сквозь запотевшие стекла очков и, не говоря ни слова, глотнул горячего чаю из термоса. Потом откашлялся и бессильно опустился на стул.
- Почему именно сегодня! - простонал он. - Я болен, и на службу меня привело исключительно чувство долга. У меня тридцать восемь и пять, а вы тут, золотце мое, такие номера откалываете.
- Я откалываю? - взвилась пани Пощик. - Это Жак откалывает. Нужно поставить в известность ее родителей!
- Никого ставить в известность я не буду, - заявил Дмухавец. - Где эта записка?
Он взял протянутую ему скомканную бумажку, не читая, разорвал и выбросил в мусорную корзину.
Пани Пощик, обреченно вздохнув, села.
- Вы разорвали вещественное доказательство, - устало отметила она.
- Я не читаю чужих писем.
- Это было не письмо, а шпаргалка.
- Письмо, - упрямо сказал Дмухавец. - К тому же, если верить вашим словам, любовное. Читать подобные вещи, по-моему, возмутительно. Вдобавок они до сих пор еще делают ужасные орфографические ошибки.
- Ну, и как вы собираетесь поступить?
- Я подумаю, - беззаботно ответил преподаватель польского, сморкаясь в большой платок. - Сегодня, честно говоря, меня больше всего беспокоит состояние собственного здоровья.
- Ваше равнодушие меня ужасает! - сказала пани Пощик. - Я люблю молодежь и в таких случаях не могу оставаться спокойной.
Дмухавец неожиданным движением приложил ладонь ко лбу, определяя температуру. Помолчав минуту с загадочным выражением лица, он жестом велел пани Пощик сделать то же самое. И наконец, относительно удовлетворенный результатом обследования, заявил:
- Аспирин. Чудодейственное лекарство. Когда-нибудь пробовали? - Тут он посмотрел на разгневанное лицо математички и торопливо добавил: - Что касается молодежи, какая уж тут любовь! - Покаянный взгляд в сторону пани Пощик: - По правде говоря, многих из них я просто недолюбливаю. Однако в меру своих сил, поспешил он заверить собеседницу, - в меру своих сил стараюсь быть мягким и снисходительным. В конце концов, каждому из нас довелось в свое время пройти через этот ад, именуемый молодостью.
9
Цеся стояла в очереди за хлебом. Было пятнадцать часов десять минут, когда Целестина Жак присоединилась к очереди, выстроившейся перед булочной, что на улице Домбровского, возле магазина с милицейским обмундированием. В эту булочную дважды в течение дня завозили свежий хрустящий хлеб, и именно поэтому два раза в день перед ней вырастала очередь.
Цеся шаг за шагом продвигалась вперед. Настроение у нее было довольно мрачное. Отчасти, конечно, из-за Дмухавеца. Последний не преминул нацарапать в ее дневнике что-то насчет пользования шпаргалками. Цеся прекрасно понимала: рано или поздно, подписывая дневник, кто-либо из родителей обнаружит, что она схватила двойку за контрольную. Впрочем, это ее не пугало. Главная причина дурного настроения заключалась в том, что она снова возвращалась из школы одна.
После уроков в раздевалке Данка явно собралась подойти к Цесе: на лице у нее было написано, что сейчас она в шутливо-дружеском тоне предложит новой подруге вместе прогуляться. Но в эту самую минуту в раздевалку влетел Павелек и, властно схватив Данку за рукав, вытащил из школы. Из окна было видно, как, обнявшись, они удаляются в направлении Грюнвальдской улицы; в Цесину сторону Данка даже не смотрела.
Очередь достигла прилавка, на котором лежали блестящие коричневые буханки. Цеся купила две штуки, засунула их в сумку с книжками и пошла домой.
Жуя отломленную от буханки горбушку, Цеся приближалась к своему дому, издали приглядываясь к его странным очертаниям. Почти все окна этого здания имели разную форму. Балконы тоже были разные, изукрашенные подтеками и язвами отвалившейся штукатурки. Нелепая башенка с жестяным петушком венчала сие творение архитектурной мысли начала века. Окно в кухне Жаков было распахнуто настежь - вероятно, кто-то что-то уже готовил. Цеся ощутила пустоту в желудке и ускорила шаг. "Интересно, почему у Новаковских такие закопченные окна?" подумала она, входя в подъезд, выложенный узорчатым кафелем.
Взбежав по неосвещенной лестнице, она открыла дверь в квартиру. Воздух дома, нагретый, пахнущий пылью, горелым, Юлиными духами, кислой капустой и еще чем-то неуловимым, характерным и милым, обволок исстрадавшуюся Цесю, словно принимая в дружеские объятия. Дома было привычно, хорошо и уютно.
Хотя как будто что-то случилось.
Целестина направилась в большую комнату. Там, как обычно, царил легкий беспорядок, ибо единственное в квартире просторное помещение имело несколько назначений. Обставлена эта комната была довольно странно, в ней сосуществовали вещи разного происхождения - от современной стандартной стенки до бидермайеровской[1] кушетки, оставшейся от бабушки, Целестины Жак. Над кушеткой на фоне стены, оклеенной довоенными обоями с цветочками, красовалась полузасохшая пальма, ухаживать за которой всем было недосуг, но которая тем не менее с поразительной жизнестойкостью продолжала выпускать все новые и новые листья. Боковую стену украшали две выдержанные в бурых тонах картины Коссака[2] в золотых рамках и меланхолический пейзаж с дикими утками. Маме Жак, едва она после свадьбы обосновалась в доме с башенкой, было недвусмысленно запрещено прикасаться к этим предметам старины. Дедушка тогда заявил, что лучшим местом для экспонирования произведений познаньского художественного авангарда является спальня молодоженов, и то лишь потому, что находится в глубине квартиры. По этой причине, несмотря на присутствие в доме художницы, облик большой комнаты не изменился, что, следует признать, только пошло ей на пользу. Когда же в доме появился Бобик, гостиная Жаков утратила последние следы былой изысканности. На почетном месте, на сосновой полке, блестел и сверкал ярко-красный металлический трактор, любимая Бобикина игрушка. Под ногами перекатывались кубики и жалобно похрустывали пластмассовые солдатики, которым ежеминутно кто-нибудь каблуком раскалывал головы. В ковер были втоптаны бананы и печенье, на обоях вились шоколадные разводы, а из кушетки торчал клок конского волоса, вырванный маховиком жестяного гоночного автомобиля.
Когда Цеся вошла в комнату, на кушетке сидели представители семейства. Дедушка, седой и взъерошенный, метал из-под черных бровей гневные взоры. По правую руку от него расположился его сын, отец Целестины и Юлии, который старательно изображал грозного тирана, принимая соответствующие позы и хмуря светлые, как пшеничные колосья, брови над добрыми светлыми глазами. Задвинутая в угол кушетки полнотелым Жачеком его сестра, тетя Веся, согнулась в виноватой позе. Зато у ее сыночка Бобика, стоящего перед семейным трибуналом, вид был вполне беззаботный.
Полная, черноволосая, румяная мама Жак и Юлия, ее вполовину уменьшенная копия, сидели рядом на приставленных сбоку стульчиках, поскольку места на кушетке хватало только для троих. Этим отчасти умалялась серьезность судилища, так как художницы не умели, находясь вместе, молчать. То одна, то другая, склонясь к уху соседки, шепотом поверяла той очередной секрет или сплетню.
Появление Цеси почти не было замечено.
- ...и моя лучшая английская калька! - Цесин отец как раз заканчивал обвинительную речь. - О чем ты, собственно, думал, Бобик?
- Я, собственно, думал, что она здорово горит, - честно ответил мальчик.
- Но почему именно калька?
- Ты сам ее жжешь, - урезонил дядю Бобик.
- Я ведь жгу использованную! Понимаешь?
- Понимаю, - подтвердил Бобик, устремляя на дядю открытый и преданный взгляд.
- А занавески, занавески, того-этого?! - охрипшим голосом вставил дедушка. - От занавесок же всегда начинается...
- ...пожар! - крикнул Бобик, который был ребенком умным и догадливым.
Дедушка терпеть не мог, когда его перебивали или, того хуже, мешали завершить рассказ эффектной концовкой.
- Помолчи, сопляк! С чего это тебе так весело?
- Бобчик, - заговорила мама Жак своим приятным альтом, - неужели ты совсем не боишься?
- Чего?
- Наказания. За то, что устроил пожар.
Бобик глубоко задумался, стараясь постичь самого себя.
- Не очень, - признался он наконец.
- Он над нами издевается! - рявкнул дедушка.
- Хи-хи! - вырвалось у Бобика.
Цеся устало присела возле большого стола:
- А что, собственно, произошло?
- Бобик пытался ночью поджечь дом, - отчеканил отец.
- Ага, - пробормотала Целестина, не выказывая удивления.
Воцарилось неловкое молчание. Взрослые напряженно соображали, что следует предпринять, дабы, во-первых, как можно скорее положить конец этой неприятной сцене, а во-вторых, основательно проучить Бобика и обезопасить себя на будущее от подобных выходок.
- И ко всему прочему ты не закрыл кран! - укорила ребенка его кузина Юлия, заодно проверив, не поползла ли петля на ее золотистом чулке. - Вода лилась целый час. У Новаковских затопило транзистор и только что выстиранное белье.
- Кстати, а страховой агент был? - поинтересовался отец, именуемый в семье Жачеком.
- Скоро будет.
- У меня ноги болят, - пожаловался Бобик. - Вам-то хорошо, вы сидите.
- Он явно над нами издевается! - загремел дедушка.
Жачек невольно встал. Робкие солнечные блики заиграли на его лысеющей голове. Сунув руки в карманы растянувшейся куртки домашней вязки, он изрек, тщетно силясь принять суровый вид:
- Послушай, мой мальчик. Заменяя некоторым образом твоего отца, который, к сожалению... хм... это...
- Развелся, - услужливо подсказал Бобик.
- Развелся, - смущенно повторил Жачек. - Стало быть, заменяя здесь некоторым образом...
Бобикина мама неожиданно опустила обесцвеченную перекисью голову и всхлипнула в платочек. Этой худенькой, маленькой, вечно озабоченной женщине жизнь дарила исключительно разочарования. Когда такой человек всхлипывает в платочек, картина получается душераздирающая. Не случайно у Жачека был такой вид, будто его сердце рвется на части. Мама Жак и Юлия притихли, скорбно поглядывая на тетю Весю, дедушка вздыхал не меньше двенадцати раз в минуту. Зато Бобик сосредоточенно ковырял в носу.
- Словом, - мучился Жачек, - некоторым образом... Слушай, Бобик, а может, ты сам скажешь, как тебя наказать?
- Убей меня, - предложил Бобик, проникаясь искренним интересом к столь необычной перспективе.
Солнце совсем вылезло из-за туч, и сверкающие его лучи сквозь закопченные стекла ворвались в комнату. Дедушка встал, потянулся до хруста костей и подошел к окну.
- Распогодилось, того-этого, - заметил он. - Недаром у меня поясницу ломило.
- Обещали сильное похолодание, я слышала прогноз, - вставила мама Жак, массируя свой пухлый подбородок. - Хорошо, что я успела закончить "Орлицу П", можно ставить ее в парке, пока земля не замерзла.
- При чем тут твоя орлица? - спросил Жачек, растерянно моргая светлыми ресницами. - Мы говорим о Бобике и его проступке.
- Звонок, - сказала Целестина.
10
Юлия пошла открывать и минуту спустя ввела в комнату какого-то толстяка в старомодном пальто, обеими руками прижимавшего к себе туго набитую папку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21