Немец бегло просматривает документы Николь и Дани и возвращает. Физиономия у него кислая. Видно, надоело рыскать по всему составу. Он спрашивает по-немецки второго:
- Вы уже осмотрели их вещи?
- Нет еще, господин лейтенант.
- Тогда приступайте.
Второму немцу тоже лень копаться во всех этих колбасах и домашних печеньях, которые французы везут в подарок оголодавшей родне. Он наугад ткнул пальцем в чемодан Николь. "Зачем, ах, зачем она поставила его на самом виду!" - тоскливо мелькнуло у Дани.
- Что у вас здесь, мадемуазель?
Даня прикинул: если прыгнуть на того, что пониже, можно сдавить ему глотку, возможно, даже придушить...
Николь чарующе улыбнулась:
- Бомбы, мсье. Показать вам?
Лейтенант презрительно морщится:
- Неоригинально, мадемуазель. Придумайте что-нибудь поновее, а главное - поостроумнее. Уже трижды в этом поезде нам отвечали точно так же и показывали сыры. А еще говорят, что вы, французы, славитесь своим остроумием!
Лейтенант был так задет, что хотел уколоть эту долговязую француженку как можно больнее. Николь раздувает ноздри. Говорит вызывающе:
- Нет, вы все-таки заглянули бы в чемодан. А вдруг там и правда бомбы...
- Кушайте их на здоровье сами, - сухо отвечает лейтенант, и оба немца с достоинством покидают купе.
Даня, закусив губы, смотрит на Николь. "О, чертовка, нахалка, отчаянная голова, погоди, дай срок, я с тобой рассчитаюсь, клятву даю!" грозят его глаза.
Николь внезапно роняет голову на его плечо, хлюпает по-детски.
- Нервишки! - презрительно кидает Даня, но плеча не отнимает.
- Бедняжечка моя, не плачьте! Они ушли, эти животные, не плачьте же, милочка! - причитает над Николь толстуха.
2. БУДНИ МАКИ
- Девчонок в отряд не берем, - категорическим тоном сказал капитан Байяр.
- А я вовсе и не девчонка! - запальчиво возразила Николь.
- Кто же ты тогда?
- Подпольщица. Член парижской группы Сопротивления. Работала связной. Кроме того, в нашем книжном магазине была явка. Нас с сестрой знают во многих районах Парижа. Неужто Гюстав в том письме, что я вам привезла, не написал об этом? Тогда можете спросить вот его. - Николь ткнула пальцем в Даню.
Он поспешил ей на помощь:
- Это все правда, господин капитан. В Париже мы вместе работали в группе Гюстава. В книжной лавке сестер Лавинь мы все собирались, как в штабе организации. А в последнее время Николь помогала нам в работе с радиопередатчиком. Она очень точная, исполнительная, на нее вполне можно положиться.
- Та-та-та! "Исполнительная", "точная", "можно положиться"! передразнил его Байяр. - А история с бомбами в поезде, которую вы мне рассказали, - ее тоже сюда прикажешь приплюсовать?! Бравада, девчонство вот как это называется! Настоящим подпольщикам это не к лицу! Впрочем, может, тебе это понравилось? - Байяр пронзительно глянул на Даню. Потом, заметив, что оба новичка понурились, вдруг смягчился: - Ну ладно, не будем про это, русский. Неплохо, что ты за нее так заступаешься. Значит, ты надежный друг. Вот что. Во-первых, я не господин, а товарищ. Старый друг Гюстава еще по заводу "Ситроен" (я там монтажником работал). Во-вторых, можешь говорить мне "ты", как коммунист коммунисту, я ведь член партии еще с тысяча девятьсот тридцать шестого, с испанской войны. В-третьих, твою Николь мы пристроим к делу. Но не у нас, а в городе. Здесь мы живем в тяжелых условиях, занимаемся военной учебой, ей будет трудно, да и помочь она нам не сможет. А в Альби у меня есть дружок Риё - у него старая гостиничка "Святой Антоний" и при ней ресторан. Сам Риё уже давно в Сопротивлении и чем может помогает нашему отряду. Вот к этому святому Антонию мы и отправим твою Николь. Для чего? А вот для чего. У Риё часто останавливаются и столуются немецкие офицеры... Ты знаешь немецкий? - уже прямо обратился он к Николь.
- Достаточно, чтобы понимать, - буркнула она, все еще борясь с краской, залившей ей щеки, шею и даже уши. "Твоя Николь", да еще дважды! Как это вынести?!
- Отлично! Это нам и нужно. Будешь передавать нам, если услышишь что-то полезное. Риё уже несколько раз "наводил" нас на бошей, и очень удачно. Мы ему регулярно звоним по телефону, но телефону, сами понимаете, доверяться нельзя, даже если говоришь условным языком. А сам Риё хромой, ему до нас трудно добираться. Вот теперь и будет у нас молодая связная... Подойдет это тебе, подпольщица? - улыбаясь, спросил Байяр.
Николь молча кивнула. Капитан по-своему объяснил ее молчаливость.
- Выдадим тебе велосипед, сможешь сюда ездить, навещать своего русского.
Николь опять вся вспыхнула. Даня отвернулся: ему как-то совестно было смотреть и на нее и на доброго капитана.
Вообще кругом все было не то и не так, как воображал себе еще в шахте Даня. Как всякому очень молодому человеку, далекому от войны, партизанская жизнь, маки представлялись ему в некоей романтико-героической дымке.
Леса, шалаши, "лесные братья", много приключений, много отважных вылазок, много задушевных бесед ночью у костра. В общем, какая-то смесь пионерлагеря, пиратов и Майн Рида.
В действительности же все складывалось очень буднично. Подъем в шесть тридцать, умыванье ледяной водой, зарядка, долгие часы военного обучения, много тяжелой физической работы, суровая дисциплина, которую ввел в отряде Байяр (сам он сражался еще в Испании в Интернациональном батальоне и считался опытным командиром).
Стояла зима, бесснежная, но с пронизывающей стужей, ледяными дождями, ранней темнотой. С мечтами о шалашах и кострах тоже приходилось проститься: отряд перешел на "зимние квартиры" - разместился в деревушке близ Лакона и в двух фермах, расположенных на Лаконских холмах. Костры же были строго-настрого запрещены: гитлеровцы уже обнаружили два или три отряда по дыму костров, и партизаны потерпели большой урон. КП Байяра помещался на ферме папаши Грандье, человека, мрачного на вид, неразговорчивого, но преданного Сопротивлению. Зато его жена, рыжая и веснушчатая, точно кукушкино яйцо, говорила, бранилась и спорила со всеми по крайней мере за троих. Это она, мамаша Грандье, прославилась однажды среди отрядов маки во всех трех секторах департамента.
Партизаны долго выслеживали крупную дичь - начальника гестапо из К. Выяснили, что он через день ездит на работу в местном полупустом поезде. Решили убить его, когда он совершает этот переезд. Тянули жребий, кому уничтожить гестаповца. Вместе со всеми тянул жребий и папаша Грандье. И вдруг именно ему попалась бумажка с именем начальника гестапо.
На следующий день перед "операцией" папаша Грандье облачается в свой праздничный костюм.
- Куда? - кричит ему жена. - Ты зачем так вырядился? Хочешь изгадить приличный костюм кровью поганого боша?!
- Но послушай, жена, меня же могут схватить, повести на расстрел...
- Так зачем же тебе тогда новый костюм? Расстреляют и в старом. Подумаешь!..
Так и не дала мужу надеть новый костюм. Правда, "операция" сорвалась - гестаповца куда-то перевели, и папаша Грандье остался цел и невредим, но слава мамаши Грандье укрепилась надолго.
Все эти случаи, весь этот быт были очень далеки от Даниной книжной романтики. И вместе с тем это и было подлинной жизнью.
Маки жили на скудном пайке: не хватало хлеба, табака, мыла, носок (а носки для партизана - первое дело), а главное, не хватало оружия! Пулемет - один, пистолетов - пять, патронов - почти нет. Несколько охотничьих ружей да еще три парабеллума - и это на шестьдесят человек!
Бомбам профессора Одрана бурно обрадовались. Обеспечена целая операция! Зато передатчик был обречен на бездействие. Правда, Даню торжественно велено было назначить радистом отряда и отвести помещение для его аппаратуры, но все это было только на словах: по ночам в деревнях и на фермах выключали свет, а устроиться с передатчиком в одном из двух принадлежащих отряду грузовиков было тоже невозможно - аккумулятор не справился бы, свои же батареи были давно использованы.
"Гм... я вроде главнокомандующего без армии", - подумал про себя Даня, когда выяснились все эти обстоятельства.
3. ТОВАРИЩИ
Николь в первый же вечер уехала с провожатым и запиской Байяра в Альби, к месту своей новой работы. А Даню командир поручил лучшему стрелку и квартирмейстеру отряда - Жюлю Охотнику. Жюль и вправду был охотником из местных. Своей худобой, мускулистостью, впалыми щеками он напоминал волка.
- Возьмешь новичка в обучение, - сказал ему командир. - Познакомь его с товарищами и помести где-нибудь со своими ребятами.
- Есть поместить с моими ребятами и обучить стрельбе! - Жюль обратился к Дане: - Небось пороху еще и не нюхал? Стрелять тоже не пробовал?
- Где же пробовать? - вопросом на вопрос отвечал Даня. - Был в лагере у бошей, потом бежал. А в Париже у нас тоже не было оружия. Но я добуду себе, непременно добуду в первом же бою! - горячо добавил Даня.
- Смотрите, какой прыткий! - усмехнулся Жюль. - Ты знай, парень: чтобы добыть оружие, надо прежде всего научиться с ним обращаться.
И он повел Даню во двор соседней фермы, где, несмотря на вечер, все партизаны были заняты какими-нибудь делами. Одни готовили ужин для отряда и в беленой огромной кухне фермы варили в котле нечто вроде лукового супа; другие чистили при свете очага оружие; третьи помогали хозяевам фермы, старикам Бодруа, складывать привезенные из лесу бревна. Здесь были люди и совсем молодые, и пожилые, городские и деревенские, коммунисты, социалисты - парни, которые отказались ехать на работы в Германию и бежали в горы, студенты, примкнувшие к Сопротивлению, чтобы сражаться с врагом, "подозрительные" с точки зрения бошей, "независимые", не желавшие признавать никакие партии, но любящие свою родину и добивающиеся для нее свободы. У очага орудовал большой поварешкой старик, который, видимо, где-то уже хлебнул вина. Он громко пел под смех макизаров, которые работали в кухне или заглядывали в окна:
Коль умру я, схороните
В винном погребе меня
У большущей старой бочки,
Полной доброго вина.
Возле бочки, да-да-да,
Полной доброго вина!
- Это дядюшка Вино, - сказал, добродушно посмеиваясь над стариком, Жюль Охотник. - Ты не гляди, что он навеселе и что у него такое прозвище, - человек он деловой и храбрый, а кормит нас, когда даже ничего нет, кроме лука и хлеба, так, что пальчики оближешь. Он раньше был в Каркассоне поваром, и к нему ездили даже из Парижа есть утку по-каркассонски.
- Прозвище у него забавное, - пробормотал Даня.
- Э, прозвища у всех нас имеются. Тут ты найдешь и д'Артаньяна, и Портоса, и Гавроша, и даже Эсмеральду. Есть грек, по прозванию Ишак, есть Парижанин, Дровосек, Солнышко, да мало ли еще разных прозвищ. - Жюль с видимым удовольствием посвящал новичка в жизнь маки.
- Эй, Жюль, привел новенького? - окликнул его Вино. - Он как пришел к нам - со шпалером или без?
- Привез из Парижа тройку красивых бомбочек, - отвечал Жюль. - И еще одну штуку, которая нам сейчас пока не пригодится.
- О, бомбы - это вещь! - Вино подошел и протянул Дано котелок, полный горячего супу. - Ну-ка, попробуй партизанское варево. Или, может, оно тебе не по вкусу?
- Ах, дядюшка Вино, я такого вкусного еще в жизни не едал! - сказал, обрадовавшись, Даня, который целый день ничего не ел.
Вино похлопал его по плечу:
- А новичок-то, видать, парень с понятием. Ты устрой его, Жюль, у Дюшенов, в деревне, там, где живут наши ребята. Хоть и не очень-то комфортабельно, это тебе не Париж, но хозяева - хорошие люди и охотно принимают наших. Сможешь устроиться у них на чердаке.
Жюль вдруг хитровато усмехнулся:
- Послушай, Дени, капитан сказал мне, что ты русский. Это правда?
- Правда, - кивнул Даня. - Я из Советского Союза.
- Твои земляки молодцы! - заявил дядюшка Вино. - Вот бы наши начальнички там, в Лондоне, брали с них пример. А то только и умеют, что разговаривать, а за них сражаются, побеждают бошей и погибают другие.
- Тебя ждет у нас такой сюрприз - закачаешься, - все так же хитро сказал Жюль. Он переглянулся со стариком.
- Закачаешься. Вот именно - закачаешься! - закивал Вино и радостно захихикал.
- Какой еще сюрприз? - пробормотал Даня, старательно выскребывая из котелка последки. - Как подпольщик, я, знаешь ли, не люблю сюрпризов.
- Этот придется тебе по нраву, можешь не сомневаться. - Жюль хлопнул его по плечу. - Ничего больше не спрашивай. Из меня ни слова не выудишь. Я ведь старый маки. А теперь давай отправляться, уже совсем темно.
Они захватили на ферме Данин мешок с его несложным имуществом (там был и знаменитый блокнот), ранец с передатчиком и, уже в полной тьме, зашагали по раскисшей от дождей горной тропе.
Ранец оттягивал Данины плечи. Мокрые ветки черных кустов хлестали по лицу. Ветер студил то грудь, то спину. Слышался рокот невидимых потоков, ноги скользили по камням или разъезжались по глинистому склону. Жюль шел впереди, изредка подавая голос, чтобы Даня не сбился с дороги.
Так они шагали, не обмениваясь ни словом, около часу. Наконец под ногами почувствовалась твердая почва: шоссе или проселок. Как будто чуть посветлело, и где-то близко залаяли собаки.
- Пришли! - крикнул Охотник.
Они нырнули под деревья, прошли мимо какого-то амбара и очутились перед двухэтажным домом с высокой крышей. Охотник толкнул дверь, и сразу из холода, тьмы, ветра оба партизана вступили в уют большой деревенской кухни, где над не остывшим еще очагом исходил паром медный котелок. Большой фонарь освещал темный деревянный стол и сидящих за ним людей.
- Привет всей компании! - сказал громко Жюль. - Вот привел еще одного чердачного жильца. Не возражаете, матушка Дюшен?
- Давай, давай нам твоего малыша! - Из-за стола поднялась толстуха в клетчатом фартуке, с седой копной волос на голове; ее большое красное лицо выражало спокойное радушие. Матушка Дюшен была настоящей партизанской матерью. Детей у них с мужем не было, и всю свою деятельную доброту они отдавали совершенно чужим "малышам", "мальчикам". Починить или постирать одежду, подкормиться в лихие дни, провести несколько дней в покое на чердаке - все это партизаны получали у матушки Дюшен. Когда маки уходили на операции, она места себе не находила от беспокойства: не попали бы в беду ее "малыши", не ранен ли кто из них, нет ли, не дай бог, убитых... Муж матушки Дюшен, тощий, маленький, похожий на подростка, во всем беспрекословно слушался ее. Несколько раз немцы таскали матушку в гестапо - были у них серьезные подозрения, что она помогает партизанам, укрывает их у себя, - но матушка Дюшен так бесстрашно и насмешливо вела себя на допросах, так мужественно переносила побои, так умела, по собственному выражению, "отбрёхиваться", что гитлеровцы, ничего не добившись, с угрозами прогоняли ее.
- Что ж вы стоите, мальчики? Садитесь за стол. Дюдюль, Иша, снимайте котелок, похлебка уже сварилась, - командовала матушка Дюшен.
Только тут Даня заметил, что, кроме хозяев, в кухне находятся еще двое. Они притулились в углу, возле очага, но там лежала такая плотная тень, что глаз не сразу различал сидящих. Услышав приглашение матушки Дюшен, оба приблизились к столу. Один был коренаст, малого роста, с густыми черными бровями, сходящимися у переносицы. Внешностью он тотчас же выдавал свое восточное происхождение. Он и был греком, этот неизвестно как попавший на юг Франции маки, сам выбравший себе такую кличку - Ишак. Впрочем, по-французски она звучала лучше - Иша. Его товарищ Дюдюль, чернявый, крупный, прятавший за очками выпуклые черные глаза, показался Дане французом-южанином.
- Ты откуда будешь, малыш? - обратилась к Дане матушка Дюшен.
Даня хотел было ответить, но Жюль Охотник поспешно его перебил:
- Сейчас все узнаете, матушка Дюшен. Сейчас будет такое... такое... Охотник просто захлебывался от предвкушаемого удовольствия. - Дюдюль, иди сюда, посмотри внимательно на новичка! Что ты в нем замечаешь? Ничего? Ну ладно, тогда ты, Дени, погляди на Дюдюля. Разглядел его? Что ты о нем скажешь?
Даня пожал плечами. Что можно сказать? Партизан, как все партизаны, в залатанных брюках цвета хаки и такой же рубашке. Чумазый, видно, близорукий. А что еще? Чего это Жюль чудит? Вся сцена начинала казаться ему глуповатой. К тому же отчаянно клонило в сон. Эх, поскорее бы добраться до чердака, залечь!..
А Жюль между тем держался торжественно, точь-в-точь мэр города.
- Подойдите оба сюда, пожмите друг другу руки, ребята. Момент великий, запомнится вам на всю жизнь. Вы земляки, друзья мои, оба русские, оба из Советского Союза...
- Русский?!
- Из Союза?!
Два восклицания раздались одновременно. Даня шагнул к Дюдюлю. По-новому смотрел он сейчас на черные блестящие глаза под очками, на улыбающееся лицо.
- Ты из каких русских? - уже по-русски, напрямик спросил Даня (может, рано еще он обрадовался!).
- Из обыкновенных, советских, - по-русски же отвечал Дюдюль. - Я коммунист. А ты?
- Комсомолец. Ты откуда? Как сюда попал?
- Ленинградец. Студент-геолог из Горного института. А попал, как все - драпал из лагеря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34