поехал перед самой войной навестить тетку под Минском и не успел уйти. Его схватили и чуть ли не с первым эшелоном отправили на работы в Германию. Пашка уверяет, что сюда, на шахту, его отправили в наказание за три побега из лагерей, но правда это или нет, проверить невозможно. Воронин - парень оборотистый, хвастливый, вертлявый, вряд ли Даня стал бы с ним дружить у себя в полтавской школе. Но здесь, в казарме, где Пашка - единственный советский, да еще москвич! К тому же он веселый, общительный, неплохой товарищ. С Даней Пашка говорит иногда почтительно, даже угодливо, иногда тоном превосходства: "Мы-де рабочий класс, а вы белоручки, интеллигентщина". Надавать бы ему когда-нибудь по шее, благо они почти ровесники, но с кем тогда говорить по-русски, с кем вспоминать своих людей, свою землю?
- Эй вы, нажмите там! - опять крикнул старший.
Вагонетка Павла загрохотала на соседних рельсах.
- Тех ребят не видел нынче? - прокричал Пашка.
Даня покачал головой.
- Они обещали прийти в перерыв.
И, как бы в ответ на его слова, из черноты штольни выплыл огонек, качнулся в воздухе, приблизился. Чуть замерцало узкое, бледное лицо Ганчевского.
- Дзень добри! - прокричал он.
Даня и Пашка враз остановили вагонетки. Пускай злится и орет старший - важнее узнать, что им скажет Ганчевский.
- Ну как? Что-нибудь придумали, Стась? - жадно спросил Даня.
Поляк помахал черным пальцем.
- Ниц. Еще не мышлялем. - Ганчевский мог бы сказать и по-русски: "не думали" - он немного выучился этому языку у своих родителей, выходцев из царской России. Но то ли по рассеянности, то ли потому, что вопрос был слишком важный, он ответил по-польски. Даня разочарованно вздохнул. Зато Пашка не выдержал.
- Что ж, так и будут думать да гадать, покуда мы здесь не подохнем? грубо, с яростью буркнул он.
Ганчевский внимательно посмотрел на него.
- То не есть легко, - примирительно сказал он. - То есть бардзо тяжело. Един шаг - и можно пропасть. Опасно! Многий люди можно пропасть! повторил он.
Даня сказал горячо:
- Неужели ты думаешь, Стась, мы не понимаем, что вы для нас делаете? Мы так вам всем благодарны!
Поляк молча пожал плечами. Потом крикнул по-французски старшему:
- Я ненадолго заберу у тебя откатчиков. Вот этих двух. Они помогут нам поправить крепи.
Старший издали помахал фонарем: слышу, мол, можешь забирать. Стась кивнул ребятам и первый двинулся к черному горлу штольни.
3. ПОД ЗЕМЛЕЙ
В темноте чуть краснели со всех сторон огоньки. Это шахтеры, усевшись на корточки, ели свой сухой обед, запивая его молоком или дешевым вином из плоских фляжек.
Люди так уставали уже за первые часы работы, что не могли заставить себя добраться до более просторного помещения в галерее и оставались здесь же, в тесной, сдавленной со всех сторон креплениями норе.
В углу, на сваленных кое-как досках, примостились "хозяева" забоя: пожилой горбоносый, с умными, насмешливыми глазами Абель Куссо и его друг Флоден - маленький и костистый. Третьим в неразлучной троице был Стась Ганчевский.
Завидев приближающихся, оба француза принялись махать руками и что-то выкрикивать.
- Что такое? Чего это они? Давай, Данька, узнай! - затеребил товарища Павел.
- Победа! Победа! Ваши русские разбили бошей! Разбили наголову! Взяли в плен их фельдмаршала! Расколошматили целую армию! Браво, браво, русские! - В возбуждении шахтеры встали и принялись изо всех сил хлопать по спине и плечам обоих юношей. - Вот уж теперь-то американцы и англичане возьмутся за ум, откроют второй фронт!
- Что случилось? Что они говорят?! Да переведи же мне! - торопил Павел Даню.
- Говорят, наши дали немцам жизни! Разбили в пух целую армию! - Даня был вне себя. - Абель, Абель, расскажите же толком, где это было! Знаете вы подробности? И вообще, от кого вы это узнали? Можно ли этому верить?
- От кого узнал? - Абель сделал смешную гримасу и вдруг завел тоненьким голосом: - "Ти-ти-ти... Говорит Лондон. Говорит Лондон... Ти-ти-ти... Французы обращаются к французам..."
- Вы слушали лондонское радио? - догадался Даня. - Когда? И разве за это... - Он осекся.
- Верно, малыш, за это немцы грозят всеми карами, - кивнул Флоден. Да люди на это плюют. Как покажут стрелки часов десять двадцать вечера, все прилипают к приемникам...
- Даже анекдот такой ходит, - перебил его Абель. - Кто-то рассказывает: "Знаете, что произошло вчера вечером возле Люксембургского дворца? Было десять двадцать на часах. Какой-то мусульманин убил фашиста, потом вскрыл его и съел его сердце.
- Трижды вранье! - перебивает его другой. - Во-первых, у фашиста нет сердца, во-вторых, мусульмане не едят свинину, а в-третьих, в десять двадцать все слушают английское радио".
Флоден одобрительно засмеялся. Однако Ганчевский заметил нетерпение Дани.
- Послушай, Абель, парням не до анекдотов, - сказал он. - Лучше расскажи, что именно ты слышал вчера вечером.
- Знаешь, я просто не мог дождаться утра, чтоб вам обоим это рассказать. Ваши разбили немцев под Сталинградом. Ты бывал там? Нет? Ну, это все равно. Все равно ты должен радоваться такой победе. А победа потрясающая, небывалая. Еще никто и нигде так не разбивал гитлеровцев. Ваши русские это сделали первые. Честь им и слава!
- Ближе, ближе к делу! - опять заторопил Абеля Флоден.
- Дай же и мне порадоваться, - отмахнулся Абель. - Так вот, армией под Сталинградом командовал один из любимых полководцев Гитлера - маршал Паулюс. И Гитлер приказал ему во что бы то ни стало, любой ценой взять город. Даже чуть ли не накануне пожаловал его званием фельдмаршала. А тут вдруг новоиспеченный фельдмаршал Паулюс взял да и сдался вместе со всем своим штабом и генералитетом советским бойцам. Видно, ваши его там здорово допекли. Радио называет Сталинградскую битву невиданной и небывалой в истории войны.
- Сталинград! - воскликнул Павел. - Сталинград! Я все понял, можешь не переводить, Данька! Их отогнали от Сталинграда, взяли в плен ихнего фельдмаршала, разбили в дым! Ох, как здорово, Данька! Праздник, праздник-то какой! А мы тут сидим, гнием...
- Да, да, ты все верно понял! - радостно отозвался Даня. - Счастье какое! Они забрали фельдмаршала Паулюса со всем его штабом! Абель, постарайтесь вспомнить, может, вы или ваши ребята слышали еще какие-нибудь подробности? - возбужденно обратился он к шахтеру. - Ведь это так важно для нас!
- А для нас, думаешь, не важно, малыш? - Абель опять ударил его по плечу. - Да ведь от продвижения вашей армии зависит и второй фронт, и весь ход войны. Чем скорее ваша армия прогонит немцев, тем скорее освободимся от них и мы, и вся Европа. Мы выуживаем из передач все, что мало-мальски касается советских дел. Не беспокойся, сегодня опять будем слушать радио. Все вам перескажем.
Даня взглянул на него блестящими даже в темноте глазами:
- Абель, вы понимаете, как нам теперь невтерпеж? Нам нужно что-то делать, участвовать в войне! А мы здесь похоронены заживо. Возим вагонетки, изматываемся, тратим нашу жизнь, наши силы - и на что?! - Он скрипнул зубами. - Если вы нам не поможете, мы сами что-нибудь придумаем. Но здесь не останемся!
- Не горячись, мальчик. - Абель успокоительно погладил его по руке. Мы все понимаем. Обещаю, что поговорю о вас с нашими.
Абель уже много раз говорил это таинственное "наши". "Наши сказали", "наши распорядились". И говорил это с таким выражением, что Даня невольно начинал верить в могущество этих невидимых "наших".
Абель между тем о чем-то тихо переговаривался с Флоденом. Тот поманил к себе Даню:
- Послушай, Дени, попроси-ка своего дружка, пусть расскажет, когда и из какого лагеря он бежал. Кажется, он говорил, что бежал трижды?
Даня перевел вопрос Павлу. Тот мгновенно вскипел:
- О черт! Опять допрашивать?! Мало, что ли, было у меня этих дознаний?
- Отвечай им, я тебе после все объясню, - торопливо уговаривал его Даня. - Они хотят знать все точно: даты, названия лагерей, все подробности. Постарайся припомнить.
- Ишь ты, какие любопытные, всё им в подробностях знать нужно! насмешливо бросил Пашка. - Ну да ладно! За то, что носят харчи, так и быть, все скажу, как было. Переведи ты им, что сперва драпанул я из лагеря под городом Резекне. Было это в сентябре сорок первого года. Скитался я по хуторам, голодовал, подмерзать начал и попался тут полицаям. Ну, полицаи меня сдали прежней лагерной команде, а та меня в наказание отослала в Германию, в шталаг под Штетином... Стал я остарбайтером. Оттуда я два раза удирал. В январе сорок второго года, как повезли нас в вагоне на работы, я перемахнул на ходу через борт и повис на руках. Очень страшно было на ходу прыгать. Все-таки я оттолкнулся посильнее и прыгнул. Свалился под откос, ногу ушиб сильно. Так ушиб, что и подняться не могу. Охранники вслед мне стали стрелять из автоматов, но поезд не остановили, думали, что я погиб. А я тем временем отполз в кусты и там схоронился. Конечно, они послали за мной собак и снова меня поймали. Избили до полусмерти, бросили в карцер, а я, как зажили мои рубцы да как выпустили меня из карцера, опять решил: "Уйду, чего бы это мне ни стоило!" Улучил подходящий момент - и давай деру! И все у меня поначалу шло удачно, я уже и до города добрался, да напоролся на лагерного конвойного. Он меня сразу узнал, - наверно, морда у меня приметная, что ли, - и уж после этого меня, как неисправимого, сюда заслали. Считают, отсюда уж не убегу. Только шалишь, и отсюда можно удрать, но на этот раз умненько все организовать... Послушай, Данька, прервал вдруг свой рассказ Павел, - а с чего это им все знать нужно? Что за цель у этих шахтеров?
- После поговорим, - опять бросил Даня и принялся переводить на французский то, о чем рассказал Павел и что он вкратце уже слышал раньше.
- Коммунист? - спросил Абель, подразумевая, очевидно, Павла.
- Комсомолец, - отвечал на этот раз уже сам Павел. Для этого слова переводчика не потребовалось.
Потом Павел сказал удивленно:
- Данька, это почему же они таким вопросом интересуются? Может, и сами они коммунисты?
- Может быть. Очень возможно, - задумчиво проронил Даня.
Шахтеры между тем продолжали "допрос":
- А теперь ты, Дени, расскажи, каким образом тебе доставляли на немецкий военный завод толченое стекло.
И Даня, которого можно было резать на части там, у следователя, и он не вымолвил бы ни слова, здесь, в шахте, с полным доверием рассказал трем шахтерам о том, как ему помогал немецкий рабочий и где и когда передавал стеклянный порошок для того, чтобы выводить из строя немецкие станки.
4. ДРУЗЬЯ
Даня и сам не понимал, почему он так откровенен с двумя французами и поляком, которых знал едва несколько недель. Но что-то ему говорило, что здесь, в шахте, он нашел настоящих друзей, которые никому и никогда его не выдадут и помогут в беде.
В самом деле, с тех пор как под землей появились два русских паренька, совсем еще зеленые, молодые, замученные голодовкой и фашистскими лагерями, три шахтера взяли их под свое покровительство. Флоден сам воевал с немцами и знал, что такое наци. Стась, как поляк, сочувствовал "братьям". У Абеля на войне пропал без вести сын, ровесник Дани и даже, как уверял шахтер, похожий на него лицом. Это заставляло Абеля особенно заботливо относиться к "маленькому русскому". А уж ради Дани он принимал под свое крыло и Павла, хотя, по правде говоря, Павел ему не очень нравился. "Сам не знаю, что я против него имею, а вот не лежит у меня сердце к этому кудрявому", - признавался он друзьям.
Шахтеры начали с того, что принесли в своих сумках - мюзеттах лишнюю порцию еды для русских ребят. Время было тяжелое, и лишняя порция означала очень много для шахтерской семьи. И Стась, и Абель, и Флоден выслушивали у себя дома немало горьких слов, вроде: "От семьи отрываешь", "Тащишь чужим еду, когда дома свои голодают". Но Абель не мог смотреть без щемящего чувства на впалые щеки Дани, на синие тени под его глазами. "А вдруг и мой Клод где-то в лагере голодает?" - говорил он себе и все подкладывал и подкладывал еду отощавшим русским.
О себе Даня еще в первые дни знакомства рассказал новым друзьям. Шахтерам было известно, что Дени уже около двух лет в неволе, ничего не знает ни о матери и названой сестре, ни об отце, который с самого начала войны ушел добровольцем на фронт и не смог прислать ни одной весточки, потому что Украину очень скоро заняли немцы.
- Чума проклятая! Всю Европу захватили, негодяи! И когда только мир избавится от этой чумы! - с яростью повторял Абель.
- Никогда не избавится, если все люди не возьмутся за оружие, возразил ему как-то Даня. - Я еще там, на заводе в Германии, слышал, что у нас в Союзе, в оккупированных областях, люди ушли в леса, начали партизанскую войну, что почти всюду в русских городах есть подпольные организации. Почему же французы спокойно смотрят на немцев в своих городах, работают на них, выполняют все приказы врагов?! Почему французы не берутся за оружие?
- Гм... Так, по-твоему, мы спокойно наблюдаем, как нацисты здесь хозяйничают? - переспросил Абель. - Ох, милый, сказал бы я тебе словечко...
Больше Абель ничего не прибавил, только выразительно посмотрел на присмиревшего Даню. А Даню в тот миг пронзила внезапная догадка: так ли уж спокойно живут-поживают друзья шахтеры? Нет ли у них второй "специальности" там, наверху, после того как кончается их смена? Зачем им понадобилось расспрашивать его и Павла, узнавать, правду ли они сказали о себе, о побегах из лагерей?
Шахтеры часто говорят между собой о каком-то Шарле: "Шарль приказал", "Шарль направил". И Абеля слушаются не только потому, что Абель здесь старший по возрасту. Нет, и Стась и Флоден беспрекословно ему подчиняются, выполняют все, что он приказывает, а приказывать Абель, как видно, умел: уверенная, спокойная сила исходит от этого большого насмешливого человека. Чувствовалось - Абель прирожденный командир.
Иной раз Дане казалось, что он уже совсем у цели и не сегодня-завтра окончательно убедится, что среди шахтеров есть подпольщики.
Но наступал день, все шло, как всегда: уголь, бесконечные тачки, обеденный перерыв и ленивые фразы, которыми обменивались между собой уставшие люди, и Даня решал: "Нет, все это одна только моя фантазия. Никаких здесь нет подпольщиков. Как любил говорить папа: "Курице просо снится". Всюду я вижу партизан!" Но как узнать наверное, как заслужить доверие шахтеров, доказать, что советские ребята - свои, что никогда не выдадут шахтеров, не проговорятся?
Он пытался, как бы невзначай, задавать Абелю и Стасю "наводящие" вопросы. В ответ оба шахтера только посмеивались - добродушно и непроницаемо.
Но вот однажды (это было уже месяца через три после их знакомства), когда все они, съев свои скудные припасы, сидели в забое и ждали свистка, Абель вдруг обратился к Дане:
- Кажется, ты здесь как-то пожалел нас, сказал, что нет, мол, во Франции таких людей, как у вас в России? Сказал, что русские, как только началась война, пошли в партизаны, в леса, стали бить врага из подполья, а французы, по-твоему, только смотрят спокойненько, как наци всем здесь распоряжаются... Так? Говорил ты это?
- Что-то в этом роде говорил, - покраснел ужасно Даня. - Только ведь это я так, вообще...
Он окончательно запутался. Да и стыдно ему стало, что вот так, походя, он обидел французов. Обидел и весь народ, и вот этих замечательных ребят, которые сидят рядом и смотрят на него серьезно и ласково и делятся с ним и Пашкой последней едой.
Абель оглянулся на шахтеров, которые вдруг, как по команде, уставились на него.
- Должен тебя и твоего дружка успокоить, - промолвил он вполголоса. Мы здесь не только наблюдаем, мы действуем, и действуем, по-моему, довольно успешно. Как вам кажется, ребята, - обратился он к шахтерам, правда неплохо мы работаем?
Никто не отозвался. Абель порылся в нагрудном кармане своего комбинезона и вытащил крохотный листок папиросной бумаги. Осветил этот клочок шахтерской лампочкой.
- Вот здесь сказано, что за последние две недели партизаны нашего департамента пустили под откос три немецких эшелона, уничтожили тринадцать солдат и офицеров. Кроме того, подожгли немецкий склад.
- Партизаны?! - задохнулся Даня. - Значит, я догадался, здесь тоже есть партизаны?
- Есть. И даже, может быть, очень близко, - усмехнулся Абель.
- Абель! - окликнул его Флоден.
Абель покивал ему успокоительно:
- Не беспокойся, я знаю, что делаю. Шарль давно распорядился ввести этих ребят в курс дела, да я сам до поры до времени придерживал. Думаю, теперь самое время.
Негромкий хрипловатый голос Абеля Даня запомнил на всю жизнь. И голос этот и то, что Абель говорил тогда в шахте.
...Это было ровно за год до нападения гитлеровцев на Советский Союз. Тоже июнь, но 1940 года. Франция, испуганная, растерянная, отчаявшаяся, сгрудилась на дорогах.
Густые тучи пыли подымались над толпами, заволакивали солнце, мешали дышать. Самолеты со свастикой пикировали на беженцев и солдат, расстреливали бегущих. Кричали дети, потерявшие родителей, и родители, детей которых раздавили или застрелили у них на глазах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34