- Это чья же работа? - сказала бабушка, показывая черепок.
Ребята молчали.
- Сейчас же признавайтесь, кто чашку разбил.
Лиза только хотела было нажаловаться, как вдруг Сережа сказал:
- Это я разбил...
- Ей-богу, бабушка, он, а не мы. Мы не разбивали, - закрестилась Лиза.
- Ах вы, разбойники, ах вы, раззорители! - закричала бабушка и, чтобы никому не было обидно, выдрала всех троих.
Бабушка Маланья была иной раз непрочь и припугнуть ребят.
- Вот брошу вас и уеду, куда глаза глядят. Живите одни, как знаете, раз такие озорники и неслухи, - грозилась она.
Однажды, когда ребята опрокинули в сенях кувшин с квасом, бабушка отшлепала их и пошла нанимать лошадь, чтобы ехать в деревню Поповку. Целый день ребята просидели одни дома. Сережа несколько раз выбегал к воротам поглядеть, не идет ли бабушка, но бабушка всё не шла. Маленькая Лиза со страха начала реветь. Как же они теперь без бабушки жить будут? Откуда денег достать, чтобы хлеба купить? А ночью как одним спать? Страшно ведь!..
Только под вечер, когда стемнело, вернулась домой бабушка. Ребята поджидали ее во дворе около дома. В три голоса начали они упрашивать бабушку остаться с ними и не уезжать в Поповку.
Бабушка не сразу согласилась.
- Я уж и лошадь наняла у Ивана Павловича, только сундучок взять осталось. Ну, да так и быть, на этот раз останусь. Только смотрите - не озоруйте у меня!
Строгая была бабушка Маланья. Но бывало стоило ей начать рассказывать сказки, как ребята забывали обо всех ее строгостях и воркотне. Рассказывать бабушка была мастерица. Больше всего ребята любили сказку про "Сиротку". Сказка была такая:
В некотором царстве да в некотором государстве жили-были муж с женой. И была у них дочка. Жили они припеваючи, да вдруг случилась беда: заболела и померла мать. Осталась дочка сироткой. Стали соседи отца уговаривать: женись, мол, да женись, одному мужику со всем в доме не управиться, - и хозяйство, и дочка на руках. Подумал мужик, подумал и женился. Пришла мачеха в дом, а с ней вместе горе пришло. Ведьмой оказалась мачеха. Такая зловредная баба, с утра до вечера падчерицу корит. Всё ей не так да не эдак. То бьет сиротку, то голодом морит. А та себе поплачет, поплачет втихомолку, а пожаловаться отцу не смеет.
Скоро родилась у мачехи своя дочка. Совсем житья не стало сироте. Раз утром отец и говорит ей: "Собирайся, дочка, поедем в лес". Поехали они в лес. А в лесу отец и признался: "Велела мне мачеха тебя в лесу оставить, велела она тебе руки отрубить". Заплакала девочка, положила руки на пень. Отсек топором отец ей руки по локоть. Сел на лошадь да и ускакал. Ходит сиротка безрукая по лесу, плачет навзрыд. Тихо в лесу, только в ответ ей кукушка кричит: ку-ку, ку-ку. На ночь залезла девочка в дупло, чтобы медведь ее не съел, а утром опять побрела по лесу пристанище искать. Шла, шла и набрела на маленькую избушку в лесу, - видно, охотники тут когда-то жили. Осталась сиротка в этой избушке жить.
Идет год за годом, растет сиротка, как березка, в лесу. Красавица девушка стала, только безрукая.
И вот надумала девушка пойти в ту сторону, где больше солнце греет. Шла она, шла и увидела большой фруктовый сад. Видит - висят на дереве яблоки заморские. Невиданные птицы на деревьях поют. Хотела сиротка сорвать яблоко, а не может - рук нет, ртом тоже не достать - высоко. Стоит бедная, смотрит на яблоню. Вдруг слышит - сзади кто-то говорит: "Сорви, красавица, яблоко, сорви". Оглянулась она и обомлела. Стоит перед ней раскрасавец молодой. Одежда на нем золотая в брильянтовых камнях, - как солнце горит.
Стала сиротка вытягивать вперед свои обрубочки. Глядит - выросли они, и стали на них расти пальцы. Сначала большой, потом указательный, потом средний, за ним безымянный, - одного мизинца не хватает, а под конец и мизинец вырос. На обеих руках по пяти пальцев выросло. Заплакала от радости сиротка. Подошел к ней красавец, сорвал ей яблоко "белый налив" и повел ее к себе во дворец.
С той поры стали они жить-поживать да добра наживать.
Ребята знали эту сказку наизусть, а всё-таки любили ее слушать. А еще нравилась им бабушкина песня про добра молодца. Подперев щеку рукой, пела ее бабушка тоненьким жалобным голоском:
Разъезжает молодец на добром коне,
Выпали у молодца вожжицы из рук.
Спали у удалого перчаточки с рук.
Знамо мне, удалому, в солдаты итти,
Моей молодой жене солдаткой быть,
Моим малым детушкам плакать-горевать...
Грустная была песня, а хорошая. Сережа слушал бы ее всю ночь напролет. Да бабушка засиживаться не любила. Керосин жалела жечь зря.
Глава V
НУЖДА
За покойного мужа-солдата бабушка получала пенсию - тридцать шесть рублей в год да рубль семьдесят копеек квартирных. В году двенадцать месяцев. Разделишь эти деньги на двенадцать, так на месяц только три рубля придется, а в месяце тридцать дней. Три рубля на тридцать разделишь, так только по гривеннику в день выходит.
Попробуй проживи на гривенник вчетвером, чтоб все были сыты, обуты и одеты.
У бабушки руки опускались - что тут делать, как быть? Не хватает ни на что ее солдатской пенсии. Придется, видно, надеть внукам через плечо холщевые сумы и послать побираться. Пойдут они по домам, станут под окошком, запоют в три голоса:
- Подайте милостыньку сироткам. Подайте корочку хлебца.
Иные хозяева нищих от окошка прогоняют. А то и злыми собаками припугнут.
Начала бабушка советоваться с людьми. Пошла к своей соседке, к Санькиной матери, Устинье Степановне.
- Как быть, Степановна? Пропадаем. Хлеба черного ребятам, и того вдосталь нет. Уж не долог мой век - помру. Пенсия в казну пойдет, а что с внуками будет?
Думали они, думали вместе и рассудили так: одно остается - пойти бабушке в приют, попросить, чтобы взяли туда ее внуков.
Но просить легко, а выпросить трудно.
Приют содержался на деньги купцов и чиновников. Было в приюте всего сорок мест. А бедняков, желающих отдать в приют своих ребят, в городе больше сотни насчитывалось. Без знакомого человека тут уж никак не обойдешься. И надумала бабушка Маланья сходить к своему прежнему хозяину, чиновнику Перевозчикову. У него большое знакомство среди уржумского начальства было, и сам с женой часто в гости к председателю благотворительного общества хаживал - в карты играть.
Надела бабушка самую лучшую кофту, вытащила из зеленого сундука кашемировый платок: как-никак к господам идет - надо поприличнее одеться. Пришла она к чиновнику Перевозчикову, стала просить похлопотать за ее внуков, чтоб их в приют приняли.
- Откажут тебе, Маланья Авдеевна, - сказал Перевозчиков. - У тебя ведь собственный дом имеется. Домовладелицей считаешься.
Бабушка от обиды чуть не заплакала.
- Ну и дом! У иного скворца скворечник лучше. Из-под пола дует, стены осели, двери скособочились. Окна силком открывать приходится: все рамы порассохлись. Одна слава, что дом!
Выслушал Перевозчиков бабушку, почесал подбородок.
- Ну ладно, старая. Придет комиссия, посмотрит твой дом. Но ведь ты, кажись, кроме всего прочего, николаевская солдатка, пенсию за мужа получаешь.
- Вот, батюшка, от этой самой пенсии я и прошу внуков в приют устроить. До того эта пенсия велика, - заплакала бабушка Маланья и стала по пальцам считать, сколько в день на четырех человек от ее большой пенсии приходится.
Получилось по две копейки с грошиком на человека.
- Ну ладно, Маланья Авдеевна, иди домой - похлопочу за твоих внуков, пообещал Перевозчиков и велел бабушке Маланье заглянуть к нему через недельку.
Поблагодарила его бабушка, поклонилась в пояс и пошла домой. У ворот ее встретила Лидия Ивановна, жена Перевозчикова. Поговорила с ней и тоже пообещала похлопотать за внуков. Бабушка и ей в пояс поклонилась. Ребятам о приюте старуха пока еще ничего не говорила.
Жалела их, уж очень тосковали ребята после смерти матери. Особенно скучал Сережа. Увидит материнскую шаль на гвоздике и расплачется. Наденет бабушка старую выцветшую кофту Кузьмовны, Сережа посмотрит и сразу вспомнит, как мать в этой самой кофте ходила с ним в лавку Шамова и купила ему как-то розовый мятный пряник. А иной раз позабудет, что у него мать умерла. Заиграется на дворе, захочется ему есть, вбежит в сени, раскроет дверь нараспашку и крикнет:
- Мама! Мам!..
И остановится на полуслове. Вспомнит, что нет у него больше матери. Постоит один в темных сенях и пойдет тихонько обратно во двор.
Несколько раз начинала бабушка с ребятами разговор о том, что не прокормить ей, старой, троих внучат. Ведь ей, может, помереть скоро придется, а они когда еще на ноги станут.
Ребята слушали и не знали, куда она клонит. А старуха думала про приют и всё ждала, что-то скажет ей чиновник Перевозчиков. Долгой показалась ей эта неделя. Но вот наступил срок. Опять пришла старая к Перевозчикову, а он говорит: "Зайди-ка еще через недельку". Три раза бегала бабушка к чиновнику и только на четвертый ответ получила.
- Ну, поздравляю, Маланья Авдеевна. Одного можно в приют устроить, сказал Перевозчиков.
- Как одного? Я, батюшка, за троих просила.
- Нельзя всех в приют принять. Возраст не подходит, - стал объяснять Перевозчиков. - Сколько лет старшей?
- Анюте-то? Одиннадцать будет.
- Многовато.
- А Лизаньке пять годков исполнилось. Тоже не подходит?
- Это маловато.
- Сереже восемь стукнуло.
- Ну вот эти годы самые подходящие для приюта. Сережу и веди.
"Чего ж тут рассуждать, надо сразу соглашаться", - подумала бабушка и стала благодарить Перевозчикова.
Придя домой, рассказала она об этом Устинье Степановне.
- Ну что ж, - ответила та, - для мальчика, пожалуй, и лучше, что он в приют попадет. Ему образование, ремесло обязательно нужно. А в приюте, говорят, мальчиков сапожному ремеслу и переплетному учат да еще корзины и шляпы из соломы плести.
"И верно, - подумала бабушка, - вырастет Сережа, будет у него свой кусок хлеба, а с ремеслом человек никогда не пропадет. Будет Сережа сапожником и, может, до такого мастерства дойдет, что станет господские башмаки шить с высокими каблуками. За такие башмаки уржумские богачи с Большой улицы дорого платят".
Глава VI
В ПРИЮТ
И вот позвала бабушка Сережу со двора, где он с ребятами играл.
Начала с ним разговор издалека. Вспомнила про свою молодость, когда еще без очков нитку в самую тонкую иголку вдевала и лучше всех песни в деревне пела. А сарафана праздничного у ней не было. В бедности жили - тоже сиротой выросла.
Слушает Сережа бабушку, а сам с ноги на ногу переступает - хочется ему на двор к ребятам убежать, да нельзя. Бабушка всё говорит и говорит. Про сарафан кончила рассказывать, про теленка начала, какой у них в деревне занятный теленок был, весь рыжий, а на лбу и на груди по белому пятнышку. Заслушался Сережа, а бабушка вдруг и говорит:
- Завтра мы с тобой в приют пойдем.
- Не хочу в приют.
- Что ты, Сереженька, как это - "не хочу"? Что мы будем делать, на что жить станем? А в приюте тебе хорошо будет. Мальчиков в приюте много.
- Не пойду! Не хочу! - закричал Сережа. Да как затопает ногами, как заплачет. Затрясся весь...
Начала его бабушка уговаривать. Да разве уговоришь! Боится Сережа приюта. Он хоть сам в приюте не был, да они с Санькой не раз видели приютских. Их каждое воскресенье утром водят к обедне в острожную церковь.
Идут они по-двое, тихо-тихо, словно старички и старушки, даже спину по-стариковски гнут. Что девочки, что мальчики - все наголо острижены. У девочек длинные серые платья, а у мальчиков темные ситцевые рубахи и черные штаны. Позади тетенька всегда идет, - верно начальница ихняя, строгая такая, в черной длинной юбке. На глазах очки в золотой оправе. Черный шнурок от очков за ухо заложен. Если день пасмурный, так начальница в руке зонтик с костяной ручкой держит.
Вот теперь и ему тоже придется ходить с приютскими. И мальчишки с Воскресенской улицы будут дразнить его из-за угла: "Сиротская вошь, куда ползешь?"
Уж из приюта не выпустят! Не побежишь с Санькой на Уржумку купаться. Не придется больше прятаться на старом сеновале и ловить у мельницы щуренков.
- Бабушка, миленькая, не отдавай в приют! Я работать буду. Рыбу стану ловить, на базаре продавать. А то пойду дрова пилить.
Бабушка даже заплакала, слушая его. А потом пришла Устинья Степановна и стала уговаривать бабушку отложить еще на один день отправку Сережи. Может быть, за день мальчишка успокоится и сам поймет, что ему нужно итти в приют.
- Придется, видно, еще на денек оставить, - согласилась бабушка.
Ночью, когда все заснули, Сережа на полатях долго просил сестру Анюту, чтобы она уговорила бабушку не отдавать его в приют.
Только бы не отдавала, а уж он постарается много денег заработать. Можно будет каждый день варить щи, кашу, а черного хлеба будет столько, что даже не съесть. Ну, а если без приюта никак нельзя, так пусть отдают всех троих, а то почему это он один оказался дома лишний?
- Попросишь?
- Попрошу, - пообещала Анюта.
* * *
Просьбы Анюты не помогли. Через день бабушка, не говоря ни слова, стала собирать Сережу в приют. В это утро к ним зашла Лидия Ивановна Перевозчикова. На Лидии Ивановне была белая батистовая кофточка в прошивках и шелковая черная юбка, которая шуршала на ходу. На серебряной цепочке раскачивалась желтая кожаная сумочка - ридикюль. От Лидии Ивановны хорошо пахло духами, и сама она была ласковая и грустная.
- Я слышала, что ты, Сережа, боишься итти в приют? А там так хорошо! Ребяток много, тебе с ними будет весело. В приюте много игрушек есть, книжек. Отдельная кроватка у тебя будет, а потом ты в школу пойдешь.
Сережа слушал Лидию Ивановну и глядел исподлобья.
Она присела перед ним на корточки, провела по его стриженой голове рукой. Руки у нее были белые, мягкие, от них тоже пахло духами.
- А если тебе не понравится в приюте, ты можешь прийти обратно домой, - сказала Лидия Ивановна и слегка потрепала его по щеке. - Захочешь и уйдешь - вот и всё!..
Эти слова Лидии Ивановны понравились Сереже больше всего.
Кроватка, игрушки, товарищи - всё это хорошо, а дома жить всё-таки лучше. Сережа повеселел.
Бабушка надела на него самую лучшую голубую ситцевую рубашку.
Он без слез простился с сестрами и Санькой. Чего горевать, если он, может быть, уже завтра домой придет!..
Они вышли из дому.
Слева пошла бабушка, держа Сережу за руку, справа - Лидия Ивановна. Она шуршала шелковой юбкой и размахивала ридикюльчиком.
У калитки дома долго стояли и глядели ему вслед Анюта, Лиза и Санька.
Глава VII
"ДОМ ПРИЗРЕНИЯ"
Приютский дом был последним домом на краю Воскресенской улицы. Серым забором он отгородился от остальных домов. Над воротами на большой ржавой вывеске было написано:
ДОМ ПРИЗРЕНИЯ
МАЛОЛЕТНИХ ДЕТЕЙ
Всю дорогу Сережа шел спокойно, но как только подошли к приютским воротам, он начал вырываться.
- Ну чего ты? Ведь мы только в гости идем! - сказала Лидия Ивановна.
Сережа успокоился, но боязливо покосился на приютские ворота. Его удивила и испугала большая вывеска. Вывески в Уржуме он видел только над бакалейными, винными лавками да еще над воротами белого дома, у которого стоял усатый часовой. Но в лавках торговали, в белом доме жили городовые с шашкой на боку. А здесь вывеска зачем?
Перед тем как войти в приютский двор, бабушка оглядела Сережу, одернула на нем рубашку и погладила рукой гладко остриженную голову. Губы у бабушки шевелились. Она шептала молитву.
Бабушка открыла калитку, и они вошли в приютский двор. Кособокая низенькая калитка, скрипя, захлопнулась за ними. И тут Сережа увидел страшный дом, который называется "приютом". Посредине длинного и просторного двора, заросшего травой, стояло двухэтажное угрюмое здание. Деревянные его стены потемнели от старости, окна были маленькие и тусклые. Красная железная крыша от солнца выгорела полосами. От ворот к дому шла аллейка низеньких, чахлых кустов акаций. Под окнами росли кусты сирени и три молодых тополя. На дворе было тихо, словно в этом доме никто и не жил. Ветер около крыльца раскачивал полотенца на веревке.
Чтобы попасть в дом, нужно было подняться по старым ступенькам на узкое крыльцо с навесом, украшенным обломанными зубцами.
Лидия Ивановна быстро пошла через двор к крыльцу. За ней шел Сережа, а сзади, придерживая обеими руками широкую длинную юбку, торопилась бабушка.
Перед тем как взойти на крыльцо, Сережа еще раз оглядел двор. "Наверное, приютских увели гулять", - подумал Сережа и вошел в сени.
В длинных узких сенях было прохладно, пахло новой мочалкой и жареным луком. На второй этаж нужно было подняться по узенькой лестнице с желтыми перилами. Старые ступени поскрипывали под ногами.
- Ну вот мы и пришли, - сказала Лидия Ивановна улыбаясь и погладила по голове Сережу.
В маленькой комнате было темно и прохладно, как в погребе. В простенке между окнами стоял приземистый старый шкаф. Не успел Сережа оглядеться, как в комнату вошла высокая женщина в золотых очках - та самая, которая водила приютских в церковь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20