«Это чувство граничит с идолопоклонством». Не Клеменси ли она имела в виду?«Больше всех на свете Роджер любил своего отца, — подумал я. — Даже больше своей жены, хоть он и предан ей всей душой».Я впервые понял, насколько сильно желала Клеменси владеть Роджером безраздельно. Он был ее ребенком, кроме того, что был ее мужем и возлюбленным.К дому подъехала машина.— Привет! — сказал я. — А вот и Джозефина!Из машины вышли Джозефина и Магда. У девочки была забинтована голова, но в остальном она выглядела прекрасно.— Как там мои золотые рыбки? — сразу же спросила она и двинулась навстречу нам по направлению к декоративному садику с прудом.— Дорогая моя! — вскричала Магда.— Не суетись, мама, — сказала Джозефина. — Со мной все в порядке. И я терпеть не могу излишней опеки.Магда заколебалась. Я знал, что в действительности Джозефина была готова к выписке уже несколько дней назад и ее держали в госпитале только по просьбе инспектора Тавернера, который не мог гарантировать безопасность девочки до тех пор, пока подозреваемые не окажутся за решеткой.— Смею предположить, свежий воздух пойдет Джозефине только на пользу, — сказал я Магде. — Я присмотрю за ней.Я догнал Джозефину по дороге к пруду.— Тут много чего произошло, пока ты лежала в госпитале, — сообщил я. Джозефина не ответила. Близоруко щурясь, она смотрела в пруд.— Я не вижу Фердинанда, — сказала девочка.— Фердинанд это который?— С четырьмя хвостами.— Забавная порода. Мне нравится вон та, ярко-золотистая.— Самая заурядная рыбешка.— Я вон от той белой, изъеденной молью, не в восторге.Джозефина одарила меня презрительным взглядом.— Это шебункин. Такая рыбка стоит намного... Гораздо больше простой золотой.— Тебе не интересно узнать, что тут происходило в твое отсутствие, Джозефина?— А я и так все знаю.— Ты знаешь, что обнаружилось второе завещание, по которому все деньги достались Софии?Джозефина скучающе кивнула.— Мама мне сказала. Вообще-то я и без нее это знала.— То есть ты слышала какие-то разговоры в госпитале?— Нет. Я просто знала, что дедушка оставил все деньги Софии. Я собственными ушами слышала, как он ей говорил это.— Ты опять подслушивала?— Ага. Я люблю подслушивать.— Подслушивать некрасиво. И запомни, тот, кто подслушивает, ничего хорошего о себе никогда не услышит.Джозефина как-то странно взглянула на меня:— А я слышала, что дедушка сказал Софии обо мне, если вы об этом. — И добавила: — Нэнни приходит в страшную ярость, когда застает меня за подслушиванием. Она говорит, что подобные занятия не к лицу юным леди.— И она абсолютно права.— Фи, — Джозефина презрительно сморщила нос. — В наше время юные леди давно перевелись.Я переменил тему разговора.— Ты немножко опоздала к интересному событию, — сказал я. Главный инспектор Тавернер арестовал Бренду и Лоуренса.Я ожидал, что Джозефину как юного сыщика страшно заинтересует это сообщение, но она только повторила тем же скучающим тоном:— Ага. Я знаю.— Ты не можешь этого знать. Это произошло только что.— Нам навстречу ехала машина, в которой сидели инспектор Тавернер, сыщик в замшевых ботинках и Бренда с Лоуренсом, — и я сразу поняла, что их арестовали. Надеюсь, инспектор Тавернер предъявил им ордер на арест. Это обязательно, сами знаете.Я заверил девочку, что Тавернер действовал в строгом соответствии с законом.— Я должен был рассказать им о письмах, — сказал я извиняющимся тоном. — Я нашел их за котлом на чердаке. Конечно, я должен был оставить за тобой право сообщить о письмах полиции, но тебя вывели из строя. Джозефина осторожно потрогала голову.— Меня могли ведь и убить, — самодовольно сказала она. — Я же говорила — настало время для второго убийства. Прятать письма за котлом, конечно, глупо. Я сразу обо всем догадалась, когда увидела Лоуренса выходящим из котельной. Понятное дело, он там что-то прятал — чем еще можно заниматься на чердаке?— Но я думал... — начал я и смолк, заслышав повелительный голос Эдит де Хэвилэнд.— Джозефина! Джозефина! Сейчас же иди сюда!Джозефина вздохнула.— Начинается. Я пойду, пожалуй. С тетей Эдит опасно спорить. И она побежала через лужайку. Я неторопливо последовал за ней.Обменявшись несколькими словами с тетей Эдит, Джозефина прошла в дом, а я присоединился к сидящей на террасе в плетеном кресле старой леди. Сегодня утром она выглядела полностью на свой возраст, и меня потрясло выражение усталости и страдания на ее старом больном лице. Заметив мой восторженный взгляд, мисс де Хэвилэнд попыталась улыбнуться.— Ребенок как будто полностью оправился, — сказала она. — За ней нужно получше присматривать. Впрочем... полагаю, теперь в этом не будет необходимости? — Тетя Эдит вздохнула. — Я рада, что все кончилось. Но какой позор! Если уж вас арестовывают по обвинению в убийстве, нужно, по крайней мере, сохранять чувство собственного достоинства. Терпеть не могу таких людей, как Бренда, которые впадают в истерику и визжат от страха. Никакой силы воли. Лоуренс Браун был похож на затравленного кролика.Я испытал неясное чувство жалости.— Бедняги!— Да... Бедняги. Надеюсь, у нее хватит ума позаботиться о себе? Я имею в виду приличного адвоката... И все такое прочее.Странно, как сочеталось в них всех, с одной стороны, острая неприязнь к Бренде и, с другой — благородная забота о ее защите в суде.Эдит де Хэвилэнд продолжала:— Интересно, как долго все это протянется?Я ответил, что дело будет сначала рассмотрено в полиции, потом передано в суд. Три-четыре месяца, вероятно. А по вынесении приговора еще можно будет подать апелляцию.— Вы думаете, их осудят?— Трудно сказать. Неизвестно, какими доказательствами располагает полиция. Эти письма...— Любовные письма?.. Значит, они все-таки были любовниками?— Да, они любили друг друга.Лицо тети Эдит помрачнело.— Не нравится мне все это, Чарлз. Я не люблю Бренду. Я всегда очень не любила ее и отзывалась о ней крайне резко. Но сейчас... Я хочу, чтобы Бренда воспользовалась каждым шансом — каждым возможным шансом. Аристид тоже хотел бы этого. Я чувствую себя обязанной обеспечить Бренде хорошую защиту.— А как же Лоуренс?— О, Лоуренс! — Старая леди раздраженно пожала плечами. — Мужчины должны сами заботиться о себе. Но Аристид никогда не простил бы нас, если... — Она оставила фразу незаконченной, помолчала и сказала: — Время ленча. Пойдемте в дом.— Я должен ехать в Лондон.— Вы на своей машине?— Да.— Хм. Может быть, вы меня подвезете? Полагаю, теперь нам уже можно выехать в город?— Конечно, подвезу. Но кажется, Магда с Софией тоже собирались в Лондон после ленча. Может, вам будет удобней поехать с нами? У меня двухместный автомобиль.— Я не хочу ехать с ними. Возьмите меня с собой и не распространяйтесь, пожалуйста, на эту тему.Я удивился, но выполнил ее просьбу. По дороге в город мы не разговаривали. Я спросил старую леди, где ее высадить.— На Харлей-стрит.В моем уме забрезжила некая смутная догадка, но мне не хотелось ни о чем спрашивать.— Впрочем, нет, еще слишком рано, — сказала тетя Эдит. — Высадите меня у «Дебенкама». Я перекушу там и потом пройдусь пешком до Харлей-стрит.— Надеюсь... — начал было я и остановился.— Именно поэтому я и не хотела ехать с Магдой. Она всегда драматизирует ситуацию. Поднимает страшный шум по любому поводу.— Мне очень жаль, — сказал я.— Это лишнее. Я прожила хорошую жизнь. Очень хорошую. — Неожиданно старая леди усмехнулась: — И она еще не кончилась. Глава 23 Я не видел отца уже несколько дней. Застав его за делами, не имеющими отношения к Леонидисам, я отправился на поиски Тавернера.Инспектор выразил желание выйти со мной пропустить по стаканчику. Я поздравил его с успешным завершением дела; поздравления он принял, но вид у него при этом был далеко не победоносный.— Что ж, все кончено, — сказал Тавернер. — Дело закрыто. И никто не посмеет отрицать этого.— Как вы думаете, обвинительный приговор будет вынесен?— Трудно сказать. Прямых улик нет... Как часто бывает в делах об убийствах. Многое зависит от того, какое впечатление обвиняемые произведут на присяжных.— А насколько серьезно содержание писем?— На первый взгляд просто убийственно. Сплошные разговоры о сладкой совместной жизни, которая ждет любовников после смерти старого мужа Бренды. Фразы типа «Теперь осталось недолго ждать». Не забывай, защита будет трактовать все это иначе: мол, муж был уже так стар, что молодые люди с полным основанием могли ожидать его естественной смерти. Впрямую об отравлении в письмах не говорится, но есть некоторые пассажи, которые можно понять вполне однозначно. Все зависит от того, кто будет судействовать. Если старый Карберри — то он живо разберется с любовниками: страшно добродетелен. Защищать обвиняемых будет, вероятно, Иглз или Хэмфри Керр. Хэмфри великолепно ведет подобные дела, но для успеха ему обязательно подавай блестящего героя войны или что-нибудь вроде этого. А человек, уклонившийся от воинской службы, несколько смажет ему картину. Но главное для обвиняемых — понравиться присяжным. С присяжными никогда не угадаешь. Но знаешь, Чарлз, эти двое определенно возбуждают симпатию и жалость. Бренда — миловидная молодая женщина, бывшая замужем за глубоким стариком; Лоуренс — невротик, освобожденный от службы в армии. Само преступление настолько традиционно, настолько соответствует некоей избитой схеме, что невольно начинаешь верить в невиновность подозреваемых. Конечно, суд может решить, что старика отравил Лоуренс без ведома Бренды или она без ведома любовника — но может и обвинить их в сговоре.— А что вы сами думаете по этому поводу? — спросил я.Лицо Тавернера осталось совершенно бесстрастным.— А я ничего не думаю. Я собрал факты и отправил дело в прокуратуру, где уже и были сделаны все выводы. Я исполнил свои обязанности, а остальное меня не касается. Вот и все, Чарлз.Да, нет, не все. Тавернер определенно был не очень счастлив.И только три дня спустя я завел разговор на эту тему с отцом. Сам он о деле Леонидисов не упоминал. В наших отношениях возникла некоторая напряженность — и мне казалось, я догадываюсь о ее причинах. Но мне было необходимо разрушить возникшую между нами преграду.— Нужно назвать вещи своими именами, — сказал я. — Тавернер не верит, что старика убили эти двое, — и ты тоже не веришь в это.Отец покачал головой и повторил слова Тавернера:— Мы свое дело сделали. Остальное решит суд. И никаких вопросов здесь быть не может.— Но вы-то с Тавернером не считаете их виновными?— Это решать присяжным.— Бога ради, не заговаривай мне зубы! Я спрашиваю, что лично ты думаешь по этому поводу?— Мое личное суждение не отличается от твоего, Чарлз.— Нет, отличается. Я более осведомлен.— В таком случае, буду откровенен: я просто... не знаю!— Они могут быть виновными?— О да!— Но ты в их виновности не уверен?Отец пожал плечами.— Не уклоняйся от ответа, па. Прежде ты был уверен? Не сомневался?— В общем, да. Не всегда, правда.— Я молю небо, чтобы ты оставался уверенным и сейчас.— Я тоже.Мы помолчали. Я думал о двух призрачных фигурах, выплывающих в сумерках из парка. Одинокие испуганные люди. Они были испуганы с самого начала. Разве это не является признаком нечистой совести? Но тут же я ответил сам себе: «Совсем не обязательно». Оба они, и Бренда, и Лоуренс, боялись самой жизни — у них не было уверенности в себе; а тут еще они оказались участниками традиционной истории незаконной любви, разрешившейся убийством старого мужа.— Ну-ну, Чарлз, — заговорил отец мягким грустным голосом. — Нужно смириться с ситуацией. Неужели ты до сих пор допускаешь возможность, что в действительности преступником является кто-то из Леонидисов?— Я ни в чем не уверен, — ответил я. — Все как-то запутано и неясно. Но у меня ощущение... в целом... что все они пытаются закрыть глаза на правду.Отец кивнул.— Все, кроме Роджера, — добавил я. — Роджер безоговорочно верит в виновность Бренды и страстно желает увидеть ее повешенной. С Роджером легко общаться: он очень прост, прям и не держит никаких задних мыслей. Но остальные Леонидисы явно чувствуют себя виноватыми... Все они беспокоятся, чтобы обеспечить Бренде возможно лучшую защиту на суде... Дать ей возможность воспользоваться любым шансом... Почему?— Потому что в глубине души они по-настоящему не верят в виновность Бренды? Что ж, звучит логично. — Отец помолчал и спокойно спросил: — А кто же все-таки мог это сделать? Ты разговаривал с каждым из них. Кто, по-твоему, наиболее вероятный подозреваемый?— Не знаю, — сказал я. — И это приводит меня в бешенство. Никто из них не отвечает твоему описанию убийцы, и все же я чувствую — именно чувствую, — что кто-то из Леонидисов является убийцей.— София?— Нет! Бог мой, нет!— Но ты обдумываешь и эту возможность, Чарлз... Да-да, не отрицай. И тем более настойчиво, что страшно боишься этой возможности... А как остальные? Филип?— Только по самым невообразимым мотивам.— Мотивы убийства могут быть самыми невообразимыми — или до нелепости незначительными. И какие же мотивы могли быть у него?— Он страшно ревновал отца к Роджеру — всю жизнь. Оказываемое старшему брату предпочтение приводило его в бешенство. Фирма Роджера оказалась на грани банкротства, старый Леонидис прослышал об этом и пообещал сыну помочь поправить дела. Предположим, Филип узнал об этом.Если старик умрет в ближайшее время, Роджеру уже никто помочь не сможет, и он полностью разорится. О, я понимаю, это нелепо...— Да нет, вовсе нет. Это ненормально, но такое случается. Люди бывают самые разные. А Магда?— Магда довольно инфантильна, у нее совершенно нет чувства меры. Но мне никогда и в голову не пришла бы мысль о ее причастности к преступлению, если бы не ее внезапное решение отправить Джозефину в Швейцарию. Возможно, Магда боится, что Джозефина что-то знает и может случайно сболтнуть...— И девочку пытались пристукнуть?— Ну, мать это сделать не могла!— Почему?— Но, отец, мать не может...— Чарлз, Чарлз, разве ты никогда не читал полицейских сводок? Матери очень часто питают острую неприязнь к одному из своих детей. Только к одному, остальным она может быть глубоко предана. Как правило, у женщины есть вполне определенная причина для ненависти — какие-то подсознательные ассоциации, мотивы, — но докопаться до нее очень трудно.— Магда называла Джозефину «подкидышем троллей», — неохотно признался я.— Ребенка это обижало?— Кажется, да.— Кто там еще? Роджер?— Роджер отца не убивал. В этом я абсолютно уверен.— Хорошо, Роджера вычеркнем. Его жена... Как ее? Клеменси?— Да, — сказал я. — Если старого Леонидиса убила она, то из очень странных соображений.И я поведал отцу о своем разговоре с Клеменси и предположил возможность того, что в своем страстном желании увезти мужа из Англии она могла отравить старика.— Клеменси убеждала Роджера скрыться, не предупреждая Аристида. Но старик все узнал и собирался помочь фирме сына избежать банкротства. Все планы и надежды Клеменси рушились. И она действительно безумно любит Роджера — это чувство граничит с идолопоклонством.— Ты повторяешь слова Эдит де Хэвилэнд!— Да. И Эдит — следующий человек, который, думаю, мог совершить убийство. Не знаю, какие у нее могли быть на это причины, но при наличии достаточно веских оснований Эдит может оставить за собой право вершить правосудие. Такой она человек.— И при этом она чрезвычайно озабочена тем, чтобы у Бренды была хорошая защита на суде?— Да. Это можно объяснить угрызениями совести. Я абсолютно убежден: Эдит не допустит осуждения невиновных.— Вероятно, не допустит. Но смогла бы она поднять руку на ребенка?— Нет, — медленно произнес я. — В такое поверить просто невозможно. Но это наводит меня на какую-то смутную мысль... О чем-то, что говорила мне Джозефина... Не могу вспомнить, вылетело из головы. Какое-то несоответствие... Какая-то деталь, не увязывающаяся с общей картиной... Если бы только вспомнить...— Не мучайся. Вспомнишь позже. Еще какие-нибудь соображения у тебя есть?— Да, — сказал я. — И много. Что ты знаешь о детском церебральном параличе? Я имею в виду — о последствиях влияния этой болезни на характер человека?— Юстас?— Да. Чем больше я думаю, тем больше мне кажется что Юстас вполне подходит на роль подозреваемого. Его нелюбовь к дедушке и обида на него. Его странность и угрюмость. Мальчик не вполне нормален. Он единственный из семьи, кого я могу представить хладнокровно покушающимся на Джозефину, которой что-то известно о нем. А ведь ей наверняка что-то было известно. Это дитя знает все. И записывает свои наблюдения в блокнотике...Я резко смолк.— Боже мой, — сказал я. — Какой же я идиот!— В чем дело?— Я вспомнил, в чем заключается то несоответствие, о котором я недавно говорил. Мы с Тавернером пришли к выводу, что разгром в комнате Джозефины произведен во время поиска писем. Я думал, девочка раздобыла эти письма и спрятала их в котельной. Но потом в разговоре со мной она обронила, что письма в котельной спрятал сам Лоуренс!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19