.. И все прекрасно помните...— Не знаю. Бренда довольно глупа в некоторых отношениях.София отошла от меня.— Тебе не хочется, чтобы это оказалась Бренда, да?Что я мог ответить на этот вопрос? Я не мог, просто не мог заявить: «Нет. Я надеюсь, убийцей окажется Бренда».Почему? Не знаю, просто я видел: Бренда осталась совсем одна против враждебно настроенной могущественной семьи Леонидисов. Было ли это рыцарством? Жалостью к слабому, к беззащитному? Я вспомнил, как Бренда сидела на тахте в своем дорогом траурном платье. Вспомнил нотки безнадежности в её голосе и выражение страха в глазах.Тут очень кстати вернулась Нэнни и, не знаю, каким образом, сразу же почувствовала возникшую между мной и Софией напряженность.— Все только и говорят, об убийствах и тому подобном, — неодобрительно заворчала она. — Забудьте об этом, вот мой вам совет. Вас это дело совершенно не касается.— О, Нэнни... Разве ты не понимаешь, в этом доме живет убийца...— Чепуха, мисс София. Просто не знаю, что с вами делать. Разве передняя дверь не открыта все время? Да все двери в доме открыты... Свободный вход любым ворам и грабителям.— Но ведь это не мог быть грабитель, ведь ничего не украдено! И вообще, зачем грабителю отравлять дедушку?!— Я не сказала, что это был грабитель, мисс София. Я только сказала: все двери в доме всегда открыты. В дом легко мог войти любой человек. Я лично считаю — это дело рук коммунистов. — Нэнни покивала с удовлетворенным видом.— Но чего ради коммунистам убивать бедного дедушку?— Ну... За всеми темными делами стоят коммунисты. А если и не коммунисты, то по крайней мере нечестивые католики. Блудница Вавилонская — вот кто они такие. И с видом человека, сказавшего свое последнее и решительное слово, Нэнни снова отправилась в судомойную.Мы с Софией рассмеялись.— Старый добрый протестант, — заметил я.— Да. Слушай, Чарлз, пойдем в гостиную. Там что-то вроде семейного совета. Вообще-то мы намечали его на вечер, но решили начать пораньше.— Наверное, мне не стоит влезать в ваши дела?— Если ты собираешься когда-нибудь стать членом нашей семьи, тебе лучше заблаговременно познакомиться с ней поближе.— А что обсуждается сегодня на семейном совете?— Дела дяди Роджера. Кажется, ты в курсе его неприятностей. Но как ты мог подумать, что он убил дедушку? Дядя Роджер просто обожал его!— Я подозревал не Роджера, а Клеменси.— Только потому, что я сама подкинула тебе эту мысль. Думаю, Клеменси совершенно не расстроится, если Роджер потеряет все деньги. Скорей всего, она даже будет довольна этим. У нее странная страсть н е иметь лишних денег. Пойдем.Когда мы с Софией вошли в гостиную, громкие голоса сразу смолкли. Все посмотрели на нас.Вся семья была в сборе. Филип сидел у окна в большом, обтянутом малиновой парчой кресле. Его красивое лицо напоминало холодную суровую маску. Он походил на судью, готового огласить приговор. Роджер пристроился на пуфике у камина. Видимо, продолжительное время он нервно ерошил волосы, и сейчас они стояли дыбом по всей голове. Левая штанина у него задралась, галстук сдвинулся набок. Великан тяжело дышал, лицо его раскраснелось. Рядом с мужем сидела Клеменси — ее миниатюрная фигура буквально утопала в огромном глубоком кресле. Отвернув лицо в сторону от остальных присутствующих, она бесстрастным взглядом изучала обшитые деревом стены. Эдит, прямая как палка, восседала на дедушкином кресле и, плотно сжав рот, с невероятной скоростью орудовала вязальными спицами. Самыми привлекательными фигурами в гостиной были Магда и Юстас, будто сошедшие с портрета Гейнсборо. Мать и сын расположились на диване — смуглый красивый подросток с мрачным взглядом и около него, небрежно бросив руку на спинку дивана, Магда, герцогиня из замка «Три фронтона», в изысканном темном халате, из-под полы которого была аккуратно выставлена маленькая ножка в парчовой туфельке.Филип нахмурился.— София, — сказал он, — извини, но мы обсуждаем внутрисемейные дела. Мисс де Хэвилэнд звякнула спицами. Я приготовился извиниться и выйти, но София опередила меня.— Мы с Чарлзом, — сказала она звонким решительным голосом, — собираемся пожениться. Я хочу, чтобы мой жених присутствовал на семейном совете.— А почему бы и нет? — вскричал Роджер, порывисто вскакивая с пуфика. — Я повторяю, Филип, в этом деле нет ничего секретного! Завтра-послезавтра об этом узнает весь мир. И в любом случае, мой мальчик, — Роджер подошел ко мне и дружески положил руку на мое плечо, — в ы все равно уже все знаете. Вы же присутствовали при моем утреннем разговоре с полицейскими в Скотленд-Ярде.— Расскажите! Расскажите же мне! — воскликнула Магда, подаваясь вперед. — Какая в Скотленд-Ярде обстановка? Это так интересно! В кабинетах там стулья или кресла? Какие занавески на окнах? Никаких цветов, наверное? Диктофоны на столах?— Угомонись, мама, — сказала София. — Ты же велела Джону Вавасуру выбросить из пьесы сцену в Скотленд-Ярде, посчитав ее малодинамичной и неубедительной.— Да, она сводит пьесу к дешевому детективу, — согласилась Магда. — В то время как «Эдит Томпсон» — это психологическая драма или психологический триллер... Какое из определений звучит лучше?— Вы были в полиции сегодня утром? — резко спросил Филип. — Зачем? Ах, да... Ваш отец...Он нахмурился, и я еще более отчетливо понял, что мое присутствие здесь крайне нежелательно, но София крепко держала меня за руку.Клеменси пододвинула мне стул:— Присаживайтесь.Я благодарно взглянул на нее и воспользовался предложением.— Можете говорить, что хотите, — сказала мисс де Хэвилэнд, очевидно продолжая прерванный разговор, — но мы должны уважать желания Аристида. Как только все формальности с завещанием будут улажены, я тут же отдам тебе все свои деньги, Роджер.Роджер яростно дернул себя за волосы.— Нет, тетя Эдит! Нет! — выкрикнул он.— Мне хотелось бы произнести те же слова, — заговорил Филип, — но нужно принять во внимание все факторы...— Старина Фил, неужели тебе непонятно? Я не собираюсь ни у кого брать ни полпенни.— Конечно, ему непонятно, — резко заметила Клеменси.— В любом случае, Эдит, — сказала Магда, — когда все формальности с завещанием будут улажены, у Роджера появится собственный капитал.— Но ведь эти формальности вряд ли будут улажены к нужному сроку, — подал голос Юстас.— Ты не можешь судить об этом, Юстас, — отрезал Филип.— Мальчик абсолютно прав! — воскликнул Роджер. — Он попал в самую точку! Ничто уже не в силах предотвратить банкротства. Ничто!В голосе его как будто слышалось облегчение.— Так что здесь и обсуждать нечего, — добавила Клеменси.— Так или иначе, все эти разговоры не имеют никакого значения, — сказал Роджер.— А я считаю, все эти разговоры имеют очень даже большое значение. — Филип поджал губы.— Нет! — воскликнул Роджер. — Н е т! Что может иметь значение по сравнению со смертью отца?! Папа умер! А мы сидим здесь и обсуждаем какие-то денежные дела. Бледные щеки Филипа чуть порозовели.— Мы просто пытаемся как-то помочь тебе, — холодно заметил он.— Я знаю, Фил. Знаю, старина. Но ничего уже нельзя поделать, и нужно смириться с этим.— Пожалуй, я все-таки могу собрать некоторую сумму. Правда, цены на недвижимость упали в последнее время и часть капитала я просто не имею права трогать — деньги Магды и тому подобное... Но...— Конечно, тебе не набрать достаточную сумму, дорогой, — быстро вмешалась Магда. — Смешно даже пытаться... И это было бы непорядочно по отношению к нашим детям.— Говорю же вам, я ни у кого ничего не прошу! — завопил Роджер. — Я уже охрип, повторяя вам одно и то же. Меня абсолютно устраивает существующее положение вещей.— Это вопрос престижа, — сказал Филип. — И отца, и нашего.— Это было не семейное предприятие. Концерном владел я единолично.— Да, — Филип холодно посмотрел на брата. — Концерном владел ты единолично.Эдит де Хэвилэнд встала.— Полагаю, мы достаточно подробно обсудили эту тему. Железные нотки в ее властном голосе всегда оказывали свое действие. Филип и Магда поднялись. Юстас неторопливо направился к двери, и я впервые обратил внимание на некоторую скованность его походки. Мальчик не то чтобы прихрамывал, но передвигался неровными, скачущими шагами.Роджер взял Филипа под руку: Спасибо, Фил, за предложение помощи! — И братья вышли вместе.— Дурацкая нервотрепка! — пробормотала Магда, удаляясь вслед за ними. София сказала, что должна распорядиться насчет моей комнаты, и ушла тоже.Эдит де Хэвилэнд поднялась с места, складывая свое вязание. Старая леди посмотрела на меня, и мне показалось, она хочет заговорить со мной. Ее взгляд был почти умоляющим. Но потом тетя Эдит вдруг передумала, вздохнула и вышла из комнаты вслед за остальными.Клеменси подошла к окну и стояла там, глядя в сад. Я приблизился и стал рядом с ней. Она чуть повернула голову в мою сторону.— Слава Богу, все кончено, — произнесла Клеменси и, помолчав, добавила с отвращением: — Какая все-таки нелепая комната!— Вам не нравится?— Я здесь задыхаюсь. Здесь всегда стоит запах полумертвых цветов и пыли.Наверное, Клеменси была не вполне справедлива к этой комнате, но я понял, что она имеет в виду. Все дело определенно заключалось в особенности интерьера.Это была комната истинной женщины: экзотичная, кокетливо-нарядная, надежно укрытая от порывов холодного ветра. Мужчина здесь не мог бы чувствовать себя в своей тарелке. Среди этих пышных декораций невозможно было расслабиться, читать газеты и курить трубку, беззаботно вытянув ноги. Тем не менее я предпочел бы гостиную Магды пустым холодным комнатам Клеменси наверху. То есть я вообще отдавал предпочтение роскошному будуару перед анатомическим театром.— Это же просто сцена с декорациями, — продолжала Клеменси, оборачиваясь. — Подходящий интерьерчик для разыгрывания сцен в духе Магды Леонидис. — Клеменси взглянула на меня: — Вы же, наверное, поняли, что здесь сейчас происходило? Акт второй. Семейный совет. Его организовала Магда без всякой в том необходимости. Говорить было не о чем, и нечего было обсуждать. Постановка закончена.В ее голосе не слышалось печали — скорей удовлетворение. Клеменси поймала мой взгляд.— О, неужели вы не поняли? — нетерпеливо спросила она. — Мы с мужем свободны — наконец-то свободны! Неужели вы не поняли: долгие годы Роджер был несчастен — совершенно несчастен?! Его никогда не тянуло к бизнесу. Он любит лошадей, коров и бесхитростную деревенскую жизнь. Но он обожал своего отца — они все его обожали. Вот что неладно в этом доме: слишком уж тут сильно чувство семьи. Не хочу сказать, будто старик был тираном, который терзал и запугивал своих детей. Вовсе нет. Он дал им деньги и свободу. Но он был им предан всей душой. А они были преданы ему.— Разве это плохо?— Думаю, да. Когда дети вырастают, родители должны отойти в сторону, вычеркнуть себя из их жизней, заставить их забыть себя.— Заставить? Довольно крутая мера, вы не находите? Разве принуждение не одинаково неприемлемо в любой форме?— И если он не смог стать для своих детей такой личностью...— Но ведь он был личностью, — заметил я.— Да. И слишком сильной для Роджера. Роджер преклонялся перед отцом, выполнял все его прихоти. Он хотел быть достойным сыном своего замечательного отца. И не мог. Мистер Леонидис передал ему свою радость и гордость — фирму по поставкам. И Роджер отчаянно пытался не ударить в грязь лицом. Но у него нет никаких способностей к предпринимательству. В деловых вопросах Роджер — скажем прямо! — просто дурак. И это разбивало его сердце. Долгие годы бедняга страдал, видя, как дела фирмы неуклонно катятся под гору, из кожи лез вон, пытаясь поправить положение. Он постоянно носился с какими-то «блестящими» идеями и проектами, которые всегда с треском проваливались... Это ужасно — из года в год осознавать себя неудачником. Вы не представляете себе, как Роджер был несчастен все это время! А я очень даже хорошо представляю. — Клеменси снова повернулась ко мне: — И вы действительно могли предположить, что Роджер убил отца из-за денег?! Ведь это просто... Просто нелепо!— Теперь я это понимаю, — смущенно признался я.— Когда Роджер узнал, что фирма находится на грани банкротства, он впервые за долгое время вздохнул облегченно. Да-да! Его волновала единственно реакция отца — и больше ничего. И он с радостью и надеждой глядел в наше с ним будущее. — Лицо женщины дрогнуло, и голос ее смягчился.— И куда вы собирались ехать?— На Барбадос. Там недавно умерла моя дальняя родственница. Она оставила мне крохотное поместье — о, действительно крохотное! Но по крайней мере есть куда ехать. Пусть мы жили бы очень бедно, но зарабатывать себе на хлеб мы всегда сумели бы. И там мы были бы одни, вдали от всех Леонидисов... — Она вздохнула. — Роджер смешной. Он всю жизнь беспокоится о том, что мне не хватает денег. Наверное, леонидисовское отношение к богатству слишком глубоко засело в его сознании. Мы с моим первым мужем жили очень бедно, и Роджер считает, что я благородно приносила себя в жертву! И он не понимает — именно тогда я и была счастлива, по-настоящему счастлива! И все же... Я никогда не любила Ричарда так сильно, как люблю Роджера.Глаза Клеменси были полузакрыты. Я почти физически ощущал силу ее сдержанной страсти.Наконец она открыла глаза и посмотрела на меня:— Так что, вы видите, я никогда никого не стала бы убивать из-за денег. Я не люблю деньги.И она имела ввиду именно то, что говорила. Клеменси Леонидис относилась к тем редким людям, для которых деньги ничего не значат, которые не любят роскошь, предпочитают ей суровую простоту обстановки и подозрительно относятся ко всякого рода приобретениям.Но все же для многих деньги хоть и не имеют ценности сами по себе, но важны как средство, дающее силу и власть.— Вы можете не желать денег для себя, — осторожно сказал я. — Но ведь их можно вложить в важные и интересные предприятия — например, в научные исследования.Мне казалось, Клеменси должна быть фанатически предана науке, но она ответила:— Не думаю, что вложения капитала в науку приносят особую пользу. Стоящие открытия обычно делаются по вдохновению энтузиастами, преданными идее людьми. Дорогое оборудование и тщательная подготовка к экспериментам не так эффективны, как вы полагаете. Вложенные в науку деньги попадают, как правило, не в те руки.— Вам не жаль будет бросать работу? Вы ведь не передумали ехать на Барбадос?— О, конечно, мы отправимся туда, как только полиция позволит нам это сделать. Нет. Мне совсем не жаль бросать работу. Я ненавижу бездействие, но на Барбадосе это мне не грозит. — И она добавила с тревогой: — О, скорей бы все утряслось, чтобы мы могли спокойно уехать отсюда!— Клеменси, а у вас есть какие-нибудь подозрения насчет личности убийцы? — спросил я. — У вас наверняка должны быть какие-то догадки. Клеменси искоса бросила на меня странный взгляд. Ее голос разом потерял былую непринужденность и зазвучал напряженно и резко:— Строить догадки — антинаучно. В данной ситуации ясно одно: самыми очевидными подозреваемыми являются Бренда и Лоуренс.— Значит, вы думаете, это их рук дело?Клеменси пожала плечами.Несколько мгновений мы стояли молча, словно прислушиваясь к чему-то, потом Клеменси повернулась и вышла из гостиной, столкнувшись в дверях с мисс де Хэвилэнд.Эдит решительно направилась ко мне:— Я бы хотела поговорить с вами.В моей памяти всплыли слова отца. Было ли это?..Но Эдит де Хэвилэнд продолжала:— Надеюсь, у вас не сложилось ложного впечатления о Филипе. Его бывает довольно трудно понять иногда. Он может показаться скрытным и холодным, но это совсем не так. Просто такая манера поведения. И Филип ничего не может с этим поделать.— Да я и не думал... — начал было я.Но старая леди не дала мне вставить слово.— И сейчас... В этой истории с Роджером. Филип вовсе не скуп. Деньги никогда не имели для него никакого значения. И он очень милый... И всегда был очень милым... Просто его надо понять.Я смотрел на старую леди, всем своим видом показывая, что я как раз и есть тот, кто хочет его понять. Эдит де Хэвилэнд продолжала:— Частично все происходит из-за того, что Филип — второй ребенок в семье. Второму ребенку часто приходится трудней, чем первенцу. Понимаете, Филип обожал отца. Конечно, все дети обожали Аристида, и он отвечал им взаимностью. Но Роджером он особенно гордился и восхищался, потому что это был старший сын — и первый ребенок. И думаю, Филип всегда ощущал предпочтение, отдаваемое старшему брату. Он замкнулся в себе. Погрузился в книги, в историю и прочие занятия, не имеющие ничего общего с повседневностью. Наверное, он страдал... Дети всегда страдают...Старая леди помолчала и снова заговорила:— В общем, я хочу сказать, Филип всегда страшно ревновал отца к Роджеру. И едва ли сам осознавал это. И вряд ли банкротство старшего брата тронуло Филипа так сильно, как должно было бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19