Глядя в них, я понял, что старик слеп, и почему-то рука не поднялась нанести ему смертельный удар. У моих ног на холодных камнях ручейком растекалась кровь молодого человека, павшего от моей руки. Теперь оставалось только прикончить старика и забрать статую. Но, как уже было сказано, что-то мешало мне. И тут незнакомец заговорил:
– Бреннан? – спросил он. – Это ты?
Я засмеялся про себя. Он обращался к мертвецу. Но мне понравилось играть с ним. Я встал на колени, отодвинул в сторону труп, спеша притвориться тем монахом, которого только что зарезал, и начал шептать что-то, подражая монаху, издеваясь в душе над бедолагой слепым, не понимавшим, что произошло. Но он, должно быть, заметил разницу, и я быстро протрезвел, когда он внезапно сел в постели.
– Бреннан, где ты, парнишка?
– Он мертв! – закричал я, устав забавляться. – А теперь я убью тебя!
Но старик, вытянув костлявую руку, показал на меня дрожащим пальцем.
– Я не страшусь смерти ты, мерзкий язычник! Можешь убить меня! Но трепещи от страха за свою черную душу, ибо она будет вечно гореть в аду за всю пролитую тобой невинную кровь!
– О чем ты толкуешь? – воскликнул я, вне себя от страха. – Что знаешь обо мне? Можешь приговорить меня к вечным мукам, если до сих пор не ведал о моем существовании?
Паника вынудила меня кричать все громче, а холод, сжимавший сердце, доводил до отчаяния.
– Христос видит все, – безжалостно продолжал святой старец. – И он простит меня, даже тебя, закоренелый во грехе преступник, если всего лишь попросишь его об этом!
– Не нуждаюсь я в людском прощении! – вскричал я. – Ни в твоем, ни этого Христа, ни в чьем!
В этот момент дверь распахнулась, и в комнату ворвался Гаральд, мой помощник. С одного взгляда поняв, что происходит, он недоуменно воскликнул:
– Что гложет тебя, Ранульф? Убей старика – и покончим с этим делом!
Но что-то в моих глазах, должно быть, остановило Гаральда, потому что он снова посмотрел на меня.
– Говорю же, зарежь его и пойдем отсюда! Я уронил кинжал.
– Не могу. Убей его сам.
Гаральд засмеялся и подошел к кровати.
– Конечно, раз ты просишь, рад услужить, – пробормотал он, и уже поднял меч, чтобы отрубить голову старику, но тут я внезапно завопил:
– Nej! Не делай этого! Он мудрец и провидец, не смей убивать его!
Гаральд в недоумении обернулся.
– Ты обезумел, потерял разум! – закричал он и ринулся на меня с поднятым мечом, но я вовремя отбил удар, поранив при этом руку. Меч со звоном покатился по полу, но тут Гаральд заметил мой кинжал и, схватив его, рванулся вперед и вонзил клинок мне в глаз. Я упал: Гаральд навалился на меня и начал душить. Я пытался оторвать его руки, но не мог. И тут произошло нечто странное. Воцарилась внезапная тишина… Я вышел из собственного тела… не знаю, как получше это описать… и взлетел к потолку. Мое тело, лежавшее на полу, казалось таким жалким! Я видел, как Гаральд набросился с мечом на слепого, но чувствовал скорбь и жалость не к жертве, а к убийце. После нескольких ударов, Гаральд отскочил, посчитав, что монах мертв. Но я, в своем непонятном состоянии, знал, что это не так. И тут я ощутил, что меня словно тянут из комнаты, и с радостью последовал призыву, потому что узрел Свет, сияющий Свет любви, манивший меня. Я полетел к нему. Свет показал мне всю мою жизнь, совершенные преступления, убитых мною людей. И в душе моей родилась такая скорбь, что не описать никакими словами.
И тут Свет вопросил меня, что я собираюсь делать. Я ответил, что хочу вернуться и творить добро, любить людей, ибо я ощущал такую любовь, рожденную Светом в моем сердце, несмотря на все ужасающие вещи, которые совершил в жизни, что желал лишь одного: отдать частичку этой любви другим. Теперь я понимал, насколько правдивы слова слепого монаха – главное с жизни уметь прощать даже самых закоренелых грешников. Прощать и любить.
И тут я мгновенно очутился на земле, в своей телесной оболочке. Но Гаральд, поняв, что сотворил, вытащил кинжал из моего глаза и начал трясти меня.
– О старый друг, что я наделал? Что я наделал? – вскричал он. Рядом с ним на полу лежала сорванная со стены золотая статуя. От немилосердных толчков я пришел в себя и застонал:
– Ранульф! Ранульф! Очнись!
Я сел, зажимая рану рукой, окончательно сбитый с толку тем, что видел и узнал от Света. Печаль и отчаяние терзали меня, ибо я хотел вернуться к любви, сохранив рядом этот Свет.
Гаральд, не зная о том, что я пережил, схватил с постели простыню и попытался остановить кровь.
– Я отнесу тебя на корабль, Ранульф, – вскричал он. – Не знаю, что нашло на меня!
Но я отказался, и объяснил, что хочу остаться тут. Все мысли о золоте и богатствах были забыты. Гаральд попытался убедить меня пойти с ним, думая, что я просто разгневан его подлым нападением. Но я заверил его, что нисколько не сержусь. Гаральд замолчал и, пожав плечами, поднял золотую статую Христа, взвалил на плечи и ушел. Только тогда я ползком подобрался к слепому и перевязал как можно старательнее его раны, хотя сам почти ничего не видел и едва не терял сознание от ужасной боли, был исполнен решимости начать новую жизнь, помогая другим. Здесь, у постели слепого, в монастыре, выстроенном на скале, я понял, что обрету себя, исцелюсь и найду свою дорогу.
На рассвете я увидел, как мой корабль поднял паруса и исчез в тумане, из которого явился. Только тогда я уснул, а когда пришел в себя, увидел служителя и двух монахов в коричневых одеждах, ухаживающих за мной и слепым стариком. Они вовремя успели скрыться в погребе и тем самым избежали ужасной смерти.
Вот и все. Остается добавить, что я пробыл на этом скалистом острове два года, оправляясь от раны и изучая заветы Христа. Слепой старик тоже выздоровел и сделался моим наставником. Я превратился в другого человека и не искал больше золота и богатств, не хотел бездумно убивать людей, наоборот, стремился их любить и дарить доброту и сочувствие. Наконец этот уединенный монастырь стал слишком тесен для меня, и я решил уйти. И в качестве прощального дара, слепой учитель, который был воплощением доброты и понимания, спросил, не желаю ли я взять новое имя, новое имя для новой жизни. И когда я сказал, что хочу назваться Бреннаном, он кивнул и дал свое благословение идти в мир и нести людям учение Христа. Он знал, что именно я убил несчастного монаха, но никогда не упрекнул меня за это. Я сам никогда не смогу простить себе эту смерть, она камнем лежит на моей совести. И вот я здесь, перед тобой.
Тощий невзрачный коротышка пожал плечами, и Уинсом уставилась на него, потрясенная невероятной историей. Наконец, не в силах вымолвить ни слова, она коснулась его руки, медленно побрела в шатер и долго сидела там, в глубокой задумчивости.
ГЛАВА 27
На борту корабля, по пути в Исландию
Наступил вечер. Бренд подошел к шатру и нагнулся, чтобы заглянуть внутрь. Уинсом, по-прежнему в красном платье, свернулась клубочком на одеялах, и сердце Бренда сжалось. Он тосковал по прелестной женщине и по ее любви, тосковал по Уинсом. Испытывала ли она те же чувства?
Бренд постоял немного, пытаясь прийти в себя. Холодные капли дождя, падавшие с потемневшего неба, омывали лицо.
Олаф и Арни отправились в свой шатер. Назойливый монах, Бреннан, как он себя называл, нашел убежище под свернутым парусом.
– Бренд? – послышался мелодичный голос Уинсом, и он сделал шаг вперед. Каменная лампа, наполненная тюленьим жиром, в котором плавал фитиль, отбрасывала тусклый неверный свет на стенки шатра. Бренд с трудом помещался в маленьком шатре и сейчас неуклюже ворочался, чтобы устроиться поудобнее. Уинсом, весело хихикнув, разгладила одеяла, чтобы муж мог сесть.
Такая мелочь – приготовить постель, подумал Бренд, но как напоминает о доме!
Боль в сердце стала еще сильнее. Он мечтал о домашнем очаге, у которого мог бы сидеть по вечерам вместе с этой женщиной.
Они заговорили о пустяках, поначалу неловко и односложно. Дождь, бьющий по крыше, усиливал ощущение уединенности, помогая создать маленький замкнутый мирок, принадлежавший только им двоим, и скоро Бренду стало легче на душе. Когда поднявшийся ветер набросился на судно, грозя перевернуть шатер, Бренд, увидев расширенные от страха глаза жены, попытался успокоить ее, и Уинсом постепенно пришла в себя.
– Бренд… – смущенно начала она. Может, настало время спросить о нападении стромфьордцев. Момент подходящий. Они остались наедине, никто не помешает. И Бренд, казалось, о чем-то раздумывает. Может, он не станет ей лгать?
Бренд расслышал необычно печальные нотки в голосе жены.
– Ja?
– Бренд…
Уинсом поколебалась, но все же, набрав в грудь побольше воздуха, повернулась к мужу.
– Что ты знаешь о набеге на мою деревню? Вопрос Уинсом застал Бренда врасплох.
– Что я знаю? О набеге?
Он покачал головой, удивляясь, почему Уинсом так неподвижна. Она, казалось, едва дышала. Только на шее лихорадочно билась жилка. Что происходит? Уинсом выглядит словно дикая кошка, готовая напасть из-за угла. Что она хочет от него?
Бренд сидел, не двигаясь, ум и чувства были в смятении. То, что Уинсом считала его способным на предательство, не должно было удивлять, но – проклятие! – почему-то изумляло. Он неожиданно застыл, сообразив, что все давно понимал и знал о подозрениях Уинсом и теперь злится только из-за того, что услыхал, как она произносит это вслух. Но теперь вспоминал, что в тот самый день, когда тащил ее по тропинке к кораблю, задавался вопросом: уж не думает ли Уинсом, что он был в сговоре со стромфьордцами, однако ни о чем ее не спросил, не сделал ничего, чтобы рассеять сомнения девушки.
Бренд в расстройстве провел рукой по волосам. Что теперь делать? Как объяснить, что он не знал о гнусных замыслах Фрейды?
Он перевернулся, лег на живот, не обращая внимания на сидевшую рядом женщину, но тут же вновь повернулся к Уинсом. Он и так слишком долго игнорировал ее желания и мнения, и к чему все это привело? К ужасному недоразумению! Как теперь выпутаться?
Уинсом по-прежнему бесстрастно взирала на него. Бренд пригляделся к жене в слабом мерцающем свете масляной лампы. Она выглядела такой красивой, гордой и очень спокойной. Но Бренд заметил, как поднимается и опускается ее грудь, и по учащенному дыханию понял, что она очень волнуется. Сознание этого придало ему мужества.
– Уинсом!
– Ja?
– Скажи… могу я чем-нибудь убедить тебя… какие найти слова?
И тут Уинсом впервые за весь вечер взглянула ему прямо в глаза.
– Правду, Бренд. Только правда меня убедит. Бренд тяжело вздохнул. Поверит ли Уинсом, даже если услышит чистую правду? Он набрал в грудь воздуха, но прежде, чем успел начать, она резко спросила:
– Ты знал, что стромфьордцы замышляли напасть на мою деревню?
Бренд поколебался, поняв, что на карту поставлена вся его жизнь.
– Nej, – прошептал он наконец, – нет, я ничего не подозревал.
Темные непроницаемые глаза, устремленные на Бренда, словно впивались ему в душу, оценивая, определяя, проверяя, так ли это. Наконец, плечи ее устало сгорбились.
– Я так и не узнаю, – прошептала она, качая головой. – Я думала, что стоит только спросить тебя – и все станет ясно, но теперь вижу: этому не бывать.
Голос Уинсом дрожал:
– Истина по-прежнему так же далека от меня, как и раньше.
Бренд сел и схватил ее за руки.
– Ах, Уинсом, ты знаешь, знаешь. Подумай хорошенько, женщина. Неужели я…
Он неожиданно замолчал. В прекрасных глазах Уинсом сверкали слезы. Его Уинсом. Его жена. Невыразимая печаль охватила Бренда, и он, потянувшись к Уинсом, сжал ее в объятиях. Она зарыдала, судорожно всхлипывая:
– Все это потому, что я так одинока, а они замучены, ранены, убиты, и все из-за меня. Если бы я не пыталась вернуться домой…
– Nej, Уинсом! Ты ни в чем не виновата! Это все Фрейда и Торвальд, они убийцы!
Но Уинсом продолжала беспомощно плакать.
– Уинсом! Посмотри на меня! – Бренд подтянул ее за локти, глядя в мокрые глаза: – Ну же, посмотри на меня! Вот так-то лучше. Ты не виновна в преступлениях Фрейды или Торвальда. Это они убийцы, а не ты.
Но Уинсом упрямо качала головой.
– Это я показала им дорогу. Привела этих чудовищ к людям, которых любила…
Муж прижал ее к себе и позволил выплакаться. Что еще он мог сделать? Так вот что мучит Уинсом! Только теперь он понял все. Не то, что он предал, а то, что она оказалась виновницей гибели своего народа. Наверное, поэтому она до сих пор молчала. Обвинить его означало обвинить себя.
– Ах, Уинсом, – пробормотал Бренд, целуя ее в макушку, – ах, Уинсом, любовь моя, это не ты. И не я. Никто из нас не знал, до какой низости может дойти вероломство Фрейды и Торвальда, на что они способны.
Он нежно, как ребенка, укачивал рыдающую женщину, но та никак не могла успокоиться.
– Мы должны были это предвидеть, – приглушенно охнула она наконец и, вырвавшись из объятий Бренда, подняла к нему блестевшее от соленых капель лицо.
– Может быть, – кивнул он. – Скорее всего, ты права. Но что теперь поделать?
Уинсом мрачно уставилась на него.
– Именно этого я и боялась, – выдохнула она.
– Правды?
– Да, правды. Признаться себе, что только я виновата в уничтожении деревни.
Бренд грустно покачал головой.
– Виновна в том, что хотела вернуться домой? Нет, Уинсом. Истина в том, что Фрейда и Торвальд одержимы ненасытной жаждой убийства. По-другому они и жить не умеют. А мы оказались жертвами их злобных замыслов.
Уинсом сжала кулаки.
– Надеюсь, Фрейда и Торвальд будут отомщены за все, что сотворили.
– Не сомневайся, – мягко ответил Бренд. – Представляешь, ведь они должны существовать рядом, вместе изо дня в день, в одном доме. Это ли не страшная пытка?
– Ты прав, – тихо засмеялась Уинсом, но тут же, тяжело вздохнув, вытерла глаза. – Теперь я точно знаю, ты не был с ними в сговоре.
– Правда?! – изумился Бренд.
Она кивнула и, обняв мужа за талию, притянула к себе:
– Ja.
– Но откуда?
– Просто знаю, – пожала плечами Уинсом. Бренд стиснул ее плечи.
– Я люблю тебя, Уинсом, – прошептал он, глядя в ее запрокинутое мокрое лицо. – Я так тебя люблю.
И, помедлив немного, добавил:
– Я в жизни совершил много недоброго, но никого не предавал.
Уинсом поплакала еще немного: молчаливые слезы катились по прелестному лицу, и его сердце рыдало вместе с ней и за нее.
– Ты все это время считала, что я помогал Фрейде, правда?
Уинсом кивнула и уткнулась лицом в его грудь, не в силах посмотреть на мужа. Бренд крепко сжал ее и нежно поцеловал в волосы.
– Нет, мой Восторг, – пробормотал он, – я ничего не знал об этом, иначе не отвез бы тебя домой, а просто взял бы с собой. Именно это я и хотел сделать с самого начала.
Уинсом встрепенулась.
– Да, – грустно улыбнулся Бренд. – Я так давно хотел тебя. Хотел, чтобы ты стала моей женщиной. Собирался увезти тебя на край света. Но я пытался поступать правильно, благородно, вернуть тебя к твоим людям, к тем, кого ты любила.
– Бренд, теперь я точно знаю, что ты невиновен в том зле, которое постигло мой дом.
Когда викинг взглянул в ее глаза – сверкающие синие очи скрестились с бездонными, карими – и увидел в них безграничную искренность, то почувствовал, что недостоин этой женщины.
– Мой Восторг, – шепнул он, наклоняясь, чтобы припасть к ее губам, – мой Восторг.
Уинсом поцеловала его в ответ, нежно, застенчиво, и Бренд ощутил, как она дрожит.
– Я не заслуживаю такого доверия, – пробормотал он. – Может ли быть, что в твоем сердце найдется хоть немного любви ко мне?
– О да, – тихо рассмеялась Уинсом, снова всхлипнув, – я чувствую, что между нами нет преград, Бренд. Больше нет.
– Знай я, что ты считаешь меня предателем, давно бы сказал тебе правду. Жаль, что мы так долго не понимали друг друга.
Он подумал о полных страсти ночах, проведенных вместе, и покачал головой.
– Может, это хорошо, что мы все выяснили. Теперь я знаю, какое сокровище моя жена. Раньше я видел всего лишь прекрасную женщину, которую хотел покорить. Но вместо этого она покорила меня.
– Молчи, – шепнула она. – Поцелуй меня. Бренд грудью почувствовал, как сильно бьется ее сердце, и прижал Уинсом к себе. Она таяла в его объятиях. Неукротимый ветер и проливной дождь придавали странный уют крошечному убежищу, словно в мире остались только они, вдвоем, и никого больше. Уинсом сначала не двигалась, довольствуясь тем, что находится в объятиях мужа, и даже немного расслабилась. Странно, как изменились ее чувства к Бренду сейчас, когда она узнала, что он не был сообщником Фрейды. Теперь она поняла, что свободна! И испытывает к Бренду нечто похожее… на любовь? Осталось надеяться, что и он к ней неравнодушен. По крайней мере Бренд всегда был добр и заботлив.
Они поцеловались, сначала осторожно, нежно, прикасаясь друг к другу, дотрагиваясь, лаская. Легкие поцелуи Бренда растопили лед в сердце Уинсом, ужасный многолетний холод, терзающий ее сердце от сознания того, что она никогда не будет любимой ни отцом, ни Храброй Душой, человеком, которого она выбрала бы себе в мужья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Бреннан? – спросил он. – Это ты?
Я засмеялся про себя. Он обращался к мертвецу. Но мне понравилось играть с ним. Я встал на колени, отодвинул в сторону труп, спеша притвориться тем монахом, которого только что зарезал, и начал шептать что-то, подражая монаху, издеваясь в душе над бедолагой слепым, не понимавшим, что произошло. Но он, должно быть, заметил разницу, и я быстро протрезвел, когда он внезапно сел в постели.
– Бреннан, где ты, парнишка?
– Он мертв! – закричал я, устав забавляться. – А теперь я убью тебя!
Но старик, вытянув костлявую руку, показал на меня дрожащим пальцем.
– Я не страшусь смерти ты, мерзкий язычник! Можешь убить меня! Но трепещи от страха за свою черную душу, ибо она будет вечно гореть в аду за всю пролитую тобой невинную кровь!
– О чем ты толкуешь? – воскликнул я, вне себя от страха. – Что знаешь обо мне? Можешь приговорить меня к вечным мукам, если до сих пор не ведал о моем существовании?
Паника вынудила меня кричать все громче, а холод, сжимавший сердце, доводил до отчаяния.
– Христос видит все, – безжалостно продолжал святой старец. – И он простит меня, даже тебя, закоренелый во грехе преступник, если всего лишь попросишь его об этом!
– Не нуждаюсь я в людском прощении! – вскричал я. – Ни в твоем, ни этого Христа, ни в чьем!
В этот момент дверь распахнулась, и в комнату ворвался Гаральд, мой помощник. С одного взгляда поняв, что происходит, он недоуменно воскликнул:
– Что гложет тебя, Ранульф? Убей старика – и покончим с этим делом!
Но что-то в моих глазах, должно быть, остановило Гаральда, потому что он снова посмотрел на меня.
– Говорю же, зарежь его и пойдем отсюда! Я уронил кинжал.
– Не могу. Убей его сам.
Гаральд засмеялся и подошел к кровати.
– Конечно, раз ты просишь, рад услужить, – пробормотал он, и уже поднял меч, чтобы отрубить голову старику, но тут я внезапно завопил:
– Nej! Не делай этого! Он мудрец и провидец, не смей убивать его!
Гаральд в недоумении обернулся.
– Ты обезумел, потерял разум! – закричал он и ринулся на меня с поднятым мечом, но я вовремя отбил удар, поранив при этом руку. Меч со звоном покатился по полу, но тут Гаральд заметил мой кинжал и, схватив его, рванулся вперед и вонзил клинок мне в глаз. Я упал: Гаральд навалился на меня и начал душить. Я пытался оторвать его руки, но не мог. И тут произошло нечто странное. Воцарилась внезапная тишина… Я вышел из собственного тела… не знаю, как получше это описать… и взлетел к потолку. Мое тело, лежавшее на полу, казалось таким жалким! Я видел, как Гаральд набросился с мечом на слепого, но чувствовал скорбь и жалость не к жертве, а к убийце. После нескольких ударов, Гаральд отскочил, посчитав, что монах мертв. Но я, в своем непонятном состоянии, знал, что это не так. И тут я ощутил, что меня словно тянут из комнаты, и с радостью последовал призыву, потому что узрел Свет, сияющий Свет любви, манивший меня. Я полетел к нему. Свет показал мне всю мою жизнь, совершенные преступления, убитых мною людей. И в душе моей родилась такая скорбь, что не описать никакими словами.
И тут Свет вопросил меня, что я собираюсь делать. Я ответил, что хочу вернуться и творить добро, любить людей, ибо я ощущал такую любовь, рожденную Светом в моем сердце, несмотря на все ужасающие вещи, которые совершил в жизни, что желал лишь одного: отдать частичку этой любви другим. Теперь я понимал, насколько правдивы слова слепого монаха – главное с жизни уметь прощать даже самых закоренелых грешников. Прощать и любить.
И тут я мгновенно очутился на земле, в своей телесной оболочке. Но Гаральд, поняв, что сотворил, вытащил кинжал из моего глаза и начал трясти меня.
– О старый друг, что я наделал? Что я наделал? – вскричал он. Рядом с ним на полу лежала сорванная со стены золотая статуя. От немилосердных толчков я пришел в себя и застонал:
– Ранульф! Ранульф! Очнись!
Я сел, зажимая рану рукой, окончательно сбитый с толку тем, что видел и узнал от Света. Печаль и отчаяние терзали меня, ибо я хотел вернуться к любви, сохранив рядом этот Свет.
Гаральд, не зная о том, что я пережил, схватил с постели простыню и попытался остановить кровь.
– Я отнесу тебя на корабль, Ранульф, – вскричал он. – Не знаю, что нашло на меня!
Но я отказался, и объяснил, что хочу остаться тут. Все мысли о золоте и богатствах были забыты. Гаральд попытался убедить меня пойти с ним, думая, что я просто разгневан его подлым нападением. Но я заверил его, что нисколько не сержусь. Гаральд замолчал и, пожав плечами, поднял золотую статую Христа, взвалил на плечи и ушел. Только тогда я ползком подобрался к слепому и перевязал как можно старательнее его раны, хотя сам почти ничего не видел и едва не терял сознание от ужасной боли, был исполнен решимости начать новую жизнь, помогая другим. Здесь, у постели слепого, в монастыре, выстроенном на скале, я понял, что обрету себя, исцелюсь и найду свою дорогу.
На рассвете я увидел, как мой корабль поднял паруса и исчез в тумане, из которого явился. Только тогда я уснул, а когда пришел в себя, увидел служителя и двух монахов в коричневых одеждах, ухаживающих за мной и слепым стариком. Они вовремя успели скрыться в погребе и тем самым избежали ужасной смерти.
Вот и все. Остается добавить, что я пробыл на этом скалистом острове два года, оправляясь от раны и изучая заветы Христа. Слепой старик тоже выздоровел и сделался моим наставником. Я превратился в другого человека и не искал больше золота и богатств, не хотел бездумно убивать людей, наоборот, стремился их любить и дарить доброту и сочувствие. Наконец этот уединенный монастырь стал слишком тесен для меня, и я решил уйти. И в качестве прощального дара, слепой учитель, который был воплощением доброты и понимания, спросил, не желаю ли я взять новое имя, новое имя для новой жизни. И когда я сказал, что хочу назваться Бреннаном, он кивнул и дал свое благословение идти в мир и нести людям учение Христа. Он знал, что именно я убил несчастного монаха, но никогда не упрекнул меня за это. Я сам никогда не смогу простить себе эту смерть, она камнем лежит на моей совести. И вот я здесь, перед тобой.
Тощий невзрачный коротышка пожал плечами, и Уинсом уставилась на него, потрясенная невероятной историей. Наконец, не в силах вымолвить ни слова, она коснулась его руки, медленно побрела в шатер и долго сидела там, в глубокой задумчивости.
ГЛАВА 27
На борту корабля, по пути в Исландию
Наступил вечер. Бренд подошел к шатру и нагнулся, чтобы заглянуть внутрь. Уинсом, по-прежнему в красном платье, свернулась клубочком на одеялах, и сердце Бренда сжалось. Он тосковал по прелестной женщине и по ее любви, тосковал по Уинсом. Испытывала ли она те же чувства?
Бренд постоял немного, пытаясь прийти в себя. Холодные капли дождя, падавшие с потемневшего неба, омывали лицо.
Олаф и Арни отправились в свой шатер. Назойливый монах, Бреннан, как он себя называл, нашел убежище под свернутым парусом.
– Бренд? – послышался мелодичный голос Уинсом, и он сделал шаг вперед. Каменная лампа, наполненная тюленьим жиром, в котором плавал фитиль, отбрасывала тусклый неверный свет на стенки шатра. Бренд с трудом помещался в маленьком шатре и сейчас неуклюже ворочался, чтобы устроиться поудобнее. Уинсом, весело хихикнув, разгладила одеяла, чтобы муж мог сесть.
Такая мелочь – приготовить постель, подумал Бренд, но как напоминает о доме!
Боль в сердце стала еще сильнее. Он мечтал о домашнем очаге, у которого мог бы сидеть по вечерам вместе с этой женщиной.
Они заговорили о пустяках, поначалу неловко и односложно. Дождь, бьющий по крыше, усиливал ощущение уединенности, помогая создать маленький замкнутый мирок, принадлежавший только им двоим, и скоро Бренду стало легче на душе. Когда поднявшийся ветер набросился на судно, грозя перевернуть шатер, Бренд, увидев расширенные от страха глаза жены, попытался успокоить ее, и Уинсом постепенно пришла в себя.
– Бренд… – смущенно начала она. Может, настало время спросить о нападении стромфьордцев. Момент подходящий. Они остались наедине, никто не помешает. И Бренд, казалось, о чем-то раздумывает. Может, он не станет ей лгать?
Бренд расслышал необычно печальные нотки в голосе жены.
– Ja?
– Бренд…
Уинсом поколебалась, но все же, набрав в грудь побольше воздуха, повернулась к мужу.
– Что ты знаешь о набеге на мою деревню? Вопрос Уинсом застал Бренда врасплох.
– Что я знаю? О набеге?
Он покачал головой, удивляясь, почему Уинсом так неподвижна. Она, казалось, едва дышала. Только на шее лихорадочно билась жилка. Что происходит? Уинсом выглядит словно дикая кошка, готовая напасть из-за угла. Что она хочет от него?
Бренд сидел, не двигаясь, ум и чувства были в смятении. То, что Уинсом считала его способным на предательство, не должно было удивлять, но – проклятие! – почему-то изумляло. Он неожиданно застыл, сообразив, что все давно понимал и знал о подозрениях Уинсом и теперь злится только из-за того, что услыхал, как она произносит это вслух. Но теперь вспоминал, что в тот самый день, когда тащил ее по тропинке к кораблю, задавался вопросом: уж не думает ли Уинсом, что он был в сговоре со стромфьордцами, однако ни о чем ее не спросил, не сделал ничего, чтобы рассеять сомнения девушки.
Бренд в расстройстве провел рукой по волосам. Что теперь делать? Как объяснить, что он не знал о гнусных замыслах Фрейды?
Он перевернулся, лег на живот, не обращая внимания на сидевшую рядом женщину, но тут же вновь повернулся к Уинсом. Он и так слишком долго игнорировал ее желания и мнения, и к чему все это привело? К ужасному недоразумению! Как теперь выпутаться?
Уинсом по-прежнему бесстрастно взирала на него. Бренд пригляделся к жене в слабом мерцающем свете масляной лампы. Она выглядела такой красивой, гордой и очень спокойной. Но Бренд заметил, как поднимается и опускается ее грудь, и по учащенному дыханию понял, что она очень волнуется. Сознание этого придало ему мужества.
– Уинсом!
– Ja?
– Скажи… могу я чем-нибудь убедить тебя… какие найти слова?
И тут Уинсом впервые за весь вечер взглянула ему прямо в глаза.
– Правду, Бренд. Только правда меня убедит. Бренд тяжело вздохнул. Поверит ли Уинсом, даже если услышит чистую правду? Он набрал в грудь воздуха, но прежде, чем успел начать, она резко спросила:
– Ты знал, что стромфьордцы замышляли напасть на мою деревню?
Бренд поколебался, поняв, что на карту поставлена вся его жизнь.
– Nej, – прошептал он наконец, – нет, я ничего не подозревал.
Темные непроницаемые глаза, устремленные на Бренда, словно впивались ему в душу, оценивая, определяя, проверяя, так ли это. Наконец, плечи ее устало сгорбились.
– Я так и не узнаю, – прошептала она, качая головой. – Я думала, что стоит только спросить тебя – и все станет ясно, но теперь вижу: этому не бывать.
Голос Уинсом дрожал:
– Истина по-прежнему так же далека от меня, как и раньше.
Бренд сел и схватил ее за руки.
– Ах, Уинсом, ты знаешь, знаешь. Подумай хорошенько, женщина. Неужели я…
Он неожиданно замолчал. В прекрасных глазах Уинсом сверкали слезы. Его Уинсом. Его жена. Невыразимая печаль охватила Бренда, и он, потянувшись к Уинсом, сжал ее в объятиях. Она зарыдала, судорожно всхлипывая:
– Все это потому, что я так одинока, а они замучены, ранены, убиты, и все из-за меня. Если бы я не пыталась вернуться домой…
– Nej, Уинсом! Ты ни в чем не виновата! Это все Фрейда и Торвальд, они убийцы!
Но Уинсом продолжала беспомощно плакать.
– Уинсом! Посмотри на меня! – Бренд подтянул ее за локти, глядя в мокрые глаза: – Ну же, посмотри на меня! Вот так-то лучше. Ты не виновна в преступлениях Фрейды или Торвальда. Это они убийцы, а не ты.
Но Уинсом упрямо качала головой.
– Это я показала им дорогу. Привела этих чудовищ к людям, которых любила…
Муж прижал ее к себе и позволил выплакаться. Что еще он мог сделать? Так вот что мучит Уинсом! Только теперь он понял все. Не то, что он предал, а то, что она оказалась виновницей гибели своего народа. Наверное, поэтому она до сих пор молчала. Обвинить его означало обвинить себя.
– Ах, Уинсом, – пробормотал Бренд, целуя ее в макушку, – ах, Уинсом, любовь моя, это не ты. И не я. Никто из нас не знал, до какой низости может дойти вероломство Фрейды и Торвальда, на что они способны.
Он нежно, как ребенка, укачивал рыдающую женщину, но та никак не могла успокоиться.
– Мы должны были это предвидеть, – приглушенно охнула она наконец и, вырвавшись из объятий Бренда, подняла к нему блестевшее от соленых капель лицо.
– Может быть, – кивнул он. – Скорее всего, ты права. Но что теперь поделать?
Уинсом мрачно уставилась на него.
– Именно этого я и боялась, – выдохнула она.
– Правды?
– Да, правды. Признаться себе, что только я виновата в уничтожении деревни.
Бренд грустно покачал головой.
– Виновна в том, что хотела вернуться домой? Нет, Уинсом. Истина в том, что Фрейда и Торвальд одержимы ненасытной жаждой убийства. По-другому они и жить не умеют. А мы оказались жертвами их злобных замыслов.
Уинсом сжала кулаки.
– Надеюсь, Фрейда и Торвальд будут отомщены за все, что сотворили.
– Не сомневайся, – мягко ответил Бренд. – Представляешь, ведь они должны существовать рядом, вместе изо дня в день, в одном доме. Это ли не страшная пытка?
– Ты прав, – тихо засмеялась Уинсом, но тут же, тяжело вздохнув, вытерла глаза. – Теперь я точно знаю, ты не был с ними в сговоре.
– Правда?! – изумился Бренд.
Она кивнула и, обняв мужа за талию, притянула к себе:
– Ja.
– Но откуда?
– Просто знаю, – пожала плечами Уинсом. Бренд стиснул ее плечи.
– Я люблю тебя, Уинсом, – прошептал он, глядя в ее запрокинутое мокрое лицо. – Я так тебя люблю.
И, помедлив немного, добавил:
– Я в жизни совершил много недоброго, но никого не предавал.
Уинсом поплакала еще немного: молчаливые слезы катились по прелестному лицу, и его сердце рыдало вместе с ней и за нее.
– Ты все это время считала, что я помогал Фрейде, правда?
Уинсом кивнула и уткнулась лицом в его грудь, не в силах посмотреть на мужа. Бренд крепко сжал ее и нежно поцеловал в волосы.
– Нет, мой Восторг, – пробормотал он, – я ничего не знал об этом, иначе не отвез бы тебя домой, а просто взял бы с собой. Именно это я и хотел сделать с самого начала.
Уинсом встрепенулась.
– Да, – грустно улыбнулся Бренд. – Я так давно хотел тебя. Хотел, чтобы ты стала моей женщиной. Собирался увезти тебя на край света. Но я пытался поступать правильно, благородно, вернуть тебя к твоим людям, к тем, кого ты любила.
– Бренд, теперь я точно знаю, что ты невиновен в том зле, которое постигло мой дом.
Когда викинг взглянул в ее глаза – сверкающие синие очи скрестились с бездонными, карими – и увидел в них безграничную искренность, то почувствовал, что недостоин этой женщины.
– Мой Восторг, – шепнул он, наклоняясь, чтобы припасть к ее губам, – мой Восторг.
Уинсом поцеловала его в ответ, нежно, застенчиво, и Бренд ощутил, как она дрожит.
– Я не заслуживаю такого доверия, – пробормотал он. – Может ли быть, что в твоем сердце найдется хоть немного любви ко мне?
– О да, – тихо рассмеялась Уинсом, снова всхлипнув, – я чувствую, что между нами нет преград, Бренд. Больше нет.
– Знай я, что ты считаешь меня предателем, давно бы сказал тебе правду. Жаль, что мы так долго не понимали друг друга.
Он подумал о полных страсти ночах, проведенных вместе, и покачал головой.
– Может, это хорошо, что мы все выяснили. Теперь я знаю, какое сокровище моя жена. Раньше я видел всего лишь прекрасную женщину, которую хотел покорить. Но вместо этого она покорила меня.
– Молчи, – шепнула она. – Поцелуй меня. Бренд грудью почувствовал, как сильно бьется ее сердце, и прижал Уинсом к себе. Она таяла в его объятиях. Неукротимый ветер и проливной дождь придавали странный уют крошечному убежищу, словно в мире остались только они, вдвоем, и никого больше. Уинсом сначала не двигалась, довольствуясь тем, что находится в объятиях мужа, и даже немного расслабилась. Странно, как изменились ее чувства к Бренду сейчас, когда она узнала, что он не был сообщником Фрейды. Теперь она поняла, что свободна! И испытывает к Бренду нечто похожее… на любовь? Осталось надеяться, что и он к ней неравнодушен. По крайней мере Бренд всегда был добр и заботлив.
Они поцеловались, сначала осторожно, нежно, прикасаясь друг к другу, дотрагиваясь, лаская. Легкие поцелуи Бренда растопили лед в сердце Уинсом, ужасный многолетний холод, терзающий ее сердце от сознания того, что она никогда не будет любимой ни отцом, ни Храброй Душой, человеком, которого она выбрала бы себе в мужья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34