Они посещали ее все чаще и чаще. Донья Виктория засыпала днем и потом, ночью, долго мучилась без сна. Иногда, наоборот, попадала в объятия Морфея, едва коснувшись головой подушки, но через пару часов просыпалась разбитая и всю ночь не могла уснуть, удивляясь, что до рассвета еще так долго, будто ее больному телу совсем не нужен отдых. Это случилось в ту субботу, когда убили Глорию. Они были в Мадриде, и донья Виктория слышала, как Октавио вышел из дома очень рано, намного раньше обычного. Она посмотрела на часы – было половина седьмого – и осталась в кровати, думая, что, возможно, он отложил на утро какую-нибудь вчерашнюю работу и решил закончить ее перед тем, как идти в лабораторию, где собирался сделать медицинские анализы; а может, он тоже не мог уснуть: бессонницей страдают не только старики. Она не придавала значения его раннему уходу, пока в следующий понедельник не узнала, что в двухстах пятидесяти километрах от Мадрида, в заповеднике, убили девушку. Тогда донья Виктория поняла, что к ним придут и будут задавать вопросы, потому что их касалось почти все, происходящее в Патерностере. Она спросила его, когда он вышел из дома, и Октавио ответил, что как обычно – в половине девятого. Она приняла ложь, не сказав ни слова, так как была уверена, что он бы никогда не осмелился на убийство. Ведь Эспосито не был злым человеком да и храбростью не отличался. Кроме того, на следующий день он показал ей результаты анализов – все в порядке, и она обратила внимание на стоящее там время: половина одиннадцатого. Это успокоило ее, ведь он бы просто не успел съездить в Бреду и вернуться, хотя она все еще не понимала, зачем он соврал. Старуха подтвердила слова Октавио лейтенанту полиции и детективу, чтобы у адвоката не возникло сложностей из-за отсутствия алиби – какое уродливое слово, – но все же зачем он солгал? Ее беспокойство возросло, когда она узнала, кто стал жертвой преступления – Глория, очаровательная девушка, смутившая Октавио во время их мимолетных встреч. Тем не менее донья Виктория не хотела ни о чем его спрашивать. Что бы там ни было, она защитит его ото всех. Он ей как сын, и она не отдаст его на растерзание.Из окна лился уже не такой яркий свет. Шмель, забравшийся внутрь, в тепло дома, не тратил времени на жужжание у стекла, пытаясь убежать от растущего сумрака. «Скоро зима. А к зиме ты, должно быть, уже умрешь», – прошептала она, глядя, как он, выдохшись, неподвижно затих в углу. Она посмотрела на овальные золотые часы, сопровождавшие ее в течение сорока лет. Уже поздно, а Октавио все нет. Скоро сядет солнце, а он вышел всего лишь выпить кофе после сиесты. Ведь он практически никого в Бреде не знает, так где же он мог задержаться? Она оперлась локтями на ручки кресла и немного приподнялась, прислушиваясь и пытаясь различить какое-нибудь движение в доме. Возможно, он вернулся, пока она спала, и не захотел будить ее. Но было совсем тихо. Донья Виктория взяла со стола колокольчик и несколько раз позвонила. Тотчас появилась служанка.– Сеньор пришел? – спросила хозяйка. Она привыкла к старомодному обращению и не собиралась изменять своим правилам.– Нет, сеньора.Старуха боялась этого ответа и замолчала, не зная, что сказать. Девушка ждала у двери.– Хорошо, можешь идти. Пусть зайдет ко мне, как только появится.Ее страх усиливался по мере того, как в гостиной росли сумрачные тени. Донья Виктория не хотела зажигать свет, словно веря, что в темноте скорее уловит приближающиеся шаги и шум открывающейся двери. «Бедный мой сын», – прошептала она. Ей уже очень давно не доводилось плакать, поэтому ее удивили скатившиеся по щекам две слезы. Она быстро вытерла их, так как не хотела, чтобы ее в таком виде застал Октавио, а ведь он мог прийти в любой момент. А может, он не придет. Может, в дверях появится этот ненавистный лейтенант и сообщит, что Октавио арестовали по подозрению в двух убийствах. «Нет, это невозможно», – снова прошептала она. В среду, когда убили вторую девушку, Октавио весь день был в Мадриде. Но все же те два часа... Ей хотелось знать всю правду, но она не собиралась задавать ему вопросы, ведь любое недоверие между ними было хуже, чем прямое обвинение. 23 Уже совсем стемнело, но она не собиралась ужинать без него – они давно привыкли есть вместе, неукоснительно следуя этой традиции, и не потому, что она шантажировала его, как некоторые ревнивые матери, что не спят и ждут, голодные, своих сыновей, работающих допоздна или просто веселящихся далеко за полночь. Просто оба нуждались в семейном единении, которое не было дано им от природы. В комнату проникал тусклый свет уличных фонарей, и старая сеньора, не включая свет, налила себе еще портвейна, чтобы унять аппетит. Она держала в руке уже пустой бокал, смакуя на языке терпкую сладость, когда услышала звук открывающейся двери и по шагам в прихожей поняла, что он пришел, к тому же один. Донья Виктория еще раз вытерла глаза – ему не надо видеть, что она плакала, – и услышала, как он прошагал по коридору и открыл дверь гостиной. Теперь, в темноте, он, должно быть, задавался вопросом, где же она.– Октавио, – позвала она из мрака нежным голосом, каким всегда говорила с ним.Он включил свет. Старинная бронзовая люстра с шестью лампочками и стеклянными подвесками осветила седую голову доньи Виктории, на секунду даже ослепив старуху, но она посчитала, что это к лучшему: резкое сужение зрачков – хорошее оправдание влажным глазам.– Почему ты сидишь без света? – спросил он удивленно.– Я заснула.Он наклонился к ней, чмокнул в щеку и посмотрел пристально, как врач на пациента.– Тебе не стоит спать днем, – мягко упрекнул ее Эспосито. – Потом ты не можешь заснуть ночью.– Я знаю. Где ты был? – спросила донья Виктория. Когда он наклонился к ней, она почуяла запах виски. Однако он никогда не пил, разве что рюмочку портвейна по вечерам за компанию с ней.– Недалеко, прогуливался, – неопределенно ответил адвокат.Она решила не расспрашивать и снова посмотрела в темноту за окном. Ноябрьские вечера тянулись бесконечно долго. Донья Виктория почувствовала необходимость дойти до уборной – она уже давно сидела не вставая. Она оперлась о подлокотники и попыталась подняться, но с удивлением обнаружила, что впервые ноги ослушались ее – они были словно ватные. Донья Виктория сделала вид, что все в порядке, но Октавио заметил, как ей трудно, и заботливо помог встать. Она подумала, что никогда так не нуждалась в его обществе, как сейчас.– Я хочу, чтобы ты всегда был со мной, – сказала сеньора. Она впервые поддалась слабости, до сих пор запретной для последней наследницы одной из тех старинных провинциальных родов, представители которых, не будучи знатными, все же никогда не теряли достоинства, никогда не просили денег в долг, могли позволить себе не ходить по магазинам и в домах которых сменялись целые поколения слуг.Донья Виктория вышла из комнаты, и Октавио остался один, оглядываясь вокруг и думая, что теперь, когда тяжба за землю окончательно проиграна, когда даже компромисс между сторонами невозможен, уже нет смысла приезжать в Бреду так часто. Здесь остается лишь этот дом и еще несколько небольших земельных участков, которые кормят Габино. Теперь надо будет отдать все силы адвокатской практике в Мадриде. За долгие годы судебных процессов почти иссякли все их накопления, – а ведь была надежда на их возмещение, – отныне им будет трудно платить жалованье служанке, которая следит за домом в течение года.Донья Виктория вернулась, и в этот момент в дверь постучали. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, оба опасаясь прихода одного и того же человека и прислушиваясь к тихим шагам служанки, шуму отодвигаемого засова и еле слышному голосу, – они уже знали, кому он принадлежит.– Сеньор Рикардо Купидо, – войдя в комнату, подтвердила девушка и осталась ждать ответа.– Ты хочешь говорить с ним? – спросила наконец донья Виктория.– Думаю, другого выхода нет.– Скажи ему, пусть войдет.Донья Виктория поспешила сесть в кресло, словно высокая спинка могла защитить ее от опасности; она интуитивно чувствовала угрозу в визите детектива – вряд ли он пришел задавать вопросы, сейчас он мог лишь принести ответы, до сих пор остававшиеся неизвестными. Октавио приблизился к сеньоре и встал позади кресла. Она почувствовала, как руки его оперлись совсем близко от ее головы, от тонких и седых, словно паутина, волос. В первый раз донья Виктория не распознала, что это был за жест – то ли Октавио хотел защитить ее, то ли боялся и, наоборот, пытался за ней спрятаться.Из своего убежища они увидели, как служанка открыла дверь, пропустила в комнату детектива и вышла, удостоверившись, что в ее услугах не нуждаются.Купидо приветствовал их теми же словами, что и обычно, но оба заметили, что голос его слегка дрожит от волнения.– Октавио, пожалуйста, коньяк, – попросила донья Виктория, делая вид, что им нечего боятся, – обычные жесты легкого недоверия и превосходства по отношению к непрошеным гостям.Адвокат налил две рюмки коньяку и бокал портвейна. Все трое отпили по глотку, медля с началом разговора, словно никто не знал, с чего начать.– У вас еще остались к нам вопросы? – нарушила наконец молчание донья Виктория.– Нет, – ответил детектив. – Уже нет. Сегодня я пришел к вам с ответами.– Можете начинать, – велела она вызывающим и горделивым тоном.– Не хватает только еще одного гостя, – сказал Купидо.Донья Виктория и Октавио вопросительно посмотрели друг на друга.– Что это значит? – спросил адвокат.– Я пригласил сюда еще одного необходимого мне свидетеля. Он вот-вот будет здесь. У него очень мощный мотоцикл.Купидо заметил, как Эспосито быстро глянул на телефон, но не двинулся с места.– Что вы себе позволяете? – гневно воскликнула донья Виктория. – Как вы смеете приглашать кого-то в чужой дом?Детектив взглянул на нее – ее глаза пылали негодованием, губы дрожали, она дышала часто и шумно.– Немедленно покиньте этот дом, – приказала донья Виктория. – Не надо было вас пускать. Я с самого начала знала, что вас стоит остерегаться.– Хорошо, – согласился Купидо. – Я подожду рядом, на улице. Но как только я выйду, вы начнете спрашивать друг друга: а что ему известно? Чего нам надлежит остерегаться по-настоящему?Рикардо не успел сделать и шага, когда раздались два осторожных удара дверного молотка, словно знаменующих приход главного гостя. Детектив только этого и ждал и сразу успокоился – стук в дверь изменил ситуацию, теперь его прогонять не будут. Послышались семенящие шажки служанки, и до собравшихся в комнате донеслись еле слышные обрывки фраз.– Спрашивают вас, – сказала девушка, войдя в гостиную и обращаясь к Эспосито. – Не представились.Адвокат направился было в сторону коридора, но Купидо вынул из кармана пиджака две фотографии и бросил их на маленький столик рядом с рюмками.Эспосито и донья Виктория склонились над ними. На одном снимке были запечатлены Глория и Маркос Англада, сидящие друг против друга; они улыбались, взявшись за руки. А между ними, на стене, виднелась размытая фотография выпускников. Другой снимок, зернистый, являл собой увеличенную во много раз деталь этого самого портрета, а точнее – одно из лиц. Казалось, его извлекли из общего снимка, как какую-нибудь окаменелость во время археологических раскопок. Здесь он выглядел лет на пять-шесть моложе – лицо более бледное и осунувшееся, растерянное и напряженное перед камерой, но не узнать его было трудно. Под изображением, несмотря на некоторую нечеткость в очертаниях букв, проглядывало имя: Октавио Эспосито Бланко.Купидо молча ожидал их реакции. Эспосито взглянул на донью Викторию, словно чувствуя, что должен объясниться.– Что вы хотите этим сказать? – спросил он голосом, совсем не походившим на зычный и уверенный голос адвоката, убеждающего суд в невиновности своего подзащитного.– Пока ничего. Но, думаю, не стоит заставлять ждать в дверях старого товарища.– Пусть войдет, – приказала служанке донья Виктория. Прежний гнев уступил место смятению и страху. Она потеряла земли предков и состояние в долгой судебной тяжбе. У нее остался лишь Октавио, и она начинала подозревать, что может потерять и его. Детектив понял: она не знает всей правды. Но она будет защищать Эспосито от любой опасности, и это получится у нее гораздо лучше, если она будет знать природу этой угрозы. Ради него она заложит то, что у нее есть, дом и его содержимое, и будет биться до последнего, прежде чем, как старый слон, уйдет умирать в одиночестве.В дверях появилась высокая атлетичная фигура Англады. Он не выглядел испуганным, лишь казался озадаченным присутствием Купидо и доньи Виктории. Он явно не ожидал увидеть их здесь. На нем были черные кожаные брюки и клетчатая рубашка с длинным рукавом, поверх которой он накинул кожаный жилет. Эта одежда, а также его взлохмаченные и мокрые волосы придавали ему мужественный и несколько агрессивный вид.– Это он послал тебе извещение, – объяснил Эспосито, указывая на детектива.Англада посмотрел на сыщика с яростью и презрением, как на человека, раскрывшего ревниво охраняемую тайну.– Нет необходимости скрывать это дальше, – сказал Купидо. – Вы знакомы много лет, с тех пор как вместе учились в университете. – Он наклонился к столу и показал Англаде снимки. – Не убери вы со стены фотографию выпускников, возможно, я бы ничего не заметил. Ведь блестящий адвокат, так гордящийся своим дипломом, не должен был ее убирать.– Я никогда этого не скрывал, – ответил Англада, разводя руками и натужно улыбаясь. – Мы знакомы, мы учились вместе, ничего странного в этом нет. Что вы хотите доказать? К чему клоните? – Придя сюда, он взял на себя всю тяжесть разговора, как исполнитель главной роли в трагедии, выходя на сцену, затмевает собой хор и второстепенных персонажей. Эспосито казался спокойным, но донье Виктории не понравилось, что Англада, не спросив разрешения, положил на стол шлем и то, как стремительно он вторгся в их спокойный и молчаливый дом в своих огромных и пыльных ботинках.– Есть еще кое-что, – сказал Купидо.– Вы наконец нашли дневник?– Да. И там – половина правды.– После смерти она написала имя своего убийцы? – пошутил Англада.– Нет. В этом и не было нужды, – спокойно ответил Купидо, сейчас он был не в настроении шутить. – Глорию убили два адвоката, которые вместе учились, жили в Мадриде, хорошо знали Бреду и были осведомлены о том, что девушка любит гулять одна по заповеднику, к тому же были знакомы с тропами, по которым она обычно ходила. Один из них незадолго до ее смерти даже составил ей компанию. Другому, возможно, очень хотелось бы оказаться на месте первого. Они убили ее, а потом, чтобы запутать следствие и продолжать оказывать давление на дирекцию Патерностера, убили и другую девушку, заставив всех думать, что это дело рук маньяка. Позже они убили Молину, потому что тот слишком много знал. Они все педантично предусмотрели, ведь они – хорошие адвокаты и отлично знают все законы. Они создали друг другу прекрасные алиби. Никто не знал, что они знакомы. Наверное, делились конспектами в университете?Эспосито ничего не ответил. Он молчал и, казалось, чего-то выжидал. Англада ухмыльнулся.– Мы списывали друг у друга на экзаменах, – сказал он вызывающе, все еще уверенный в своей неуязвимости.– Они опирались друг на друга, – повторил Купидо, – как усики вьюнка. Хватались один за другого, но обманулись, предположив, что под ними хорошая опора. Ведь ни у одного из них нет ствола, а без поддержки все падает вниз. Два нуля вместе все равно равны нулю.– Хорошая речь. Фантазия на тему правых и виноватых... – сказал Англада. – Но мы живем в реальной жизни, детектив, в ней силу имеют лишь доказательства, а, насколько я понимаю, здесь еще никто и ничего не доказал, – добавил он, взглянув на Эспосито и донью Викторию сверкающими от ярости глазами, словно злился оттого, что разоблачен их секрет. – Верно, мы знакомы, – вы проявили замечательную наблюдательность, ну и что?– Чем вы можете подтвердить свои обвинения? – вмешалась донья Виктория, до тех пор хранившая молчание. Ее голос был властным, ей не нужно было повышать его, чтобы показать, кто здесь главный.Купидо повернулся к ней, посчитав, что именно старухе должен поведать всю историю. Он обязан был рассказать ей правду во всех подробностях, и этот последний момент в любом расследовании давался ему тяжело, он не любил лично обвинять человека, и если бы мог, всегда избегал бы подобных сцен. Само расследование иногда виделось ему захватывающим, но именно из-за таких развязок он ненавидел свою работу.– Ваш приемный сын убил Глорию.– Продолжайте, – велела донья Виктория, выпрямляясь в кресле. – Но если вы не сможете этого доказать, я подам на вас в суд за клевету и сделаю так, что вы никогда больше не будете заниматься своим грязным ремеслом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32