Минуту спустя я уже махал рукой честной компании, столпившейся на причале,и шел по фарватеру между двумя островами к устью реки. Ллойд что-то вопил и топал ногами по настилу. Я оглянулся. Он держал мою удочку и коробку с грузилами. Пришлось возвратиться и без лишних слов забрать снаряжение. Когда я отчаливал во второй раз, гораздо меньше народу махало руками.
14.
Я отыскал устье реки, а вскоре - и выцветший указатель для туристов, лежавший в кустах, где от него было мало проку. Впрочем, общение с природой напрямую позволяет избавиться от изрядной доли путаницы. Надо будет сказать об этом Долту Риммеру при следующей встрече. Я подогнал лодку к поросшему кустарником участку берега, который с натяжкой можно было бы назвать поляной. Здесь я перевернул свою посудину и запихнул под неё мотор. Солнце ещё стояло довольно высоко, и я мог надеяться, что доберусь до маленького озера засветло. Затем я прислонил к дереву ранец, сел и надел лямки на плечи. Он оказался таким тяжелым, что я не знал наверняка, кто кого потащит. Путь вперед пролегал сквозь подлесок по некогда торной, но уже начинавшей зарастать тропе. Откуда-то справа время от времени доносился шум водопада. Иногда мне даже удавалось увидеть его. Не будь я нагружен вещами и снаряжением, можно было бы сделать крюк и посмотреть, что там находится. Но я шел своей дорогой, не удаляясь от неё ни влево, ни вправо, пока у меня не заныли колени.Я вспомнил вычерченную Ллойдом карту, до которой сейчас не мог добраться, потому что она лежала в ранце. Три и пять восьмых мили. Если измерить это расстояние, скажем, в городских кварталах, станет ясно, что меня ждет долгий переход.
Не слышалось ни единого звука, разве что шум воды да редкие крики вспугнутых птиц. Если бы ярдах в трехстах икнул пьяный, я наверняка услышал бы его. Просачивавшиеся сквозь листву лучи света были похожи на струйки жидкого кофе. Подлесок был высокий, доставал до крон берез, кленов и прочих лиственных деревьев, поэтому я шествовал по туннелю с косматыми стенами. В общем и целом тропа была сухая, но временами попадались пропитанные водой участки, и мои башмаки промокли. Подобно мне, они не привыкли к такой жизни. Присев на пенек, торчавший примерно на полпути к озеру, я перевел дух, с удовольствием выкурил сигарету и снова пустился в путь. Мне казалось, что я продвигаюсь вперед довольно споро, но на пути то и дело вырастали все новые холмы, и кто знает, сколько ещё поворотов предстояло преодолеть.
Наконец я разглядел впереди что-то похожее на поляну, а чуть позже и блеск воды за деревьями. Озеро лежало в низине, примерно в четверти мили, и к нему вела извилистая тропа через склон. Я вспотел и запыхался. Мне казалось, что идти вниз легче, чем в гору, но не тут-то было. Каждый шаг к озеру сопровождался взрывом боли в костях голеней. В конце концов я снова закурил и окинул взглядом Литтл-Краммок - длинное узкое озеро с излучиной в северном конце. Достав из ранца карту Ллойда, я увидел, что вдоль южного берега идет тропа, которая должна привести меня к хижине Дика Бернерса.
Более-менее отдышавшись, я подхватил свою ношу и двинулся по южному берегу. Тропа была в таком же плачевном состоянии, что и предыдущая; я дважды сбивался с неё и забрел в райский уголок, где была свалка использованных бритвенных лезвий. До чего же хорош наш северный край: помойку тут можно устроить где угодно, разве что одни места доступнее, чем другие. Потом мне вспомнились газетные статьи о загрязнении рек и ртути в снулой рыбе, и я подумал, что отношение к свалкам старых бритвенных лезвий всецело зависит от точки зрения. Однажды Ллойд рассказывал, что в парке до сих пор работают лесорубы, и сокрушался по этому поводу. А Кипп ответил ему, что-де рубки ухода помогают содержать парк в первозданном, но пригодном для пользования виде. Не пойму, кому верить, Как бы там ни было, я снова вышел на тропу и шагал по ней ещё полтора часа, гордясь собой: ведь я сумел забраться в такую даль, ни разу не спросив дорогу у полицейского. Ноги приноровились обходить корневища и норки мелких зверьков. Казалось, они взяли на себя заботу о безопасном для лодыжек продвижении вперед, и я смог обратиться мыслями к гораздо более важным вопросам.
Впрочем, более важный вопрос был всего один: за каким чертом мне вообще сдалась эта хижина Бернерса? Вполне возможно, что Пэттен сейчас уже мертв или катит к границе. Да и что я рассчитываю найти в жилище Дика? Неужели какое-то звено в цепи, ведущей к убийству? Я задавал себе все эти вопросы, но не мог дать на них удовлетворительных ответов, а посему просто шагал вперед, хотя уже начал подозревать, что, по сути дела, топчусь на месте, потому что пейзаж слева и справа был явно знакомый. Передозировка природных красот пагубна для жителя большого города. Я чувствовал, что блевану, если увижу ещё одну пару выпученных оленьих глаз или хитрого бурундука на шляпке гриба-трутовика. В здешних декорациях безошибочно угадывалась рука Уолта Диснея. Вдоль тропинки бежала какая-то птица, сопровождаемая суетливым выводком из восьми птенцов. Все это я уже видел в "Бемби" Не хватало только музыкального сопровождения да старой совы, настроенной на философский лад.
Наконец я увидел хижину. Жилище Дика Бернерса стояло высоко на склоне холма над тропой и казалось таким же природным образованием, как гнилые пни, по которым я ступал. Безмолвная хижина выглядела именно так, как и подобает выглядеть хижине: стены из бревен средней длины, остроконечная крыша с жестяной трубой посередине, прибитые к подоконникам зубьями вверх пилы, служившие для отпугивания медведей и иных незваных гостей. Дверь была заперта на ржавый засов и древний висячий замок, который рассыпался, едва я хорошенько дунул на него. Внутри было темно. Я разглядел дровяную печь с ржавой трубой, грубо сколоченный стол, покрытый покоробившейся клеенкой, кровать с проволглой периной, сплошь в темных пятнах и дырах, из которых лез пух. Вдоль стены - полки, а на них - банки со смутно знакомыми потускневшими этикетками: фасоль, овощи, супы. Возле стеллажа с книгами прогрызаный мышами мешок с чем-то белым. Тут же стоял покрытый черным лаком сосуд, от которого до сих пор шел терпкий чайный дух.
Памятуя о своем намерении заночевать здесь, я принялся осматривать все возможные источники света и отыскал грязную канистру с керосином. В старых банках из-под сардин когда-то стояли свечи, но их давным-давно сгрызли мыши. Судя по некоторым признакам, Дик пытался воздвигнуть заслон между собой и местным животным миром: прорехи в полу были покрыты полосками жести. В затхлом воздухе воняло плесенью. Можно было подумать, что хижина хранит какую-то страшную тайну.
Я бросил ранец на кровать, уселся в единственное деревянное кресло и выкурил сигарету. У меня не было настроения возиться с дровяной печью, наверняка тоже хранившей немало тайн, поэтому я достал из ранца припасы и перекусил всухомятку: крутые яйца, сардины, кусок хлеба и апельсин. Я даже отведал испеченного Сисси торта. Трапезничая, я более внимательно оглядел единственную комнату хижины. Щели были грубо замазаны строительным раствором, на них висели несколько масляных живописных полотен, тоже довольно грубых. Комнату украшали коряги, весьма схожие с теми, которые я уже видел. Были тут и другие картины: например, выдранная из цветного воскресного приложения и уже побуревшая фотография бульдога, стоящего на британском флаге; снимок четверки молодых людей в военных мундирах. Двое из них щеголяли только что пробившимися усиками. К раме была пришпилена выцветшая матерчатая кукла, оставшаяся после Дня поминовения, который отмечали тут в незапамятные времена. Над дверью желтой липкой лентой кто-то приклеил напечатанное старым готическим шрифтом название газеты "Вечерняя звезда". Кроме того, у Дика было целое собрание картонных подставок под пивные кружки, привезенных из таких мест, как издательство "Слон", улица Св.Николая, Уортинг, и гостиница "Мидленд". Питер-стрит, Чичестер. На одной из стен, между двумя парами оленьих рогов, висела на кожаном ремешке гитара без струн. На столе, за которым я сидел, валялась испанская бензиновая зажигалка, а в ящике - нож с ржавым лезвием и желтой рукояткой, отделанной слоновой костью, ложка и вилка. Все это было обильно осыпано мышиным пометом. Никаких дорогих вещей в хижине, похоже, не было. Думаю, это одна из примет севера: тут в хозяйстве не держат ценностей, способных соблазнить грабителей, а дома запирают на простейшие замки. Пришлые чужаки соблюдали правила игры и нарушали границы частных владений лишь в самых крайних случаях.
Я оглядел запыленную библиотеку Бернерса. "Клондайкская золотая лихорадка" Пьера Бертона. "К северу от Опеонго" Филиппа Скотта. "Надгробие" Уолтера Бернса и "Дармовое золото: история старательства в Канаде" Арнольда Хофмана.
Приподняв изножье кровати, я обнаружил, что оно зиждится на Лекоке, Диккенсе и Синклере Льюисе, а они, в свою очередь, на изрядно ощипанном "Карманном путеводителе по Озерному краю", изданном в 1938 году. Моим первым значительным открытием стал ворох писем, перехваченный бечевкой. Все они были от бэнкрофтской конторы стряпчих "Френч и Френч" и касались лицензий на исследования недр в восточной части надела №12 в четырнадцатой концессии поселения Энглси, графство Гастингс, провинция Онтарио. В письмах излагалась вся история, начиная с заявки (октябрь 1959). Продравшись сквозь дебри мелкого шрифта, я узнал дату и время суток, когда застолбили участок, дату регистрации и номер лицензии, а потом - и имя арендатора: Ричард Бернерс. Судя по бумагам, Бернерс сам занимался ручным трудом, включая бурение. В документах за 1964 год появилось новое имя: Уэйн Траск, получивший пятнадцатипроцентную долю в предприятии. Спустя год он хапнул ещё столько же, а на следующий год прибрал к рукам сразу тридцать процентов, осуществив это в два этапа с шестимесячным перерывом и без особых усилий. Из писем "Френч и Френч" я так и не узнал, что именно они искали в недрах, но тут же была и вырезка из "Глоб-энд-мейл", в которой говорилось о заброшенных рубиновых копях, расположенных в том же графстве, на смежном участке. Значит, весь сыр-бор разгорелся из-за рубинов. Но как старательские разработки шестидесятых годов связаны с событиями дня нынешнего? Я задал себе этот вопрос ещё раз, когда обнаружил бочонок черного пороха и десяток буров, связанных проволокой. На полке стояла бутыль с азотной кислотой, а рядом - ещё одна, без ярлычка. В ней была ртуть. Бутыли выглядели не более зловеще, чем пара латунных колец на церемонии бракосочетания. Но ведь старательство в парке запрещено. Доказано, что здесь нет месторождений, пригодных для промышленной разработки. Потому-то тут и устроили заповедник. Будь в этих местах золото, границы парка уже давным-давно были бы изменены.
Однако вернемся в шестидесятые годы. Кто же были наши старатели? Разумеется, Бернерс и Траск. Причем совсем молоденькие. Впрочем, существовали и другие варианты ответа на этот вопрос. Альберт Маккорд едва ли стал бы копаться в земле, но он хорошо знал леса. Джорджу тогда было лет двадцать с небольшим, как и моему партнеру по шахматам, живущему в усадьбе Вудворда. Пэттен вернулся в Канаду во время вьетнамской войны. Я с трудом представлял себе этого человека с бочкой пороха в руках, но тем не менее не мог вычеркнуть его из списка подозреваемых.
Этот Бернерс уже начинал надоедать мне. Последний раз я слышал о таком хитреце много лет назад. Он шесть месяцев грелся в лучах славы. Такой фрукт заслуживал более пристального изучения. Мне нравилось познавать натуру этого человека, копаясь в принадлежавшем ему барахле. К сожалению, неисследованного барахла уже почти не осталось. Здесь были вещи, которые я рассчитывал найти: ржавые капканы на гвоздях, целый набор топоров, обшарпанный "винчестер" со сломанным ложем. Но было и такое, чего я вовсе не ожидал увидеть: в ящике у печки лежал экземпляр "Больших надежд" без переплета и половины страниц. Там же валялись газеты, вышедшие далеко не полгода назад. Одна была всего двухнедельной давности. В передовице не хватало большого куска. Я записал дату выпуска этой "Глоб" и место издания.
Потом я отыскал ещё одну стопку книг, обглоданных мышами. Сверху лежали "Самые громкие преступления" под редакцией Дорана. Я попал на знакому почву. Пролистав книжку, я снова увидел лица, уже известные мне по другим изданиям. Подонки преступного сообщества, загнанные в угол и доведенные до отчаяния. Джон Хейг, Констанс Кент, Генри Джакоби, Хит и Хьюм, Манчини и Мануэль, Мэдлин Смит, Ивлин Дик и Чарли Пис. В предметном указателе члены этой милой компании делились на категории: массовые убийцы; отравители; головорезы; душители; гангстеры; маньяки; мокрушники на железной дороге и автострадах. Да, у англичан какое-то особенно теплое отношение к своим доморощенным душегубам. Но зачем Бернерсу таскать с собой такой справочник? Я выронил обгрызанную книгу, и она сама собой раскрылась на главе, которую Бернерс наверняка перечитывал много раз. Страницы были захватаны пальцами. Я приступил к беглому просмотру исторического материала.
В главе рассказывалось об АделаидеТейт, дочери врача. В 1926 году эту девушку двадцати с небольшим лет судили в Корнуолле, Онтарио, за убийство её двадцативосьмилетнего любовника, печатника по имени Жорж Раво.
Итак, дочь почтенного эскулапа влюбилась, извела тонну бумаги на пылкие послания и в конце концов отравила молодого человека, обладателя тонких усиков и нескольких застолбленных старательских участков. Разлад начался после того, как парень пригрозил, что покажет любовные письма отцу девушки. Заявляя, что перед богом они уже и так муж и жена, он надеялся завоевать расположение отца Аделаиды, настроенного против этого брачного союза. История была исполнена пафоса. Выпив молока в обществе возлюбленной, молодой человек вернулся домой и тотчас почувствовал боли, а спустя несколько часов уже лежал на столе в анатомичке. В желудке было обнаружено почти 6 гранов мышьяка, и Аделаида пошла под суд в Корнуолле 30 января 1926 года. Заканчивалась глава следующими словами:
"Поскольку данные об отравлении оказались противоречивыми, а один из свидетелей показал, что Раво часто употреблял мышьяк, и об этом все знали, присяжные вынесли вердикт "невиновна", и подсудимая была освобождена.
Поговаривали, что от виселицы её спасла красота. О последующих годах жизни Аделаиды почти ничего не известно. Вскоре после суда она покинула Канаду. Считается, что женщина переехала на жительство в Великобританию".
А на полях стояла карандашная пометка, сделанная то ли Бернерсом, то ли кем-то еще: "Парк Алгонкин, Онтарио, Канада".
Надо было прочистить мозги. Голова пошла кругом от новых сведений, и я не знал, как их оценить, а посему решил отправиться на прогулку. Заблудиться я не мог, поскольку не удалялся от хижины, а тропа была более-менее торная. Я прихватил большой фонарик и топор: темноты я не боялся, а доказывать кому-либо свою храбрость мне не было нужды. Отыскав тропу, я прошел по ней пару сотен ярдов. Из-за черной стены кустарника донесся хруст ломающейся ветки, потом издалека долетели крики какой-то ночной птицы, их эхо достигло моего слуха с расстояния в четверть мили. Пение сверчков напоминало звон мелочи в кармане. Тропа полого шла в гору.
В любом уличном сортире есть нечто монументальное. Исключений из этого правила не существует. Я слышал, что есть сортиры в форме восьмиугольника. Слышал, что кто-то написал книгу об истории уличных сортиров. Ну какое ещё здание может похвастать такой гармонией своей планировки и своего предназначения? Дверь открывалась наружу. Внутри было всего одно "очко". Идеал отшельника. Бурые некрашеные доски на внутренней стороне двери держались только на паутине. Сосредоточиться мешал лишь древний итонский каталог за 1956 год. У меня был достаточно мощный фонарик, способный оттеснить мрак, и тени разбегались от луча, будто тараканы.
Над "очком" я вновь предался размышлениям о старом Дике. Итак, он занимался здесь незаконной разведкой недр. Но где именно? Вероятно, недалеко от хижины. Я решил хорошенько осмотреться тут с утра. Старый хитрец, должно быть, потешался над всеми, сидя на золотой жиле. Ну, может, и не на золотой, но в конечном счете это не имело значения. Ладно, он добывал что-то из недр. А дальше? Тут есть, в чем покопаться, хотя мне платили лишь за то, чтобы я пялился на усадьбу Вудворда, сидя в лодке. Будет, чем заняться долгими зимними вечерами. Какая-то пернатая тварь угодила в луч фонаря и метнулась прочь. Шелест крыльев напоминал шуршание карт в руках шулера.
С моего насеста я видел сквозь дверь ещё одну отраду старого Бернерса. Сбоку от тропы он соорудил сад камней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
14.
Я отыскал устье реки, а вскоре - и выцветший указатель для туристов, лежавший в кустах, где от него было мало проку. Впрочем, общение с природой напрямую позволяет избавиться от изрядной доли путаницы. Надо будет сказать об этом Долту Риммеру при следующей встрече. Я подогнал лодку к поросшему кустарником участку берега, который с натяжкой можно было бы назвать поляной. Здесь я перевернул свою посудину и запихнул под неё мотор. Солнце ещё стояло довольно высоко, и я мог надеяться, что доберусь до маленького озера засветло. Затем я прислонил к дереву ранец, сел и надел лямки на плечи. Он оказался таким тяжелым, что я не знал наверняка, кто кого потащит. Путь вперед пролегал сквозь подлесок по некогда торной, но уже начинавшей зарастать тропе. Откуда-то справа время от времени доносился шум водопада. Иногда мне даже удавалось увидеть его. Не будь я нагружен вещами и снаряжением, можно было бы сделать крюк и посмотреть, что там находится. Но я шел своей дорогой, не удаляясь от неё ни влево, ни вправо, пока у меня не заныли колени.Я вспомнил вычерченную Ллойдом карту, до которой сейчас не мог добраться, потому что она лежала в ранце. Три и пять восьмых мили. Если измерить это расстояние, скажем, в городских кварталах, станет ясно, что меня ждет долгий переход.
Не слышалось ни единого звука, разве что шум воды да редкие крики вспугнутых птиц. Если бы ярдах в трехстах икнул пьяный, я наверняка услышал бы его. Просачивавшиеся сквозь листву лучи света были похожи на струйки жидкого кофе. Подлесок был высокий, доставал до крон берез, кленов и прочих лиственных деревьев, поэтому я шествовал по туннелю с косматыми стенами. В общем и целом тропа была сухая, но временами попадались пропитанные водой участки, и мои башмаки промокли. Подобно мне, они не привыкли к такой жизни. Присев на пенек, торчавший примерно на полпути к озеру, я перевел дух, с удовольствием выкурил сигарету и снова пустился в путь. Мне казалось, что я продвигаюсь вперед довольно споро, но на пути то и дело вырастали все новые холмы, и кто знает, сколько ещё поворотов предстояло преодолеть.
Наконец я разглядел впереди что-то похожее на поляну, а чуть позже и блеск воды за деревьями. Озеро лежало в низине, примерно в четверти мили, и к нему вела извилистая тропа через склон. Я вспотел и запыхался. Мне казалось, что идти вниз легче, чем в гору, но не тут-то было. Каждый шаг к озеру сопровождался взрывом боли в костях голеней. В конце концов я снова закурил и окинул взглядом Литтл-Краммок - длинное узкое озеро с излучиной в северном конце. Достав из ранца карту Ллойда, я увидел, что вдоль южного берега идет тропа, которая должна привести меня к хижине Дика Бернерса.
Более-менее отдышавшись, я подхватил свою ношу и двинулся по южному берегу. Тропа была в таком же плачевном состоянии, что и предыдущая; я дважды сбивался с неё и забрел в райский уголок, где была свалка использованных бритвенных лезвий. До чего же хорош наш северный край: помойку тут можно устроить где угодно, разве что одни места доступнее, чем другие. Потом мне вспомнились газетные статьи о загрязнении рек и ртути в снулой рыбе, и я подумал, что отношение к свалкам старых бритвенных лезвий всецело зависит от точки зрения. Однажды Ллойд рассказывал, что в парке до сих пор работают лесорубы, и сокрушался по этому поводу. А Кипп ответил ему, что-де рубки ухода помогают содержать парк в первозданном, но пригодном для пользования виде. Не пойму, кому верить, Как бы там ни было, я снова вышел на тропу и шагал по ней ещё полтора часа, гордясь собой: ведь я сумел забраться в такую даль, ни разу не спросив дорогу у полицейского. Ноги приноровились обходить корневища и норки мелких зверьков. Казалось, они взяли на себя заботу о безопасном для лодыжек продвижении вперед, и я смог обратиться мыслями к гораздо более важным вопросам.
Впрочем, более важный вопрос был всего один: за каким чертом мне вообще сдалась эта хижина Бернерса? Вполне возможно, что Пэттен сейчас уже мертв или катит к границе. Да и что я рассчитываю найти в жилище Дика? Неужели какое-то звено в цепи, ведущей к убийству? Я задавал себе все эти вопросы, но не мог дать на них удовлетворительных ответов, а посему просто шагал вперед, хотя уже начал подозревать, что, по сути дела, топчусь на месте, потому что пейзаж слева и справа был явно знакомый. Передозировка природных красот пагубна для жителя большого города. Я чувствовал, что блевану, если увижу ещё одну пару выпученных оленьих глаз или хитрого бурундука на шляпке гриба-трутовика. В здешних декорациях безошибочно угадывалась рука Уолта Диснея. Вдоль тропинки бежала какая-то птица, сопровождаемая суетливым выводком из восьми птенцов. Все это я уже видел в "Бемби" Не хватало только музыкального сопровождения да старой совы, настроенной на философский лад.
Наконец я увидел хижину. Жилище Дика Бернерса стояло высоко на склоне холма над тропой и казалось таким же природным образованием, как гнилые пни, по которым я ступал. Безмолвная хижина выглядела именно так, как и подобает выглядеть хижине: стены из бревен средней длины, остроконечная крыша с жестяной трубой посередине, прибитые к подоконникам зубьями вверх пилы, служившие для отпугивания медведей и иных незваных гостей. Дверь была заперта на ржавый засов и древний висячий замок, который рассыпался, едва я хорошенько дунул на него. Внутри было темно. Я разглядел дровяную печь с ржавой трубой, грубо сколоченный стол, покрытый покоробившейся клеенкой, кровать с проволглой периной, сплошь в темных пятнах и дырах, из которых лез пух. Вдоль стены - полки, а на них - банки со смутно знакомыми потускневшими этикетками: фасоль, овощи, супы. Возле стеллажа с книгами прогрызаный мышами мешок с чем-то белым. Тут же стоял покрытый черным лаком сосуд, от которого до сих пор шел терпкий чайный дух.
Памятуя о своем намерении заночевать здесь, я принялся осматривать все возможные источники света и отыскал грязную канистру с керосином. В старых банках из-под сардин когда-то стояли свечи, но их давным-давно сгрызли мыши. Судя по некоторым признакам, Дик пытался воздвигнуть заслон между собой и местным животным миром: прорехи в полу были покрыты полосками жести. В затхлом воздухе воняло плесенью. Можно было подумать, что хижина хранит какую-то страшную тайну.
Я бросил ранец на кровать, уселся в единственное деревянное кресло и выкурил сигарету. У меня не было настроения возиться с дровяной печью, наверняка тоже хранившей немало тайн, поэтому я достал из ранца припасы и перекусил всухомятку: крутые яйца, сардины, кусок хлеба и апельсин. Я даже отведал испеченного Сисси торта. Трапезничая, я более внимательно оглядел единственную комнату хижины. Щели были грубо замазаны строительным раствором, на них висели несколько масляных живописных полотен, тоже довольно грубых. Комнату украшали коряги, весьма схожие с теми, которые я уже видел. Были тут и другие картины: например, выдранная из цветного воскресного приложения и уже побуревшая фотография бульдога, стоящего на британском флаге; снимок четверки молодых людей в военных мундирах. Двое из них щеголяли только что пробившимися усиками. К раме была пришпилена выцветшая матерчатая кукла, оставшаяся после Дня поминовения, который отмечали тут в незапамятные времена. Над дверью желтой липкой лентой кто-то приклеил напечатанное старым готическим шрифтом название газеты "Вечерняя звезда". Кроме того, у Дика было целое собрание картонных подставок под пивные кружки, привезенных из таких мест, как издательство "Слон", улица Св.Николая, Уортинг, и гостиница "Мидленд". Питер-стрит, Чичестер. На одной из стен, между двумя парами оленьих рогов, висела на кожаном ремешке гитара без струн. На столе, за которым я сидел, валялась испанская бензиновая зажигалка, а в ящике - нож с ржавым лезвием и желтой рукояткой, отделанной слоновой костью, ложка и вилка. Все это было обильно осыпано мышиным пометом. Никаких дорогих вещей в хижине, похоже, не было. Думаю, это одна из примет севера: тут в хозяйстве не держат ценностей, способных соблазнить грабителей, а дома запирают на простейшие замки. Пришлые чужаки соблюдали правила игры и нарушали границы частных владений лишь в самых крайних случаях.
Я оглядел запыленную библиотеку Бернерса. "Клондайкская золотая лихорадка" Пьера Бертона. "К северу от Опеонго" Филиппа Скотта. "Надгробие" Уолтера Бернса и "Дармовое золото: история старательства в Канаде" Арнольда Хофмана.
Приподняв изножье кровати, я обнаружил, что оно зиждится на Лекоке, Диккенсе и Синклере Льюисе, а они, в свою очередь, на изрядно ощипанном "Карманном путеводителе по Озерному краю", изданном в 1938 году. Моим первым значительным открытием стал ворох писем, перехваченный бечевкой. Все они были от бэнкрофтской конторы стряпчих "Френч и Френч" и касались лицензий на исследования недр в восточной части надела №12 в четырнадцатой концессии поселения Энглси, графство Гастингс, провинция Онтарио. В письмах излагалась вся история, начиная с заявки (октябрь 1959). Продравшись сквозь дебри мелкого шрифта, я узнал дату и время суток, когда застолбили участок, дату регистрации и номер лицензии, а потом - и имя арендатора: Ричард Бернерс. Судя по бумагам, Бернерс сам занимался ручным трудом, включая бурение. В документах за 1964 год появилось новое имя: Уэйн Траск, получивший пятнадцатипроцентную долю в предприятии. Спустя год он хапнул ещё столько же, а на следующий год прибрал к рукам сразу тридцать процентов, осуществив это в два этапа с шестимесячным перерывом и без особых усилий. Из писем "Френч и Френч" я так и не узнал, что именно они искали в недрах, но тут же была и вырезка из "Глоб-энд-мейл", в которой говорилось о заброшенных рубиновых копях, расположенных в том же графстве, на смежном участке. Значит, весь сыр-бор разгорелся из-за рубинов. Но как старательские разработки шестидесятых годов связаны с событиями дня нынешнего? Я задал себе этот вопрос ещё раз, когда обнаружил бочонок черного пороха и десяток буров, связанных проволокой. На полке стояла бутыль с азотной кислотой, а рядом - ещё одна, без ярлычка. В ней была ртуть. Бутыли выглядели не более зловеще, чем пара латунных колец на церемонии бракосочетания. Но ведь старательство в парке запрещено. Доказано, что здесь нет месторождений, пригодных для промышленной разработки. Потому-то тут и устроили заповедник. Будь в этих местах золото, границы парка уже давным-давно были бы изменены.
Однако вернемся в шестидесятые годы. Кто же были наши старатели? Разумеется, Бернерс и Траск. Причем совсем молоденькие. Впрочем, существовали и другие варианты ответа на этот вопрос. Альберт Маккорд едва ли стал бы копаться в земле, но он хорошо знал леса. Джорджу тогда было лет двадцать с небольшим, как и моему партнеру по шахматам, живущему в усадьбе Вудворда. Пэттен вернулся в Канаду во время вьетнамской войны. Я с трудом представлял себе этого человека с бочкой пороха в руках, но тем не менее не мог вычеркнуть его из списка подозреваемых.
Этот Бернерс уже начинал надоедать мне. Последний раз я слышал о таком хитреце много лет назад. Он шесть месяцев грелся в лучах славы. Такой фрукт заслуживал более пристального изучения. Мне нравилось познавать натуру этого человека, копаясь в принадлежавшем ему барахле. К сожалению, неисследованного барахла уже почти не осталось. Здесь были вещи, которые я рассчитывал найти: ржавые капканы на гвоздях, целый набор топоров, обшарпанный "винчестер" со сломанным ложем. Но было и такое, чего я вовсе не ожидал увидеть: в ящике у печки лежал экземпляр "Больших надежд" без переплета и половины страниц. Там же валялись газеты, вышедшие далеко не полгода назад. Одна была всего двухнедельной давности. В передовице не хватало большого куска. Я записал дату выпуска этой "Глоб" и место издания.
Потом я отыскал ещё одну стопку книг, обглоданных мышами. Сверху лежали "Самые громкие преступления" под редакцией Дорана. Я попал на знакому почву. Пролистав книжку, я снова увидел лица, уже известные мне по другим изданиям. Подонки преступного сообщества, загнанные в угол и доведенные до отчаяния. Джон Хейг, Констанс Кент, Генри Джакоби, Хит и Хьюм, Манчини и Мануэль, Мэдлин Смит, Ивлин Дик и Чарли Пис. В предметном указателе члены этой милой компании делились на категории: массовые убийцы; отравители; головорезы; душители; гангстеры; маньяки; мокрушники на железной дороге и автострадах. Да, у англичан какое-то особенно теплое отношение к своим доморощенным душегубам. Но зачем Бернерсу таскать с собой такой справочник? Я выронил обгрызанную книгу, и она сама собой раскрылась на главе, которую Бернерс наверняка перечитывал много раз. Страницы были захватаны пальцами. Я приступил к беглому просмотру исторического материала.
В главе рассказывалось об АделаидеТейт, дочери врача. В 1926 году эту девушку двадцати с небольшим лет судили в Корнуолле, Онтарио, за убийство её двадцативосьмилетнего любовника, печатника по имени Жорж Раво.
Итак, дочь почтенного эскулапа влюбилась, извела тонну бумаги на пылкие послания и в конце концов отравила молодого человека, обладателя тонких усиков и нескольких застолбленных старательских участков. Разлад начался после того, как парень пригрозил, что покажет любовные письма отцу девушки. Заявляя, что перед богом они уже и так муж и жена, он надеялся завоевать расположение отца Аделаиды, настроенного против этого брачного союза. История была исполнена пафоса. Выпив молока в обществе возлюбленной, молодой человек вернулся домой и тотчас почувствовал боли, а спустя несколько часов уже лежал на столе в анатомичке. В желудке было обнаружено почти 6 гранов мышьяка, и Аделаида пошла под суд в Корнуолле 30 января 1926 года. Заканчивалась глава следующими словами:
"Поскольку данные об отравлении оказались противоречивыми, а один из свидетелей показал, что Раво часто употреблял мышьяк, и об этом все знали, присяжные вынесли вердикт "невиновна", и подсудимая была освобождена.
Поговаривали, что от виселицы её спасла красота. О последующих годах жизни Аделаиды почти ничего не известно. Вскоре после суда она покинула Канаду. Считается, что женщина переехала на жительство в Великобританию".
А на полях стояла карандашная пометка, сделанная то ли Бернерсом, то ли кем-то еще: "Парк Алгонкин, Онтарио, Канада".
Надо было прочистить мозги. Голова пошла кругом от новых сведений, и я не знал, как их оценить, а посему решил отправиться на прогулку. Заблудиться я не мог, поскольку не удалялся от хижины, а тропа была более-менее торная. Я прихватил большой фонарик и топор: темноты я не боялся, а доказывать кому-либо свою храбрость мне не было нужды. Отыскав тропу, я прошел по ней пару сотен ярдов. Из-за черной стены кустарника донесся хруст ломающейся ветки, потом издалека долетели крики какой-то ночной птицы, их эхо достигло моего слуха с расстояния в четверть мили. Пение сверчков напоминало звон мелочи в кармане. Тропа полого шла в гору.
В любом уличном сортире есть нечто монументальное. Исключений из этого правила не существует. Я слышал, что есть сортиры в форме восьмиугольника. Слышал, что кто-то написал книгу об истории уличных сортиров. Ну какое ещё здание может похвастать такой гармонией своей планировки и своего предназначения? Дверь открывалась наружу. Внутри было всего одно "очко". Идеал отшельника. Бурые некрашеные доски на внутренней стороне двери держались только на паутине. Сосредоточиться мешал лишь древний итонский каталог за 1956 год. У меня был достаточно мощный фонарик, способный оттеснить мрак, и тени разбегались от луча, будто тараканы.
Над "очком" я вновь предался размышлениям о старом Дике. Итак, он занимался здесь незаконной разведкой недр. Но где именно? Вероятно, недалеко от хижины. Я решил хорошенько осмотреться тут с утра. Старый хитрец, должно быть, потешался над всеми, сидя на золотой жиле. Ну, может, и не на золотой, но в конечном счете это не имело значения. Ладно, он добывал что-то из недр. А дальше? Тут есть, в чем покопаться, хотя мне платили лишь за то, чтобы я пялился на усадьбу Вудворда, сидя в лодке. Будет, чем заняться долгими зимними вечерами. Какая-то пернатая тварь угодила в луч фонаря и метнулась прочь. Шелест крыльев напоминал шуршание карт в руках шулера.
С моего насеста я видел сквозь дверь ещё одну отраду старого Бернерса. Сбоку от тропы он соорудил сад камней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27