А до тридцать пятого? До тридцать пятого Михаилу Калугину было... он был мальчишкой, школьником. Вот так арифметика! Кушнарев соврал? Зачем? Своего рода самовнушение? Самообман испытавшего крах надежд человека? Но как увязать эту легенду с сомнениями в искренности Калугина?
Когда я предположил, что Калугин боялся, Кушнарев согласился, даже буркнул: "глубоко копнул". Или это была ирония? Если записи верны, у художника не было никаких оснований опасаться Кушнарева. Абсолютно никаких. Прекрасная биография, простая, чистая, - школа, армия, фронт, учеба, творческий путь - всё по восходящей. И семейная жизнь не вызывает сомнений: очевидная преданность первой жене, забота о ее сыне, потом этот брак, пусть с разницей в возрасте, но по-человечески понятный. Ни единого нарушения ни уголовного, ни морального кодекса. И хотя у него не было к этому никаких видимых оснований, Калугин чего-то боялся. Однако если я правильно понял, Калугину следовало относиться к Кушнареву дружески и уважительно. Мысль о том, что отношения их не просты, а чем-то осложнены, отравляла ему жизнь, беспокоила Кушнарева. Иначе он не высказал бы ее так опрометчиво при посторонних, да еще в такой день. Почему же Калугин не должен был бояться? Потому ли, что Кушнарев был ему предан, или потому, что сама причина опасений была незначительной, преувеличивалась? Впрочем, я опять ушел далеко..."
- Простите, Марина Викторовна. Я утомил вас расспросами.
Мазин встал. Но он видел, что ей хочется еще что-то сказать возможно, спросить. Он посмотрел выжидательно.
Марина решилась:
- Игорь Николаевич, я не совсем поняла вас, когда вы говорили о Валерии. Вы говорили неопределенно, но связывали наши имена.
- Вас это обеспокоило?
- Да. Я уверена, уверена, что Валерий... Даже говорить страшно. Он не мог. Он не такой. И у нас ничего-ничего не было. Хотя он сумасброд, несерьезный.
- Что значит сумасброд?
- Ну, глупил иногда. Мог стать поперек тропы верхом и сказать ерунду: "Требую выкуп. Не поцелуешь - не пущу".
- Эти... глупости не находили отклика?
- Что вы! Никогда. Он просто шутил, я думаю.
- А Михаил Михайлович знал о таких шутках?
- Нет. Ему было бы неприятно.
"Да, такие шутки радости не приносят. Она это понимала. Однако Калугин мог знать. Знал же Демьяныч".
- Спасибо, что поделились, Марина Викторовна. Не беспокойтесь, придавать этому значения я не собираюсь.
"Это всего лишь одна из рабочих гипотез", - добавил он про себя.
Позднее Мазин удивлялся своеобразному двойному течению времени в эти три дня. События развивались стремительно. Смерть Калугина, вторичное покушение на него, выстрел на озере - все это заняло меньше суток и, казалось, требовало лихорадочного ответного ритма, энергичной деятельности. Между тем сам Мазин воспринимал происходящее как бы растянутым на гораздо более широком промежутке времени; он не мог избавиться от ощущения, что находится в Дагезане давным-давно, а не приехал сюда вчера, погостить у Сосновского. Ощущение это смущало, вызывало сомнение в правильности собственных действий.
"Я похож на самодовольного неторопливого чиновника, которого даже пуля под мышкой не может расшевелить, нарушить консервативную привычку поспешать медленно. А ситуация иная. Нужны немедленные решения. Мне показалась наивной прямолинейная уловка Бориса объявить Калугина живым, а убийца на нее клюнул и попался бы намертво, если б я не промедлил. И продолжаю медлить, предпринимаю продолжительные исторические экскурсы, а требуется прежде всего определить, от кого исходит опасность, и принять меры, чтобы никто больше не пострадал".
С этой мыслью Мазин вошел в гостиную, где усвоивший азы дисциплины Коля Филипенко терпеливо дожидался его за столом.
- Как вахта?
- Валерий приходил.
- Наконец-то! Блуждающий форвард. К себе пошел?
- Нет. Сначала у Алексея Фомича был, потом вас спрашивал. Я сказал. Он походил по комнате, походил, наверх поднялся, туда. - Мальчик показал пальцем на мансарду. - Спустился быстро, опять про вас спросил. Узнал, что вы не выходили, выпил стакан вина и ушел.
- Не знаешь куда?
- Не... Вы же сказали, сидеть.
"Интересно, зачем я понадобился Валерию?"
- Ладно. Гуляй пока.
Игорь Николаевич подтолкнул Колю к дверям и вышел вслед за ним. Пушистые хлопья спускались с неба, украшали неторопливо ближние елки. Мазин невольно поискал игрушки на ветках - так по-новогоднему выглядел этот еще раз сменивший декорации Дагезан. Из взлетевшего над дорогой снежного роя появился всадник. В своей неуместной соломенной шляпе с отсыревшими, опустившимися полями Демьяныч походил на Санчо Пансу, покинувшего сумасбродного хозяина.
- Мое почтение, Игорь Николаевич! - Пасечник наклонился в седле. Новенького-то что?
Говорить о ранении не хотелось.
- Все по-старому. Ничего не известно.
- Ничего, значит? И то слава богу. - Пасечник тронул осла каблуками. - Может, на чаек зайдете? Я согрею.
- Спасибо. Захаживайте и вы.
- Правильно, доктор, - услышал Мазин сзади.
Он еще провожал взглядом пасечника, трусившего на ишаке по присыпанной снегом дороге. Голос принадлежал Валерию. Невозможно было спутать его ироническую и вызывающую интонацию.
- Чем я вызвал ваше одобрение? - спросил он, медленно оборачиваясь.
- Осторожностью. Побоялись, что он вам яду в чай подсыплет? А? Краснодарский чай, экстра, с ядом. Звучит?
- Интересно... Зачем?
- Черт его знает!
- Не знаете? А почему подумали?
- Чтобы существовать: мыслю - значит существую. Вот и хочется просуществовать подольше. Естьу нас еще дома дела.
Мазин пристально посмотрел на художника.
- Что вас натолкнуло именно на это мрачное предположение?
Валерий ответил раздраженно, но не по существу:
- А что вы уставились на меня? То вам обернуться лень, то рассматриваете, как в телескоп.
- Вы красивый парень, Валерий. Фигура у вас хорошая, физкультурная. И лицо выразительное: подбородок мужественный, нос приятный.
- Премного благодарен!
- Не спешите, я не кончил. Удивительно постоянно созерцать на вашем мужественном лице какое-то капризное, я бы сказал, по-бабски обиженное выражение. И эта ваша страсть к стишкам...
- Кончайте, доктор. Тоже мне психоаналитик! Люблю я стишки. Хотите послушать? "Первая пуля ранила коня". - Валерий сделал паузу. - А вторая выбила стекло в известной вам хибаре.
Мазин почти точно описал внешность молодого художника, открытое лицо которого портила застывшая обиженная гримаса, да еще выглядело оно неряшливо - спутанные волосы, проросшая щетина, налет чего-то темного, нездорового, отчего лицо казалось невымытым.
- Вы искали меня, чтобы сообщить об этом?
- Нет. Чтобы спросить, кто будет вставлять стекло.
- Милиция установит.
- Пока милиция доберется, вам еще пару дырок просверлят.
- За что?
- Вам виднее.
Как хотелось Мазину, чтобы ему и в самом деле было "виднее", но видел он пока меньше, чем Валерий, и потому приходилось продолжать этот напряженный, прощупывающий разговор с нервным, ощетинившимся художником. Но тот внезапно, подчиняясь какой-то внутренней, непонятной Мазину логике, убрал колючки.
- Послушайте, док! Я вас так на американский манер называть буду, чтобы покороче. Что мы сцепились, как собака с кошкой? Двух дней не знакомы, а обязательно слово за слово. Где ваш друг, прокурор?
- Он...
- ...не прокурор. Знаю. Плевать! Вы ведь тоже не доктор?
- А кто же?
- Меня это не касается. Хотите проходить за доктора, пожалуйста! Только не беритесь лечить младенцев. Мамаши вам этого не простят. И не придирайтесь ко мне на каждом шагу. Пойдемте лучше к прокурору и обсудим кое-что. Для вашей пользы.
И Валерий смахнул с носа таявшие снежинки.
Сосновский задумчиво мерил комнату шагами. Он посмотрел на вошедших, как бы соображая, что это за люди.
- Те же и Калугин-младший, - отрекомендовался Валерий.
- Никого больше не подстрелили?
- Кажется, никого, но Валерий не исключает возможности отравления. Он не доверяет Демьянычу.
- Вот как! - отозвался Борис Михайлович деловито. Заметно было, что его уже ничем не удивишь. - Факты есть? Основания? Почему заподозрил старика?
Валерий сморщился.
- Я видел его с карабином Филипенко минут через пять после выстрела на тропе за хижиной.
Это произвело впечатление.
- Расскажи!
- Встретились случайно. Мне не хотелось идти домой. Спросите, почему? Долго объяснять. Но было нужно. Бросить Марину одну - свинство, хотя и ее видеть не хотелось. Но это не относится. Короче, решил идти дорогой, что подлиннее. Вдруг - выстрел, отчетливый, винтовочный. Думаю - Матвей...
- Вы знали, что у Филипенко есть карабин? - уточнил Мазин.
- А кто не знал? Не сбивайте меня. Думаю - Матвей, но вспомнил, что егерь-то в район собрался. Кто ж палит? Матвей - мужик сердитый, не дай бог его оружие в руки взять. Посмотрели б вы, как у него глаза кровью наливаются! Ну, я пошел на выстрел. Идти пришлось недолго.
- С осторожностью или напрямик?
- Выслеживать не собирался.
- И что же?
- Наткнулся на старика. Усаживается на осла, в руке карабин.
- Что он сказал? - нетерпеливо спросил Сосновский.
- Ничего он мне не сказал, потому что я ничего не спрашивал.
В словах Валерия промелькнула неуверенность, сомнение в том, что его правильно поймут.
- Тебя не удивило, что стреляет Демьяныч, да еще из чужого карабина? - Сосновский повернулся к Мазину. - Старик проповедует: "не убий" живую тварь, а тут с карабином!
- Слишком удивило. Пока соображал, он на ишака взгромоздился и отчалил.
- Не заметив вас?
- Я, док, стоял за деревом.
- Куда он дел карабин?
- Увез.
- Открыто?
- Разве его спрячешь? Не иголка. В карман не поместится.
- Резонно. А дальше?
- Пошел домой, тут и узнал, что стреляли-то в вас. Снова удивился.
- Кто вам сказал?
Валерий усмехнулся непонятно:
- Кушнарев сообщил.
- Интересно, с какой целью?
- Не ведаю. Глубокомысленно плел, с подходами и намеками.
- На что намекал?
- Сволочь!
- А если без эмоций?
- Пожалуйста! Меня подозревает.
- Не горячитесь, Валерий! В такой запутанной ситуации можно заподозрить кого угодно. Кушнарев - вас. Вы - пасечника.
- Я видел его с карабином. Больше я ничего не сказал. А кого подозреваю, дело мое.
- Напрасно ты не подошел к нему. Возможно, он объяснил бы свое поведение, - вставил Борис Михайлович.
- Хотел бы послушать.
- Возможен и такой вариант, - предположил Мазин. - Стрелял не Демьяныч, а... ну Икс, скажем. Выстрелил и бросил винтовку на тропе. Пасечник проезжал и увидел ее.
- Свежо предание, но верится с трудом...
- Значит, вы допускаете, что Демьяныч мог стрелять. Не утверждаете, но допускаете. Почему? Известно, что пасечник не берет в руки оружия, что он стар и, вероятно, не такой уж отчаянный человек - наконец, у него нет видимых оснований желать моей смерти. Это говорит в пользу Демьяныча, не так ли? И все-таки вы допускаете противоположное. Повторяю: почему? Есть ли у вас какие-то еще, неизвестные нам с Борисом Михайловичем основания? Или вас запугала путаница с ножом и подозрения Кушнарева, вы нервничаете и ищете алиби?
Валерий покусал верхнюю губу.
- А вы не из простаков, доктор. Может быть, это вы прокурор? Что-то вы в нашей беседе на допрос сбиваетесь. Не нравится мне это. Я сам к вам пришел.
- Важно понять, зачем вы пришли и с чем, с какой целью.
- С чем, я выложил. А вот зачем, ответить трудно. Предположим, вы мне симпатичны, и я не хочу, чтобы вас подстрелили.
- Спасибо. Уверен, что в вашей иронии есть доля серьезного. Но не все вы сказали. Что-то еще у вас на душе осталось.
- Душа, док, - загадка. Особенно славянская. Оставим ее. И пасечника тоже. Нет у меня улик против него. Но он мне не нравится. Финиш.
- Откуда финиш, Валерий? Четверть дистанции.
- Я сошел с дорожки.
- А нам что делать?
- Бегайте. Можете забежать к старику и поинтересоваться его похождениями.
- Вы и утром его подозревали? Во время нашего разговора в хижине? спросил Мазин.
Художник вспылил:
- Я вам отвечал! Помните, что я отвечал? Никаких предположений! Я к вам не с догадками пришел, а с фактом. Не устраивает он вас - разрешите откланяться.
Он круто повернулся на каблуках, оставив на полу комок грязи, прилипшей к подошве, и вышел из домика.
- Нервный юноша, - проговорил Игорь Николаевич, раздумывая. - Старика он подозревает. И не подошел к нему в лесу, потому что выслеживал, хоть и не нравится ему это слово. А зачем было следить, если он не знал, что стреляли по человеку в хижине? Не знал? Мог и не знать. Такие ребята легко заводятся. Но материал он нам подбросил. Куда только его употребить? И как систематизировать? Может быть, в самом деле спросить у Демьяныча? Он приглашал меня на чашку чаю.
- Постой. А что плел Валерий об отравлении?
- Это от избытка воображения. Сначала предостерег, потом говорит: зайди! Непоследовательно. Однако зайти придется. Не понимаю, зачем было старику тащить с собой карабин?..
Пасечник увидел Мазина в окно и гостеприимно распахнул дверь.
- Решились, Игорь Николаевич?
- Соблазнился чаем.
- Чаек готов. Он у меня всегда готов. Присаживайтесь.
- Как сапоги, Демьяныч?
- Великоваты сапожки оказались. Портянку подворачивать приходится. Не будет ли неловко, если я их егерю уступлю? Нога у него побольше...
Старик возился неторопливо, и ничего в его поведении не подтверждало подозрений Валерия, разве что желание угодить, да и в том не заметно было угодничества, скорее чувствовалось хорошее доброжелательство.
- Выходит, не продвинулось расследование, Игорь Николаевич?
- Расследование? Это вы, Демьяныч, неточно сказали. Расследовать милиция будет, а мы с Борисом Михайловичем помочь хотели по возможности, да похвастаться пока нечем.
- Может, оно и к лучшему, Игорь Николаевич. Дело замысловатое, запутаться легко. А коль результата нет - значит, на худой конец, и путаницы нет, ошибки нету.
Мазин улыбнулся.
- Кто ничего не делает, тот, по крайней мере, не ошибается?
- Попроще беру. Себя виню, наговорил вам лишнего.
- Лишнего?
- Именно. Про Валерия. Выдумка моя, несерьезно.
- Почему так строго, Демьяныч?
- Если уж бесхитростно сказать, от обиды вышло, Игорь Николаевич. Плохой советчик обида.
- Чем он вас обидел?
Пасечник подул на горячий чай.
- Да ничем вроде и не обижал. Скорее видимость одна. Человек так устроен: составит мнение и поверил, горе одно!
"Они почти одинаково признаются во взаимной антипатии!"
- Как сказал Цицерон: горе порождается не природой, но нашими мнениями?
- Очень верно, Игорь Николаевич. Запомнить такие слова хочется. Мнение - важный предмет. И у меня своя гордость есть. Хоть я не заслуженный художник и ничем не знаменитый, а человек простой, трудящийся, но люблю, чтобы меня люди уважали. Тщеславие такое. Здесь я с людьми поладил, никто не жалуется, а вот Валерий, чувствую, против меня настроен. Зла не делает, но в шутках, насмешках проявляется. То сектантом обзовет, то единоличником. А какой же я единоличник, если за колхозной пасекой смотрю? Зачем такие политические упреки делать? Недобрый он, Игорь Николаевич. Отцу завидовал, а это нехорошо. И насчет супруги его вел себя недостойно. Врать я вам не врал. Что видел, то было. А говорить не следовало. Перепуталось все, а я вроде бы мщу, счеты свожу. Потому повторно вас прошу: сплетню мою до следствия не доводите.
"Хитрит старик, - подумал Мазин. - Вроде бы сожалеет, а сам не любит Валерия крепко".
- Напрасно беспокоитесь, Демьяныч.
- Успокоили, Игорь Николаевич, успокоили. А то я заметил, изменились вы с утра.
"Ему не откажешь в наблюдательности!"
- В самом деле?
- Сдержаннее стали, посуровели.
"Старик настойчив, и за этим не одно любопытство. Однако о карабине ни слова. Впрочем, если он не знает, что в меня стреляли, зачем ему говорить об этом?"
- С утра кое-что произошло, Демьяныч. В меня стреляли.
Мазин сделал паузу, а пасечник осторожно поставил на стол блюдце с недопитым чаем и вытер бескровные губы.
- В вас? Не ожидал. Слава богу, промахнулись. Как же это произошло?
- Я стоял у окна в домике на озере... - начал Мазин, а окончив, спросил: - Как вам моя история показалась?
Ответ последовал фаталистический:
- Да раз возникло, Игорь Николаевич, смертоубийство, так что поделаешь? Кто такое начал, того не остановишь, пока он цели своей не добьется или, наоборот, шею не сломает.
- Цель-то в чем?
Пасечник глянул, как показалось Мазину, снисходительно.
- Не знаю, Игорь Николаевич. А вы?
И он принялся наливать себе чай. Не в чашку, а прямо в блюдце, очень крепкий чай из заварного чайника. Густого ароматного настоя.
- Есть у меня, Демьяныч, зацепка для поиска. Пуля. Нужно выяснить, у кого здесь карабин имеется.
Пасечник поднес блюдце к губам и причмокнул, раскусывая во рту кусочек сахара.
- Труда это не составит, Игорь Николаевич. Секреты здешние на виду. От своих не скроешь. Тесновато.
- И вы знаете?
- Знаю, да и без меня вам его фамилия известна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17