Я никогда, никогда не видел и не слыхал, чтобы он занимался архитектурой или даже высказывал свои суждения. Он такой же архитектор, как вы детский врач.
- Кто же он?
- Профессиональный аферист.
Теперь вокруг них кружил не один, а целый десяток комаров. Мазин отломил ветку погуще и начал обмахиваться.
- Обычно аферисты не склонны нарушать сто вторую и ближайшие к ней статьи.
- То есть убивать?
- Да.
- Мы же не знаем, кого убили и при каких обстоятельствах. Отец не сказал, не успел. Пришла Марина, потом ваш друг.
- Резонно. Все, что вы сказали, резонно.
- Говорите лучше "ты".
- Можно? Спасибо, Валерий! Видишь ли, дорогой, тебе сейчас события яснее кажутся, чем мне Ты не за ботишься о частностях, набрасываешь картину в современной манере, а я реалист, мне нужно, чтоб на лице каждая морщинка была проработана. Натуралист даже Тебе Пикассо, а мне Лактионов. Уловил разницу?
- Не в вашу пользу разница.
- Польза общая будет, если исчезнут некоторые коварные пятна. Кушнарев не мог убить Демьяныча. Он со мной в это время был. И зачем?
- Про Демьяныча я вам рассказал.
- А эксперт? Забыл? Демьяныч-то в речке мертвый оказался.
- Напутал эксперт, ошибся.
- Бывает и такое, к сожалению. Так за что ты его?
- Нервы сдали.
- А конкретнее?
- Это личное.
- Догадываюсь. Но ты мне вот что поясни сначала. Помнишь, я тебе носовой платок возвратил?
- Опять тайм-аут берете? Темп сбиваете?
- Да нет, темпом я доволен. Где ты тот платок взял?
- Сам удивляюсь, откуда он у меня в кармане взялся. По виду - это отцовский платок, из мастерской. В краске.
- Отцовский? Не ты его выпачкал?
- Нет. Наверно, я захватил его случайно в мастерской Но хоть убейте, не помню когда! Да чепуха это! Зачем вам?
- Вспомни, когда ты его в первый раз увидел?
- Что за смысл?
- Будет и смысл, если вспомнишь.
- Я наткнулся на этот платок, когда вы с Сосновским пошли наверх, к отцу. С пасечником. Я вышел тогда и, проходя мимо вешалки, достал его из кармана куртки. Но как он попал туда?
- Не помнишь? А потом?
- Потом ничего особенного. Убедился, что он грязный, бросил в хижине. Там вы его подобрали. Вернули.
- И что?
- Опять ничего Где-то валяется.
- Сажу ты им не вытирал?
- Что?!
- Все. Спасибо.
Валерий покачал головой.
- На здоровье. Так о чем вы догадываетесь?
- Разговор у вас с пасечником о Марине Викторовне был?
- Игорь Николаевич!.. Откуда.
- Секрета нет, Валерий Демьяныч говорил мне о ваших отношениях.
- Отношениях? Не было отношений, не было! Ох, мало я его ударил! Куда грязную лапу протянул, а?!
- Любите?
- Называйте так.
- Не ожидал.
- Почему это?
- Говорят, молодежь упростила эти отношения.
- Упростила? Десять тысяч лет никто упростить не смог, а мы на глазах у вас переиграли? Чушь собачья! Подонки треплются. Впрочем, я сам такой был. Пока не обжегся.
- Больно обожглись?
- Хоть кричи... Что делать? Ну, скажите, что делать? Вы же все знаете! А тут воды в рот наберете. И никто не скажет. Не любит она меня. И хорошо это. Если б полюбила, совсем бы запутались. При отце отвратительно, а теперь невозможно. Но не легче ж мне от этого! Крутился, паясничал, как шут гороховый. И все. Ничего больше не было. Да и не могло. Не знаете вы Марину.
- Трудно узнать человека за два дня.
- Может быть, и вообще невозможно. Никогда. До конца. Теперь особенно. Много ли людей сами себя знают?
Думаете, Марина за отца из расчета пошла? Любила она его по-своему, хотя не осознала себя, вот что. Час ее не подошел. А внутренне она человек. И меня поняла, наверняка поняла, что за поведением моим ненормальным, скоморошьим настоящее есть, поняла и то, что нельзя, и меня понять заставила. Как Татьяна, если хотите, если смеяться не будете.
- Не буду.
- Это хорошо. Вы хорошо говорили. Но не упростили мы ничего. Это неважно, что сейчас с девчонкой переспать легко... Смотря с какой опять-таки... Люди людьми остаются, и настоящих полно, хоть и циниками представляемся. А каждый надеется сквозь мишуру свет увидеть, не неоновый, настоящий. Да вы поглядите! Здорово-то как!
Мазин посмотрел туда, куда протянул руку Валерий, и увидел между деревьями взметнувшуюся над ущельем арку. Празднично яркие цвета солнечного спектра, неразъединимо переходя один в другой, перекинулись от хребта к хребту над речкой, лесом, снеговыми пиками, высоко и низко, так что вершина радуги трепетала там, где тянулись самолетные трассы, а основания упирались в видимые простым глазом расщелины.
- Хорошая примета, - заметил Мазин.
- Да вы смотрите, смотрите...
И Валерий улыбнулся Мазину, забыв на минуту тревоги, опасения, невеселые раздумья.
"После такой улыбки мне придется поверить всему, что он наговорил", подумал Игорь Николаевич, дожидаясь, пока художник вернется на грешную землю. И он вернулся.
- Что вам еще хотелось узнать?
И тут Мазин задал вопрос, который возник внезапно не только для Валерия, но и для него самого.
- У тебя есть паспорт?
- Паспорт?
- Ну, пусть не паспорт, любой документ, подтверждающий личность.
- Мою? Вы что?..
Валерий, как под гипнозом, вытащил затрепанную книжечку.
- Это удостоверение. Правда, карточка отвалилась.
- Фотография мне не нужна. Спасибо.
Мазин вернул удостоверение и рассмеялся.
- Я ж говорил, что радуга - хорошая примета. А теперь скажи, наконец, за что ты ударил пасечника?
Валерий, сбитый с толку "проверкой документов", не противился.
- Представьте мое состояние. Отец. Марина. Паташон. Все перепуталось. А тут является этот духобор с сивухой.
- Водку принес Демьяныч?
- Со стаканчиками.
- Зачем он пришел? С выпивкой. Он же непьющий.
- Не понимаю. Что-то потребовалось. Предложил выпить. Я отказался. Выпил уже немало и больше пить не хотел. Пил я, чтобы заглушить себя, но напиваться, превращаться в скота не собирался. Но главное - не понравился он мне, вел себя нагло.
- Нагло? - удивился Мазин, не представляя деликатного пасечника в подобном состоянии.
- Не хамил, разумеется, открыто, но внутренне как-то нахальничал. Развалился, наследил ботинками.
- Какими ботинками?
- Отвратительными, грязными ботинками.
- Тебе не померещились они спьяну? - Мазин поднялся, отмахиваясь от комаров. - На мертвом Демьяныче были сапоги, резиновые сапоги, которые привез ему Борис Михайлович.
- Не мог же я так упиться! У меня память на детали.
- Оставим пока... Итак, старик раздражал тебя?
- Действовал на нервы. Вытащил бутылку, не сомневаясь, что я стану пить. Дальше - больше. Слушаю - и ушам не верю. Заговорил о Марине.
Валерий замолчал.
- Что именно?
- Что-то гнусное, хотя и елейно. Я ударил. Он лязгнул зубами - и... и все!
- Все так все. От удара по лицу он умереть не мог. Как дальше жить будем, Валерий?
- В пустыню удалюсь. Подобно древним отшельникам. Если в тюрьму не посадите.
- Боишься?
- Боюсь. Когда признаться решил, не боялся. А теперь неохота.
- Завтра и в пустыню не захочется?
- С пустыней безвыходно. Вы не в курсе, как там налажено снабжение акридами? На стройках союзного значения?
- Только для передовиков производства, - улыбнулся Мазин.
- Порядок. Рисовать их буду, поделятся. А что такое акриды?
- Не знаю. Я еще многого не знаю, Валерий. Поэтому ты веди себя сдержанно. И в отношении Кушнарева тоже.
- Сами разберетесь? Отца-то уберегите. Сможете?
- Надеюсь. Ну, друг, досматривай радугу, а меня, я вижу, один молодой человек спешит о чем-то проинформировать.
И Мазин двинулся, обходя встречные деревья, туда, где, нетерпеливо перебирая ногами, стоял Коля Филипенко.
- Нашел отца?
- Нашел. Верит от вам, Игорь Николаевич.
- А ты веришь?
- Ага...
- Тогда ответь мне честно, очень честно, Николай. Что нашел отец возле разбитого самолета? Вы же там вместе были?
- Да ничего мы там, Игорь Николаевич, не нашли. И дядя Миша меня расспрашивал. Про ящик какой-то. Я ему сказал: кроме портсигара, ничего мы не нашли.
- Этого портсигара?
- Ага... Его папка дяде Мише отдал. Еще как пришли.
- У отца Калугин тоже спрашивал?
- Не... У меня. И предупредил: "О нашем разговоре, Николай, отцу не говори! Ему обидно будет".
Над ущельем блекла, размываясь синевой, радуга.
Полдень
Вертолет не поднимался над скалами. Он избегал их, повторяя изгибы Красной речки, взбираясь навстречу ей выше и выше, подскакивал там, где она обрушивалась водопадами, хитрил, изворачивался вместе с нею, одолевая дикое, заросшее ущелье, заваленное окончившими век деревьями. Вот путь преградил еще один лесистый откос. Но это уже не были островерхие, вонзающиеся в небо ели. Кто-то тяжелой рукой провел по верхушкам и пригнул ветки к земле. Красноватые кряжистые стволы пограничными столбами вытянулись по краю плато, отделяя лес от высокогорья, от зеленых и разноцветных альпийских лугов, искромсанных в низинах белыми языками снежников. Лететь стало вольнее, панорама расширилась, речка перестала быть стержнем, на который нанизывался стиснутый склонами пейзаж; она потерялась, то растекаясь по кочковатому болотцу, то исчезая под сырым, тяжелым снежным настом. Везде искрилась, сверкала на солнце влага, и Мазин жалел, что нельзя распахнуть запылившийся иллюминатор, как выставляют весной надоевшие, ненужные двойные рамы.
Поздно вечером он зашел к Волокову и, осведомившись, как идут дела, сказал:
- Возможно, я смогу помочь вам, Дмитрий Иванович. Но сначала нужно побывать на Красной речке.
- А преступник не сбежит, Игорь Николаевич?
- Нет. Скажи своим ребятам, пусть спят спокойно. Глебу - персональная благодарность. Он мне помог.
Потом Мазин вернулся домой и долго беседовал с Сосновским.
- Кажется, это единственное решение, Борис? Или я увлекся?
- Не сомневаюсь, что ты прав.
И все-таки почти до рассвета он не мог заснуть...
...Черная тень, бегущая впереди вертолета, уменьшилась. Летчик набрал высоту, чтобы пройти над плоской вершиной одной из двух гор, взметнувшихся над долиной крутыми, осыпающимися, голыми склонами. Рядом с машиной появился распластавшийся в воздушном потоке орел. Он смотрел на шумливую, брюхатую, с вытянутым хвостом птицу подозрительно, недобро. Проводил немного и, накренившись, ушел, легко спланировав вниз, к озеру, которое, как и говорил Мазину Коля, синело среди льда оттаявшими полыньями. Тень от вертолета пересекла озеро и заметалась в теснине. Машина начала снижаться. С одной стороны Мазин увидел узенькую, рвущуюся на выступах ленточку водопада, с другой надвинулись коричневатые камни. Он понял, что это и есть Красные скалы.
Человек в гимнастерке ждал их внизу. На шее у него висел карабин. Признав старшим среди прилетевших Волокова, егерь подошел и потянул через голову ремень.
- Добровольно сдаюсь на решение правосудия, - произнес он заранее, видимо, заготовленную фразу и, оглянувшись на Мазина, добавил: - Вины за собой никакой не имею!
После этого Матвей положил карабин на землю.
- Вы Филипенко?
- Так точно, товарищ майор. Разрешите заявить, никакого золота тут и в помине не было. Самолет же вон там находится, а летчика прах, то есть что осталось, поблизости. Все как было, ничего не трогал.
- Посмотрим.
Они пошли цепочкой: рядом с Матвеем Олег, за ним следователь из прокуратуры, потом Волоков, и в хвосте капитан с Глебом. Валерий остался с Мазиным.
- Почему Паташона не арестовали?
- Не весь материал собран.
- Здесь-то что искать? И зачем вы меня притащили? Забил вам Олег мозги несуществующим золотом. Горючее зря сожгли!
- Милиция обязана проверять такие заявления.
- Я-то зачем?
- Ты мне сейчас поможешь. Борис, дай ему компас.
Сосновский вынул круглую коробочку. Валерий с недоумением покрутил ее перед глазами.
- Ты можешь определить направление север-северо-восток?
Художник подержал компас на ладони, дожидаясь, пока успокоится стрелка.
- Сюда?
- Сюда. Отправляйся к водопаду и отмеряй от подножья ровно сто тридцать семь шагов на север-северо-восток.
- Повинуюсь, потому что абсурдно.
Пока он вышагивал по дну теснины, Сосновский заметил:
- Если это не шаги, а метры, возможно расхождение.
- Вряд ли у него была рулетка.
- Эй! - закричал художник. - Что дальше?
- Стой на месте.
Мазин подошел к Валерию, взял компас и направился к Красной скале. Оттуда он отсчитал пятьдесят четыре шага и вернулся почти на то же место, где ждал художник. Речка здесь срывалась с уступа небольшим водопадиком, под ним виднелось углубление, куда не проникал поток. В углублении зеленели мхом камни.
Мазин присел на корточки.
- Неужели вы думаете, что там, внизу, золото? - спросил Валерий присмиревшим, изменившимся тоном.
- Не уверен.
- Я спущусь, - предложил Валерий.
- Поосторожнее. Не поскользнись.
Художник двумя прыжками соскочил вниз и, прижавшись к откосу, протиснулся в углубление, не задев потока. Сверху были видны спина и затылок с растрепавшимися волосами.
- Есть!
Он повернулся в волнении, и вода хлестнула его по лицу.
- Что?!
- Ящик железный, вроде тех, в которых возят кинофильмы.
- Ты можешь вытащить его?
- Попробую.
Валерий дернул за ящик и отскочил, снова попав под водопад.
- Он легкий! Это не золото.
- Оставь ящик и вылезай. Вскрыть его может только следователь. Как положено по закону.
Валерий растирал по лицу брызги.
- Что ж произошло, Игорь Николаевич?
- Что понял, расскажу...
Они сидели на широком брезенте, который летчик вытащил из машины. Посредине Мазин положил испачканный носовой платок, портсигар и почерневшие, обожженные в печи подковки с ботинок.
- Передаю вам, Дмитрий Иванович, - сказал он.
- Вот еще, - буркнул Филипенко и бросил на брезент гильзу. - Пуля в пруду, Игорь Николаевич.
- Нож я передал вчера, - заключил перечень Сосновский.
Мазин отодвинул гильзу немного в сторону.
- Не знаю, как начать... В плане поиска или шире? Попробую, как получится. Завершилась трагедия, растянувшаяся на много лет. Случай облек ее в драматическую форму, так что разгадка непонятного выдвинулась на первый план. Но все тайны рано или поздно раскрываются, силлогизмы уступают место раздумьям, проблемы криминалистические сменяются нравственными, человеческими... Впрочем, я собираюсь держаться в рамках фактов.
Был паренек. Талантливый паренек. Он еще не знал, что талантлив. Так случается нередко, особенно в молодости. Люди склонны переоценивать свои возможности, но бывает и наоборот, их не замечают. Он совершил ошибку и поплатился за нее строго. Закон для всех одинаков, однако сами мы разные, и время течет для нас по-разному, особенно за решеткой. В семнадцать лет оно может показаться бесконечным. Три года для заматерелого преступника семечки, Михаилу Калугину (я буду называть его так) они представлялись вечностью.
Он пытался бежать, и срок увеличился. Да, Валерий, Михаила Калугина поймали. - Мазин повернулся к художнику, собравшемуся возразить. Кушнарев не обманул меня. И тебе отец сказал правду. Но Кушнарев сказал о первом побеге, а Михаил Михайлович имел в виду второй. Он спешил и говорил только о главном.
Срок увеличился... Теперь ему и конца не было. Парня охватило отчаяние. Поставьте себя на его место - и вы поймете! Я не оправдываю Калугина. Он совершил уже две ошибки, и обе, с точки зрения закона, были преступлениями. Закон действовал неотвратимо, но справедливо. Однако ему, человеку, предельно эмоциональному, положение казалось безнадежным...
И он совершил третью ошибку. Ошибку, за которую придется поплатиться жизнью... Не скоро. Впереди еще четверть века. А пока возникает мысль снова бежать. И тут, к счастью, как показалось Михаилу, и к большой беде на самом деле, находится человек, который берется помочь. У этого человека, несмотря на сравнительно молодой возраст, уже много имен, но самое популярное из них Паташон.
Безобидная кличка... Не Акула, не Удав. Шутовская кличка. Представляешь мелкорослого человечка, склонного к юмору, любителя посмешить. Тогда еще помнили этого забавника из "немого кино". Но мне приходилось замечать, что из таких невзрачных шутов вырастают самые коварные и злобные "удавы" и "акулы", не по кличке, а по сущности. Может быть, на них сказывается и путь в "высшие круги" преступного мира.
С чего обычно начинает "акула"? Он первый парень в своем квартале, его боятся, его девушки любят, он щедр, не скопидомничает, по-своему великодушен. Нарушает закон сначала из озорства, из безнаказанности, от небольшого ума, по нашему недосмотру, а потом уже обнаруживает, что забрался далеко, что путь назад труден. К трудностям же не приучен. И появляется злоба. Увы, не на себя, а на окружающих, на жизнь, которая "подвела". Ведь начиналось все так хорошо, весело, а что вышло? И вот затерялся, растворился бесшабашный парень. Вместо него "акула". "Акула" не озорует на улице. Он там дела делает. И подбирает нужный человеческий материал. Из младших. Которыми можно помыкать, затягивать и посмеиваться: "Развяжи-ка мне ботинки, Паташон. Постой на стреме, Паташон. Пролезь в это окошко, тебе, худому, удобно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17