– Добро пожаловать, господин Дюмон, прошу вас! – Питер сдержался, призвав на помощь всю многолетнюю выучку. История с недомоганием месье Дюмона протекала параллельно с болезнью его, Питера, отца. С той лишь разницей, что потертости на ногах француза прошли тотчас, едва он сменил свою тесную обувь, а отец Питера Стоуна в тот же вечер тихо отошел в мир иной от жесточайшего удара.
Питер проскользнул вслед за свитой Дюмона в просторный мрачноватый вестибюль.
– Господа, – обратился он к приезжим. – Будьте любезны, некоторое время подождите здесь. Вас проводят в ваши апартаменты.
Стайка ливрейных лакеев подхватила вещи гостей.
Все здесь знали свое дело. Эмили Томпсон распоряжалась на внутренней лестнице. Ей навстречу, огибая баулы и чемоданы в руках прислуги, поднимался Стивен Бенсон. Кроме небольшого плоского саквояжа у него ничего не было, как и полагается помощнику адвоката.
– О, мистер Бенсон? – оживилась Эмили.
– Мисс Томпсон, – эхом откликнулся Стив, широко и радостно улыбнувшись.
– А вы здесь в качестве кого, мистер? – улыбнулась Эмили.
Она бросила взгляд на его волосы, недлинные, но необычно густые, и на глаза, посаженные очень глубоко. Он еще раз улыбнулся, и она увидела, что лицо его все озарилось, стало взволнованным, но не утратило застенчивого выражения. Она подумала, что он довольно милый.
Стивен Бенсон время от времени упорно делал ей предложения, неизменно отклоняемые ею. Это был хороший малый, легкий и веселый. Но Эмили стоило огромного труда удерживать его в рамках официальных отношений. Стивен подошел вплотную. Тесная площадка между этажами не позволяла надолго задерживаться здесь без риска остановить поток лакеев с вещами гостей.
– Я некоторое время работаю у сэра Джеффри. А вы совершенно не изменились! – он пристально посмотрел на нее, ощущая, как в нем зарождается желание.
Она была стройна, подвижна, полна изящества, обладала необычайной привлекательностью и каким-то романтическим обаянием. Шея у нее была округлая, круглились и слегка покатые плечи. Лицо ее почти не знало морщин, кроме тех глубоко врезавшихся, что опускались к уголкам рта от тонкого, с едва заметной горбинкой носа; пухлые и мягкие изогнутые губки, будто сами собой, складывались в очаровательную улыбку. На ярком фоне собранных в высокую прическу черных с отливом волос – длинных, вьющихся, мягких, – четко выделялась седая прядь. Ее губы и волосы, казалось, ослабляли цепкую сосредоточенность взгляда, украшали и приятно смягчали острые, энергичные черты лица.
Эмили дрогнула пушистыми ресницами и покраснела:
– Прошу вас, мистер Бенсон, за вами встал весь караван. – Она показала на небольшую толпу у него за спиной.
Привычную тишину дома Гроули поминутно разрывали пронзительные трели электрического звонка, голос помощника дворецкого, объявлявший вновь прибывших, гул в вестибюле и гардеробной. Люди все прибывали и входили в комнаты привычно, непринужденно – сразу видно было, что они здесь не в первый раз.
В коридорах и на лестницах, в парадных комнатах нарастал многоголосый говор. Все это растекалось, как масло, равномерно, медленно. С каждым объявлением об очередном госте в общий хор вливались новые голоса и смех. Теперь уже все парадные апартаменты Гроули, от восточного до западного крыла, распахнулись для гостей. Людской поток переливался взад и вперед, кружил по лестницам и переходам, по большой гостиной, кабинету лорда Джеймса. Мужчины, то увлеченные серьезными разговорами, то перебрасываясь шутками, входили в кабинет хозяина. Эмили, сияя глазами, сновала всюду, приветливо встречая всех и каждого, с каждым успевала поговорить.
Многие расхаживали с бокалами и рюмками в руках. Иные беседовали, прислонясь к стене, или колонне. Какие-то почтенного вида люди, облокотясь на каминную полку, увлеклись нечаянно вспыхнувшим спором.
– Мы попусту тратим время, а времени у нас в обрез, – раздраженно бросил своему оппоненту мистер Кардоза. – Согласимся: все мы напуганы и раздражены, что при данных обстоятельствах не прибавляет уверенности.
Господин, стоявший рядом с Кардозой оглянулся, как бы ища поддержки, и заметил неподалеку Джека Льюиса. Того самого мятежного американца, что понемногу осваивался на островах Британии и не давал спуску немцам ни в чем.
– Не хотели бы и вы что-нибудь добавить, мистер Льюис, – обратился к нему собеседник Кардозы, – прежде, чем мы вступим в священную войну с любимцами Гроули?
Все стоявшие рядом и слышавшие разговор посмотрели на Льюиса, словно впервые заметили его. Этот высокий, среднего возраста мужчина, с тонкими, одухотворенными чертами лица, держался тихо, незаметно, но в дискуссиях был пылок и красноречив.
– Я согласен с профессором Кардозой, – сказал он после паузы. – Мы испуганы и раздражены, но ведь мы, надеюсь, цивилизованные люди, – он немного помолчал, после чего, словно в оправдание, добавил твердо, чуть ли не свирепо. – Я об этом сегодня буду говорить.
Посреди большой прямоугольной комнаты стоял длинный ярко иллюминированный свечами стол. По обе стороны от него были расставлены темные кожаные диваны и глубокие кресла, а в конце, у торцовых окон, находился письменный стол лорда Гроули. Хозяин прервал тихую беседу с двумя господами из министерства иностранных дел Германии и двинулся к середине зала. Здороваясь с гостями и приглашая их занять места за столом, сэр Джеймс после нескольких предварительных замечаний открыл прием, обратив на присутствующих свои светло-серые, почти выцветшие глаза.
Сегодня званый ужин – он так любит эти блестящие веселые сборища. Притом он немало повидал на своем веку, отлично знает свет и этот мир, и хоть он человек добрый, но не прочь поразвлечься искусной насмешкой, словесной перепалкой, да и послушать, как иные злые языки сшибаются между собой в непримиримой схватке. Без всего этого не обходится на приемах, где встречаются люди самых разных устремлений. И это придает им особый вкус и пикантность.
Острый и резковатый Джек Льюис бывает излишне прямолинеен. Он, видимо, всерьез считает Гроули последователем, нацизма. Но это его проблемы, что и как ему видится в Гроули. Есть всегда в лице уязвленного оппонента что-то такое, когда он немедленно багровеет от жаркого стыда, изумления и гнева, и тщетно силится неуклюжими словами отплатить злой осе, ужалившей и мигом улетевшей, – есть в лице такой злополучной жертвы что-то трогательное, что-то вызывающее в Джеймсе Гроули чудесное ощущение молодости.
Но все хорошо в меру. Лорд Гроули был человек не жестокий и не склонный к излишествам. Он любил блеск и веселье таких вечеров, быструю возбуждающую смену развлечений. Он любил многолюдье, оживление, любил принимать у себя дома лучшие умы и острые характеры. Но при этом он любил и обнаженные бархатистые плечи хорошеньких женщин, и сверкающие ожерелья на взволнованной груди. Любил женщин в блеске золота и бриллиантов, подчеркивавших ослепительность и дороговизну их вечерних туалетов. Любил женщин – воплощение прекрасного: упругая грудь, точеная шея, стройные ноги, узкие бедра, неожиданная сила и гибкость. Ему нравились томная бледность, золотистая бронза волос, тонкие ярко накрашенные губы – и в складе губ нечто порочное, греховное, манящее.
Он любил все то, от чего без ума всякий мужчина. Всем этим он наслаждался, отводя наслаждению подобающее время и место. Но превыше всего он ставил чувство меры и всегда умел вовремя остановиться.
– Итак, господа, – обратился сэр Джеймс к собравшимся, – время, в которое мы живем, не дает нам передышки. Так давайте будем ему соответствовать. Каждый на своем месте.
Бросив оценивающий взгляд на Гроули, Халберт пододвинул кресло к столу, вытащил носовой платок и, готовясь взять слово, старательно расправил и пригладил усы.
– Давайте ближе к делу, – буркнул Клейборн, массивный, похожий на быка мужчина, одинаково склонный к внезапным вспышкам гнева и чрезмерному радушию. – Будем говорить напрямик, – хрипло сказал он. – Мы не можем сражаться против коммунизма во всем мире и в то же время цацкаться с ним у себя в стране. Мы не должны пренебрегать ни одним фронтом борьбы против него, в том числе и радикальной деятельностью национал-социализма в Германии.
– Я бы поставила вопрос шире, мистер Клейборн, – заговорила Эльза фон Мюльц. – Речь вовсе не о том, чтобы сражаться против чего-либо. Мы, никогда не были агрессивными. Речь идет о том, чтобы не потерпела ущерба наша оборона. Надо защищать нашу общую экономическую и политическую безопасность.
– Да, господа, все мы в последнее время стали особенно чувствительны в этом вопросе, – поднялся сэр Джеффри. – Однако мы должны понять, что он перестал быть вопросом личного порядка.
Пока велся этот разговор, в других частях дома все шло своим чередом. Створки дверей между столовой и кухонным царством непрерывно распахивались, девушки сновали взад и вперед, занятые подготовкой пиршества. Эмили на огромном серебряном подносе пронесла через столовую бутылки, графины, чашу со льдом и высокие изящные бокалы. Тонкие стенки бокалов мелодично звенели; весело звякнули бутылки, раздалось холодное потрескивание колотого льда.
– Что вы все вокруг да около, господа, – вмешался молчавший до сих пор щупленький сухой джентльмен с седым ежиком на круглой голове. – Ваш разговор не коснулся черных, евреев, цыган. Но, согласитесь, расовые законы фашистов давным-давно должны быть введены здесь, у нас.
– Подождите, господа, – вспомнил кто-то из немецкой делегации. – Нельзя править страной без пенитенциарной системы. Нельзя, господа.
– Что же, господин Мак-Харг, вам тюрем не достаточно?
– Здесь тюрьмы, там концлагеря – какая разница? Не следует рядиться в чужие одежды!
– Америка далеко отсюда, – сдержанно начал Льюис, – но и там эта зараза есть. Однажды, еще в колледже, когда я шел домой, меня окружила банда парней из фашистской молодежи. Они прижали меня к каменной стене и пинали ногами, как какую-нибудь собаку. За что? Да за то, что мой отец – еврей. Следы этого избиения сохранились у меня до сих пор. Но я извлек хороший урок, – проговорил он с угрозой, окинув взглядом стол. – С тех пор нравственное мужество никогда не покидало меня. Я участвовал, и буду участвовать в любой серьезной антифашистской кампании, каков бы ни был риск. Так я выплачиваю долг.
Питер Стоун стоял за креслом лорда Гроули и с непроницаемым лицом следил за его жестами. Рядом ковырялся в тарелке старик-вегетарианец, мистер Майнот. Он на всех приемах изводил слуг, подозревая, что ему пытаются подсунуть что-нибудь животное.
– Послушайте, Стоун, – проскрипел Майнот. – Тут есть хоть какое-то мясо?
– Нет, сэр. Я думаю, грибы, лук, травы, холодная вода, соль…
– У вас тут в округе какие-то лейбористы объявились, – со скрипом повернулся к мистеру Уайдлеру все тот же неугомонный Майнот. – Что это еще за мусор, дрянь?!
– В Германии никто не бастует, – уверенно проговорила Эльза фон Мюльц. – А ваша добрая старая Англия, милорд, с этими забастовками идет к дьяволу, прямо на рога, – она улыбнулась Гроули и подняла бокал с видом заговорщицы.
– Стоун, – опять обратился Майнот к дворецкому, – я думаю, что здесь может быть масло, – он испытующе переворачивал румяную гренку.
– Боюсь, может быть, сэр.
В этот момент Эмили проходила мимо с пачкой крахмальных салфеток и сочувственно одними глазами улыбнулась Питеру. Стоун бросил взгляд в ее сторону, но остался бесстрастным.
Музыка явилась ниоткуда. Чудная мелодия родилась в легких скрипках и затрепетала в воздухе. Фрау Эльза сладко потянулась коротким кошачьим движением и, в очередной раз убедившись, что в этом зале она единственная женщина, неторопливо подошла к высокому белому камину. Старинные часы на полке, накрытые прозрачным стеклянным колпаком, распространяли вокруг себя ритмичный механический шорох. Огонь трепетал за большим медным экраном, выполненном в виде раскрытого павлиньего хвоста. Фрау Эльза тронула защелку, «хвост» закрылся, опал. Она присела перед огнем. Джеймс Гроули наблюдал за Эльзой, украдкой выискивая ее среди прогуливающихся гостей и снующих слуг.
Она поворошила поленья длинной медной кочергой и щипцами – взвился сноп искр, пламя взбодрилось, заалело, заплясало. Еще на минуту женщина замерла перед ним – воплощение грации. Отсветы огня озаряли ее розовое свежее лицо. Джеймс любовался ею, такой милой, хорошенькой, желанной. Выпрямляясь, Эльза восстановила экран, и, несколько смутившись, обернулась на его взгляд. Спокойствие и уверенность сквозили в каждом ее движении. Их взгляды встретились. Румянец на ее щеках, согретых близким пламенем, стал гуще, а губы слегка разомкнулись в легкой улыбке. Эльза, как и в прошлый визит в дом Гроули, открыто и дружелюбно протянула сэру Джеймсу навстречу руки. Джеймс бережно принял их в свои, слегка надавив большими пальцами на тыльные стороны ее ладоней. Тепло и волнение упругими толчками в ритме сердца стали наполнять его тело. Головокружительная близость желанной женщины навалилась на него, туманя сознание. Была только она, да сполохи камина за ее спиной.
Далеко за полночь круглая луна плыла над холодными пустынными холмами, погруженными в сон. Прием близился к завершению. Внизу то и дело вспыхивали фары отъезжающих автомобилей. Только слоноподобный «Майбах» Эльзы фон Мюльц не спешил принять хозяйку в свое кожаное чрево.
Мраморный с золотом зал большой гостиной, куда гости после словесной разминки в кабинете стали постепенно перетекать – поближе к музыке и закускам, представлял собой волшебную страну. Посредине из фонтана с непременными нимфами и фавнами взлетали вверх подсвеченные струи воды. Вдоль стен выстроились цветущие оранжерейные деревья в кадках, сверкающие мраморные колонны были увиты диким виноградом и гирляндами, а разноцветные фонарики струили сверху мягкий свет. Отшумевший прием оставил на этой сказочной поляне печать присутствия человека среди дикой природы. Воздух напоен был великолепными духами и полон беспокойной, будоражащей, чувственной музыки.
Эмили знала по опыту, что этот час, когда прием, перевалив свой пик, потечет к закату – самый ответственный. Напряжение первых часов спадает, дело вроде бы сделано и прислуга невольно расслабляется. Да и невозможно быть рядом с изысканными кушаньями и напитками и так ни к чему и не притронуться. Легкими быстрыми шагами она шла по коридору и чувствовала, как от волнения натянут каждый нерв. Это было, пожалуй, даже приятно, хотя тут примешивалась еще капелька опасливого сомнения.
Не забыла ли она чего? Точно ли выполнила прислуга ее распоряжения? Вдруг девушки что-нибудь упустили? Вдруг чего-то не хватит? Меж бровей у нее залегла морщинка, Эмили бессознательно снимала и вновь порывисто надевала старинное кольцо. В этом жесте сказывалась деятельная, талантливая натура, поневоле привыкшая не доверять людям, не столь умелым и одаренным. В нем сквозили нетерпеливая досада и презрение – не то презрение, что возникает от надменности или недостатка душевной теплоты, но чувство человека, что склонен подчас сказать резковатое: «Да, да, знаю! Все понятно. Не толкуйте мне о пустяках. Ближе к делу. Могу ли я на вас положиться?!» И сейчас, когда она проворно шла по коридору, неуловимо быстрые, отрывистые мысли вспыхивали в ее сознании, словно блики света на озерной глади.
«Не забыли ли девушки сделать все, что я велела? – думала она. – О Господи! Хоть бы Нора опять не запила!.. А Эмма! Конечно, она золото, но до чего же медлительна! Стряпать она умеет, но мямля редкостная. А попробуй ей слово скажи, сразу обидится и заплачет, жалуясь по-немецки… пожалеешь, что начала… Ну, а Мэй… в общем, остается только надеяться на лучшее, – морщинка меж бровей врезалась глубже, кольцо все быстрей скользило взад-вперед. – Кажется, могли бы постараться, показать, на что они способны… – с досадой думала она, поправляя плети вьющихся по колонне растений. Но сейчас же в ней всколыхнулись жалость и сочувствие, и мысли свернулись в былое привычное русло. – А, Бог с ними. Бедняжки, наверное, тоже устали. А уж если хочешь, чтоб все делалось как надо, так и делай сама!»
Она дошла до гостиной и с порога быстро ее оглядела, проверяя, все ли в порядке. Теперь глаза ее смотрели не так озабоченно – она осталась довольна. Кольцо успокоилось и больше не вертелось на пальце, а на лице Эмили появилось удовлетворенное выражение, совсем как у ребенка, что молча созерцает любимую игрушку, которую сам смастерил, и тихо радуется.
Ей навстречу шел Питер Стоун с небольшим круглым подносом в опущенной руке.
– Я вам очень благодарен, мисс Томпсон, – начал он.
Эмили вспыхнула, но не от похвалы, а от внезапно уколовшей ее мысли, что за этой сегодняшней ночной беготней она почти ни разу не вспомнила о Питере, не разыскала его взглядом в толпе гостей, не обратилась к нему, чтобы услышать ровный хрипловатый голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33