– Откуда она здесь взялась? Раньше здесь не было никаких девушек! Только не рассказывайте мне, что они нашли способ переправить сюда других своих сообщников.– Она здесь с самого начала, – сказал Гэн. – Их здесь две. Мы сперва их просто не замечали. Вот эта – Кармен. А Беатрис, другая, пошла смотреть телевизор.– Как это мы их раньше не замечали?– Очень просто, не замечали, и все, – пожал плечами Гэн, совершенно уверенный теперь в том, что уж он-то заметил это давно.– Я только что был в кабинете.– Значит, вы снова не заметили Беатрис.– Беатрис. А эта – Кармен. Ну и ну. – Месснер встал. – Тогда с нами со всеми что-то не так. Будьте моим переводчиком. Я хочу с ней поговорить.– Но вы сами прекрасно говорите по-испански.– Мой испанский весьма хромает, и глаголы я спрягаю неправильно. Пошли. Посмотрите на нее, Гэн, она смотрит прямо на вас! – Это было правдой. Кармен увидела, что Месснер направляется в ее сторону, и от ужаса не могла даже моргнуть. Ее взгляд не отличался от взгляда женщины на портрете, висящем рядом с ней на стене. Она молилась святой Розе Лимской о том, чтобы та ниспослала ей величайший дар: стать невидимой. – Либо ей приказали за вами следить под страхом смерти, либо она хочет вам что-то сказать.Гэн встал. Ведь он был переводчиком. Он должен перевести разговор Месснера. В то же время он чувствовал своеобразное трепетание в груди, ощущение, весьма родственное нетерпеливому желанию, правда, сконцентрированному где-то под ребрами.– Столь замечательное обстоятельство – и никто ни слова! Даже ни одного упоминания! – не унимался Месснер.– Мы все были заняты новым аккомпаниатором, – возразил Гэн, чувствуя, что с каждым шагом его колени все более слабеют. Бедра, таз, берцовая кость. – Мы вообще забыли о девушках.– Да, признаю, что с моей стороны было непростительным мужским шовинизмом считать, что все террористы – мужчины. В конце концов, мир уже не тот. Мы должны были учитывать, что девушки точно так же могут выбрать профессию террориста, как и молодые люди.– А я не могу себе такого представить, – сказал Гэн.Когда они были уже совсем близко, Кармен нашла в себе силы положить руку на пистолет, что немедленно заставило их остановиться.– Вы собираетесь нас застрелить? – спросил Месснер по-французски. Это простое предложение он не мог произнести по-испански, потому что не знал слова «застрелить». Теперь он дал себе задание выучить его как можно скорее. Гэн перевел, и его голос при этом звучал неуверенно. Лоб Кармен покрылся потом, глаза были по-прежнему широко раскрыты, и она не произнесла ни слова.– Вы уверены, что она говорит по-испански? – спросил Месснер Гэна. – Вы уверены, что она вообще умеет говорить?Гэн спросил ее, говорит ли она по-испански.– Poquito [Немного ( исп. ). ], – прошептала она.– Не стреляй! – бодрым голосом обратился к ней Месснер и указал на пистолет.Кармен убрала руку с пистолета и скрестила обе руки на груди.– Не буду, – заверила она.– Сколько тебе лет? – продолжал Месснер.– Семнадцать, – ответила она, и они решили, что она говорит правду.– Какой у тебя родной язык? – спросил Месснер.Гэн слегка изменил вопрос при переводе: на каком языке она говорит дома?– Keчуa [Язык индийского племени. ( Прим. ред. )], – ответила она. – Мы все говорим на кечуа, но знаем испанский. – Затем она сделала попытку перейти к той теме, которая ее больше всего волновала: – Но я выучу испанский лучше. – Звук ее голоса был слегка каркающим.– Ты говоришь по-испански вполне хорошо.Выражение ее лица чуть-чуть изменилось после этого комплимента. Никто не может лучше убедить собеседника в своей искренности, как с помощью улыбки, и вот теперь ее бровь слегка приподнялась, а лицо буквально на сантиметр приблизилось к ним, как будто она подставляла его солнечному свету.– Я пытаюсь его учить.– Как могло случиться, что такая девушка, как ты, связалась с этой бандой? – спросил Месснер. Гэн нашел вопрос слишком прямолинейным, но изменить при переводе не решился, потому что Месснер достаточно хорошо понимал по-испански и мог поймать его на слове.– Я хочу освободить людей, – ответила она.Месснер почесал затылок.– Они все говорят: «освободить людей». Но я никогда не могу понять, каких именно людей они имеют в виду и от чего именно они хотят их освободить. Разумеется, я не закрываю глаза на проблемы, но в выражении «освободить людей» столько неопределенности! Право же, гораздо легче вести переговоры с грабителями банков. Уж они точно знают, чего хотят: денег. Они хотят получить деньги и с их помощью освободить самих себя, а люди пусть пропадают, как могут. В этом есть что-то прямодушное и ясное, не правда ли?– Вы кого спрашиваете: меня или ее?Месснер посмотрел на Кармен и извинился по-испански.– С моей стороны это грубо, – сказал он Гэну. – Мой испанский слишком беден. – Потом он обратился к Кармен: – Но я тоже пытаюсь выучить его лучше.– Si [Да ( исп. ). ], – ответила она. Ей не следовало болтать с ними. Командиры могут войти в любую минуту. Кто-нибудь может ее застукать. Она слишком у всех на виду.– С тобой хорошо обращаются? Ты здорова?– Si, – снова ответила она, хотя и не совсем понимала, о чем он спрашивает.– Она действительно очень хорошенькая – Месснер обратился к Гэну по-французски. – У нее замечательное лицо. Почти правильная, совершенная красота. Только не говорите ей об этом. У нее такой вид, словно она может умереть от смущения. – Потом он снова повернулся к Кармен: – Если тебе что-нибудь понадобится, дай знать кому-нибудь из нас.– Si, – с трудом вымолвила она.– Никогда не встречал таких застенчивых террористов, – сказал Месснер по-французски. Теперь они чувствовали себя так, словно попали на затянувшийся, невыносимо скучный прием.– Вам понравилась музыка? – спросил Гэн.– Замечательная! – прошептала она.– Это был Шопен.– Като играл Шопена? – вмешался Месснер. – Ноктюрны? Как жаль, что я это пропустил.– Играл Шопен! – вздохнула Кармен.– Да нет, – уточнил Гэн. – Играл человек по имени сеньор Като. А музыка, которую он играл, была написана сеньором Шопеном.– Замечательная! – повторила она, и вдруг ее глаза наполнились слезами, и она замолчала, отрывисто дыша.– Что случилось? – спросил Месснер. Он хотел было потрепать ее по плечу, но передумал. Высокий парень по имени Хильберто окликнул ее с другого конца комнаты, и звук собственного имени как будто вернул ей самообладание. Она быстро вытерла глаза и решительно выпрямилась, затем обошла мужчин, едва кивнув им на прощание головой, и устремилась на зов. Они смотрели ей вслед, пока она не исчезла в холле вместе с парнем.– Может быть, это музыка на нее так подействовала, – вздохнул Месснер.Гэн не мог оторвать глаз от места, на котором она только что стояла.– Тяжело девушке выдержать такое, – сказал он наконец. – Выдержать все это.И хотя Месснер тут же начал возражать, что тяжело не только ей, но и всем остальным, он прекрасно понимал, что Гэн имеет в виду, и в глубине души с ним соглашался.
Всякий раз, когда Месснер уходил, в доме повисала томительная грусть, которая могла длиться часами. В доме воцарялась тишина, и никто уже не слушал однообразные призывы полиции через громкоговорители с другой стороны стены. «Ваше положение безнадежно!», «Сдавайтесь!», «Никаких переговоров!» Эта монотонная дробь продолжала сыпаться до тех пор, пока все слова не сливались в сплошной гул, напоминающий злобное жужжание шершней, потревоженных в своем гнезде. Заложники пытались себе вообразить, как чувствуют себя арестанты в тюрьме, когда час посещений подходит к концу и им ничего не остается, как сидеть в своих камерах и гадать, наступила ли уже ночь или продолжается день. И сейчас они были глубоко погружены в свою обычную дневную депрессию, думали о престарелых родственниках, которых никогда уже не смогут навестить, как вдруг Месснер снова постучал в дверь. Симон Тибо отнял от лица голубой шарф, с которым не расставался. Командир Бенхамин жестом приказал вице-президенту узнать, что происходит за дверью. Рубен минутку замешкался, отвязывая от талии кухонное полотенце. Вооруженные люди велели ему поторапливаться. Они, конечно, знали, что это Месснер. Только Месснер решался подходить к двери.– Какой чудесный сюрприз! – сказал вице-президент.Месснер стоял на ступенях, с трудом удерживая в руках тяжелую коробку.Командиры решили, что этот внеочередной визит означает прорыв, шанс сдвинуть с места начатую ими кампанию. В возбуждении они переходили от надежды к отчаянию. Но когда они увидели, что это всего лишь очередная посылка, то почувствовали сильнейшее разочарование. С них было довольно.– Сейчас не время, – сказал командир Альфредо Гэну. – Он прекрасно знает, в какое время ему позволено приходить.Альфредо только-только провалился в сон, сидя в кресле. Он страдал бессонницей с тех самых пор, как вселился в вице-президентский дворец, и любой, кто мешал ему хоть немного вздремнуть, потом сильно жалел об этом. Командиру всегда снились пули, свистевшие у него над ухом. Когда он просыпался, то его рубашка бывала мокрой от пота, сердце отчаянно билось и он чувствовал себя более измученным, чем до сна.– Мне казалось, что у вас возникли особые обстоятельства, – сказал Месснер. – Вот, прибыли ноты.– Мы тут военные, – оборвал его Альфредо. – А не консерватория. Приходи завтра в положенное время, и мы обсудим, можем ли мы взять у вас ноты.Роксана Косс спросила Гэна, не ноты ли это, и, когда он ответил утвердительно, тут же бросилась к двери. Священник последовал за ней.– Это от Мануэля?– Он стоит с той стороны ограды, – сказал Месснер. – Все это он прислал специально для вас.Отец Аргуэдас прижал руку ко рту. «Всемогущий и милосердный бог, мы всегда и везде шлем тебе благодарения и молитвы».– Вы оба, – приказал командир Альфредо, – вернитесь на место.– Я оставлю это в холле у двери, – сказал Месснер. Просто удивительно, как много может весить музыка.– Нет, – сказал Альфредо. У него болела голова. Он уже устал до смерти от всех этих поблажек и заморочек. Должен же быть хоть какой-нибудь порядок, уважение к силе! Разве у него в руках нет оружия? Разве это уже ничего не значит? Если он сказал, что коробки не будет в доме, значит, ее в доме не будет. Командир Бенхамин что-то прошептал на ухо Альфредо, но тот упрямо повторил: – Нет.Роксана схватила Гэна за руку:– Разве это не моя коробка? Скажите им это!Гэн спросил, принадлежит ли коробка сеньорите Косс.– Здесь ничего не принадлежит сеньорите Косс! Она пленница, точно такая же, как вы все! Она здесь не у себя дома! Здесь нет специальной почтовой службы, которая работает только на нее! Она больше не получит ничего! – Тон командира заставил младших террористов вытянуться по стойке «смирно» с выражением угрозы, многие положили руки на спусковой крючок.Месснер вздохнул и перехватил коробку поудобнее.– Тогда я приду завтра, – сказал он по-английски, обращаясь к Роксане Косс, а Гэн перевел это командирам.Но он не ушел. Не успел он повернуться, как Роксана Косс закрыла глаза и открыла рот. Задним числом стало очевидно, что это было рискованно, учитывая настроение командира Альфредо, который мог расценить это как акт неповиновения, и не слишком полезно для ее голоса. Ведь она не пела уже две недели, не спела ни одной гаммы. Госпожа Косс, одетая в брюки миссис Иглесиас и белую рубашку самого вице-президента, стояла посреди огромной гостиной и пела арию из оперы Пуччини «Джанни Скикки». За ее спиной должен был стоять оркестр, но его отсутствия никто не заметил. Никто не смог бы утверждать, что ее голос звучал бы лучше в сопровождении оркестра или что комната по такому случаю должна быть тщательно убрана и освещена свечами. Никто не заметил также отсутствия цветов или шампанского. По существу, все теперь уже знали, что цветы и шампанское – это всего лишь необязательные пустяки. Неужели она действительно так долго не пела? Ее голос вряд ли мог быть прекраснее, будь ее горло хорошо распето и разогрето. Глаза всех присутствующих наполнились слезами – на то существовало столько причин, что перечислить их все было невозможно. Террористы, как и все остальные, плакали от красоты музыки, но также и от того, что их планы провалились. Они думали о том, что слышат ее поющей в последний раз, и уже тосковали по женщине, которая пока находилась рядом с ними. Вся любовь и желание, которые может вместить человеческая душа, выплеснулись в этой длившейся две с половиной минуты арии, и, когда она взяла самые высокие ноты, слушателям показалось, что они забыли самих себя, что их тела куда-то исчезли, а когда появились снова, тяжесть была невыносима. Когда она замолчала, все стояли некоторое время потрясенные и безмолвные. Месснер прислонился к стене, как будто его ударили. Его не пригласили на прием к вице-президенту. В отличие от других он сейчас слышал ее пение впервые.Роксана глубоко вздохнула и опустила плечи.– Скажите им, – сказала она Гэну, – пусть знают. Или они дают мне коробку прямо сейчас, или никто из вас больше не услышит ни от меня, ни от пианиста ни одной ноты в течение всего этого дурацкого социального эксперимента.– Вы в этом уверены? – спросил Гэн.– Я никогда не блефую, – ответила она.Гэн перевел ее заявление, и все глаза устремились на командира Альфредо. Тот усиленно тер переносицу, стараясь избавиться от головной боли, но прием не работал. Музыка настолько сбила его с толку, что он потерял всякую восприимчивость. Он больше не мог добиваться послушания. Он почему-то вспомнил свою сестру, которая умерла от скарлатины, когда он был еще маленьким. Все эти заложники так похожи на избалованных детей, которые вечно чего-то требуют и клянчат!.. Они понятия не имели о том, что значит страдать. Он был бы рад в этот момент просто выйти из дома и встретить за стеной уготованную ему судьбу: пожизненное заключение в тюрьме или пулю в голову. Так долго страдая от бессонницы, он уже был не в состоянии принимать решения. Любое решение в данной ситуации казалось глупостью. Альфредо повернулся и вышел из комнаты: он направился в кабинет вице-президента. Через некоторое время оттуда послышались неразборчивые голоса телевизионных дикторов, и командир Бенхамин велел Месснеру войти внутрь, а своим бойцам – тщательно обследовать содержимое коробки на предмет присутствия там чего-нибудь, кроме нот. Он пытался делать вид, что это его собственное решение, как будто он просто заступил на дежурство, но даже он понимал, что на самом деле это неправда.Парни забрали у Месснера коробку и вывалили ее содержимое на пол. Там были отдельные тоненькие брошюры и толстые переплетенные книги, тысячи страниц, покрытых нотными знаками. Они просеивали все это музыкальное богатство, перетряхивали его и перелистывали, как будто действительно между страниц могли находиться деньги.– Поразительно, – сказал Месснер. – Только что тем же самым занималась полиция за стеной, и вот мы снова вынуждены терпеливо смотреть на такое безобразие.К мальчишкам подошел Като и опустился рядом с ними на колени. Как только они просматривали брошюру, он тут же брал ее у них из рук и тщательно отсортировывал Россини от Верди, Шопена от Беллини. Иногда он останавливался и читал страницу, как будто это было письмо из дома, и его голова при этом покачивалась в такт музыке. Когда ему попадалось что-нибудь особо интересное, он отдавал это в руки Роксаны Косс, кланяясь при этом в пояс. Он не просил Гэна переводить: все, что ее интересовало, находилось здесь.– Мануэль шлет вам свои наилучшие пожелания, – сказал Месснер отцу Аргуэдасу. – Он сказал, что, если вам понадобится что-нибудь еще, он найдет это специально для вас.Священник понимал, что впадает в грех гордыни, и все же наслаждался тем, что именно он сыграл главную роль в доставке нот. Он до сих пор чувствовал головокружение от ее голоса и не мог точно выразить свое состояние. Он пошел посмотреть, открыты ли окна. Он надеялся, что стоящему за стеной Мануэлю удалось хоть что-нибудь услышать, хотя бы одну ноту, хотя бы один пассаж. Благословен тот день, когда он оказался в этой тюрьме! Тайны Христовой любви никогда не были ему ближе – ни тогда, когда он служил мессу или причащался Святых Таин, ни даже в тот день, когда он проходил церемонию посвящения. Теперь он понял, что только сейчас перед ним приоткрывается тот настоящий путь, по которому ему предстоит идти в жизни, слепо и безрассудно, как назначено судьбой, хоть на смерть. В смерти – вознаграждение, в смиренном предании своего сердца богу заключено величие, которое не поддается описанию. В какой-то момент человек уверен, что для него все потеряно, но посмотрите, что он получает взамен!В тот день Роксана Косс больше не пела. Ее голос сделал то, что от него требовалось. Она занималась тем, что, сидя у окна на кушетке вместе с господином Осокавой, просматривала партитуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40