Священнику не было нужды беспокоиться о том, как на них действует погода. Погода не вызывала у них никакого разочарования. Туман придавал всему иной смысл, чем ясная погода. И при ясной погоде из окон вице-президентского дома открывался вид не далее стены, отгораживавшей сад от улицы. Теперь же невозможно было разглядеть даже кроны деревьев, отличить дерево от куста. Дневной свет стал похож на сумерки, а ночь за стеной уподобилась дню из-за света прожекторов – этакий искусственный электрический день, какой устраивают во время вечерних спортивных состязаний. Короче говоря, выглядывая в окно, теперь можно было видеть сам туман, а не день или ночь, сезон или место. День утратил длительность, линейность, а вместо этого циркулировал на одном месте без начала и конца, каждый момент возвращался на исходные позиции снова и снова. Время – в том виде, в каком его обычно воспринимают люди, – кончилось.Итак, продолжение истории через неделю после дня рождения господина Осокавы разворачивалось в том же самом месте, где она началась. Первая неделя плена была отмечена незначительными событиями, тоскливым привыканием к новой жизни. Вначале все было весьма строго. Ружейные дула направлялись в спины и в головы, команды отдавались и выполнялись, люди спали рядами на ковре в гостиной и спрашивали разрешения на любое, даже самое незначительное действие. Но затем, очень медленно, порядок начал меняться. Заложники стали вести себя более независимо. Они чистили зубы без разрешения, их разговоры больше не прерывали, они периодически ходили на кухню и делали себе бутерброды, когда были голодны, и использовали ручки от вилок, чтобы намазать масло на хлеб, потому что все ножи были конфискованы. Командиры испытывали особое пристрастие к Иоахиму Месснеру (хотя и не демонстрировали этого ему самому). Они настаивали не только на том, чтобы он один вел переговоры, но и на том, чтобы он один занимался доставкой в дом всего необходимого, и ему приходилось самому втаскивать ящики в ворота, а затем тащить их по утомительно длинной дорожке к дому. Таким образом, именно Месснер, отпуск которого давно кончился, был тем человеком, который доставлял им хлеб и масло.Время едва шевелило секундные стрелки на часах, и тем не менее, глядя на все происходящее, никто не мог поверить, что прошла уже неделя. Конечно, от момента, когда ружья направляются в спины заложников, до момента, когда ружья запрут в чулане, должно было пройти не менее года, но все же захватчики теперь знали, что заложники не поднимут бунт, а те, в свою очередь, были уверены или почти уверены, что не будут застрелены террористами. Разумеется, охрану с них никто не снимал. Двое парней патрулировали сад, а трое бродили по комнатам, опираясь на винтовки, как на трости для слепых. Командиры продолжали отдавать им распоряжения. Время от времени кто-нибудь из мальчишек тыкал винтовку в спину заложника и приказывал ему отойти к стене без всякой видимой причины, просто ради удовольствия видеть, как он повинуется. По ночам тоже выставлялась стража, но к двенадцати часам все караульщики засыпали и не просыпались даже тогда, когда оружие выскальзывало у них из рук и с грохотом падало на пол.Все гости, явившиеся на день рождения господина Осокавы, целыми днями слонялись по комнате от окна к окну, иногда играли в карты, просматривали журналы, словно мир для них превратился в гигантский железнодорожный вокзал, в котором все дела пришлось отложить до лучших времен. Больше всего их донимало это исчезновение времени. Командир Бенхамин нашел где-то цветной карандаш, принадлежавший малолетнему сыну вице-президента Марко, и каждый день делал жирную голубую черту на стене столовой: шесть черточек продольных, одна поперечная, обозначающая завершение недели. Он воображал себе своего брата Луиса в одиночной камере, где он тоже наверняка вынужден делать царапины ногтями на кирпичной стене, чтобы не потерять счет дням. Разумеется, в доме имелись вполне традиционные способы отсчета времени. Здесь имелись несколько календарей, и ежедневник, и записная книжка на кухне возле телефона. Кроме того, у многих мужчин на руках были часы с календарем. Но даже если бы все эти способы по каким-то причинам не сработали, все равно обитатели дома могли в любой момент включить радио или телевизор и прослушать новости, во время которых обычно сообщаются день недели и число. И тем не менее Бенхамин считал, что ничего нет лучше дедовского способа. Он точил свой карандаш огромным охотничьим ножом и делал новую черту на стене, чем бесконечно раздражал Рубена Иглесиаса. Тот всегда сурово наказывал своих детей за подобные варварские поступки.Все эти люди – все без исключения – в обычной жизни попросту не знали, что такое свободное время. Богатые, то есть заложники, как правило, работали в своих офисах до позднего вечера. Даже в автомобилях по дороге домой они продолжали диктовать письма секретарям. Молодые и бедные, то есть террористы, трудились еще больше, им приходилось выполнять совершенно иные виды работ. Учиться владению оружием, умению прятаться, тренироваться в беге. Теперь же на всех на них навалилось какое-то оцепенение: они сидели, смотрели друг на друга, их пальцы бессознательно выстукивали разные мелодии по крышкам столов или спинкам стульев.Что касается господина Осокавы, то, погрузившись в этот безбрежный океан свободного времени, он, судя по всему, совершенно выбросил из головы заботы о корпорации «Нансей». Он смотрел в окно, и его совершенно не волновало, как повлияет его похищение на изменение биржевых котировок. Его не заботило, кто теперь сидит в его рабочем кресле и принимает решения. Компания «Нансей» была его детищем, делом его жизни, и вот он выпустил ее из рук так же легко и бездумно, как роняют монетку из кошелька. Он вытащил из кармана своего смокинга маленькую записную книжку на пружинках и занес туда слово «garua», предварительно выяснив у Гэна, как оно произносится. Побудительным мотивом к этому стало его нынешнее положение. Не имело значения, сколько раз он слушал в Японии свои итальянские кассеты: как только магнитофон выключался, все слова начисто вылетали у него из головы. Даже наслаждение от звучания прекрасных итальянских слов, таких, как «dimora» – «жилище» или «patrono» – «покровитель», не спасало положения. Он совершенно ничего не помнил после прослушивания кассет. Однако теперь, всего лишь через неделю после своего захвата, он уже мог без запинки сказать кое-что по-испански! «Ahora» – значило «сейчас», «sentarse» – «сидеть», «ponerse de pie» – «встать», «sueсo» – «спать», «requetebueno» – «очень хорошо» и так далее. Конечно, здесь все эти слова звучали грубо или насмешливо, тот, к кому они относились, должен был не просто выполнить обращенную к нему команду, но и ощутить собственную тупость и никчемность. Однако, помимо языка, необходимо было выучить все имена, имена заложников и террористов, что было очень полезно с любой точки зрения. Здесь собрались люди из самых разных стран мира, и при общении у них не возникало никаких ассоциативных связей, не находилось знакомых жестов, которые могли бы упростить общение. Комната была полна людей, между собой совершенно незнакомых, которые вряд ли когда-нибудь познакомились бы в обычных обстоятельствах, и все они вынуждены были теперь улыбаться друг другу и приветливо кивать головой. Ему придется потрудиться, чтобы научиться представляться. В «Нансей» господин Осокава взял себе за правило запоминать как можно больше имен своих подчиненных, столько, сколько был в состоянии запомнить. Кроме того, он помнил имена бизнесменов, которых принимал у себя в офисе, и имена их жен, о которых всегда вежливо расспрашивал после приема, но лично никогда не встречал.Нельзя сказать, чтобы господин Осокава вел пассивную жизнь. Когда он строил свою компанию, он тоже учился. Однако в тот период его учение было совсем другим, нежели теперь. Его нынешнее учение очень живо напоминало ему детство. Можно мне сесть? Можно встать? Спасибо. Пожалуйста. Как сказать «яблоко»? Или «хлеб»? И ответы на эти вопросы он теперь прекрасно помнил, потому что в отличие от времен, когда он слушал свои итальянские записи, запоминание стало смыслом его жизни. Он видел теперь, сколь многим он в прошлом был обязан Гэну. Он и теперь мог на него полностью положиться, однако теперь ему частенько приходилось подождать со своими вопросами, потому что Гэн переводил что-нибудь для командиров. Два дня назад вице-президент Иглесиас был столь любезен, что вручил господину Осокаве эту записную книжку и ручку из кухонного шкафа.– Считайте, – сказал он, – что это запоздалый подарок на день рождения.В книжке господин Осокава тщательно зарисовал печатными буквами алфавит и попросил Гэна записать числа от одного до десяти. Каждый день он добавлял туда несколько слов по-испански. Он вписывал их очень аккуратно, стараясь делать столбики как можно компактнее, ведь, хотя бумаги пока было вдоволь, ему казалось, что может наступить такой момент, когда ее придется экономить. Интересно, когда он последний раз что-то записывал? Все его мысли и слова давно уже, едва возникнув, вводились в компьютер, воспроизводились и передавались электронным путем. И вот он должен заново учиться писать, открывать для себя чистописание, и это казалось ему большим утешением. Он снова начал подумывать об итальянском языке. Он решил, что может попросить Гэна знакомить его с парой итальянских слов ежедневно. В группе заложников оказались два итальянца, и если он слышал их разговор, то весь напрягался, пытаясь понять, что они говорят, как бывает, когда по телефону плохо слышно. Итальянский язык был так дорог его сердцу. И английский тоже. С какой радостью он поговорил бы с госпожой Косс.Он сел и уткнул кончик карандаша в блокнот. Слишком амбициозно. Если он замахнется на слишком большое количество слов, то может потерпеть фиаско. Десять испанских слов ежедневно, точнее, десять существительных и спряжение одного глагола – вот, пожалуй, тот предел, на который он может рассчитывать. Если, конечно, хочет без всяких затруднений воспроизвести их по памяти на следующий день.Гаруа. Очень часто, сидя у окна, он думал о людях по другую сторону садовой ограды, о полиции и военных: в данной ситуации гораздо правильнее было бы пользоваться телефоном, нежели громкоговорителями. Интересно, неужели они все теперь постоянно мокнут? Или сидят в автомобилях и пьют кофе? Очевидно, предполагал господин Осокава, командиры сидят в автомобилях, а рядовые стоят под дождем в полной боевой готовности, и холодные капли дождя свободно текут у них по затылкам и насквозь пропитывают рубашки.Эти рядовые наверняка очень похожи на тех мальчишек, которые патрулируют сейчас гостиную вице-президентского дома. Хотя в армии, наверное, соблюдаются минимальные ограничения по возрасту. А правда, сколько лет этим юным террористам? Те, что казались вначале взрослее других, при ярком свете оказывались просто выше ростом. Они носились вприпрыжку по комнате, наталкиваясь на мебель, потому что совершенно не привыкли к цивилизованному жилищу. На шеях у них ходили адамовы яблоки, а на лицах светились возрастные прыщи и пробивалась первая растительность. А самые юные просто пугали своей юностью. Волосы их были по-детски мягкими, кожа была очень гладкой, а плечи очень узкими. Своими маленькими руками они крепко сжимали приклады ружей и пытались сохранять на лицах беззаботное и наглое выражение. Чем дольше заложники рассматривали террористов, тем моложе они им казались. Неужели это те самые люди, которые ворвались к ним на прием и вели себя при этом, как дикие животные? Теперь они спали на полу вповалку, с открытыми ртами, с раскинутыми руками. Они спали, как подростки, с такой безмятежностью, какой присутствующие взрослые обладали десятилетия назад. Некоторым из них очень нравилось быть солдатами. Они не расставались с оружием ни на минуту, с удовольствием пинали и угрожали взрослым, бросали на них взгляды, в которых светилась ненависть. Тогда заложникам казалось, что вооруженные дети намного опаснее вооруженных взрослых. Дети гораздо сильнее подвержены настроению, они более темпераментны, иррациональны, они постоянно жаждут драк и провокаций. Некоторые террористы убивали время тем, что исследовали во всех деталях дом. Они прыгали по кроватям и примеряли одежду из шкафов. В туалете они бессчетное число раз дергали на ручку – ради удовольствия наблюдать, как закручивается в сливе вода. Вначале они взяли за правило ни под каким видом не обращаться к заложникам напрямую, но потом им самим это наскучило. Они охотно болтали с заложниками, особенно когда командиры о чем-то совещались и не обращали на них внимания.– Вы откуда? – Это был их излюбленный вопрос, хотя ответов и не запоминали. В конце концов Рубен Иглесиас отправился в свой кабинет и принес оттуда большой атлас, чтобы, отвечая, показывать место на карте, но мальчишкам это ничего не проясняло, и Рубен послал одного из них в детскую принести оттуда глобус на ножке – этакую модель зелено-голубой планеты, которая легко вращалась на стационарной оси.– Париж, – говорил Симон Тибо, указывая на свой родной город. – Франция.Лотар Фалькен показал им Германию, Расмус Нильсон – Данию. Акира Ямамото не проявил интереса к подобной игре, так что Японию показал им Гэн. Роксана Косс сперва закрыла ладонью Соединенные Штаты целиком, а затем ткнула пальцем в одну точку, представляющую собой Чикаго. Парни переходили с глобусом от одной группы людей к другой, и те, кто не понимал вопроса, все равно понимали правила игры и охотно в ней участвовали.– Это Россия, – говорили они.– Это Италия.– Это Аргентина.– Это Греция.– А вы откуда? – спросил вице-президента паренек по имени Ишмаэль. Он считал вице-президента своим собственным заложником, потому что постоянно таскал ему с кухни лед. Он и теперь приносил ему лед три-четыре раза в день без всяких просьб, что очень помогало вице-президенту, рана которого воспалилась и опухоль продолжала расти.– Отсюда, – сказал вице-президент, указывая на пол.– Покажи мне, – попросил Ишмаэль, показывая на глобус.– Отсюда, – повторил вице-президент, топнув ногой по ковру. – Это мой дом. Я живу в этом городе. Я родился в той же стране, что и ты.Ишмаэль посмотрел на него с сомнением. Даже русских легче заставить играть.– Покажи! – потребовал он.Рубен сел на пол вместе с мальчиком и показал ему ту страну, в которой они все находились в настоящий момент и которая была на глобусе плоской и розовой.– Мы здесь живем, – сказал он. Ишмаэль был самым мелким из всех, настоящим ребенком. Рубену захотелось посадить его к себе на колени, обнять и приласкать.– Ты здесь живешь, – повторил мальчик.– Нет, не только я, – ответил Рубен. Где теперь его собственные дети? Что они сейчас делают? – Мы оба.Ишмаэль вздохнул и поднялся с пола, разочарованный тупостью своего друга.– Ты не умеешь играть, – сказал он.– Я не умею играть, – повторил Рубен, глядя на плачевное состояние его башмаков. В любую минуту правая подошва могла совсем отвалиться. – Знаешь что, послушай-ка меня. Сходи наверх в самую большую спальню, какую только найдешь. Открой там все двери, пока не увидишь маленькую кладовку, полную красивых женских платьев. В этой кладовке пар сто разных туфель. Ты поищи и найдешь теннисные туфли, которые тебе наверняка будут впору. А может, там есть и ботинки.– Я не могу носить женские туфли.– Теннисные туфли и ботинки не женские, – покачал головой Рубен. – Мы просто их там держим. Я понимаю, что в этом нет никакого смысла, но ты мне поверь.
– Просто смешно, что мы тут сидим просто так, – сказал Франц фон Шуллер. Гэн перевел его слова на французский для Симона Тибо и Жака Мэтисье, а затем на японский для господина Осокавы. Кроме Франца, среди заложников имелось еще два немца, которые стояли сейчас перед пустым камином и пили грейпфрутовый сок. Потрясающее наслаждение этот сок. Лучше всякого шотландского виски. Кислота раздражала им языки и возвращала ощущение жизни. Сегодня им впервые принесли этот сок.– Эти люди – просто дилетанты. И те, кто внутри, и те, кто снаружи.– Что же вы предлагаете? – спросил Симон Тибо. Он обмотал шею голубым шарфом своей жены, так что концы его свешивались на спину. Наличие этого шарфа мешало окружающим интересоваться его мнением по серьезным вопросам.Пьетро Дженовезе прогуливался в это время по комнате и попросил Гэна перевести разговор также и для него. Он хорошо говорил по-французски, но не знал немецкого.– Нельзя сказать, что оружие нам недоступно, – продолжал Шуллер, понижая голос, хотя, по всей видимости, никто из окружающих его не понимал. Все ждали Гэна.– И мы легко расчистим себе путь к свободе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40