Скрипка пела. По распоряжению мистера Флеминга, мальчик с большой пивной кружкой стал обходить публику. Со звоном посыпались монеты. Джон чувствовал, что сердце его не выдержит, он поднялся и направился к бару, чтобы купить сигарет. Ему казалось, что Вики идет с ним. Он обернулся, но она была далеко и зеркало повторяло изгибы ее фигуры.
Музыка постепенно затихала, пока не умолкла совсем, скрипач гортанно прикрикнул: «Гарсон!», мальчик принес ему виски. Зал разразился овациями, музыкант вежливо приподнял шляпу и потащил свое длинное тело сквозь рукоплескания, сквозь холл, прямо в цепкий туман. Какое это было счастье и какая тоска! Джон только встал, чтобы купить сигарет, и вот уже нет ни вечера, ни музыки, ни Вики…
* * *
Джон тряхнул головой и поставил кий на место. Да, ему нравилась эта комната. Красно-коричневые стены, египетский орнамент в белых медальонах, мраморная статуя полуобнаженной жрицы. Он любил эту статую, часто подолгу простаивал возле нее, вглядываясь в детские черты лица, маленький нос, красиво очерченные губы, тонкие руки, сложенные под прелестной, еще не до конца развитой грудью. Глядя на эту красоту, он часто думал о бытие, религии, о бессмертии в искусстве. Внезапно пошел дождь и тысячами кулачков застучал в стекло. Джон тряхнул головой и решительно вышел из бильярдной. Ему пришло в голову проведать Ричарда. Если мальчик решил не выходить к обеду, значит, так оно и будет. Ему пришлось пройти мимо столовой, где уже собралось веселое общество, играл патефон, раздавались голоса. Джон услышал восклицание старого графа, с кем-то оживленно спорившего. В обществе присутствовали дамы: их меховые накидки небрежное уроненные в кресло Джон видел в вестибюле. К счастью, дверь столовой оказалась полуприкрыта, и Джона не заметили. Он миновал узкий коридор, соединяющий главное строение с восточной башней и вошел в игровую комнату Ричарда. Мальчик полулежал в кресле, перекинув ноги через подлокотник, и держал на коленях книгу.
– Ричард, – позвал Джон.
Мальчик неохотно обратил на него взгляд.
– Чем обязан, учитель? – негромко спросил он. Джон опустился в кресло напротив.
– Вы не желаете выйти в столовую, граф? – спросил он.
– Что я там не видел, – фыркнул Ричард. – Они же все круглые дураки! Стоит мне только появится, как они начинают отпускать шуточки и пичкать меня сластями, будто я девчонка.
– Прекрасно, Ричард, оставайтесь здесь. Я дам распоряжение, чтобы обед принесли сюда.
– Боже мой! Все только и делают, что дают распоряжения. Я едва не охрип, убеждая миссис Уил-лис, что не голоден.
– Думаю, граф, меня вам в этом убедить не удастся. Вы должны как следует поесть. Завтра мы с вами отправляемся на прогулку в горы, по той дороге, что ведет через лес. Вы должны как следует набраться сил, ибо помимо автомобиля будет пеший переход.
– Так все-таки на автомобиле! Это меняет дело! – Ричард просиял.
– Итак, граф, я надеюсь, вы меня поняли, – сказал Джон, поднимаясь из кресла.
Он взглянул на заглавие книги, которую держал Ричард, потрепал по голове крупное чучело мастиффа, сидящее на ковре, и твердым шагом вышел из комнаты.
Джон ступил на лестницу, где его приветствовали веера клинков. Граф Генри был страстным коллекционером оружия и на главной лестнице, а в особенности в гостиных замка царила бравурная атмосфера. Джон прошел мимо статуи самурая с обнаженным мечом-катана и стал подниматься, тяжело опираясь на гладкие дубовые перила. Холодное оружие экзотического происхождения: мечи воинов жестокого племени даянов, серпы из Африки соседствовали с наградными саблями русских офицеров. На лестничной площадке второго этажа Джон остановился в нерешительности, с каким-то странным стеснением в груди. Здесь, в темном коридоре, в нескольких футах от него находилась винтовая лестница, ведущая в главную башню. Он знал, стоило только поддаться искушению, и он снова увидит Адель, ее тонкие черты, строгие изгибы и линии ее тела, воплощение нежной и буйной фантазии Творца. Это была не просто женщина, а что-то несравнимо большее. Джон терялся в догадках, чем является это молчаливое существо, представшее его взору. О, как он был неосторожен, впервые сняв с портрета вуаль! Изящные руки в черных перчатках, скрещенные на приподнятом колене, чересчур смелый низкий вырез платья с кофейной теневой впадиной межи двух сливочно-розовых холмов. Легкая кротовая накидка сползла, обнажив алебастровое плечо, на которое легла тень ее твердой скулы. Черные волосы, вопреки моде, были зачесаны назад и собраны в низкий узел, на лбу лежала золотая сеть, в сплетениях которой посверкивали бриллианты. Самым удивительным был ее взгляд – прямой взгляд хищницы с едва заметным прищуром, но в глубине, под маской, таился, – Джон это ясно видел, – какой-то надлом, тайная трагедия. В растерянности он остановился перед портретом как вкопанный, не в силах отвести взор, понимая, что надо бежать, но, побежденный, готов был пасть на колено, смиренно моля идола о прощении за то, что нарушил его покой.
Он поставил перед портретом бронзовый подсвечник и потушил лампы, с волнением в груди нащупал кресло и сел, растворяясь в оранжевом полумраке. Он сидел долго, задумавшись, подперев кулаком подбородок. Ночь меркла. В зеркальном воздухе черных точек стало меньше; обернувшись, Джон увидел, что все небо изумрудно-зеленой масти, а почти в центре окна мерцает рассветная звезда, хотя ему казалось, что он ни на миг не сомкнул глаз. Подсвечник был залит воском, с бокового рожка струилась витая струйка дыма. Это была Адель. Она глядела на него и, Джон в тоске набросил на портрет вуаль. Он поклялся никогда не возвращаться в этот будуар, и какое-то время соблюдал свою клятву. Сама мысль, что портрет не плод фантазии, что эта женщина реальна, что где-то в Европе, окруженная поклонниками, леди Генри посещает театры, разъезжает в автомобиле, пьет шампанское, смеется, повергала его в смущение. Он поймал себя на том, что с некоторых пор жадно вглядывается в черты Ричарда. Он понял вдруг с испугом, что попадает в какую-то странную фантастическую зависимость, в этом было что-то надуманное, сродни цепкому кошмару.
И все равно время от времени Джон возвращался в эту комнату, к портрету, с бьющимся сердцем, как будто был юн и впервые шел на свидание к женщине. Он сидел на ковре, поджав ноги, опираясь спиной на сфинкса, и чувствовал смехотворность своего положения. Вики, ушедшая навсегда, которую он любил и которой до сих пор хранил верность, и Адель, которую он не видел и надеялся не увидеть никогда. Нелепо, право! Неужели он проникся чувственной любовью к портрету? Это скрытая патология, извращение, думал Джон, этого не может быть.
И вот теперь он стоял на лестничном марше, борясь с искушением, в тяжелом раздумье, уперевшись взглядом в скрещенные шпаги с богато отделанными рукоятями, украшенными каббалистической символикой. Это были редкостные именные шпаги членов тайных масонских обществ. В связи с этим Джон вспомнил, как читал когда-то, что русский царь Павел I был масоном. Джон, сунув руки в карманы, побрел по коридору, словно во сне. Потом резко остановился, бросился бегом в свою комнату на третьем этаже.
Поздно ночью в дверь постучали. Джон рывком распахнул ее. Это был Стив.
– Мистер Готфрид, – сказал он. – Граф Генри интересуется, не нужно ли вам чего и не могли бы вы спуститься в бильярдную?
– Убирайся! – буркнул Джон. Стив поклонился и хотел идти.
– Постойте, Стив, – воскликнул Джон. – Передайте графу мой поклон и скажите, что я уже лег спать, поскольку с утра мы с Ричардом отправляемся в горы.
Он уснул тяжелым сном без сновидений. Его разбудил шум мотора отъезжающей машины, восклицания, звонкий женский смех. Взглянув на настенные часы, циферблат которых попал в призрачное лунное пятно, Джон попытался снова уснуть. Было нестерпимо жарко, одеяло навалилось глыбой. Джон рывком вскочил с постели, сунул ноги в ночные туфли, валявшиеся у кровати, ходил по комнате, курил, смотрел в окно. Потом, усталый, какой-то выжатый, уснул и ему снились цветы и птицы.
ГЛАВА 5
Спустя две недели граф Генри получил письмо, перевернувшее привычный уклад жизни замка.
Анри в очередной раз отправился в Лондон по поручению графа и как его доверенное лицо. Оттуда он намеревался поехать в Мюнхен для переговоров о поставках мяса в Англию. Анри любил Баварию, как он сам утверждал. Мюнхен, окруженный горами и озерами, прославленный прекрасной архитектурой, музеями, шумными празднествами был, несомненно, красивейшим городом Германии. Анри любил прогуливаться по Английскому саду, вскидывая на ходу фамильную трость с набалдашником из слоновой кости, по спокойным чистым улицам с домами в стиле Ренессанса, любил стоять под Триумфальной аркой, когда над ним возносилась Бавария, правившая четверкой львов. Его поражал этот чисто арийский кич – огромный символ крохотной страны. Он любил автомобильные прогулки по отрогам Баварских Альп, серпантин каменистых дорог, виллы в девственных горных уголках, утопающие в зелени, к которым ведут подъездные дорожки, посыпанные ракушечником.
Любил он проводить вечера в «Альпийском кабачке» в старом городе, где за четверть литра крепкого выдержанного вина брали на десять пфеннигов дороже, и слушать разглагольствования педантичных и умных землевладельцев, своих приятелей. Но не только землевладельцы навещали этот ресторан, славящийся поистине бюргерским уютом и кухней, бывали здесь и политические деятели. Господа эти основательно и гордо возвышались за столами, сработанными из мореного дуба, на массивных полированных скамьях. Эти люди имели твердое положение и столь же твердые взгляды на политику, искусство, жизнь. Бавария была автономным государством и все эти люди кичились своим положением. Германия состояла из восемнадцати независимых государств, но, в сущности, они давно превратились в провинции.
Анри не было дела до политики, он с любопытством смотрел на всех этих господ, облеченных пышными титулами, на всех этих президентов, парламентариев, демонстрирующих свою власть, ведущих борьбу против общегерманского правительства, не желающих исчезнуть с политической арены. Он только качал головой, зная, что он для них чужак. Но это не мешало ему посещать «Альпийский кабачок», хрустеть поджаренными свиными сосисками, пить пиво и выговаривать непривычные немецкие слова.
А в этот раз поездка на Баварское плоскогорье обещала быть для Анри особенно приятной, ибо кроме дел, он ожидал найти все столь же благосклонный взгляд некой Ванессы фон Крюгер, уроженки Северной Германии. Натягивая краги и захлопывая дверцу «Оксфорда», он весело рассмеялся на вопрос Ричарда, выбежавшего проститься с братом.
– Еду вести переговоры с баварскими поросятами на предмет свинины, – сказал он.
Джон стал правой рукой графа. Теперь он занимался розовым поместьем Генри, делами двух лондонских предприятий, а также винодельческой фермы во Франции. Через руки Джона проходили банковские счета, которые он каждое утро доставлял графу, а также договора и иные деловые бумаги. Ричард по-прежнему доставлял немало хлопот, но сопротивление его было сломлено, и мальчик постепенно свыкался со своим новым положением. Теперь Джон был основательно загружен работой и такая занятость нравилась ему. Он снова знал к чему приложить свою энергию, опыт, целеустремленность. Уверенный в своих силах, он чувствовал себя как рыба в воде среди всех этих сложностей – акций, векселей, ренты. Он радовался тому, что снова может применять свои знания на практике. Вернулась легкость, радость бытия, сознание того, что жизнь открывает ему новые прекрасные возможности. Он уже не бродил по поместью в одиночестве, коротая свободные часы в библиотеке. Меланхолия наконец оставила его.
Джон сознательно выстраивал отношения с Ричардом. Но эгоизм так глубоко пустил корни в душе ребенка, что Джону стоило немалых сил, чтобы пробиться к его ценным, благородным качествам.
Вот уже третий день Ричард опять дулся на своего воспитателя. Юный граф явно затаил обиду после ссоры во вторник, и теперь демонстративно ходил на прогулки с миссис Уиллис. В воскресенье они с Джоном собирались в Кентербери осмотреть собор, его потемневшие от времени столетние башни, пронзающие облака шпили, величественные контрфорсы. Здесь, по извилистым улочкам Джон бродил еще ребенком, наслаждаясь тишиной и присутствием тайны, ощущая на себе эту тайну, восхищаясь оттенками красок и игрой линий. Здесь были старинные склепы, могилы с надгробными надписями, позеленевшие и сглаженные ветром и водой – Фома Бекет, гугеноты, Черный Принц. Его поражали и вызывали благоговейный страх резные ворота монастырской ограды, куда он входил с горбатой солнечной кентерберийской улочки, попадая под сень собора, словно оказываясь в далеком, непонятном прошлом.
Этим же путем Джон хотел провести юного графа, и теперь не без улыбки думал, помешает ли Ричарду его заносчивость провести день в Кентербери. Впрочем, мальчика могла прельстить автомобильная поездка. И все-таки, Джон с уважением относился к чувствам Ричарда.
– Вот уж прирожденный делец. Он сумеет извлечь выгоду из любой ситуации, – усмехнулся он.
Утром пришла почта и после завтрака Джон принялся ее разбирать. Это были деловые предложения от предпринимателей, счета банков, подробный отчет дворецкого новой виллы на Темзе, которую граф приобрел для Анри, приглашения на светские рауты, личные письма, газеты, какие-то рекламные листовки, снова приглашения. «Сколько шелухи!» – думал Джон. Он уже начал откладывать бумаги, с которыми мог разобраться сам, как вдруг внимание его привлек плотный голубой конверт с французским штемпелем. Это было письмо, адресованное лично графу. При первом же взгляде на почерк, Джон понял, что послание от женщины. Несколько лет он занимался графологическим анализом и мог по почерку уяснить для себя настоящий характер писавшего. Ему нравилось проделывать такие штуки на вечеринках и видеть потом любопытные и растерянные лица приятелей и знакомых. Позже, осознав, какую силу дает ему этот неординарный и зловещий дар, он перестал забавляться таким образом на потеху компаний. Но нет-нет, да и возвращался мысленно к тому, что это хобби он мог бы превратить в профессию.
И вот теперь Джон пристально всматривался в надпись на конверте и интуитивно дробил линии стройных готических букв в соответствии с методом анализа. На конверте не было обратного адреса и имени, буквы на штемпеле были нечетки, но не оставалось сомнений, что место отправления письма – Париж.
Он отодвинул бумаги и откинулся на стуле. Нет, пет, говорил он себе, на свете великое множество женщин и ничего удивительного в том, что кто-то пишет графу. Ведь граф еще не старик, к тому же заметная и яркая фигура в Англии.
Джон встал и легко прошелся по кабинету. «Сегодня много работы, – убеждал он себя. – Необходимо собраться и быть точным. И что это ты так всполошился? Для этого нет причин, совершенно никаких причин». Он возобновил разбор корреспонденции, все время держа в поле зрения голубой конверт. Потом замер, положив локти на стол, и стал прислушиваться к себе. Сердце забилось в груди, и он вдруг почувствовал, что знает содержимое письма. Его бросило в жар, но лицо сильно побледнело. «Это трусость, – объяснял себе Джон. – Ты боишься фантома, кумира, который сам же и выдумал от безделья. Но человеческие увлечения – как вода: можно погружаться, но удержать по своему желанию – никогда!»
Он потер рукой лоб и снова встал. Нет, он не испугался, конечно же, нет, дело в другом. Но это «другое», эта причинно-следственная связка была так туманна, так неопределенна, что Джон попросту назвал себя идиотом. Он подошел к окну и долго смотрел на зеленеющий подлесок и солнечные блики, сверкающие на спокойной глади Темзы.
Потом Джон отошел от окна, снова прошелся по комнате, сунул в рот сигарету. Так, нужно сесть и успокоиться. Ничего не случилось, и ничего не произойдет впредь. Джон просто рассыпался на осколки, но следует вновь себя собрать и обрести целостность. «Через несколько часов граф сообщит мне то, что я уже знаю, – думал Джон. – Это ничего не меняет. Граф желает и совершенно нормально, что…» Здесь Готфрид пресек себя. Ибо даже в мыслях страшился произнести имя, страшился потери собственной тайны, нравственных переживаний. Он понимал, что в глубине его «Я» разворачивается конфликт, трагедия, в мыслях он стремился к абсолютному и беспредельному, к этой женщине.
Он снова подошел к окну и будто впервые увидел небо, резкий солнечный свет, миссис Уиллис в бежевой накидке, завитую и чинную, медленно прогуливающуюся по садовой дорожке с болонкой на поводке, Ричарда, который воспользовался ее сентиментальной отвлеченностью и с наслаждением шагал в белых носках по только что вскопанной садовником клумбе, увидел ветер и стремительно бегущие в прозрачной сфере облака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Музыка постепенно затихала, пока не умолкла совсем, скрипач гортанно прикрикнул: «Гарсон!», мальчик принес ему виски. Зал разразился овациями, музыкант вежливо приподнял шляпу и потащил свое длинное тело сквозь рукоплескания, сквозь холл, прямо в цепкий туман. Какое это было счастье и какая тоска! Джон только встал, чтобы купить сигарет, и вот уже нет ни вечера, ни музыки, ни Вики…
* * *
Джон тряхнул головой и поставил кий на место. Да, ему нравилась эта комната. Красно-коричневые стены, египетский орнамент в белых медальонах, мраморная статуя полуобнаженной жрицы. Он любил эту статую, часто подолгу простаивал возле нее, вглядываясь в детские черты лица, маленький нос, красиво очерченные губы, тонкие руки, сложенные под прелестной, еще не до конца развитой грудью. Глядя на эту красоту, он часто думал о бытие, религии, о бессмертии в искусстве. Внезапно пошел дождь и тысячами кулачков застучал в стекло. Джон тряхнул головой и решительно вышел из бильярдной. Ему пришло в голову проведать Ричарда. Если мальчик решил не выходить к обеду, значит, так оно и будет. Ему пришлось пройти мимо столовой, где уже собралось веселое общество, играл патефон, раздавались голоса. Джон услышал восклицание старого графа, с кем-то оживленно спорившего. В обществе присутствовали дамы: их меховые накидки небрежное уроненные в кресло Джон видел в вестибюле. К счастью, дверь столовой оказалась полуприкрыта, и Джона не заметили. Он миновал узкий коридор, соединяющий главное строение с восточной башней и вошел в игровую комнату Ричарда. Мальчик полулежал в кресле, перекинув ноги через подлокотник, и держал на коленях книгу.
– Ричард, – позвал Джон.
Мальчик неохотно обратил на него взгляд.
– Чем обязан, учитель? – негромко спросил он. Джон опустился в кресло напротив.
– Вы не желаете выйти в столовую, граф? – спросил он.
– Что я там не видел, – фыркнул Ричард. – Они же все круглые дураки! Стоит мне только появится, как они начинают отпускать шуточки и пичкать меня сластями, будто я девчонка.
– Прекрасно, Ричард, оставайтесь здесь. Я дам распоряжение, чтобы обед принесли сюда.
– Боже мой! Все только и делают, что дают распоряжения. Я едва не охрип, убеждая миссис Уил-лис, что не голоден.
– Думаю, граф, меня вам в этом убедить не удастся. Вы должны как следует поесть. Завтра мы с вами отправляемся на прогулку в горы, по той дороге, что ведет через лес. Вы должны как следует набраться сил, ибо помимо автомобиля будет пеший переход.
– Так все-таки на автомобиле! Это меняет дело! – Ричард просиял.
– Итак, граф, я надеюсь, вы меня поняли, – сказал Джон, поднимаясь из кресла.
Он взглянул на заглавие книги, которую держал Ричард, потрепал по голове крупное чучело мастиффа, сидящее на ковре, и твердым шагом вышел из комнаты.
Джон ступил на лестницу, где его приветствовали веера клинков. Граф Генри был страстным коллекционером оружия и на главной лестнице, а в особенности в гостиных замка царила бравурная атмосфера. Джон прошел мимо статуи самурая с обнаженным мечом-катана и стал подниматься, тяжело опираясь на гладкие дубовые перила. Холодное оружие экзотического происхождения: мечи воинов жестокого племени даянов, серпы из Африки соседствовали с наградными саблями русских офицеров. На лестничной площадке второго этажа Джон остановился в нерешительности, с каким-то странным стеснением в груди. Здесь, в темном коридоре, в нескольких футах от него находилась винтовая лестница, ведущая в главную башню. Он знал, стоило только поддаться искушению, и он снова увидит Адель, ее тонкие черты, строгие изгибы и линии ее тела, воплощение нежной и буйной фантазии Творца. Это была не просто женщина, а что-то несравнимо большее. Джон терялся в догадках, чем является это молчаливое существо, представшее его взору. О, как он был неосторожен, впервые сняв с портрета вуаль! Изящные руки в черных перчатках, скрещенные на приподнятом колене, чересчур смелый низкий вырез платья с кофейной теневой впадиной межи двух сливочно-розовых холмов. Легкая кротовая накидка сползла, обнажив алебастровое плечо, на которое легла тень ее твердой скулы. Черные волосы, вопреки моде, были зачесаны назад и собраны в низкий узел, на лбу лежала золотая сеть, в сплетениях которой посверкивали бриллианты. Самым удивительным был ее взгляд – прямой взгляд хищницы с едва заметным прищуром, но в глубине, под маской, таился, – Джон это ясно видел, – какой-то надлом, тайная трагедия. В растерянности он остановился перед портретом как вкопанный, не в силах отвести взор, понимая, что надо бежать, но, побежденный, готов был пасть на колено, смиренно моля идола о прощении за то, что нарушил его покой.
Он поставил перед портретом бронзовый подсвечник и потушил лампы, с волнением в груди нащупал кресло и сел, растворяясь в оранжевом полумраке. Он сидел долго, задумавшись, подперев кулаком подбородок. Ночь меркла. В зеркальном воздухе черных точек стало меньше; обернувшись, Джон увидел, что все небо изумрудно-зеленой масти, а почти в центре окна мерцает рассветная звезда, хотя ему казалось, что он ни на миг не сомкнул глаз. Подсвечник был залит воском, с бокового рожка струилась витая струйка дыма. Это была Адель. Она глядела на него и, Джон в тоске набросил на портрет вуаль. Он поклялся никогда не возвращаться в этот будуар, и какое-то время соблюдал свою клятву. Сама мысль, что портрет не плод фантазии, что эта женщина реальна, что где-то в Европе, окруженная поклонниками, леди Генри посещает театры, разъезжает в автомобиле, пьет шампанское, смеется, повергала его в смущение. Он поймал себя на том, что с некоторых пор жадно вглядывается в черты Ричарда. Он понял вдруг с испугом, что попадает в какую-то странную фантастическую зависимость, в этом было что-то надуманное, сродни цепкому кошмару.
И все равно время от времени Джон возвращался в эту комнату, к портрету, с бьющимся сердцем, как будто был юн и впервые шел на свидание к женщине. Он сидел на ковре, поджав ноги, опираясь спиной на сфинкса, и чувствовал смехотворность своего положения. Вики, ушедшая навсегда, которую он любил и которой до сих пор хранил верность, и Адель, которую он не видел и надеялся не увидеть никогда. Нелепо, право! Неужели он проникся чувственной любовью к портрету? Это скрытая патология, извращение, думал Джон, этого не может быть.
И вот теперь он стоял на лестничном марше, борясь с искушением, в тяжелом раздумье, уперевшись взглядом в скрещенные шпаги с богато отделанными рукоятями, украшенными каббалистической символикой. Это были редкостные именные шпаги членов тайных масонских обществ. В связи с этим Джон вспомнил, как читал когда-то, что русский царь Павел I был масоном. Джон, сунув руки в карманы, побрел по коридору, словно во сне. Потом резко остановился, бросился бегом в свою комнату на третьем этаже.
Поздно ночью в дверь постучали. Джон рывком распахнул ее. Это был Стив.
– Мистер Готфрид, – сказал он. – Граф Генри интересуется, не нужно ли вам чего и не могли бы вы спуститься в бильярдную?
– Убирайся! – буркнул Джон. Стив поклонился и хотел идти.
– Постойте, Стив, – воскликнул Джон. – Передайте графу мой поклон и скажите, что я уже лег спать, поскольку с утра мы с Ричардом отправляемся в горы.
Он уснул тяжелым сном без сновидений. Его разбудил шум мотора отъезжающей машины, восклицания, звонкий женский смех. Взглянув на настенные часы, циферблат которых попал в призрачное лунное пятно, Джон попытался снова уснуть. Было нестерпимо жарко, одеяло навалилось глыбой. Джон рывком вскочил с постели, сунул ноги в ночные туфли, валявшиеся у кровати, ходил по комнате, курил, смотрел в окно. Потом, усталый, какой-то выжатый, уснул и ему снились цветы и птицы.
ГЛАВА 5
Спустя две недели граф Генри получил письмо, перевернувшее привычный уклад жизни замка.
Анри в очередной раз отправился в Лондон по поручению графа и как его доверенное лицо. Оттуда он намеревался поехать в Мюнхен для переговоров о поставках мяса в Англию. Анри любил Баварию, как он сам утверждал. Мюнхен, окруженный горами и озерами, прославленный прекрасной архитектурой, музеями, шумными празднествами был, несомненно, красивейшим городом Германии. Анри любил прогуливаться по Английскому саду, вскидывая на ходу фамильную трость с набалдашником из слоновой кости, по спокойным чистым улицам с домами в стиле Ренессанса, любил стоять под Триумфальной аркой, когда над ним возносилась Бавария, правившая четверкой львов. Его поражал этот чисто арийский кич – огромный символ крохотной страны. Он любил автомобильные прогулки по отрогам Баварских Альп, серпантин каменистых дорог, виллы в девственных горных уголках, утопающие в зелени, к которым ведут подъездные дорожки, посыпанные ракушечником.
Любил он проводить вечера в «Альпийском кабачке» в старом городе, где за четверть литра крепкого выдержанного вина брали на десять пфеннигов дороже, и слушать разглагольствования педантичных и умных землевладельцев, своих приятелей. Но не только землевладельцы навещали этот ресторан, славящийся поистине бюргерским уютом и кухней, бывали здесь и политические деятели. Господа эти основательно и гордо возвышались за столами, сработанными из мореного дуба, на массивных полированных скамьях. Эти люди имели твердое положение и столь же твердые взгляды на политику, искусство, жизнь. Бавария была автономным государством и все эти люди кичились своим положением. Германия состояла из восемнадцати независимых государств, но, в сущности, они давно превратились в провинции.
Анри не было дела до политики, он с любопытством смотрел на всех этих господ, облеченных пышными титулами, на всех этих президентов, парламентариев, демонстрирующих свою власть, ведущих борьбу против общегерманского правительства, не желающих исчезнуть с политической арены. Он только качал головой, зная, что он для них чужак. Но это не мешало ему посещать «Альпийский кабачок», хрустеть поджаренными свиными сосисками, пить пиво и выговаривать непривычные немецкие слова.
А в этот раз поездка на Баварское плоскогорье обещала быть для Анри особенно приятной, ибо кроме дел, он ожидал найти все столь же благосклонный взгляд некой Ванессы фон Крюгер, уроженки Северной Германии. Натягивая краги и захлопывая дверцу «Оксфорда», он весело рассмеялся на вопрос Ричарда, выбежавшего проститься с братом.
– Еду вести переговоры с баварскими поросятами на предмет свинины, – сказал он.
Джон стал правой рукой графа. Теперь он занимался розовым поместьем Генри, делами двух лондонских предприятий, а также винодельческой фермы во Франции. Через руки Джона проходили банковские счета, которые он каждое утро доставлял графу, а также договора и иные деловые бумаги. Ричард по-прежнему доставлял немало хлопот, но сопротивление его было сломлено, и мальчик постепенно свыкался со своим новым положением. Теперь Джон был основательно загружен работой и такая занятость нравилась ему. Он снова знал к чему приложить свою энергию, опыт, целеустремленность. Уверенный в своих силах, он чувствовал себя как рыба в воде среди всех этих сложностей – акций, векселей, ренты. Он радовался тому, что снова может применять свои знания на практике. Вернулась легкость, радость бытия, сознание того, что жизнь открывает ему новые прекрасные возможности. Он уже не бродил по поместью в одиночестве, коротая свободные часы в библиотеке. Меланхолия наконец оставила его.
Джон сознательно выстраивал отношения с Ричардом. Но эгоизм так глубоко пустил корни в душе ребенка, что Джону стоило немалых сил, чтобы пробиться к его ценным, благородным качествам.
Вот уже третий день Ричард опять дулся на своего воспитателя. Юный граф явно затаил обиду после ссоры во вторник, и теперь демонстративно ходил на прогулки с миссис Уиллис. В воскресенье они с Джоном собирались в Кентербери осмотреть собор, его потемневшие от времени столетние башни, пронзающие облака шпили, величественные контрфорсы. Здесь, по извилистым улочкам Джон бродил еще ребенком, наслаждаясь тишиной и присутствием тайны, ощущая на себе эту тайну, восхищаясь оттенками красок и игрой линий. Здесь были старинные склепы, могилы с надгробными надписями, позеленевшие и сглаженные ветром и водой – Фома Бекет, гугеноты, Черный Принц. Его поражали и вызывали благоговейный страх резные ворота монастырской ограды, куда он входил с горбатой солнечной кентерберийской улочки, попадая под сень собора, словно оказываясь в далеком, непонятном прошлом.
Этим же путем Джон хотел провести юного графа, и теперь не без улыбки думал, помешает ли Ричарду его заносчивость провести день в Кентербери. Впрочем, мальчика могла прельстить автомобильная поездка. И все-таки, Джон с уважением относился к чувствам Ричарда.
– Вот уж прирожденный делец. Он сумеет извлечь выгоду из любой ситуации, – усмехнулся он.
Утром пришла почта и после завтрака Джон принялся ее разбирать. Это были деловые предложения от предпринимателей, счета банков, подробный отчет дворецкого новой виллы на Темзе, которую граф приобрел для Анри, приглашения на светские рауты, личные письма, газеты, какие-то рекламные листовки, снова приглашения. «Сколько шелухи!» – думал Джон. Он уже начал откладывать бумаги, с которыми мог разобраться сам, как вдруг внимание его привлек плотный голубой конверт с французским штемпелем. Это было письмо, адресованное лично графу. При первом же взгляде на почерк, Джон понял, что послание от женщины. Несколько лет он занимался графологическим анализом и мог по почерку уяснить для себя настоящий характер писавшего. Ему нравилось проделывать такие штуки на вечеринках и видеть потом любопытные и растерянные лица приятелей и знакомых. Позже, осознав, какую силу дает ему этот неординарный и зловещий дар, он перестал забавляться таким образом на потеху компаний. Но нет-нет, да и возвращался мысленно к тому, что это хобби он мог бы превратить в профессию.
И вот теперь Джон пристально всматривался в надпись на конверте и интуитивно дробил линии стройных готических букв в соответствии с методом анализа. На конверте не было обратного адреса и имени, буквы на штемпеле были нечетки, но не оставалось сомнений, что место отправления письма – Париж.
Он отодвинул бумаги и откинулся на стуле. Нет, пет, говорил он себе, на свете великое множество женщин и ничего удивительного в том, что кто-то пишет графу. Ведь граф еще не старик, к тому же заметная и яркая фигура в Англии.
Джон встал и легко прошелся по кабинету. «Сегодня много работы, – убеждал он себя. – Необходимо собраться и быть точным. И что это ты так всполошился? Для этого нет причин, совершенно никаких причин». Он возобновил разбор корреспонденции, все время держа в поле зрения голубой конверт. Потом замер, положив локти на стол, и стал прислушиваться к себе. Сердце забилось в груди, и он вдруг почувствовал, что знает содержимое письма. Его бросило в жар, но лицо сильно побледнело. «Это трусость, – объяснял себе Джон. – Ты боишься фантома, кумира, который сам же и выдумал от безделья. Но человеческие увлечения – как вода: можно погружаться, но удержать по своему желанию – никогда!»
Он потер рукой лоб и снова встал. Нет, он не испугался, конечно же, нет, дело в другом. Но это «другое», эта причинно-следственная связка была так туманна, так неопределенна, что Джон попросту назвал себя идиотом. Он подошел к окну и долго смотрел на зеленеющий подлесок и солнечные блики, сверкающие на спокойной глади Темзы.
Потом Джон отошел от окна, снова прошелся по комнате, сунул в рот сигарету. Так, нужно сесть и успокоиться. Ничего не случилось, и ничего не произойдет впредь. Джон просто рассыпался на осколки, но следует вновь себя собрать и обрести целостность. «Через несколько часов граф сообщит мне то, что я уже знаю, – думал Джон. – Это ничего не меняет. Граф желает и совершенно нормально, что…» Здесь Готфрид пресек себя. Ибо даже в мыслях страшился произнести имя, страшился потери собственной тайны, нравственных переживаний. Он понимал, что в глубине его «Я» разворачивается конфликт, трагедия, в мыслях он стремился к абсолютному и беспредельному, к этой женщине.
Он снова подошел к окну и будто впервые увидел небо, резкий солнечный свет, миссис Уиллис в бежевой накидке, завитую и чинную, медленно прогуливающуюся по садовой дорожке с болонкой на поводке, Ричарда, который воспользовался ее сентиментальной отвлеченностью и с наслаждением шагал в белых носках по только что вскопанной садовником клумбе, увидел ветер и стремительно бегущие в прозрачной сфере облака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19