– Пил?
– Со мной нет, товарищ капитан, он был довольно замкнут, неразговорчив, гостей не принимал. Насколько мне известно, даже новоселье не отметил.
Сага стоял спиной к мертвому, в своем строгом черном костюме, похожий на человека пришлого или сотрудника похоронного бюро. Шимчик подумал: «Живые всегда кажутся пришлыми на похоронах; человек в черном – и яркий солнечный день… Фарисей он, вот кто. Переживает или притворяется?».
– Все готово? – спросил он, чувствуя, как к горлу подступает комок.
– Да!
– Ампулу. – Лазинский достал ее и через носовой платок почувствовал, что ампула из полиэтилена. Позвал лейтенанта и сказал: – Осторожнее с отпечатками пальцев.
– Конечно, – ответил лейтенант.
– Нам всем будет очень недоставать его, – заговорил Сага. – Он всегда был готов прийти на помощь, очень трудолюбивый был человек, а сколько горя хлебнул! Теперь эта история с Бауманном…
В телеграфных столбах гудели дали. На траве в кювете лежала горячая пыль.
– Остановка где-нибудь будет? – спросил Лазинский. Шимчик кивнул и перевел взгляд на Сагу, наблюдая, как тот садится за руль. «А он в самом деле не в ce6e», -подумал капитан и попросил, чтоб ему дали портфель Голиана.
По дороге он принялся изучать его содержимое. В Михалянах попросил: «Останови» – и, когда директор остановил машину, объяснил: «У нас здесь дело. Подожди, пожалуйста, через десять минут вернемся».
Сага кивнул. На длинной безлюдной деревенской улице мирно копошились куры и вдруг с криком прыснули на обочины – со стороны города на большой скорости мчался милицейский мотоцикл.
В корчму, что возле школы, Голиан в тот день не заходил; официант и его жена ответили одинаково – да, иногда заглядывал выпить кружку пива, но вот уже несколько дней здесь не появлялся.
– А чего ему тут делать, сколько времени уже сидим без пива, нет завоза. И план летит к чертям, сегодня за все утро зашло не больше двадцати человек. Шоферы или детишки за лимонадом, – добавил он. – Порядочный мужчина такую дрянь и в рот не возьмет.
За ухом у него торчала сигарета, рубаха была грязная. Жена складывала бутылки.
– Откуда вы его знаете?
– Голиана-то? От людей слыхали, что его так зовут. Он к нашей врачихе ездит.
– К врачихе?
– Зубная врачиха, – уточнила жена. – Эдита Бачова, Ей покойница свекровь тут дом отказала.
– Замужняя?
– Ее муж летал на истребителе. В пятьдесят седьмом разбился, во время учений, говорили. Его мать через год умерла с горя, а у нас здесь не было зубного, вот Бачова и стала работать здесь.
– Она сейчас в амбулатории?
– Наверное, уже на реке. До обеда примет больных, а потом идет купаться. Жарища-то какая стоит… Чего же ей не освежиться.
– Где находится амбулатория?
– А тут, за углом, шагов сто.
Они направились туда. По дороге Шимчик рассказал, что ему удалось узнать от дорожного рабочего.
– Зря время теряем, – заметил Лазинский. Шимчик согласился.
– Но пока не будут известны результаты вскрытия и химический анализ содержимого ампулы… Кроме того, инженер здесь был. За соседней деревней – объезд. Если он хотел ехать куда-то еще – а это вполне очевидно, – то зачем оказался здесь? Может быть, он говорил Бачовой, куда направляется? Надо выяснить! – поставил он точку. – Почему он взял с собой все свои документы?… – Капитан помахал голубым портфелем, на что Лазинский ответил:
– Я уже выяснял у Саги. Он ничего не знает.
– О чем вы его спрашивали?
– Не собирался ли Голиан в командировку.
– Скорей всего, нет. В командировку не берут с собой диплома об окончании института.
Лазинский остановился и достал коробочку.
– Утром я вам о ней упоминал. Голиан теребил ее в руках, а потом сунул в карман. Там мы ее и нашли. Но тогда коробка была пуста, а сейчас – взгляните, товарищ капитан, – земля.
Шимчик и Лазинский остановились перед амбулаторией. Где-то далеко визжала пила и лаяла собака. Ей отвечала другая, потом третья, десятая, казалось, что лают все псы деревни.
– Надо послать па анализ, – медленно сказал Шимчик.
– Будет исполнено. Но, думаю, что анализ ничего не установит. Простая земля, садовая. Может, из цветочного горшка, может, с грядки, кто знает.
– Прах, – покачал головой Шимчик и закрыл коробку, но, заметив, что Лазинский не понял, принялся объяснять: – Читать надо больше, романы, исторические книги. Рекомендую также Библию. Когда-то на уроке закона божьего святой отец чуть не разбил мне голову канционалом – уж очень я пялился на ножки некой Гедвиги… Э, да что это мы остановились – пошли!
Бачовой не было в кабинете, они застали лишь медсестру, она болтала по телефону с каким-то Пальком и пыталась запудрить веснушки. Да, инженер Голиан сюда сегодня заходил, еще одиннадцати не было. Просил доктора Бачову, чтобы вышла с ним, но доктор не могла, как раз сверлила зуб, она дала ему ключ, сказала, чтоб ждал ее дома. Через некоторое время доктор Бачова ушла к нему.
– А когда вернулась?
– Часов в двенадцать, за купальником, утром она обычно вешает его вон там, в углу. А потом отправилась на реку.
– Сколько приблизительно времени она провела с Голианом.
– Не могу сказать, но наверняка немного.
У медсестры, которая не вышла росточком, кроме веснушек, на личике была еще какая-то особенная улыбка. Посетителей она не испугалась, их документы особого впечатления на нее не произвели. Но когда Шимчик и Лазинский собирались уже уйти, она вдруг стала серьезной:
– Вы, товарищи, знаете инженера Голиана?
– Конечно, очень хорошо знаем, а почему вы спрашиваете?
– Он сегодня был какой-то чудной. Какой-то не в себе… Испуганный вроде. Докторша сначала не хотела с ним идти, но он стал просить, просто умолять и… Я потому вам рассказываю, что тоже его немножко знаю, он никогда пани Бачову не просил, по крайней мере здесь… А сегодня он так смотрел, будто… будто… что-то стряслось.
– Что значит «стряслось», говорите яснее.
Лазинскому послышались в вопросе Шимчика раздраженные интонации.
– Ну, как бы это вам объяснить, ну… в глаза никому не смотрит, ни мне, ни ей, то подойдет к окошку, то на те вон шприцы поглядит, взгляд бегает… а сам белый, как стена.
– Может, выпил лишнего?
– Выпил? – Девушка с минуту размышляла. – Нет, по-моему, нет.
– На что-нибудь жаловался, ну, скажем, на головную боль? Говорил, что нездоров?
– Нет, он просто… Скорее был очень расстроен, еще больше, чем доктор Бачова, она тоже с утра была сама не своя, какая-то странная. Пришла раньше меня, в четверть восьмого уже сидела здесь, хотя мы открываем в восемь… Потом одной девчонке-школьнице два раза один и тот же зуб пломбировала… Вернее, пришлось два раза пломбу готовить, потому что у докторши руки тряслись. Но инженеру улыбалась, когда ключи отдавала.
– А до этого?
– Не заметила, я на него смотрела.
– Он что, так изменился?
Она кивнула по-девичьи беззаботно.
– Вы, когда он ушел, с доктором Бачовой о нем не говорили?
– Нет.
– И после двенадцати тоже?
– Когда она на реку собиралась? Не хотелось выспрашивать, я только заметила, что руки у нее уже не дрожат.
– Вы сказали, что она сегодня пришла на работу раньше вас. Это явление необычное?
– Конечно. Я всегда прихожу первая.
– Где она живет?
– Доктор Бачова? Она сейчас на реке.
– Все равно, дайте нам ее адрес, мы около дома подождем, пока она вернется, – настаивал Лазинский.
– Не раньше пяти, но если вам срочно надо – ступайте к речке, как увидите каменный мостик, сверните направо. В нескольких метрах от моста желтый домик с.мезонином. Если наверху шторы опущены, не звоните – значит, доктора Бачовой нет дома.
Девушка не ошиблась, они звонили напрасно. В опущенную коричневую штору било солнце, железная калитка была заперта. Где-то за домом гоготали гуси.
Через полчаса они уже подкреплялись бутербродами, и перед Шимчиком стояла чашка кофе. Черепаха лежала под окном, а на столе находилось содержимое голубого портфеля: диплом на имя инженера Дезидера Голиана, его метрическое свидетельство, свидетельство о браке, любительская фотография пожилой женщины со строгими глазами, общий вид Тисовец, копия аттестата зрелости и сберкнижка на восемьсот тридцать шесть крон. Бумажник, в нем удостоверение личности, профсоюзная книжка, неотосланный перевод на три тысячи крон, отправитель Д. Голиан, адресат А. Голианова, Боттова ул., д. 26. Еще сберкнижка, с которой нынешним утром или днем было снято три тысячи, эти три тысячи в новых зеленых купюрах по сотне, водительские права и открытка со швейцарской маркой, исписанная размашистым почерком: «Хочу вернуться, тоскую. Я не жалуюсь, но все время чувствую, что здесь чужая. Вернусь». Потом подчеркнуто: «Как можно быстрее! Уже радуюсь предстоящей встрече. Вера». Потом: «P. S. Не хочу навязываться. Когда буду в Чехословакии, напишу еще раз. Если не ответишь – все будет ясно».
Шимчик перевернул открытку и бросил ее на стол.
– Маттергорн, – равнодушно произнес он. – Красивый пик, высокий. Роскошная жизнь, не то что у нас в Татрах, откуда убегают и снова возвращаются, чтобы насыпать в коробочку щепотку земли, праха, – добавил он, как тогда в Михалянах.
Усевшись в кресло, он придвинул к себе кофе и посмотрел на Лазинского. Тот напоминал ему кота, добродушно мурлыкающего кота.
– Ну, давайте рассуждать. У вас есть какие-нибудь предположения?
Розовые губы сложились трубочкой, мелькнули белые зубы.
– Пока ничего, товарищ капитан. Стараюсь понять взаимозависимость между…
– Между смертью Голиана и его историей с Бауманном?
– И это тоже. Когда и где они расстались? О чем говорили? Я жду результатов вскрытия.
– Ну, а когда они будут перед нами, что тогда?
– Тогда мы увидим, что это было убийство. Все время думаю, мог ли Бауманн достать эту ампулу? На химзаводе таких не имеется, по крайней мере так утверждает Сага. Но если человек проработал в химии всю жизнь, у него наверняка есть знакомства… Химики отлично знают, что хлор действует усыпляюще…
– Лишь в значительном количестве.
– Могло быть и значительное, – заметил Лазинский. – Существуют десятки сочетаний. В автомобиле, в такую жару… Голову даю на отсечение, что инженер держал окна открытыми.
– Не обязательно.
– Допускаю, но это не самоубийство. Самоубийца, забрав из банка деньги, перед смертью обязательно переслал бы их. А Голиан этого не сделал, хотя уже заполнил бланк перевода. Сага мне говорил, что Голиан с сестрой очень любили друг друга. – Лазинский улыбался, его гладкое лицо напоминало лицо монаха-чревоугодника. – А если будет доказано, – предположил он, – если будет доказано, что это убийство, что вы тогда скажете насчет Шнирке?
– А почему бы и не Шнирке? – Шимчик казался поглощенным своим кофе. – Если б я был абсолютно уверен, что он действительно здесь…
– Только в этом случае? – переспросил Лазинский и, не получив ответа, продолжал: – Вы все еще не верите, что он может быть здесь?
– Не верю? Разве я это утверждаю? – Шимчик выпрямился.
– Нет, но мне так показалось.
– Правильно, показалось, – поддакнул Шимчик, допил кофе и встал. Он подошел к вешалке, где висел его серо-зеленый, поношенный пиджак, медленно надел его и добавил: – Ставлю вас в известность – я эту мысль допускаю, очень, правда, робко, но тем не менее… – Он не докончил И стал искать фуражку, ее нигде не было. Шимчик рассеянно улыбнулся.
– Вы сегодня в гражданском, – напомнил ему Лазинский.
– Верно, верно, забывчивость… – Улыбка сползла с его лица.
– На основании чего вы можете предположить, что Баранка здесь нет?
– Сейчас мне некогда, – ответил Шимчик. – Поймите, я, быть может, глупо опровергаю вчерашнюю свою точку зрения, все заставляет меня заняться этим… – Он глазами показал на стол. – Вас в самом деле ничто не поразило? Вам ничего не говорят эти вещи? И, не получив ответа, он сказал со вздохом: – Жаль, жаль! – Шимчик казался печальным. Он распахнул дверь и крикнул: – Бренч! – И снова, громче: – Лейтенант Бренч!
Явившемуся лейтенанту Шимчик отдал распоряжение поторопить со вскрытием и химическим анализом, соединиться с криминалистами и узнать, не обнаружено ли что-нибудь ими, приказать Веберу и Смутному опечатать кабинет Голиана, узнать адреса ближайших сотрудников Бауманна, принести их личные дела, личное дело Голиана и Бауманна тоже.
– От Станковича еще не поступало никаких сведений?
Едва Бренч ответил «нет», как зазвонил телефон, Лазинский снял трубку и кивнул: он.
– Станкович?
– Станкович, товарищ капитан.
– Дайте.
Шимчик взял трубку и услышал: «Бауманн сидит в привокзальном ресторане, пообедал, пьет пиво, заказал ром».
– Ему этот ром уже принесли?
– Нет, сидит и ждет, вид у него расстроенный.
– У него что-нибудь есть с собой?
– Ничего, кроме портфеля.
– Сейчас отходит какой-нибудь поезд?
– Нет, – ответил Станкович. – В пятнадцать ноль пять скорый до Праги, после него пассажирский до Вруток. До тех пор – никаких.
– Отлично, времени у нас достаточно. Ждите меня без малого в три на вокзале. Если ваш подопечный уйдет, позвоните, – нет, не сюда, погодите, сейчас скажу.
Он взял телефонную книгу, полистал, нашел и сказал в трубку:
– Номер 29343. Записали? Да, конечно.
Лазинский лениво поднялся.
– Где это? – спросил он.
– Боттова улица. Квартира Голиана.
– А что если там никого нет?
– Позвоните, проверьте, – предложил Шимчик.
Лазинский набрал номер, кто-то сказал «алло», Лазинский не ответил и положил трубку.
– Лейтенант, – приказал Шимчик, – вызовите машину.
Когда Бренч вышел, он поинтересовался:
– Вы поедете со мной?
– Конечно. – Монаха-чревоугодника как не бывало, перед Шимчиком стоял мужчина с твердым взглядом: – Шнирке занимаюсь я. Вы сами об этом вчера официально заявили.
– Но аварией занимаюсь я. И Голиана тоже беру я.
– Официально? – Лазинский не хотел заходить слишком далеко и, чтобы снять напряжение, достал леденец.
Капитан понял и, сказав: «Да», повернулся и пошел. Лазинский, сжав губы, двинулся следом.
В служебной машине было жарко, как в аду.
6
Они вошли в темную неуютную прихожую. Анна Голианова зажгла свет, и они смогли разглядеть ее: стареющая женщина с глубоко запавшими испуганными глазами. Она, вероятно, стеснялась своей робости и, стараясь подавить ее, улыбнулась.
– Что вам угодно? – прошептала она, не поднимая глаз.
Казалось, женщина едва держится на ногах. Словно все уже знает. Шимчик подумал: вероятно, директор живет в этом же доме.
Он спросил:
– Вы уже знаете?
Взгляд женщины не поднялся выше его груди.
– Нет. А что я должна знать?
– Относительно вашего брата.
– Что-нибудь случилось?
Капитан все еще не мог допустить, что Голианова ничего не знает. Он спросил:
– Кто вам сообщил? – И хотя она отрицательно качала головой, продолжал настаивать: – Директор Сага?
– Нет, – ответила женщина. – Я его не видела.
Он никак не мог понять ее испуга, и вдруг его осенило: виной всему их удостоверения!
Когда-то, когда ее брат сбежал, наверняка к ней изо дня в день ходили, расспрашивали, делали обыски…
Шимчик решил сказать ей правду:
– Ваш брат погиб. Его машина налетела на дерево, на старую черешню. За Михалянами. Возле распятия, может быть, вы знаете эти места…
Прихожая была маленькая, без окон. Анна Голианова стояла под равнодушной лампой, заключенной в шар из молочного стекла. Плечи ее тряслись. Прошло несколько секунд, и капитану казалось, будто он слышит, как их отстукивают чьи-то часы – Лазинского или его – на запястье женщины не было ничего, даже дешевого браслета.
– Очень сожалеем, но это так, – добавил Лазинский. – Смерть наступила мгновенно, он не страдал… Тело находится в прозекторской.
Анна Голианова кивнула. Глаза ее были сухими.
– Это была авария, несчастный случай. Возможно, он был чем-то взволнован или…
Они смотрели на женщину. Та опустила голову и, снова кивнув, застыла на месте.
– Вы не знаете?… – несмело спросил Шимчик, – почему?
– Нет, – ответила женщина. – Не знаю, я ничего не знаю.
Ее сразу бессильно повисшие но по-женски грубые руки торчали из коротких рукавов темно-красного платья.
– Утром он сказал мне, что ночью выпил. Завтракать не стал, только молока… И еще сказал, что в столовой поест рыбы… Сказал, что, когда вернулся, хотел и со мной чокнуться, но в моей комнате уже не было света… Что вам еще угодно?
– Да, мы понимаем, – извинился Шимчик, – вы хотите остаться одна, но у нас к вам есть несколько вопросов. – С кем он ночью пил?
– Он встречался с некой Бачовой… Зубной врач из Михалян, сказал, что выпил с ней. Где – не упоминал, но наверняка у нее.
– Часто они там выпивали?
Анна ответила, что не знает.
– Пожалуйста, – настаивал Шимчик, – припомните.
– Не помню.
– Вы не знаете, по какому поводу он пил именно вчера?
Она снова хотела ответить «нет», но потом передумала, повернулась и растворила узкие, когда-то белые, давно не крашенные двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16