Особенную ярость у Розы и Веры вызывали те из попавших в чрезвычайку, у кого они находили нательный крест. После невероятных глумлений они срывали эти кресты и огнем выжигали изображение креста на груди или на лбу своих жертв. С приходом Добровольческой армии и изгнанием большевиков из Киева Роза Шварц была арестована в тот момент, когда подносила букет одному из офицеров, ехавших верхом во главе отряда, вступавшего в город. Офицер узнал в ней свою мучительницу.
Практиковались в киевских чрезвычайках и другие способы истязаний. Так, например, несчастных втискивали в узкие деревянные ящики и забивали их гвоздями, катая ящики по полу... Пользовались палачи и Днепром, куда сотнями загоняли связанных друг с другом людей, которых либо топили, либо пачками расстреливали из пулеметов. Ударами тяжелого молота раскалывали голову несчастным пополам так, что мозг вываливался на пол. Это практиковалось в киевской чрезвычайке на Садовой, 5, где солдатами Добровольческой армии был обнаружен сарай, асфальтовый пол которого был буквально завален человеческими мозгами. Неудивительно, что за шесть месяцев владычества большевиков в Киеве погибло более 100 000 человек.
Приказ Лациса: "Не ищите никаких доказательств какой-либо оппозиции Советам в словах или поступках обвиняемого. Первый вопрос, который нужно выяснить, это к какому классу принадлежал подсудимый и какое у него образование". Этот приказ его сотрудникичекисты выполняли буквально.
В Одессе свирепствовали знаменитые палачи Дейч и Вихман с целым штатом прислужников, среди которых были китайцы и один негр, специальностью которого было вытягивать жилы у людей. Здесь же прославилась и Вера Гребенщикова, ставшая известной под именем Доры. Она лично застрелила 700 человек. Каждому жителю Одессы было известно изречение Дейча и Вихмана, что они... "не имеют аппетита к обеду, прежде чем не перестреляют сотню людей".
Тотчас после оставления Одессы союзниками большевики, ворвавшись в город и не успев еще организовать чрезвычайку, использовали для своих целей линейный корабль "Синоп" и крейсер "Алмаз", куда и уводили свои жертвы. За людьми буквально началась охота, пойманных не убивали на месте только для того, чтобы сперва их помучить. Приводимых на борт "Синопа" и "Алмаза" прикрепляли железными цепями к толстым доскам и медленно, постепенно продвигали ногами вперед в корабельную топку, где несчастные жарились заживо. Затем их извлекали оттуда, опускали на веревках в море и снова бросали в топку. Других четвертовали, привязывая к колесам машинного отделения, разрывавшим людей на куски, третьих бросали в паровой котел, откуда вынимали, бережно выносили на палубу якобы для того, чтобы облегчить их страдания, а в действительности, чтобы приток свежего воздуха усилил эти страдания, и затем вновь бросали в котел. О том, каким истязаниям подвергались несчастные в чрезвычайках Одессы, можно было судить по орудиям пыток, среди которых были не только гири, молоты и ломы, которыми разбивались головы, но и пинцеты, с помощью которых вытягивались жилы, и так называемые "каменные мешки" с небольшим отверстием сверху, куда людей втискивали, ломая кости, и где в скорченном виде их специально обрекали на бессонницу. Нарочно приставленная стража следила за жертвой, не давая заснуть. Жертвы кормили гнилыми сельдями и мучили жаждой. Здесь главными помощниками Дейча и Вихмана были Дора и 17-летняя проститутка Саша, расстрелявшая свыше 200 человек. Обе были садистками и по цинизму превосходили даже латышку Краузе.
В Вологде Кедров и латыш Эйдук вырезали поголовно всю местную интеллигенцию.
В Воронеже людей бросали в бочки с вбитыми гвоздями и скатывали бочки с горы. Здесь же, как и в прочих городах, выкалывали глаза, вырезали на лбу и на груди советские звезды, бросали живых людей в кипяток, ломали суставы, сдирали кожу, заливали в горло раскаленное олово. В Николаеве чекист Богбендер, имевший помощниками двух китайцев и одного каторжника-матроса, замуровывал живых людей в каменных стенах. В Пскове все пленные офицеры были отданы китайцам, которые распиливали их пилами на куски.
В Полтаве чекист Гришка предал лютой казни восемнадцать монахов, приказав посадить их на заостренный кол, вбитый в землю. Этим же способом пользовались и чекисты Ямбурга, где на кол были посажены все захваченные на Нарвском фронте пленные офицеры и солдаты. В Благовещенске всем жертвам чрезвычайки вонзали под ногти пальцев на руках и ногах граммофонные иголки. В Омске пытали беременных женщин, разрезая животы и вытаскивая кишки наружу.
В Казани, на Урале и в Екатеринбурге жертвы распинали на крестах, сжигали на кострах или бросали в раскаленные печи.
В Симферополе чекист Ашикин заставлял свои жертвы, как мужчин, так и женщин, проходить мимо него совершенно голыми, оглядывал их со всех сторон и затем ударом сабли отрубал уши, носы и руки, выкалывал им глаза, а затем приказывал отрубать им головы.
В Севастополе людей связывали группами, наносили им ударами сабель и револьверов тяжкие раны и полуживыми бросали в море. В Севастопольском порту были места, куда водолазы долгое время отказывались спускаться: двое из них, после того как побывали на дне моря, сошли с ума. Когда третий решился нырнуть в воду, то выйдя, заявил, что видел целую толпу утопленников, привязанных ногами к большим камням. Течением воды их руки приводились в движение, волосы были растрепаны. Среди этих трупов священник в рясе с широкими рукавами подымал руки, как будто произносил проповедь...
В Алупке чрезвычайка расстреляла 272 больных и раненых, подвергая их такого рода истязаниям: заживающие раны, полученные на фронте, вскрывались и засыпались солью, грязной землей или известью, а также заливались спиртом и керосином, после чего несчастные доставлялись в чрезвычайку. Тех из них, кто не мог передвигаться, приносили на носилках. Татарское население, ошеломленное такой бойней, увидело в ней наказание Божие и наложило на себя добровольный трехдневный пост.
В Крыму чекисты, не ограничиваясь расстрелом пленных сестер милосердия, предварительно насиловали их, и женщины запасались ядом, чтобы избежать бесчестия. По официальным сведениям, а мы знаем, насколько советские "официальные" сведения точны, в 1920-1921 годах, после разгрома войск генерала Врангеля, в Феодосии было расстреляно 7500 человек, в Симферополе 12 000, в Севастополе - 9000 и в Ялте - 5000. Эти цифры нужно, конечно, удвоить, ибо одних офицеров, оставшихся в Крыму, было расстреляно, как писали газеты, свыше 12 000 человек, и эту задачу выполнил Бела Кун, заявивший, что Крым на три года отстал от революционного движения и его одним ударом нужно поставить вровень со всей Россией.
В Пятигорске чрезвычайка убила всех своих заложников, вырезав почти весь город. Заложники уведены были за город, на кладбище, с руками, связанными за спиной проволокой. Их заставляли становиться на колени в двух шагах от вырытой ямы и рубили им руки, ноги, спины, штыками выкалывали глаза, вырывали зубы, распарывали животы.
В Тифлисе чекист Панкратов убивал ежедневно около тысячи человек не только в подвалах чрезвычаек, но и открыто, на городской площади Тифлиса, где стены почти каждого дома были забрызганы кровью.
После занятия прибалтийских городов в январе 1919 года эстонскими войсками были вскрыты могилы убитых, и тут же было установлено по виду истерзанных трупов, с какой жестокостью большевики расправлялись со своими жертвами. У многих убитых черепа были разможжены так, что головы висели, как обрубки дерева на стволе. У большинства жертв до их расстрела уже были штыковые раны, внутренности вывернуты, кости переломаны. Один из убежавших рассказывал, что его повели с 56-ю арестованными и поставили над ямой. Сперва начали расстреливать женщин. Одна из них старалась убежать и упала, раненная, тогда убийцы потащили ее за ноги в яму, пятеро из них спрыгнули на нее и затоптали ногами до смерти.
В Сибири, кроме уже описанных пыток, применялись и такие: в цветочный горшок сажали крысу и привязывали его жертве к животу, или к заднему проходу, а через небольшое круглое отверстие на дне горшка пропускали раскаленный прут, которым прижигали крысу. Спасаясь от мучений и не имея иного выхода, крыса впивалась зубами в живот и прогрызала отверстие, через которое вылезала в желудок, разрывая кишки, а затем - вылезала, прогрызая себе выход в спине или в боку...
Так называемая "революционная законность" на деле вылилась в полнейшее беззаконие, беспредел на государственном уровне. По существу, вся страна была превращена в громадный лагерь. Нельзя удержаться от того, чтобы не привести некоторые отрывки из статьи Дивеева, напечатанной в 1922 году за границей. Автор живописно изображает нравы с приходом красных. "С полгода тому назад привелось мне встретиться с одним лицом, просидевшим весь 1918 год в московской Бутырской тюрьме. Одной из самых тяжелых обязанностей заключенных было закапывание расстрелянных и выкапывание глубоких канав для погребения жертв следующего расстрела. Работа эта производилась изо дня в день. Заключенных вывозили на грузовике под надзором вооруженной стражи к Ходынскому полю, иногда на Ваганьковское кладбище, надзиратель отмерял широкую, в рост человека, канаву, длина которой определяла число намеченных жертв. Выкапывали могилы на 20-30 человек, готовили канавы и на много десятков больше. Подневольным работникам не приходилось видеть расстрелянных, ибо таковые ко времени их прибытия бывали уже "заприсыпаны землею" руками палачей. Арестантам оставалось только заполнять рвы землей и делать насыпь вдоль рва, поглотившего очередные жертвы чека...
К середине 20-х годов массовые расстрелы в Советской России прекратились или стали так редки, что скорее были исключением. Смертоубийства продолжались совершенно иными приемами, чем в начале большевистского владычества. Советские правители при своих кровавых расправах решили избегать гласности... Ночью подъезжает к дому грузовик. Раздается звонок, обитатели дома поспешно одеваются и осторожно подходят к двери. Трое или четверо вооруженных людей спрашивают имя того, кто стоит за дверью. Изнутри следует ответ. "Так и есть, - говорят вооруженные, - идемте с нами". - "Боже милостивый, куда же это?" - слышно из-за двери. "Так, пустяки, вас подозревают в занятии спекуляцией, вас требуют к следователю". - "Следует мне взять с собой что-нибудь, доказательство моей невиновности или вообще еще что-нибудь?" - "Ничего не надо, только не ломайтесь, через несколько часов будете дома!"
На улице потревоженного от сна человека ожидал грузовик, на котором из сколоченных досок устроено закрытое помещение. Открывают дверку и арестованного вталкивают в темное помещение, откуда ему навстречу несутся визги, стоны, рыдания и мольбы... Вновь пришедшего окружают дрожащие фигуры. Грузовик тотчас срывается с места. Спустя немного времени он вновь останавливается на какой-то улице, и опять, на этот раз после упорного сопротивления, вталкивают какого-то несчастного. Так повторяется несколько раз.
Затем, после продолжительной, безостановочной езды, грузовик, наконец, останавливается. Сидящие взаперти слышат извне громкие, повелительные голоса: их вооруженные спутники уже не говорят больше шепотом, как в городе. Дверь отворяется. "Товарищ Петров, слезайте", - раздается грубый голос. Дрожащие, плачущие люди, запертые в грузовике, сразу затихают, и из рядов своих товарищей по несчастью с трудом, медленной, боязливой походкой протискивается маленький, слабенький человечек, с растерянным выражением на лице. Несчастный слезает. Кругом глубокий снег и сосновый лес. Всякий, хорошо знающий Москву, сразу узнал бы, что он находится в Сокольниках, в городском сосновом лесу. Маленький слабый человечек дрожит на морозе. Но не давая товарищу Петрову опомниться, его подхватывают несколько сильных рук и тащат в глубь леса.
8 воздухе кружатся легкие снежинки и порой из-за туч выплывает полный месяц. Но для бедного товарища Петрова красота природы уже не существует. "Зачем же это, голубчики, что я вам сделал?" С несчастного срывают его черное чиновничье пальто. "Оставьте, ради Бога, - умоляет несчастный, - мне холодно". - "Смирно, молчать!" - кричат ему. Вслед за этим немедленно раздается выстрел. Товарищ Петров лежит на снегу с лицом, залитым кровью, и его холодеющие руки сводит предсмертная судорога.
"Сейчас кончится" - невозмутимо говорит один красноармеец другому. Несколько секунд царит полная тишина. "Васильев!" - раздается внезапно у двери грузовика, и опять из машины вылезает человек, который через несколько минут будет мертв. Так следуют один за другим. Когда со всеми покончено, убитых раздевают догола, платье и сапоги складывают в грузовик, а трупы поспешно зарывают...
Ночь. Заключенные в чека спят тревожным болезненным сном, который не приносит отдыха. Вдруг отворяется дверь камеры, и чекист с фонарем в руках громким, грубым голосом окрикивает: "Встать, собрать вещи! Всех сейчас переводят в другую тюрьму. Во дворе построиться!" Все поспешно укладываются и выходят во двор. Среди двора грузовик. Арестованным приказывают построиться. "Тут, вдоль стенки, я буду вызывать поименно", - говорит чекист. Из темноты двора выступают другие чекисты, и каждый из них занимает место против одного из арестованных. "Ходу!" - громко командует комиссар, и немедленно поднимается оглушительный шум. Комиссар подает знак, раздаются выстрелы, заглушаемые ревом мотора.
Мертвых и полумертвых волочат по земле и сваливают один на другого в грузовик. Нагруженный автомобиль выезжает с тюремного двора, и трупы зарывают где-либо неподалеку за городом. К утру грузовик возвращается весь залитый кровью. Его тщательно моют и чистят для того, чтобы с первыми лучами солнца он, блестящий и чистый - как символ коммунистической чистоты, - мог развозить по городским улицам тюки прокламаций, предназначенных для советских подданных и вещающих о любви и взаимном уважении.
В главной тюрьме города Николаева в нижнем этаже устроен длинный, постоянно ярко освещенный переход, в боковых стенах которого нет ни одной двери, но проделаны небольшие отверстия, достаточные для того, чтобы вложить в них дуло револьвера. В одном конце перехода имеются двери в тюремный двор. В один прекрасный день одному из приговоренных, не знающему, что он приговорен к смерти, говорят: "Ступай вниз во двор, погуляй полчаса". Заключенный, которому до сих пор еще ни разу не было дозволено выйти из камеры, радостно хватается за шапку и стремительно спускается в проход, чтобы выйти на тюремный двор. Никто его не сопровождает.
"Слава Богу, наконец-то я один и без надзора", - думает бедняга, идя к переходу. А в это время в одно из стенных отверстий внимательно следят за каждым его шагом, и когда он достигает середины перехода, он падает, сраженный в голову выстрелом из револьвера. Его товарищи по заключению не знают, что с ним сталось, и даже при самых мрачных предположениях никто не подозревает, что насильственная смерть постигла их сотоварища вблизи от них, в ярко освещенном коридоре. Завтра наступит черед другого. Это большевики называют гуманным и заботливым отношением к заключенным.
Причиной массового озверения была безнаказанность за преступления, отсутствие юридической ответственности. Это и была та именно свобода, о которой так громко кричали либералы, о которой прогрессивная общественность так тосковала.
"Пусть вымрет 90% русского народа, лишь бы осталось 10% к моменту всемирной революции" - эти слова Ленина являлись основной задачей Советской власти.
"Правда" от 18 октября 1918 года писала: "Лозунг "Вся власть - Советам" должен быть заменен другим: "Вся власть - чека". В той же газете от 17 декабря 1922 года Дзержинский пишет: "Чека была верным часовым революции. Ее бдительное око было повсюду. Явилась необходимость изменить нашу чрезвычайную организацию, и было создано ГПУ. Был сохранен тот же механизм, но только усовершенствованный..."
Само собой разумеется, что переименованная в ГПУ чека сохранила все прежние функции, весь личный состав своего управления и поменяла лишь вывеску.
"Меч, которым вооружили чека, оказался в надежных руках, но буквы ГПУ настолько же страшны для наших врагов, как и буквы ЧК", - сказал Зиновьев, и это была правда, ибо ужасающий террор ни на минуту не прекращался.
В 1923-1924 годах иностранные газеты писали: "Пытки в тюрьмах - обычное дело. Многие заключенные помещены в ужасных подвалах без окон и без возможности проветривания помещений. Если тюрьмы переполнены настолько, что в них не могут быть помещены новые заключенные, тогда старые заключенные просто уничтожаются для того, чтобы освободить места для новых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Практиковались в киевских чрезвычайках и другие способы истязаний. Так, например, несчастных втискивали в узкие деревянные ящики и забивали их гвоздями, катая ящики по полу... Пользовались палачи и Днепром, куда сотнями загоняли связанных друг с другом людей, которых либо топили, либо пачками расстреливали из пулеметов. Ударами тяжелого молота раскалывали голову несчастным пополам так, что мозг вываливался на пол. Это практиковалось в киевской чрезвычайке на Садовой, 5, где солдатами Добровольческой армии был обнаружен сарай, асфальтовый пол которого был буквально завален человеческими мозгами. Неудивительно, что за шесть месяцев владычества большевиков в Киеве погибло более 100 000 человек.
Приказ Лациса: "Не ищите никаких доказательств какой-либо оппозиции Советам в словах или поступках обвиняемого. Первый вопрос, который нужно выяснить, это к какому классу принадлежал подсудимый и какое у него образование". Этот приказ его сотрудникичекисты выполняли буквально.
В Одессе свирепствовали знаменитые палачи Дейч и Вихман с целым штатом прислужников, среди которых были китайцы и один негр, специальностью которого было вытягивать жилы у людей. Здесь же прославилась и Вера Гребенщикова, ставшая известной под именем Доры. Она лично застрелила 700 человек. Каждому жителю Одессы было известно изречение Дейча и Вихмана, что они... "не имеют аппетита к обеду, прежде чем не перестреляют сотню людей".
Тотчас после оставления Одессы союзниками большевики, ворвавшись в город и не успев еще организовать чрезвычайку, использовали для своих целей линейный корабль "Синоп" и крейсер "Алмаз", куда и уводили свои жертвы. За людьми буквально началась охота, пойманных не убивали на месте только для того, чтобы сперва их помучить. Приводимых на борт "Синопа" и "Алмаза" прикрепляли железными цепями к толстым доскам и медленно, постепенно продвигали ногами вперед в корабельную топку, где несчастные жарились заживо. Затем их извлекали оттуда, опускали на веревках в море и снова бросали в топку. Других четвертовали, привязывая к колесам машинного отделения, разрывавшим людей на куски, третьих бросали в паровой котел, откуда вынимали, бережно выносили на палубу якобы для того, чтобы облегчить их страдания, а в действительности, чтобы приток свежего воздуха усилил эти страдания, и затем вновь бросали в котел. О том, каким истязаниям подвергались несчастные в чрезвычайках Одессы, можно было судить по орудиям пыток, среди которых были не только гири, молоты и ломы, которыми разбивались головы, но и пинцеты, с помощью которых вытягивались жилы, и так называемые "каменные мешки" с небольшим отверстием сверху, куда людей втискивали, ломая кости, и где в скорченном виде их специально обрекали на бессонницу. Нарочно приставленная стража следила за жертвой, не давая заснуть. Жертвы кормили гнилыми сельдями и мучили жаждой. Здесь главными помощниками Дейча и Вихмана были Дора и 17-летняя проститутка Саша, расстрелявшая свыше 200 человек. Обе были садистками и по цинизму превосходили даже латышку Краузе.
В Вологде Кедров и латыш Эйдук вырезали поголовно всю местную интеллигенцию.
В Воронеже людей бросали в бочки с вбитыми гвоздями и скатывали бочки с горы. Здесь же, как и в прочих городах, выкалывали глаза, вырезали на лбу и на груди советские звезды, бросали живых людей в кипяток, ломали суставы, сдирали кожу, заливали в горло раскаленное олово. В Николаеве чекист Богбендер, имевший помощниками двух китайцев и одного каторжника-матроса, замуровывал живых людей в каменных стенах. В Пскове все пленные офицеры были отданы китайцам, которые распиливали их пилами на куски.
В Полтаве чекист Гришка предал лютой казни восемнадцать монахов, приказав посадить их на заостренный кол, вбитый в землю. Этим же способом пользовались и чекисты Ямбурга, где на кол были посажены все захваченные на Нарвском фронте пленные офицеры и солдаты. В Благовещенске всем жертвам чрезвычайки вонзали под ногти пальцев на руках и ногах граммофонные иголки. В Омске пытали беременных женщин, разрезая животы и вытаскивая кишки наружу.
В Казани, на Урале и в Екатеринбурге жертвы распинали на крестах, сжигали на кострах или бросали в раскаленные печи.
В Симферополе чекист Ашикин заставлял свои жертвы, как мужчин, так и женщин, проходить мимо него совершенно голыми, оглядывал их со всех сторон и затем ударом сабли отрубал уши, носы и руки, выкалывал им глаза, а затем приказывал отрубать им головы.
В Севастополе людей связывали группами, наносили им ударами сабель и револьверов тяжкие раны и полуживыми бросали в море. В Севастопольском порту были места, куда водолазы долгое время отказывались спускаться: двое из них, после того как побывали на дне моря, сошли с ума. Когда третий решился нырнуть в воду, то выйдя, заявил, что видел целую толпу утопленников, привязанных ногами к большим камням. Течением воды их руки приводились в движение, волосы были растрепаны. Среди этих трупов священник в рясе с широкими рукавами подымал руки, как будто произносил проповедь...
В Алупке чрезвычайка расстреляла 272 больных и раненых, подвергая их такого рода истязаниям: заживающие раны, полученные на фронте, вскрывались и засыпались солью, грязной землей или известью, а также заливались спиртом и керосином, после чего несчастные доставлялись в чрезвычайку. Тех из них, кто не мог передвигаться, приносили на носилках. Татарское население, ошеломленное такой бойней, увидело в ней наказание Божие и наложило на себя добровольный трехдневный пост.
В Крыму чекисты, не ограничиваясь расстрелом пленных сестер милосердия, предварительно насиловали их, и женщины запасались ядом, чтобы избежать бесчестия. По официальным сведениям, а мы знаем, насколько советские "официальные" сведения точны, в 1920-1921 годах, после разгрома войск генерала Врангеля, в Феодосии было расстреляно 7500 человек, в Симферополе 12 000, в Севастополе - 9000 и в Ялте - 5000. Эти цифры нужно, конечно, удвоить, ибо одних офицеров, оставшихся в Крыму, было расстреляно, как писали газеты, свыше 12 000 человек, и эту задачу выполнил Бела Кун, заявивший, что Крым на три года отстал от революционного движения и его одним ударом нужно поставить вровень со всей Россией.
В Пятигорске чрезвычайка убила всех своих заложников, вырезав почти весь город. Заложники уведены были за город, на кладбище, с руками, связанными за спиной проволокой. Их заставляли становиться на колени в двух шагах от вырытой ямы и рубили им руки, ноги, спины, штыками выкалывали глаза, вырывали зубы, распарывали животы.
В Тифлисе чекист Панкратов убивал ежедневно около тысячи человек не только в подвалах чрезвычаек, но и открыто, на городской площади Тифлиса, где стены почти каждого дома были забрызганы кровью.
После занятия прибалтийских городов в январе 1919 года эстонскими войсками были вскрыты могилы убитых, и тут же было установлено по виду истерзанных трупов, с какой жестокостью большевики расправлялись со своими жертвами. У многих убитых черепа были разможжены так, что головы висели, как обрубки дерева на стволе. У большинства жертв до их расстрела уже были штыковые раны, внутренности вывернуты, кости переломаны. Один из убежавших рассказывал, что его повели с 56-ю арестованными и поставили над ямой. Сперва начали расстреливать женщин. Одна из них старалась убежать и упала, раненная, тогда убийцы потащили ее за ноги в яму, пятеро из них спрыгнули на нее и затоптали ногами до смерти.
В Сибири, кроме уже описанных пыток, применялись и такие: в цветочный горшок сажали крысу и привязывали его жертве к животу, или к заднему проходу, а через небольшое круглое отверстие на дне горшка пропускали раскаленный прут, которым прижигали крысу. Спасаясь от мучений и не имея иного выхода, крыса впивалась зубами в живот и прогрызала отверстие, через которое вылезала в желудок, разрывая кишки, а затем - вылезала, прогрызая себе выход в спине или в боку...
Так называемая "революционная законность" на деле вылилась в полнейшее беззаконие, беспредел на государственном уровне. По существу, вся страна была превращена в громадный лагерь. Нельзя удержаться от того, чтобы не привести некоторые отрывки из статьи Дивеева, напечатанной в 1922 году за границей. Автор живописно изображает нравы с приходом красных. "С полгода тому назад привелось мне встретиться с одним лицом, просидевшим весь 1918 год в московской Бутырской тюрьме. Одной из самых тяжелых обязанностей заключенных было закапывание расстрелянных и выкапывание глубоких канав для погребения жертв следующего расстрела. Работа эта производилась изо дня в день. Заключенных вывозили на грузовике под надзором вооруженной стражи к Ходынскому полю, иногда на Ваганьковское кладбище, надзиратель отмерял широкую, в рост человека, канаву, длина которой определяла число намеченных жертв. Выкапывали могилы на 20-30 человек, готовили канавы и на много десятков больше. Подневольным работникам не приходилось видеть расстрелянных, ибо таковые ко времени их прибытия бывали уже "заприсыпаны землею" руками палачей. Арестантам оставалось только заполнять рвы землей и делать насыпь вдоль рва, поглотившего очередные жертвы чека...
К середине 20-х годов массовые расстрелы в Советской России прекратились или стали так редки, что скорее были исключением. Смертоубийства продолжались совершенно иными приемами, чем в начале большевистского владычества. Советские правители при своих кровавых расправах решили избегать гласности... Ночью подъезжает к дому грузовик. Раздается звонок, обитатели дома поспешно одеваются и осторожно подходят к двери. Трое или четверо вооруженных людей спрашивают имя того, кто стоит за дверью. Изнутри следует ответ. "Так и есть, - говорят вооруженные, - идемте с нами". - "Боже милостивый, куда же это?" - слышно из-за двери. "Так, пустяки, вас подозревают в занятии спекуляцией, вас требуют к следователю". - "Следует мне взять с собой что-нибудь, доказательство моей невиновности или вообще еще что-нибудь?" - "Ничего не надо, только не ломайтесь, через несколько часов будете дома!"
На улице потревоженного от сна человека ожидал грузовик, на котором из сколоченных досок устроено закрытое помещение. Открывают дверку и арестованного вталкивают в темное помещение, откуда ему навстречу несутся визги, стоны, рыдания и мольбы... Вновь пришедшего окружают дрожащие фигуры. Грузовик тотчас срывается с места. Спустя немного времени он вновь останавливается на какой-то улице, и опять, на этот раз после упорного сопротивления, вталкивают какого-то несчастного. Так повторяется несколько раз.
Затем, после продолжительной, безостановочной езды, грузовик, наконец, останавливается. Сидящие взаперти слышат извне громкие, повелительные голоса: их вооруженные спутники уже не говорят больше шепотом, как в городе. Дверь отворяется. "Товарищ Петров, слезайте", - раздается грубый голос. Дрожащие, плачущие люди, запертые в грузовике, сразу затихают, и из рядов своих товарищей по несчастью с трудом, медленной, боязливой походкой протискивается маленький, слабенький человечек, с растерянным выражением на лице. Несчастный слезает. Кругом глубокий снег и сосновый лес. Всякий, хорошо знающий Москву, сразу узнал бы, что он находится в Сокольниках, в городском сосновом лесу. Маленький слабый человечек дрожит на морозе. Но не давая товарищу Петрову опомниться, его подхватывают несколько сильных рук и тащат в глубь леса.
8 воздухе кружатся легкие снежинки и порой из-за туч выплывает полный месяц. Но для бедного товарища Петрова красота природы уже не существует. "Зачем же это, голубчики, что я вам сделал?" С несчастного срывают его черное чиновничье пальто. "Оставьте, ради Бога, - умоляет несчастный, - мне холодно". - "Смирно, молчать!" - кричат ему. Вслед за этим немедленно раздается выстрел. Товарищ Петров лежит на снегу с лицом, залитым кровью, и его холодеющие руки сводит предсмертная судорога.
"Сейчас кончится" - невозмутимо говорит один красноармеец другому. Несколько секунд царит полная тишина. "Васильев!" - раздается внезапно у двери грузовика, и опять из машины вылезает человек, который через несколько минут будет мертв. Так следуют один за другим. Когда со всеми покончено, убитых раздевают догола, платье и сапоги складывают в грузовик, а трупы поспешно зарывают...
Ночь. Заключенные в чека спят тревожным болезненным сном, который не приносит отдыха. Вдруг отворяется дверь камеры, и чекист с фонарем в руках громким, грубым голосом окрикивает: "Встать, собрать вещи! Всех сейчас переводят в другую тюрьму. Во дворе построиться!" Все поспешно укладываются и выходят во двор. Среди двора грузовик. Арестованным приказывают построиться. "Тут, вдоль стенки, я буду вызывать поименно", - говорит чекист. Из темноты двора выступают другие чекисты, и каждый из них занимает место против одного из арестованных. "Ходу!" - громко командует комиссар, и немедленно поднимается оглушительный шум. Комиссар подает знак, раздаются выстрелы, заглушаемые ревом мотора.
Мертвых и полумертвых волочат по земле и сваливают один на другого в грузовик. Нагруженный автомобиль выезжает с тюремного двора, и трупы зарывают где-либо неподалеку за городом. К утру грузовик возвращается весь залитый кровью. Его тщательно моют и чистят для того, чтобы с первыми лучами солнца он, блестящий и чистый - как символ коммунистической чистоты, - мог развозить по городским улицам тюки прокламаций, предназначенных для советских подданных и вещающих о любви и взаимном уважении.
В главной тюрьме города Николаева в нижнем этаже устроен длинный, постоянно ярко освещенный переход, в боковых стенах которого нет ни одной двери, но проделаны небольшие отверстия, достаточные для того, чтобы вложить в них дуло револьвера. В одном конце перехода имеются двери в тюремный двор. В один прекрасный день одному из приговоренных, не знающему, что он приговорен к смерти, говорят: "Ступай вниз во двор, погуляй полчаса". Заключенный, которому до сих пор еще ни разу не было дозволено выйти из камеры, радостно хватается за шапку и стремительно спускается в проход, чтобы выйти на тюремный двор. Никто его не сопровождает.
"Слава Богу, наконец-то я один и без надзора", - думает бедняга, идя к переходу. А в это время в одно из стенных отверстий внимательно следят за каждым его шагом, и когда он достигает середины перехода, он падает, сраженный в голову выстрелом из револьвера. Его товарищи по заключению не знают, что с ним сталось, и даже при самых мрачных предположениях никто не подозревает, что насильственная смерть постигла их сотоварища вблизи от них, в ярко освещенном коридоре. Завтра наступит черед другого. Это большевики называют гуманным и заботливым отношением к заключенным.
Причиной массового озверения была безнаказанность за преступления, отсутствие юридической ответственности. Это и была та именно свобода, о которой так громко кричали либералы, о которой прогрессивная общественность так тосковала.
"Пусть вымрет 90% русского народа, лишь бы осталось 10% к моменту всемирной революции" - эти слова Ленина являлись основной задачей Советской власти.
"Правда" от 18 октября 1918 года писала: "Лозунг "Вся власть - Советам" должен быть заменен другим: "Вся власть - чека". В той же газете от 17 декабря 1922 года Дзержинский пишет: "Чека была верным часовым революции. Ее бдительное око было повсюду. Явилась необходимость изменить нашу чрезвычайную организацию, и было создано ГПУ. Был сохранен тот же механизм, но только усовершенствованный..."
Само собой разумеется, что переименованная в ГПУ чека сохранила все прежние функции, весь личный состав своего управления и поменяла лишь вывеску.
"Меч, которым вооружили чека, оказался в надежных руках, но буквы ГПУ настолько же страшны для наших врагов, как и буквы ЧК", - сказал Зиновьев, и это была правда, ибо ужасающий террор ни на минуту не прекращался.
В 1923-1924 годах иностранные газеты писали: "Пытки в тюрьмах - обычное дело. Многие заключенные помещены в ужасных подвалах без окон и без возможности проветривания помещений. Если тюрьмы переполнены настолько, что в них не могут быть помещены новые заключенные, тогда старые заключенные просто уничтожаются для того, чтобы освободить места для новых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45