Два дула автоматов, наставленные на него, замедлили время. Картина жуткой морозной ночи в свете фантастически огромной луны предстала перед ним крупнозернистой фотографией. Кирилл медленно поднимался.
- Сейчас мы тебя расстреляем, бросим в реку - и дело с концом, донеслось до его слуха.
- Что же вы делаете?! - взвыл Кирилл, из последних сил соображая, что говорить далее:
- Расстрел журналиста такого ранга как я не пройдет незамеченным! ему казалось, что не язык его поспевает за мыслью, а мысль за языком. Граждане нашей общей страны, как вы не понимаете, что убийство меня придает делу политический оборот. Вот - мое удостоверение!.. Вот...
Отчужденной рукой, подобной рычагу приставленного к его пламенеющей душе робота, Кирилл достал из заднего кармана брюк уже недействительное старое удостоверение Алины, на котором было написано крупными буквами "ПРЕССА". Он носил его просто так, словно благовоспитанный американский буржуа, чтобы завуалировано, - похвастаться своей женой.
Но на этот раз ни она, ни её фотография, а казенные корочки, скорее всего то, с какой уверенностью он размахивал ими - спасло ему жизнь.
Оппозиция в формах защитников и законников замялась.
- Ладно. Давай его к бабе Мане отвезем - и дело с концом, - услышал Кирилл тот же голос, и ноги его подкосились. Мысли кончились после мелькнувшей: "Кошмар не кончился. Если они такие, то, что же тогда - баба Маня?! Неужели там будут пытать?! Но как?! Изнасилуют?! Кастрируют перед смертью?!" И упал - окончательно распластавшись на снегу.
"Бабой Маней" разбойники при погонах называли вытрезвитель.
Там обошлись с вконец обессиленным клиентом весьма милосердно.
Соседствующий народ тоже попался тихий. К этому часу почти все дремали по койкам, и лишь один доходяга читал стихи Есенина, а его единственный слушатель, явно пожизненный уголовник, весь в татуировках, смотрел на него, пуская слезу, и время от времени бился в дверь:
- Братки! Меня-то, ладно, но Максимыча - выпустите.
- Ничего-ничего, пусть Максимыч поспит, - отвечал из-за двери спокойный голос.
"Пусть Максимыч поспит". - Словно колыбельный рефрен гипнотически укачал сознание Кирилла.
С утра ему выдали его изрядно помятую одежду, и он пришел в себя.
- У меня изъято восемь тысяч долларов, - спокойно, уже уверенный в себе, заявил он дежурному вытрезвителя.
- Ошибаешься, - лукаво покачал головой усатый, - почти Чапай, - у тебя было сто двадцать. Я поделил по справедливости: мне сто за невыяснение происхождения твоих ксив и прочих данных, а тебе за глаза двадцати на опохмелку хватит. Прав?
- Меня как-то не волнуют завалявшиеся сто. Но восемь тысяч!..
- Н-да, восемь тысяч - это серьезно. Сейчас посмотрим, кто тебя сдал.
Команда приехала тут же. Не прошло и получаса.
- Та-ак, кто, говоришь, у тебя деньги брал?! - вышел вперед тот, что покруче Рембо.
- Нет-нет, я к вам претензий не имею, - увидев в трезвом состоянии исполнителей его смертельного ужаса, тут же отказался от своего заявления Кирилл. Жить хотелось невероятно. А если будет жить и восемь и восемьдесят тысяч ещё заработает и не раз.
В одиннадцать утра он вышел из вытрезвителя. Вдохнул свежего воздуха, пощурился на солнце, огляделся, пытаясь сориентироваться не только во времени, но и в пространстве; машинально пошарил по карманам пальто и вынул бумажку салатового цвета. Это был странный счет за номером 3221 кафе с не менее странным названием: ПК "Миф"
Счет для масштабов Кирилла так же был мифологическим - в нем перечислялось: порция пельменей - 1. Ценою в двенадцать рублей, 150 гр. водки "Крестал" - 17рублей 70 копеек
Кристалл обозначался именно так - через "Е" и с одним "Л", и именно за такую цену. Далее соус - один - 0-50
"Докатился!" - мелькнуло в его голове, и он понял, что помнил все, но только не кафе "Миф". Это кафе совершенно озадачило его и отвлекло от более серьезный переживаний.
Изнеможенным сыном он вернулся домой к собственной маме. Но в меню мифического кафе "Миф", видимо входила долгоиграющая программа. Ни упреков умирающей, ни выразительного молчания с грохотом кастрюль на кухне... Квартира была пуста. Поняв это, Кирилл упал на колени в коридоре. Картина смерти матери застыла в его мозгу. Слов не было. Он громко стукнулся лбом об пол и замер. Сил не было. Мыслей тоже.
Шорох ключа, повернувшегося в замке, вывел его из оцепенения, Кирилл приподнялся, но тут же упал на диван в холле. Дверь раскрылась. На пороге стояла Любовь Леопольдовна. Не спрашивая его о том, где и как он провел эту ночь, не причитая, что волновалась и не спала, она легким движением руки скинула пуховый оренбургский платок и, покрутив головой перед видящим все словно в тумане сыном, спросила:
- Ну как?
Кирилл заметил, что в его собственной маме что-то изменилось: то ли помолодела, то ли просто - она ему снилась.
- Ты где была? - еле выговорил он.
- Где-где? Сынок, неужели ты не видишь, что в парикмахерской?..
ГЛАВА 17
Алина прошла мимо парикмахерской, даже не замедлив в задумчивости шага, и вошла в знакомое с юности кафе. Как всегда за столиками полудремали, полукадрились, вели полоумные, ни к чему не ведущие беседы. Алина присела за стол, занятый старыми знакомыми, с легким коктейлем и, медленно потягивая его через трубочку, даже не пытаясь принять участия в разговоре, смотрела на все творящееся перед ней. Ей казалось, что она смотрит в аквариум, отделенная от его жизни толстенным стеклом. Гул голосов доходил до неё подводной мелодией, но смысла слов она не различала. Да и не нужен был ей этот смысл. Собственные слова не рождались в ней. Пустота заполняла её. Но... пустота не заменяет покоя. Она укачивает настолько, что доводит душу до состояния морской болезни.
За её столиком целовалась Ирэн с известным бездельником, но везунчиком по части женских страстей - Николаем. Этот Обломов, по сути, дон Жуан, по приключениям, вовсе не был похож ни на того, ни на другого героя. Подражая команде Эдуарда Лимонова, выдерживал внешность русского политического экстремиста - ходил во всем черном: джинсах, рубашке при погончиках, но в коричневых казаках. Высказывая мысли бритоголовых националистов, самих их сторонился, по лености - в их компании надо было что-то делать, отчитываться за проявленную дерзость по отношению к мирным приезжим и прочим. Не то что бы именно этого он делать не хотел - вообще ничего. Наголо тоже, все-таки, не брился - то ли боялся, что задергают милицейские проверки, то ли гордился своими светлыми, есенинскими волосами. Скорее последнее, поскольку слишком картинно дергал головой, смахивая шелковистую прядь, случайно опадавшую на лоб и, время от времени, вынимая из нагрудного кармана розовую мелкозубчатую расческу - причесывался. Причесывание у него походило порою на нервный тик. Чем он жил, на что - для всех было загадкой. Говорили: "женат на богатой", говорили: "друзья субсидируют". Но зачем ему были жена и друзья, когда почти всякая женщина, из отягощенных личной историей, с удовольствием расплачивалась за него. Ирэн же была очарована в энный раз и, естественно, что очарованность ослепляла её, глушила опыт. Она, чувствуя в себе неотъемлемое право на любовь, надеялась на счастливый поворот судьбы.
- Я снова думаю, что жизнь только начинается. Только никак не пойму, отчего она все никак не начнется, - шептала она одни и те же фразы, каждые пять минут склоняясь к уху Алины. Алине казалось, что уши её заложены ватой. Но она не трудилась понять, о чем верещит её легкая на подъем подруга, просто кивала, привороженная подвижностью верхней губы Ирэн.
- Сколько лет мы знаем друг друга и не теряем из виду, - подумать страшно. И даже не понимаем, что любим друг друга. Любим просто, незаметно... - обращаясь к компании, дидактически громко говорила Ирэн.
Впрочем, кроме Николая её никто не слушал. Один, пожилой, в очках с разбитыми наискосок линзами, только что изгнанный за неизлечимое пьянство из очередного журнала, бывший спортсмен и спец по спортивным страничкам, невнятно кивал в такт какому-то своему ритму.
Другой же - Вячеслав, в народе просто Слава, внешне похожий на разгулянного купчика, но по жизни - бесславный конформист, редактор мятого десятилетиями журнала, подмятый старыми авторитетами, опустив голову на руки, просто храпел.
Но такое общество вовсе не смущало ни влюбленную парочку, ни невольно сопровождавшую их Алину. Наоборот, Алине было хоть и муторно, но при этом спокойно на дне этого колодца.
- ... любим незаметно, сами того не понимая... - продолжала взволнованно упорствовать Ирэн.
- И я люблю, - поднял голову ещё полусонный Слава-комформист.
Его заявление застало врасплох Ирэн и Николая. Как-то не предполагалось, что бесславный Слава обрящет слово.
- О! Ты чего это проснулся?! Спи! - приказал Николай.
- А чего это... спать? Вы тут веселитесь...
- Проспись, а то до дома не дойдешь, - пояснил Николай.
Он сидел довольный собой, нога на ногу, откинувшись на спинку стула, закинув за неё левую руку, а правой обнимая Ирэн. Ему вовсе не хотелось, чтобы его чувство себя королем компании потерялось от включения ещё одного мужчины.
- А... проспался я и подумал... - затряс дремучей головой, похожий на Рогожина, Слава.
- Ново, но верится с трудом! И что же ты подумал? - усмехнулся Николай.
- А то... люблю я... Вы думаете, вы одни...
- Но Слава! Ты же женат! - перебила его Ирэн.
- А оттого и женат, что как вы не умею. А ту... которую люблю, не могу просто так... Мне все серьезно надо. А для этого надо сначала развестись. А развестись не могу, потому что у меня двое детей. Вот. Оттого и пью.
- Как будто бы - не пил ты ране?.. - покачал головой Николай.
- А... пил, - кивнул пробужденец. - Но... - он с трудом вырулил голову с траектории падения, - ... не постоянно. П-периодами.
- Не может быть! - подтрунивал Николай.
- А... А как же. Я ведь до главного... этого... отдела... того... дослужился.
- Вот именно, что дослужился. - Усмехнулся Николай.
- А что ж... Ты знаешь, брат, каково мне... сироте белорусской. Вы то все - вон какие!.. А я приехал сюда в семнадцать лет - ничего не понимал. А потом - понял... - и рухнул головой на стол.
- И что же понял?
- А то... - вновь очнулся Слава, опасливо огляделся мутными глазами, ... что все враги. - И тряхнув густой, начинающей седеть шевелюрой, очнулся окончательно.
- Хватит! Хватит вам о политике, - вмешалась Ирэн. - Мы же о любви. Я хочу сказать...
- И я люблю, - вновь перебил её Слава.
- И кого же ты любишь? - усмехнулся Николай.
- Хватит, хватит! Пошли погуляем! Проветримся. Там, наверное, на улице снег идет! Алюнь! Подъем! Все встали! Пошли смотреть на снег!
Над переулком висел зловеще лунный диск. Казалось стоит лишь нарушить что-то, какую-то былинку, мелочь... и он падет... полетит, раскручено, и отсечет как диск пилы... головы ли, судьбы...
Алина дрогнула от мысли об этом, дернула головой, сопротивляясь, и впала в отчаянное веселье. Они носились по улицам и переулкам, играли в снежки, пили сухое вино из горла и смеялись. Очарование влюбленных придавало их путешествию по лабиринту города особую поэзию. Даже Слава очухался и развеселился.
- Э-эх! - горланил он на всю спящую Большую Никитскую, - берегись!
И несся купчик на убегающих женщин со снежком как с палашом, полы его дубленки развевались, борода, волосы блестели от снега, не менее чем глаза от алкоголя. И казалось, век двадцатый растворился в лунной мгле, и пошел на них опричник, после купчик, после барин девятнадцатого века. И сужался ему вслед ровный строй особняков. Просвещенным наблюдателем, словно битый и не раз пьяными барами, которые только что вывалили из Славянского базара городовой, наблюдал за ними, прячась и улыбясь из будки азиатского посольства, милиционер.
- Э-эх! Распахнись доха, лети ко мне на меха! - ревел Славка.
- Да, ты сказочный тип! - вдруг вернулась в реальность Алина, когда он, обняв её с криками "Валять! Валять!" - пытался свалить её в снег. Славка! Да почему же ты в своей редакции такой невнятный. Тебе идет быть пьяным!
- Пи-ить! - смеясь, стонала Ирэн.
- Чашу бражную!.. - басил Слава, откупоривая очередную бутылку "PAUL MASSON". Из её широкого горлышка радостно плескало вино, полноценно, словно млеко из крынки. Они пили, как подростки, из горла, и неслись, неслись вперед, пока не выскочили на Площадь Восстания.
- Ой! А я все детство мечтала посмотреть на Москву с самого верха этого дома! - искренне воскликнула Ирэн, застыв перед высоткой.
Не было в ней раздражающего трухлявостью кокетства, это было кокетство влюбленной, оттого и свежее, оттого и вдохновляющее, словно яблоко с мороза. Даже Алину.
- Посмотрела? - откликнулась Алина.
- Нет. Там же консьержки... - вздохнула Ирэн.
- Ха! Консьержки! Это с нашими-то удостоверениями?! Да попробуют не пустить, правда, Славк?!
- Я вот тоже люблю! У-ух, как я люблю! - сгреб в охапку Алину Слава вместо ответа. - И что за женщина! Каждый раз, как в первый раз!
- Тогда идем. Мы должны, хотя бы сегодня, исполнить чье-нибудь несбывшееся желание!
Они без труда прошли в огромный подъезд. Никто не спрашивал у них никаких пропусков, куда и к кому они идут. Демократия соскоблила шик с этого дома, и уже не поражал его холл видавших виды, как мог бы поразить воображение в детстве.
Они поднялись на лифте на обзорную площадку. Она была изрядно загажена. Но зато Москва сияла фантастическими, не виданными ранее светами.
Они вздыхали, восторгались, пили... пока не устали.
Туманно осознавая пространство, спустились вниз и, когда пересекали огромный холл по направлению к выходу, кто-то из вошедших, замеченных Алиной неосознанно, дернул её за рукав.
- Надежда?! - с удивлением отшатнулась Алина, оказавшись лицом впритык со своей больничной нянечкой. Они замерли, вглядываясь друг в друга. Надежда в обрамлении этого мраморного интерьера казалась не такой уж уродливой. Тонкие змейки шрамов смотрелись нанесенными особым манером линиями магической татуировки. Или одежда, не такая уж и дешевая, прическа, словно слизанная с "Криминального чтива" Квентина Тарантино, придавали ей некий налет эстетической обособленности, а вовсе не уродства.
- Живая и веселенькая, смотрю, - улыбнулась Надежда змейкой рта.
- А ты куда?
- К отцу. Пора проведать старикашку.
- К отцу?! Он у тебя здесь живет? - удивилась Алина.
- Да. Я же дочь старого чекиста.
- А почему тогда...
- Мы ждем тебя на улице! - крикнула Ирэн, и вся компания Алины исчезла за тяжелыми дверями.
- Полы мою? - угадала Надежда то, что не решилась спросить её Алина. Такова она... жизнь. Проклятие на мне. Не понимаешь?
- Но ты же сама...
- А вот то и говорила, что линию... направление менять надо. А как сломать, если меня все время прямо и прямо несет? Вот так-то. Ладно, звони как-нибудь. Визитка старая. Но телефон тот же, - протянула визитку Алине. Но не ушла. Помолчала, глядя Алине в глаза пронзительным прищуром, и сказала: - И ты давай - сворачивай. Иначе - в ямку бух!..
И засмеявшись сухим "хе-хе-хе", обогнула застывшую Алину.
Алина слышала, как вошла она в лифт, как закрылись двери лифта, как он загудел-поехал. Алина взглянула на визитку и поняла, что Надежда работала раньше кинологом-дрессировщиком международного класса.
"Так вот откуда у неё такие шрамы!.." - догадалась Алина, и ей стало скучно оттого, что тайна, оказалось, имеет такую простую разгадку. - "Жила была дочка чекиста. Играла с мальчишками. Нянькой был адъютант папаши. Он и обучил её всяким там карате. Но девочка тосковала по теплу, оттого и любила животных - собак. Стала дрессировщиком. Чувствовала себя супервумен, зарвалась - вот её собаки и порвали. Испугалась. Остановилась. Стала нянечкой гордыню ломать. Шизофрения. А я-то думала - она действительно мудрая".
Алина вышла на улицу совершенно трезвой. Шел снег. Луна больше не висела на небе. Видимо, все-таки сорвалась, пока Алины не было на улице. Не было и звезд. Фонари... фары через сквер на Садовом...
- Мы тебя заждались! Мы едем к тебе. Мы так решили. У тебя квартира свободная, - подбежала к ней Ирэн, выпаливая свои заявления одно за другим.
Алина почувствовала, как при вдохе сдавливает грудь. Щемящее малодушие влекло её подчиниться общему настрою: - какая уж разница что, зачем и куда. Но это "сворачивай", и это "хе-хе-хе" - снова вспомнилось ей и заставило её застыть. "Какая разница кто сказал тебе нечто, что попало в лузу, оказалось точным по отношению к тебе - да хоть пьяный дурак ляпнул, хоть торговка с вокзала - все равно стоит задуматься, если это тебя задело. Быть может, они ради этого и жили всю жизнь, чтобы добраться до тебя словом и исчезнуть навсегда".
- Пошли же! Пошли! - Кто тянул её за рукав, кто за другую руку, кто подталкивал... - Алина уже не разбирала. Она подчинилась.
Они сидели на кухне друг напротив друга - Алина и Слава. Слава говорил. Говорил и говорил о том, как редко он видит её, но метко. Как каждый раз она вдохновляет его. И после встречи с ней - с ним всегда что-то происходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
- Сейчас мы тебя расстреляем, бросим в реку - и дело с концом, донеслось до его слуха.
- Что же вы делаете?! - взвыл Кирилл, из последних сил соображая, что говорить далее:
- Расстрел журналиста такого ранга как я не пройдет незамеченным! ему казалось, что не язык его поспевает за мыслью, а мысль за языком. Граждане нашей общей страны, как вы не понимаете, что убийство меня придает делу политический оборот. Вот - мое удостоверение!.. Вот...
Отчужденной рукой, подобной рычагу приставленного к его пламенеющей душе робота, Кирилл достал из заднего кармана брюк уже недействительное старое удостоверение Алины, на котором было написано крупными буквами "ПРЕССА". Он носил его просто так, словно благовоспитанный американский буржуа, чтобы завуалировано, - похвастаться своей женой.
Но на этот раз ни она, ни её фотография, а казенные корочки, скорее всего то, с какой уверенностью он размахивал ими - спасло ему жизнь.
Оппозиция в формах защитников и законников замялась.
- Ладно. Давай его к бабе Мане отвезем - и дело с концом, - услышал Кирилл тот же голос, и ноги его подкосились. Мысли кончились после мелькнувшей: "Кошмар не кончился. Если они такие, то, что же тогда - баба Маня?! Неужели там будут пытать?! Но как?! Изнасилуют?! Кастрируют перед смертью?!" И упал - окончательно распластавшись на снегу.
"Бабой Маней" разбойники при погонах называли вытрезвитель.
Там обошлись с вконец обессиленным клиентом весьма милосердно.
Соседствующий народ тоже попался тихий. К этому часу почти все дремали по койкам, и лишь один доходяга читал стихи Есенина, а его единственный слушатель, явно пожизненный уголовник, весь в татуировках, смотрел на него, пуская слезу, и время от времени бился в дверь:
- Братки! Меня-то, ладно, но Максимыча - выпустите.
- Ничего-ничего, пусть Максимыч поспит, - отвечал из-за двери спокойный голос.
"Пусть Максимыч поспит". - Словно колыбельный рефрен гипнотически укачал сознание Кирилла.
С утра ему выдали его изрядно помятую одежду, и он пришел в себя.
- У меня изъято восемь тысяч долларов, - спокойно, уже уверенный в себе, заявил он дежурному вытрезвителя.
- Ошибаешься, - лукаво покачал головой усатый, - почти Чапай, - у тебя было сто двадцать. Я поделил по справедливости: мне сто за невыяснение происхождения твоих ксив и прочих данных, а тебе за глаза двадцати на опохмелку хватит. Прав?
- Меня как-то не волнуют завалявшиеся сто. Но восемь тысяч!..
- Н-да, восемь тысяч - это серьезно. Сейчас посмотрим, кто тебя сдал.
Команда приехала тут же. Не прошло и получаса.
- Та-ак, кто, говоришь, у тебя деньги брал?! - вышел вперед тот, что покруче Рембо.
- Нет-нет, я к вам претензий не имею, - увидев в трезвом состоянии исполнителей его смертельного ужаса, тут же отказался от своего заявления Кирилл. Жить хотелось невероятно. А если будет жить и восемь и восемьдесят тысяч ещё заработает и не раз.
В одиннадцать утра он вышел из вытрезвителя. Вдохнул свежего воздуха, пощурился на солнце, огляделся, пытаясь сориентироваться не только во времени, но и в пространстве; машинально пошарил по карманам пальто и вынул бумажку салатового цвета. Это был странный счет за номером 3221 кафе с не менее странным названием: ПК "Миф"
Счет для масштабов Кирилла так же был мифологическим - в нем перечислялось: порция пельменей - 1. Ценою в двенадцать рублей, 150 гр. водки "Крестал" - 17рублей 70 копеек
Кристалл обозначался именно так - через "Е" и с одним "Л", и именно за такую цену. Далее соус - один - 0-50
"Докатился!" - мелькнуло в его голове, и он понял, что помнил все, но только не кафе "Миф". Это кафе совершенно озадачило его и отвлекло от более серьезный переживаний.
Изнеможенным сыном он вернулся домой к собственной маме. Но в меню мифического кафе "Миф", видимо входила долгоиграющая программа. Ни упреков умирающей, ни выразительного молчания с грохотом кастрюль на кухне... Квартира была пуста. Поняв это, Кирилл упал на колени в коридоре. Картина смерти матери застыла в его мозгу. Слов не было. Он громко стукнулся лбом об пол и замер. Сил не было. Мыслей тоже.
Шорох ключа, повернувшегося в замке, вывел его из оцепенения, Кирилл приподнялся, но тут же упал на диван в холле. Дверь раскрылась. На пороге стояла Любовь Леопольдовна. Не спрашивая его о том, где и как он провел эту ночь, не причитая, что волновалась и не спала, она легким движением руки скинула пуховый оренбургский платок и, покрутив головой перед видящим все словно в тумане сыном, спросила:
- Ну как?
Кирилл заметил, что в его собственной маме что-то изменилось: то ли помолодела, то ли просто - она ему снилась.
- Ты где была? - еле выговорил он.
- Где-где? Сынок, неужели ты не видишь, что в парикмахерской?..
ГЛАВА 17
Алина прошла мимо парикмахерской, даже не замедлив в задумчивости шага, и вошла в знакомое с юности кафе. Как всегда за столиками полудремали, полукадрились, вели полоумные, ни к чему не ведущие беседы. Алина присела за стол, занятый старыми знакомыми, с легким коктейлем и, медленно потягивая его через трубочку, даже не пытаясь принять участия в разговоре, смотрела на все творящееся перед ней. Ей казалось, что она смотрит в аквариум, отделенная от его жизни толстенным стеклом. Гул голосов доходил до неё подводной мелодией, но смысла слов она не различала. Да и не нужен был ей этот смысл. Собственные слова не рождались в ней. Пустота заполняла её. Но... пустота не заменяет покоя. Она укачивает настолько, что доводит душу до состояния морской болезни.
За её столиком целовалась Ирэн с известным бездельником, но везунчиком по части женских страстей - Николаем. Этот Обломов, по сути, дон Жуан, по приключениям, вовсе не был похож ни на того, ни на другого героя. Подражая команде Эдуарда Лимонова, выдерживал внешность русского политического экстремиста - ходил во всем черном: джинсах, рубашке при погончиках, но в коричневых казаках. Высказывая мысли бритоголовых националистов, самих их сторонился, по лености - в их компании надо было что-то делать, отчитываться за проявленную дерзость по отношению к мирным приезжим и прочим. Не то что бы именно этого он делать не хотел - вообще ничего. Наголо тоже, все-таки, не брился - то ли боялся, что задергают милицейские проверки, то ли гордился своими светлыми, есенинскими волосами. Скорее последнее, поскольку слишком картинно дергал головой, смахивая шелковистую прядь, случайно опадавшую на лоб и, время от времени, вынимая из нагрудного кармана розовую мелкозубчатую расческу - причесывался. Причесывание у него походило порою на нервный тик. Чем он жил, на что - для всех было загадкой. Говорили: "женат на богатой", говорили: "друзья субсидируют". Но зачем ему были жена и друзья, когда почти всякая женщина, из отягощенных личной историей, с удовольствием расплачивалась за него. Ирэн же была очарована в энный раз и, естественно, что очарованность ослепляла её, глушила опыт. Она, чувствуя в себе неотъемлемое право на любовь, надеялась на счастливый поворот судьбы.
- Я снова думаю, что жизнь только начинается. Только никак не пойму, отчего она все никак не начнется, - шептала она одни и те же фразы, каждые пять минут склоняясь к уху Алины. Алине казалось, что уши её заложены ватой. Но она не трудилась понять, о чем верещит её легкая на подъем подруга, просто кивала, привороженная подвижностью верхней губы Ирэн.
- Сколько лет мы знаем друг друга и не теряем из виду, - подумать страшно. И даже не понимаем, что любим друг друга. Любим просто, незаметно... - обращаясь к компании, дидактически громко говорила Ирэн.
Впрочем, кроме Николая её никто не слушал. Один, пожилой, в очках с разбитыми наискосок линзами, только что изгнанный за неизлечимое пьянство из очередного журнала, бывший спортсмен и спец по спортивным страничкам, невнятно кивал в такт какому-то своему ритму.
Другой же - Вячеслав, в народе просто Слава, внешне похожий на разгулянного купчика, но по жизни - бесславный конформист, редактор мятого десятилетиями журнала, подмятый старыми авторитетами, опустив голову на руки, просто храпел.
Но такое общество вовсе не смущало ни влюбленную парочку, ни невольно сопровождавшую их Алину. Наоборот, Алине было хоть и муторно, но при этом спокойно на дне этого колодца.
- ... любим незаметно, сами того не понимая... - продолжала взволнованно упорствовать Ирэн.
- И я люблю, - поднял голову ещё полусонный Слава-комформист.
Его заявление застало врасплох Ирэн и Николая. Как-то не предполагалось, что бесславный Слава обрящет слово.
- О! Ты чего это проснулся?! Спи! - приказал Николай.
- А чего это... спать? Вы тут веселитесь...
- Проспись, а то до дома не дойдешь, - пояснил Николай.
Он сидел довольный собой, нога на ногу, откинувшись на спинку стула, закинув за неё левую руку, а правой обнимая Ирэн. Ему вовсе не хотелось, чтобы его чувство себя королем компании потерялось от включения ещё одного мужчины.
- А... проспался я и подумал... - затряс дремучей головой, похожий на Рогожина, Слава.
- Ново, но верится с трудом! И что же ты подумал? - усмехнулся Николай.
- А то... люблю я... Вы думаете, вы одни...
- Но Слава! Ты же женат! - перебила его Ирэн.
- А оттого и женат, что как вы не умею. А ту... которую люблю, не могу просто так... Мне все серьезно надо. А для этого надо сначала развестись. А развестись не могу, потому что у меня двое детей. Вот. Оттого и пью.
- Как будто бы - не пил ты ране?.. - покачал головой Николай.
- А... пил, - кивнул пробужденец. - Но... - он с трудом вырулил голову с траектории падения, - ... не постоянно. П-периодами.
- Не может быть! - подтрунивал Николай.
- А... А как же. Я ведь до главного... этого... отдела... того... дослужился.
- Вот именно, что дослужился. - Усмехнулся Николай.
- А что ж... Ты знаешь, брат, каково мне... сироте белорусской. Вы то все - вон какие!.. А я приехал сюда в семнадцать лет - ничего не понимал. А потом - понял... - и рухнул головой на стол.
- И что же понял?
- А то... - вновь очнулся Слава, опасливо огляделся мутными глазами, ... что все враги. - И тряхнув густой, начинающей седеть шевелюрой, очнулся окончательно.
- Хватит! Хватит вам о политике, - вмешалась Ирэн. - Мы же о любви. Я хочу сказать...
- И я люблю, - вновь перебил её Слава.
- И кого же ты любишь? - усмехнулся Николай.
- Хватит, хватит! Пошли погуляем! Проветримся. Там, наверное, на улице снег идет! Алюнь! Подъем! Все встали! Пошли смотреть на снег!
Над переулком висел зловеще лунный диск. Казалось стоит лишь нарушить что-то, какую-то былинку, мелочь... и он падет... полетит, раскручено, и отсечет как диск пилы... головы ли, судьбы...
Алина дрогнула от мысли об этом, дернула головой, сопротивляясь, и впала в отчаянное веселье. Они носились по улицам и переулкам, играли в снежки, пили сухое вино из горла и смеялись. Очарование влюбленных придавало их путешествию по лабиринту города особую поэзию. Даже Слава очухался и развеселился.
- Э-эх! - горланил он на всю спящую Большую Никитскую, - берегись!
И несся купчик на убегающих женщин со снежком как с палашом, полы его дубленки развевались, борода, волосы блестели от снега, не менее чем глаза от алкоголя. И казалось, век двадцатый растворился в лунной мгле, и пошел на них опричник, после купчик, после барин девятнадцатого века. И сужался ему вслед ровный строй особняков. Просвещенным наблюдателем, словно битый и не раз пьяными барами, которые только что вывалили из Славянского базара городовой, наблюдал за ними, прячась и улыбясь из будки азиатского посольства, милиционер.
- Э-эх! Распахнись доха, лети ко мне на меха! - ревел Славка.
- Да, ты сказочный тип! - вдруг вернулась в реальность Алина, когда он, обняв её с криками "Валять! Валять!" - пытался свалить её в снег. Славка! Да почему же ты в своей редакции такой невнятный. Тебе идет быть пьяным!
- Пи-ить! - смеясь, стонала Ирэн.
- Чашу бражную!.. - басил Слава, откупоривая очередную бутылку "PAUL MASSON". Из её широкого горлышка радостно плескало вино, полноценно, словно млеко из крынки. Они пили, как подростки, из горла, и неслись, неслись вперед, пока не выскочили на Площадь Восстания.
- Ой! А я все детство мечтала посмотреть на Москву с самого верха этого дома! - искренне воскликнула Ирэн, застыв перед высоткой.
Не было в ней раздражающего трухлявостью кокетства, это было кокетство влюбленной, оттого и свежее, оттого и вдохновляющее, словно яблоко с мороза. Даже Алину.
- Посмотрела? - откликнулась Алина.
- Нет. Там же консьержки... - вздохнула Ирэн.
- Ха! Консьержки! Это с нашими-то удостоверениями?! Да попробуют не пустить, правда, Славк?!
- Я вот тоже люблю! У-ух, как я люблю! - сгреб в охапку Алину Слава вместо ответа. - И что за женщина! Каждый раз, как в первый раз!
- Тогда идем. Мы должны, хотя бы сегодня, исполнить чье-нибудь несбывшееся желание!
Они без труда прошли в огромный подъезд. Никто не спрашивал у них никаких пропусков, куда и к кому они идут. Демократия соскоблила шик с этого дома, и уже не поражал его холл видавших виды, как мог бы поразить воображение в детстве.
Они поднялись на лифте на обзорную площадку. Она была изрядно загажена. Но зато Москва сияла фантастическими, не виданными ранее светами.
Они вздыхали, восторгались, пили... пока не устали.
Туманно осознавая пространство, спустились вниз и, когда пересекали огромный холл по направлению к выходу, кто-то из вошедших, замеченных Алиной неосознанно, дернул её за рукав.
- Надежда?! - с удивлением отшатнулась Алина, оказавшись лицом впритык со своей больничной нянечкой. Они замерли, вглядываясь друг в друга. Надежда в обрамлении этого мраморного интерьера казалась не такой уж уродливой. Тонкие змейки шрамов смотрелись нанесенными особым манером линиями магической татуировки. Или одежда, не такая уж и дешевая, прическа, словно слизанная с "Криминального чтива" Квентина Тарантино, придавали ей некий налет эстетической обособленности, а вовсе не уродства.
- Живая и веселенькая, смотрю, - улыбнулась Надежда змейкой рта.
- А ты куда?
- К отцу. Пора проведать старикашку.
- К отцу?! Он у тебя здесь живет? - удивилась Алина.
- Да. Я же дочь старого чекиста.
- А почему тогда...
- Мы ждем тебя на улице! - крикнула Ирэн, и вся компания Алины исчезла за тяжелыми дверями.
- Полы мою? - угадала Надежда то, что не решилась спросить её Алина. Такова она... жизнь. Проклятие на мне. Не понимаешь?
- Но ты же сама...
- А вот то и говорила, что линию... направление менять надо. А как сломать, если меня все время прямо и прямо несет? Вот так-то. Ладно, звони как-нибудь. Визитка старая. Но телефон тот же, - протянула визитку Алине. Но не ушла. Помолчала, глядя Алине в глаза пронзительным прищуром, и сказала: - И ты давай - сворачивай. Иначе - в ямку бух!..
И засмеявшись сухим "хе-хе-хе", обогнула застывшую Алину.
Алина слышала, как вошла она в лифт, как закрылись двери лифта, как он загудел-поехал. Алина взглянула на визитку и поняла, что Надежда работала раньше кинологом-дрессировщиком международного класса.
"Так вот откуда у неё такие шрамы!.." - догадалась Алина, и ей стало скучно оттого, что тайна, оказалось, имеет такую простую разгадку. - "Жила была дочка чекиста. Играла с мальчишками. Нянькой был адъютант папаши. Он и обучил её всяким там карате. Но девочка тосковала по теплу, оттого и любила животных - собак. Стала дрессировщиком. Чувствовала себя супервумен, зарвалась - вот её собаки и порвали. Испугалась. Остановилась. Стала нянечкой гордыню ломать. Шизофрения. А я-то думала - она действительно мудрая".
Алина вышла на улицу совершенно трезвой. Шел снег. Луна больше не висела на небе. Видимо, все-таки сорвалась, пока Алины не было на улице. Не было и звезд. Фонари... фары через сквер на Садовом...
- Мы тебя заждались! Мы едем к тебе. Мы так решили. У тебя квартира свободная, - подбежала к ней Ирэн, выпаливая свои заявления одно за другим.
Алина почувствовала, как при вдохе сдавливает грудь. Щемящее малодушие влекло её подчиниться общему настрою: - какая уж разница что, зачем и куда. Но это "сворачивай", и это "хе-хе-хе" - снова вспомнилось ей и заставило её застыть. "Какая разница кто сказал тебе нечто, что попало в лузу, оказалось точным по отношению к тебе - да хоть пьяный дурак ляпнул, хоть торговка с вокзала - все равно стоит задуматься, если это тебя задело. Быть может, они ради этого и жили всю жизнь, чтобы добраться до тебя словом и исчезнуть навсегда".
- Пошли же! Пошли! - Кто тянул её за рукав, кто за другую руку, кто подталкивал... - Алина уже не разбирала. Она подчинилась.
Они сидели на кухне друг напротив друга - Алина и Слава. Слава говорил. Говорил и говорил о том, как редко он видит её, но метко. Как каждый раз она вдохновляет его. И после встречи с ней - с ним всегда что-то происходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45