И если к разговорам о красоте командир лодки капитан второго ранга Гужов остался безучастен по причине большого опыта долгой холостяцкой жизни, то мимо женщины, способной логично передвигать фигуры по шахматной доске, пройти не мог.
- Так ты говоришь, в шахматы играет?
Как раз в этот момент капдва Гужов разыгрывал с первым помощником каталонскую партию. Не отрывая взгляд от доски, он отхлебнул из кружки мадеры и передвинул коня на С2; черные оказались в цугцванге. Он повторил вопрос:
- Так ты говоришь, в шахматы играет?
Теперь в цугцванге оказался Борис: вся кают-компания знала об обете молчания командира за шахматной доской, лишь в исключительных случаях он нарушал этот обет словом.
- И как зовут шахматистку?
Слов было больше, чем достаточно, и Борис понял, что он в проигрыше. В кают-компании, набитой под завязку офицерами, стало тесно от тишины. Шахматные часы мерили тишину секундами.
- Люся, - дав петуха, выдавил Борис.
Больше он не поминал ее имя всуе, все надеялся, что жена не понравится командиру, ведь если честно, не такая она и красавица. Но от этих мыслей круглолицая, курносая Люська с рыжими веснушками, фотография которой совершенно измялась под подушкой, все больше грезилась Борису Софи Лорен, а иногда и Брижит Бардо.
Сказанного оказалось достаточно, чтобы сразу по возвращении в бухту Рыбачью Гужов постучал к ним в дверь. Конечно, его визит можно объяснить чисто спортивным интересом: красавец, жуир, прожигающий жизнь как бенгальский огонь, Гужов был чемпионом гарнизона по шахматам. Но не шахматы были его пламенной страстью, Гужов знал толк в женщинах. Список соблазненных им неуклонно стремился к полной переписи населения. Редкая женщина не мечтала об этом матером бабнике. Тихая, скромная Люся была из их числа. Ее синицей являлся Борис, на журавлей, а тем более орлов она и смотреть не смела.
С первого взгляда на жену каплея, когда она только распахнула дверь, Гужов понял, что его личный состав, а конкретно капитан-лейтенант Чукин, склонен к фантазиям. Вместо обещанной красавицы дверь распахнула конопатая простушка, да еще в замызганном халате. Халат Люся надела специально, хотя муж и предупреждал, что вот-вот нагрянет командир. Ей надоели нескончаемые толпы подводников, только что всплывших на поверхность. Ее тошнило от очищенного марганцовкой и настоянного на клюкве технического шила, ночных бдений под дежурный тост за количество погружений, равных количеству всплытий.
- И сколько можно "за тех, кто в море"? Очнитесь, вы давно на берегу, идите к женам, вы же так рвались к ним, - негодовала Люся, в спешном порядке накрывая стол для очередной партии страждущих.
Потому и не сняла халат как символ верности домашнему очагу. Слышала она об этом Гужове такое! Капдва видывал разных женщин. Даже раскрасавицы, которые и в рубище хороши, хорохорились перед ним, а эта совсем не пахнет ванилью, словно не видит, кто перед ней. А впрочем, Гужов вспомнил о самом большом потрясении минувшего отпуска. В каком-то винном подвальчике на Арбате попросил он продавца показать ему что-нибудь эдакое. Продавец указал на бутылку.
- "Mouton-Rothischild" 1947 года. Это не просто вино, это легенда, ваши губы почувствуют вкус ушедшей эпохи.
Цена у легендарного вина оказалась не менее легендарной - две тысячи долларов. Гужов не стал травить душу. Хотя весь поход так мечтал оторваться на берегу, чтобы потом, под толщей соленой океанской воды, не жалеть, не терзаться тем, что не успел, тем, что прошло мимо и чего не дано узнать. Пришлось утешиться бутылкой банального "Мукузани" за 5 долларов. Не по карману подводнику Mouton, как этой замухрышке Чукиной не по карману капдва Гужов.
Без всякого настроения, с прохладцей, Гужов расставил черные. Печально позевывая, смотрел, как ее маленькие ручки, белые до синевы, аккуратно, словно посуду на полке, выстраивают стан белых, как эти детские пальчики с обкусанными ногтями передвигают фигуры по черно-белому полю. Ее голос, тихий, словно у птички на рассвете, оторвал капдва от созерцания ее пальчиков.
- Мат, - сказала Люся и положила конец первой партии.
- Мат, - сказала Люся и положила конец второй партии.
Словно не зная других слов, она как заведенная кукла говорила своим утренним голосом только это слово. И тогда они вновь ставили фигуры, белые и черные, будто клавиши на рояле. Гужов даже поймал себя на том, что почему-то хочет расслышать ее голос, когда она едва слышно пропищит: "Мат".
Стемнело, и Борис, щелкнув выключателем, зажег люстру над их склоненными головами. Гужов, сперва сощурился от яркого света, затем пристально, как умеет смотреть матерый бабник, поглядел на Люсю, будто чего-то не заметил с первого взгляда. А углядев, встал и молча вышел.
Страшно обрадовался его уходу Борис, начал споро супружескую постель стелить да Люсю тискать. Только плохо влияют на женщин победы, одержанные над мужчинами. Много понимать о себе начинают, сам черт им не брат и даже ангел - не муж. Конечно, хоть жена и уворачивалась, Борис бы не один крахмальные простыни мял - ан тут распахнулась дверь настежь, без звонка и стука с шахматными часами под мышкой вошел Гужов.
Сразу за стол, часы водрузил, шахматы, уже сложенные, с полки достал. Фигуры, от короля до пешки, по ранжиру расставил.
Вот такие баталии развернулись в квартире Наташкиных соседей несколько месяцев назад. Все это время Гужов и Чукина только и делали, что манипулировали игрушечными войсками. Если единственное слово "мат", навязшее у нее на устах, можно считать полноценным общением, то, значит, они разговаривали. Лишь однажды Люся смягчила приговор, выудив из шахматного лексикона "пат".
Сыграть с женщиной вничью? Быть с ней на равных? Такого позора Гужов никогда не испытывал. Дабы не переживать поражение при свидетелях, капитан Чукин был отправлен по замене на лодку, уходившую на боевое дежурство. Но и отсутствие наблюдателя не принесло Гужову желаемой победы. Хотя в наблюдателях был весь гарнизон, ведь в гарнизоне не бывает тайн.
Еще в том году военторг выкинул на продажу залежавшиеся где-то на складе полевые бинокли. К удивлению начальника военторга, оптику раскупили вмиг - ладно бы мужики, так ведь тетки штурмом брали прилавки. С тех пор система надзора, скрашивающая досуг жен военнослужащих, значительно шагнула вперед: дабы знать, что готовят в доме напротив, не нужен был и волшебный горшочек. Гарнизонные кумушки, вооружась окулярами, направленными на Люсины окна, живописали перед товарками ее нравственное падение, причем в самой извращенной форме.
- Эти тихони такие распущенные, - слышалось на лавочках и в очередях.
Ходили слухи, будто Люся, забравшись на стол, скидывала платье и неглиже выделывала развратные па перед Гужовым. Натуры политизированные, следящие за событиями не только в гарнизоне, припоминали по такому случаю скандал в овальном кабинете, когда все прогрессивное человечество скандировало: "Моника, стисни зубы" - и рьяно примеривали на Люсю синее платье с пятном конкретного происхождения.
Гужову во всех этих россказнях была отведена пассивная роль жертвы сексуальной маньячки Чукиной. Ни одна из обладательниц бинокля не сподобилась признаться, что свидания Люси и Гужова, возведенных молвой в ранг страстных любовников, ограничены шахматной доской.
- Зачем тебе она? - забравшись к Гужову на колени, допытывалась пышногрудая Светлана Титова, жена особиста.
Гарнизон признавал за Титовой право вот так, по-хозяйски распоряжаться его коленями, право штатной любовницы ласкать его смоляные кудри, целовать родинку на его бедре. Что может быть драматичнее любовного треугольника? Что более всего заводит публику? Не будь Светика, ее бы придумали. Вечный огонь ее ревности поддерживали регулярные вести с наблюдательных пунктов.
- Ты же знаешь, мы играем в шахматы, - оправдывался Гужов, обнажая грудь любовницы.
Светлана действительно знала, ведь у нее тоже был бинокль. Но разве верит женщина, сгорающая от ревности, тому, что видит? Если поверит, то только тому, что чувствует. А чувствовала она нехорошее. Что Гужов, прежде млеющий от ее спелого тела, завороженный ее ласками, теперь, даже в самые жаркие ночи, едва закроет глаза, видит тонкие пальчики в синих прожилках с обкусанными ногтями. И голос, от которого он внезапно, будто она позвала, просыпался среди ночи и потом долго прислушивался к темноте. В страшных снах шахматистка Люся являлась особистке Титовой в образе Венеры Милосской.
Света умолила Гужова обучить ее премудростям этой развратной игры, но дальше коня, прыгавшего кочергой, дело не шло. С усмешкой, граничившей с оскорблением, он вставал и, шлепнув Светку по сытому боку, уходил с шахматными часами под мышкой.
- Ты вернешься? - кричала ему вслед Титова.
- Только с победой.
И так оглушительно, что у нее ломило в груди, хлопал дверью.
Шли дни, вернулся из похода Борис, а Гужов не возвращался, чтобы никогда больше не уйти, как того желала Светлана. Его возвращению, окончательному и бесповоротному, мешала самая малость - отсутствие победы.
Ко времени нашего с Наташей визита рокировка на территории Чукиных так и не произошла. Расклад был прежним: король, королева и пешка, стремящаяся в ферзи. Но неким особым чутьем, по их неспешным движениям неутоленной страсти, я поняла, как близка пешка к королевской мантии, как сладко томится в своей клетке в ожидании судьбоносного хода готовая пасть королева.
Совершенно внезапно сквозь Люсино курносое, конопатое лицо проступила прямо-таки боттичеллиева красота. Со второго класса я знаю Люсю, как только может знать подруга, - трезво и безжалостно, - и никогда прежде не отмечала одухотворенной поэзии ее лица, его тонкого колорита. Она не была красавицей, она не была уродиной, обыкновенная девушка, каких не замечают. А сейчас я не могу не смотреть на нее.
Мне вдруг почудилось, что это не я вижу Люську - такой увидел ее Гужов, и что Люсина красота эпохи Возрождения, доселе замурованная в усредненность, словно цветок при первых солнечных лучах, пробила асфальт.
Не знаю, одной ли мне открылось то, что открылось Гужову, но только на стол сегодня собирал Борис, он даже справился с салатом, с которым потом нелегко справились мы - такой он был пересоленный. Наташа же, внимательно посмотрев на себя в зеркало, поправила блузку и сказала:
- Надо было надеть платье, мое любимое, зеленое...
- Да ладно, и так неплохо, - возразила я.
- Неплохо - это еще не хорошо, - парировала Наташа.
Не припомню другого случая, когда бы она усомнилась в безупречности своего облика. Встреча двух чаровниц автоматически лишает одну из них статуса красавицы. Видимо, красота при наличии категорий "лучше, хуже" возможна только в единственном числе.
Наталия подошла к Люсе и Гужову, перемешала фигуры на доске.
- К столу, - сказала она.
Отомстила малым.
В полном молчании все сели за стол. Я пыталась расшевелить их, но даже воспоминания о втором классе, когда мы с Люсильдой наперебой, так что нас не могли прогнать со сцены, читали стихи, не нашли отклика. Эти двое, отгороженные шахматным частоколом от внешних раздражителей, были вне зоны досягаемости. И когда мы поняли, что ни Люси, ни Гужова нет с нами, прекратили ломиться в закрытую дверь. Тем более там, за дверью - ни вздоха, ни шороха.
В нашем распоряжении остался Борис. Он был счастлив уже тем, что наконец-то в их доме звучат и другие слова, а не только "мат".
Не помню, после которой рюмки они завелись, но Борис внезапно стал уверять Наташу, что способен расшифровать любую криптограмму.
- Ты знаешь, какой я специалист! - крепкими кулаками терзал свою грудь Борис.
- Как вы, береговые курицы, можете кудахтать о том, в чем и мужик не всегда смыслит? - орал он.
Возможно, я бы оскорбилась, примерив к себе выказанное пренебрежение или отнеся его на наш с Наташкой счет, если бы Борька хоть на время прекратил пялиться на Люську. Странная у него манера полемизировать: направляет словесный удар не по адресу. Судя по рдеющим щекам, Наталия сегодня не в лучшей боевой форме: надела на себя ошейник, поводок отдала Борису, а он и рад таскать ее за собой по лабиринту ругни. Выход же у лабиринта один - там, где и вход. И какой тогда смысл входить, если все равно придется выйти.
Обычно прапорщик Киселева с полуслова даже самые сановитые рты затыкает. Боря же в противовес Наташиной практике по затыканию ртов смолк лишь после того, как она продиктовала ему криптограмму, которую на последнем дежурстве передавала на лодку. Киселева выудила из своей головы беспорядочный набор цифр; мне почему-то запомнились три шестерки, следующие одна за другой. И хотя в мистику, как и в Бога, верю выборочно, по мере надобности, я отметила для себя число дьявола.
Дьявол начал действовать незамедлительно. Для начала он выманил из моего кармана сигареты "Вог". Борис никак не мог найти клочка бумаги в доме. Да разве найдешь, если поиск ограничивается столом, за которым расположились шахматисты? Отойти куда подальше, хотя бы на кухню, Борис категорически отказывался. Пришлось высыпать сигареты из пачки.
- Жертвую.
Я протянула ему пустую белую коробочку с зеленой веткой на лицевой стороне. И действительно жертвовала: мне легче проститься с банкнотой, чем лишить сигареты привлекательной оболочки и тем самым опошлить ритуал курения. Сигареты без пачки, засунутые в карман или беспорядочно валяющиеся в сумке, больше напоминают бычки, нежели символ удовольствия и коммуникабельности.
Не могу удержаться, чтобы не спеть гимн сигарете. Как часто после первого же совместного перекура она становилась мостиком, по которому я шла к незнакомцу. Достаточно выкурить с посторонним сигарету, и он больше не посторонний. Не знаю, объединяет ли добродетель, а вот пороки - определенно. Можно всем коллективом сжевать пуд соли или даже пуд шоколада и не достичь единения, даруемого совместным курением. А какие замечательные беседы и мысли провоцирует она! Держа зажженную сигарету, трудно говорить глупости, словно дым поглощает все мелкое и незначительное. А в конце хочу сказать: не курите, это вредно для здоровья!
На сей криптограмме, записанной Борисом на моей пачке, они и заключили пари: расшифровывает Борька криптограмму - Наташа ставит ему ящик шампанского, не расшифровывает - он ставит ящик шампанского нам, в смысле Наташе. Болея за судьбу нашего ящика, я поинтересовалась:
- Наташка, ты-то сама знаешь, о чем криптограмма?
- Как я могу знать? Я же телеграфистка, а не шифровальщик, это Борис знать обязан, - с истеричными нотками в голосе ответила Наталия.
Судя по ее надлому и Бориной радостной готовности приступить к расшифровке, шампанского нам не видать. Как это пошло поить мужиков шампанским! Я попробовала остановить финансовый крах подруги, я-то завтра улечу, а ей, что, на шампанское работать?
- И как мы проконтролируем результат расшифровки? - спросила я.
- Я сам скажу, - несколько обескураженно сказал Борис.
Очень ему хотелось расшифровать ту криптограмму, и вовсе не ящик шампанского тому причина, просто в жизни капитана Чукина давно не случалось подвига, совершенного на глазах ускользающей жены. Потому и стучал он своими крепкими кулаками, чтобы Люська, оторвавшись от Гужова, хоть краешком глаза взглянула на него, терзаемого ревностью.
Бориса мне жаль, но только отчасти. Что может быть противнее жалкого мужика? Если же он и сам ищет нашего сочувствия, то это еще противнее. Ничего лучшего при разделе женщины, чем мордобой, пока не выдумали. Убога женщина, из-за которой не приключилось ни одного мордобоя. Да и женщина ли она! Конечно, бить старшего по званию, тем более своего командира, нельзя, дальше только трибунал, но иногда - надо.
Все это можно понимать только на трезвую голову, когда молчит сердце и говорит разум. Сон разума пробуждает чудовищ. Если чудовища спят, значит, спит и сердце.
- Нет, нет, пари отменяется! Чукин не может заключать пари и сам же судить. Это не по правилам. Боря, может, ты приведешь кого-нибудь в качестве эксперта? - елейным голосом спросила я, заранее зная, что он не покинет вверенную ему территорию и за цистерну шампанского, пока на ней находится Гужов.
По Наташкиному просветленному лицу - еще бы, ведь отпала забота о ящике шампанского! - я поняла, что свое шампанское я уже заработала.
- Киселева, ты что, забыла о неразглашении военной тайны? У тебя ведь допуск по форме раз к секретным документам! Бумагу о неразглашении подписывали? Чукин, тебя тоже это касается, - вклинился в разговор Гужов, не желавший предоставлять сопернику даже слабого шанса на реабилитацию.
Врезал Борису, не вставая со стула. Жаль, обладатели биноклей не слышали этой фразы. Судя по всему, мы на пороге войны, враги вышли из подполья. Бей, Борька! Я так и не услышала его первого залпа, так и не узнала, каким бы он был:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
- Так ты говоришь, в шахматы играет?
Как раз в этот момент капдва Гужов разыгрывал с первым помощником каталонскую партию. Не отрывая взгляд от доски, он отхлебнул из кружки мадеры и передвинул коня на С2; черные оказались в цугцванге. Он повторил вопрос:
- Так ты говоришь, в шахматы играет?
Теперь в цугцванге оказался Борис: вся кают-компания знала об обете молчания командира за шахматной доской, лишь в исключительных случаях он нарушал этот обет словом.
- И как зовут шахматистку?
Слов было больше, чем достаточно, и Борис понял, что он в проигрыше. В кают-компании, набитой под завязку офицерами, стало тесно от тишины. Шахматные часы мерили тишину секундами.
- Люся, - дав петуха, выдавил Борис.
Больше он не поминал ее имя всуе, все надеялся, что жена не понравится командиру, ведь если честно, не такая она и красавица. Но от этих мыслей круглолицая, курносая Люська с рыжими веснушками, фотография которой совершенно измялась под подушкой, все больше грезилась Борису Софи Лорен, а иногда и Брижит Бардо.
Сказанного оказалось достаточно, чтобы сразу по возвращении в бухту Рыбачью Гужов постучал к ним в дверь. Конечно, его визит можно объяснить чисто спортивным интересом: красавец, жуир, прожигающий жизнь как бенгальский огонь, Гужов был чемпионом гарнизона по шахматам. Но не шахматы были его пламенной страстью, Гужов знал толк в женщинах. Список соблазненных им неуклонно стремился к полной переписи населения. Редкая женщина не мечтала об этом матером бабнике. Тихая, скромная Люся была из их числа. Ее синицей являлся Борис, на журавлей, а тем более орлов она и смотреть не смела.
С первого взгляда на жену каплея, когда она только распахнула дверь, Гужов понял, что его личный состав, а конкретно капитан-лейтенант Чукин, склонен к фантазиям. Вместо обещанной красавицы дверь распахнула конопатая простушка, да еще в замызганном халате. Халат Люся надела специально, хотя муж и предупреждал, что вот-вот нагрянет командир. Ей надоели нескончаемые толпы подводников, только что всплывших на поверхность. Ее тошнило от очищенного марганцовкой и настоянного на клюкве технического шила, ночных бдений под дежурный тост за количество погружений, равных количеству всплытий.
- И сколько можно "за тех, кто в море"? Очнитесь, вы давно на берегу, идите к женам, вы же так рвались к ним, - негодовала Люся, в спешном порядке накрывая стол для очередной партии страждущих.
Потому и не сняла халат как символ верности домашнему очагу. Слышала она об этом Гужове такое! Капдва видывал разных женщин. Даже раскрасавицы, которые и в рубище хороши, хорохорились перед ним, а эта совсем не пахнет ванилью, словно не видит, кто перед ней. А впрочем, Гужов вспомнил о самом большом потрясении минувшего отпуска. В каком-то винном подвальчике на Арбате попросил он продавца показать ему что-нибудь эдакое. Продавец указал на бутылку.
- "Mouton-Rothischild" 1947 года. Это не просто вино, это легенда, ваши губы почувствуют вкус ушедшей эпохи.
Цена у легендарного вина оказалась не менее легендарной - две тысячи долларов. Гужов не стал травить душу. Хотя весь поход так мечтал оторваться на берегу, чтобы потом, под толщей соленой океанской воды, не жалеть, не терзаться тем, что не успел, тем, что прошло мимо и чего не дано узнать. Пришлось утешиться бутылкой банального "Мукузани" за 5 долларов. Не по карману подводнику Mouton, как этой замухрышке Чукиной не по карману капдва Гужов.
Без всякого настроения, с прохладцей, Гужов расставил черные. Печально позевывая, смотрел, как ее маленькие ручки, белые до синевы, аккуратно, словно посуду на полке, выстраивают стан белых, как эти детские пальчики с обкусанными ногтями передвигают фигуры по черно-белому полю. Ее голос, тихий, словно у птички на рассвете, оторвал капдва от созерцания ее пальчиков.
- Мат, - сказала Люся и положила конец первой партии.
- Мат, - сказала Люся и положила конец второй партии.
Словно не зная других слов, она как заведенная кукла говорила своим утренним голосом только это слово. И тогда они вновь ставили фигуры, белые и черные, будто клавиши на рояле. Гужов даже поймал себя на том, что почему-то хочет расслышать ее голос, когда она едва слышно пропищит: "Мат".
Стемнело, и Борис, щелкнув выключателем, зажег люстру над их склоненными головами. Гужов, сперва сощурился от яркого света, затем пристально, как умеет смотреть матерый бабник, поглядел на Люсю, будто чего-то не заметил с первого взгляда. А углядев, встал и молча вышел.
Страшно обрадовался его уходу Борис, начал споро супружескую постель стелить да Люсю тискать. Только плохо влияют на женщин победы, одержанные над мужчинами. Много понимать о себе начинают, сам черт им не брат и даже ангел - не муж. Конечно, хоть жена и уворачивалась, Борис бы не один крахмальные простыни мял - ан тут распахнулась дверь настежь, без звонка и стука с шахматными часами под мышкой вошел Гужов.
Сразу за стол, часы водрузил, шахматы, уже сложенные, с полки достал. Фигуры, от короля до пешки, по ранжиру расставил.
Вот такие баталии развернулись в квартире Наташкиных соседей несколько месяцев назад. Все это время Гужов и Чукина только и делали, что манипулировали игрушечными войсками. Если единственное слово "мат", навязшее у нее на устах, можно считать полноценным общением, то, значит, они разговаривали. Лишь однажды Люся смягчила приговор, выудив из шахматного лексикона "пат".
Сыграть с женщиной вничью? Быть с ней на равных? Такого позора Гужов никогда не испытывал. Дабы не переживать поражение при свидетелях, капитан Чукин был отправлен по замене на лодку, уходившую на боевое дежурство. Но и отсутствие наблюдателя не принесло Гужову желаемой победы. Хотя в наблюдателях был весь гарнизон, ведь в гарнизоне не бывает тайн.
Еще в том году военторг выкинул на продажу залежавшиеся где-то на складе полевые бинокли. К удивлению начальника военторга, оптику раскупили вмиг - ладно бы мужики, так ведь тетки штурмом брали прилавки. С тех пор система надзора, скрашивающая досуг жен военнослужащих, значительно шагнула вперед: дабы знать, что готовят в доме напротив, не нужен был и волшебный горшочек. Гарнизонные кумушки, вооружась окулярами, направленными на Люсины окна, живописали перед товарками ее нравственное падение, причем в самой извращенной форме.
- Эти тихони такие распущенные, - слышалось на лавочках и в очередях.
Ходили слухи, будто Люся, забравшись на стол, скидывала платье и неглиже выделывала развратные па перед Гужовым. Натуры политизированные, следящие за событиями не только в гарнизоне, припоминали по такому случаю скандал в овальном кабинете, когда все прогрессивное человечество скандировало: "Моника, стисни зубы" - и рьяно примеривали на Люсю синее платье с пятном конкретного происхождения.
Гужову во всех этих россказнях была отведена пассивная роль жертвы сексуальной маньячки Чукиной. Ни одна из обладательниц бинокля не сподобилась признаться, что свидания Люси и Гужова, возведенных молвой в ранг страстных любовников, ограничены шахматной доской.
- Зачем тебе она? - забравшись к Гужову на колени, допытывалась пышногрудая Светлана Титова, жена особиста.
Гарнизон признавал за Титовой право вот так, по-хозяйски распоряжаться его коленями, право штатной любовницы ласкать его смоляные кудри, целовать родинку на его бедре. Что может быть драматичнее любовного треугольника? Что более всего заводит публику? Не будь Светика, ее бы придумали. Вечный огонь ее ревности поддерживали регулярные вести с наблюдательных пунктов.
- Ты же знаешь, мы играем в шахматы, - оправдывался Гужов, обнажая грудь любовницы.
Светлана действительно знала, ведь у нее тоже был бинокль. Но разве верит женщина, сгорающая от ревности, тому, что видит? Если поверит, то только тому, что чувствует. А чувствовала она нехорошее. Что Гужов, прежде млеющий от ее спелого тела, завороженный ее ласками, теперь, даже в самые жаркие ночи, едва закроет глаза, видит тонкие пальчики в синих прожилках с обкусанными ногтями. И голос, от которого он внезапно, будто она позвала, просыпался среди ночи и потом долго прислушивался к темноте. В страшных снах шахматистка Люся являлась особистке Титовой в образе Венеры Милосской.
Света умолила Гужова обучить ее премудростям этой развратной игры, но дальше коня, прыгавшего кочергой, дело не шло. С усмешкой, граничившей с оскорблением, он вставал и, шлепнув Светку по сытому боку, уходил с шахматными часами под мышкой.
- Ты вернешься? - кричала ему вслед Титова.
- Только с победой.
И так оглушительно, что у нее ломило в груди, хлопал дверью.
Шли дни, вернулся из похода Борис, а Гужов не возвращался, чтобы никогда больше не уйти, как того желала Светлана. Его возвращению, окончательному и бесповоротному, мешала самая малость - отсутствие победы.
Ко времени нашего с Наташей визита рокировка на территории Чукиных так и не произошла. Расклад был прежним: король, королева и пешка, стремящаяся в ферзи. Но неким особым чутьем, по их неспешным движениям неутоленной страсти, я поняла, как близка пешка к королевской мантии, как сладко томится в своей клетке в ожидании судьбоносного хода готовая пасть королева.
Совершенно внезапно сквозь Люсино курносое, конопатое лицо проступила прямо-таки боттичеллиева красота. Со второго класса я знаю Люсю, как только может знать подруга, - трезво и безжалостно, - и никогда прежде не отмечала одухотворенной поэзии ее лица, его тонкого колорита. Она не была красавицей, она не была уродиной, обыкновенная девушка, каких не замечают. А сейчас я не могу не смотреть на нее.
Мне вдруг почудилось, что это не я вижу Люську - такой увидел ее Гужов, и что Люсина красота эпохи Возрождения, доселе замурованная в усредненность, словно цветок при первых солнечных лучах, пробила асфальт.
Не знаю, одной ли мне открылось то, что открылось Гужову, но только на стол сегодня собирал Борис, он даже справился с салатом, с которым потом нелегко справились мы - такой он был пересоленный. Наташа же, внимательно посмотрев на себя в зеркало, поправила блузку и сказала:
- Надо было надеть платье, мое любимое, зеленое...
- Да ладно, и так неплохо, - возразила я.
- Неплохо - это еще не хорошо, - парировала Наташа.
Не припомню другого случая, когда бы она усомнилась в безупречности своего облика. Встреча двух чаровниц автоматически лишает одну из них статуса красавицы. Видимо, красота при наличии категорий "лучше, хуже" возможна только в единственном числе.
Наталия подошла к Люсе и Гужову, перемешала фигуры на доске.
- К столу, - сказала она.
Отомстила малым.
В полном молчании все сели за стол. Я пыталась расшевелить их, но даже воспоминания о втором классе, когда мы с Люсильдой наперебой, так что нас не могли прогнать со сцены, читали стихи, не нашли отклика. Эти двое, отгороженные шахматным частоколом от внешних раздражителей, были вне зоны досягаемости. И когда мы поняли, что ни Люси, ни Гужова нет с нами, прекратили ломиться в закрытую дверь. Тем более там, за дверью - ни вздоха, ни шороха.
В нашем распоряжении остался Борис. Он был счастлив уже тем, что наконец-то в их доме звучат и другие слова, а не только "мат".
Не помню, после которой рюмки они завелись, но Борис внезапно стал уверять Наташу, что способен расшифровать любую криптограмму.
- Ты знаешь, какой я специалист! - крепкими кулаками терзал свою грудь Борис.
- Как вы, береговые курицы, можете кудахтать о том, в чем и мужик не всегда смыслит? - орал он.
Возможно, я бы оскорбилась, примерив к себе выказанное пренебрежение или отнеся его на наш с Наташкой счет, если бы Борька хоть на время прекратил пялиться на Люську. Странная у него манера полемизировать: направляет словесный удар не по адресу. Судя по рдеющим щекам, Наталия сегодня не в лучшей боевой форме: надела на себя ошейник, поводок отдала Борису, а он и рад таскать ее за собой по лабиринту ругни. Выход же у лабиринта один - там, где и вход. И какой тогда смысл входить, если все равно придется выйти.
Обычно прапорщик Киселева с полуслова даже самые сановитые рты затыкает. Боря же в противовес Наташиной практике по затыканию ртов смолк лишь после того, как она продиктовала ему криптограмму, которую на последнем дежурстве передавала на лодку. Киселева выудила из своей головы беспорядочный набор цифр; мне почему-то запомнились три шестерки, следующие одна за другой. И хотя в мистику, как и в Бога, верю выборочно, по мере надобности, я отметила для себя число дьявола.
Дьявол начал действовать незамедлительно. Для начала он выманил из моего кармана сигареты "Вог". Борис никак не мог найти клочка бумаги в доме. Да разве найдешь, если поиск ограничивается столом, за которым расположились шахматисты? Отойти куда подальше, хотя бы на кухню, Борис категорически отказывался. Пришлось высыпать сигареты из пачки.
- Жертвую.
Я протянула ему пустую белую коробочку с зеленой веткой на лицевой стороне. И действительно жертвовала: мне легче проститься с банкнотой, чем лишить сигареты привлекательной оболочки и тем самым опошлить ритуал курения. Сигареты без пачки, засунутые в карман или беспорядочно валяющиеся в сумке, больше напоминают бычки, нежели символ удовольствия и коммуникабельности.
Не могу удержаться, чтобы не спеть гимн сигарете. Как часто после первого же совместного перекура она становилась мостиком, по которому я шла к незнакомцу. Достаточно выкурить с посторонним сигарету, и он больше не посторонний. Не знаю, объединяет ли добродетель, а вот пороки - определенно. Можно всем коллективом сжевать пуд соли или даже пуд шоколада и не достичь единения, даруемого совместным курением. А какие замечательные беседы и мысли провоцирует она! Держа зажженную сигарету, трудно говорить глупости, словно дым поглощает все мелкое и незначительное. А в конце хочу сказать: не курите, это вредно для здоровья!
На сей криптограмме, записанной Борисом на моей пачке, они и заключили пари: расшифровывает Борька криптограмму - Наташа ставит ему ящик шампанского, не расшифровывает - он ставит ящик шампанского нам, в смысле Наташе. Болея за судьбу нашего ящика, я поинтересовалась:
- Наташка, ты-то сама знаешь, о чем криптограмма?
- Как я могу знать? Я же телеграфистка, а не шифровальщик, это Борис знать обязан, - с истеричными нотками в голосе ответила Наталия.
Судя по ее надлому и Бориной радостной готовности приступить к расшифровке, шампанского нам не видать. Как это пошло поить мужиков шампанским! Я попробовала остановить финансовый крах подруги, я-то завтра улечу, а ей, что, на шампанское работать?
- И как мы проконтролируем результат расшифровки? - спросила я.
- Я сам скажу, - несколько обескураженно сказал Борис.
Очень ему хотелось расшифровать ту криптограмму, и вовсе не ящик шампанского тому причина, просто в жизни капитана Чукина давно не случалось подвига, совершенного на глазах ускользающей жены. Потому и стучал он своими крепкими кулаками, чтобы Люська, оторвавшись от Гужова, хоть краешком глаза взглянула на него, терзаемого ревностью.
Бориса мне жаль, но только отчасти. Что может быть противнее жалкого мужика? Если же он и сам ищет нашего сочувствия, то это еще противнее. Ничего лучшего при разделе женщины, чем мордобой, пока не выдумали. Убога женщина, из-за которой не приключилось ни одного мордобоя. Да и женщина ли она! Конечно, бить старшего по званию, тем более своего командира, нельзя, дальше только трибунал, но иногда - надо.
Все это можно понимать только на трезвую голову, когда молчит сердце и говорит разум. Сон разума пробуждает чудовищ. Если чудовища спят, значит, спит и сердце.
- Нет, нет, пари отменяется! Чукин не может заключать пари и сам же судить. Это не по правилам. Боря, может, ты приведешь кого-нибудь в качестве эксперта? - елейным голосом спросила я, заранее зная, что он не покинет вверенную ему территорию и за цистерну шампанского, пока на ней находится Гужов.
По Наташкиному просветленному лицу - еще бы, ведь отпала забота о ящике шампанского! - я поняла, что свое шампанское я уже заработала.
- Киселева, ты что, забыла о неразглашении военной тайны? У тебя ведь допуск по форме раз к секретным документам! Бумагу о неразглашении подписывали? Чукин, тебя тоже это касается, - вклинился в разговор Гужов, не желавший предоставлять сопернику даже слабого шанса на реабилитацию.
Врезал Борису, не вставая со стула. Жаль, обладатели биноклей не слышали этой фразы. Судя по всему, мы на пороге войны, враги вышли из подполья. Бей, Борька! Я так и не услышала его первого залпа, так и не узнала, каким бы он был:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26