- Ведь вы с Ниной... Я хочу сказать, что вы, конечно, давно знакомы...
Знак полувопроса, повисший в конце, оставлял лазейку, и хотя "ежегодные поездки" давали мне право ответить утвердительно, я предпочел промолчать.
- Понимаешь, старик, так получилось, что ближе этих ребят у меня никого нет. - Вадим откинулся на спинку сиденья. - Мы не виделись по полгода, по году, но я всегда знал, что меня здесь ждут, что мне будут рады. У меня ведь не так много друзей... Их и не может быть много. Не спорь, тебе этого не понять. И никому не понять... Ну да ладно, опять я не о том. Семейные неурядицы - дело внутреннее. Возможно... скорее всего они бы развелись, но и тогда оба остались бы моими друзьями. Оба, - подчеркнул он. - Я хочу, чтобы ты это знал. Я к тому, что... Имей в виду, я не дам Нину в обиду. Она жена моего друга. Если ты решил поразвлечься, учти... И незаконченное предупреждение прозвучало довольно грозно. - Не рассчитывай, что после смерти Сергея, - слово "смерть" ему не понравилось, и он изменил формулировку, - что после его гибели за Нину некому заступиться.
Теперь он высказался полностью, и я, признаться, вздохнул с облегчением: нравоучения, даже когда они облекаются в столь корректную форму, оставляют неприятный осадок. Разумеется, забота о жене погибшего друга объяснима, а решимость постоять за нее заслуживает всяческого уважения, но не ожидал же он, что в ответ я начну бить себя кулаком в грудь и вопить о своей порядочности.
Однако уже в следующую минуту я пристыдил себя: "Никто и не просит тебя стучать кулаком в грудь. Человек к тебе со своей бедой, со своими сомнениями, а ты сразу в бутылку..."
Время шло. Рядом со мной сидел близкий друг Кузнецова, и пусть мне тоже не по душе было слово "смерть" - как, впрочем, и слово гибель, - я адресовал Вадиму вопрос, который задавал себе чаще других:
- И все-таки непонятно, как это могло случиться? Он что, плохо плавал?
- То-то и оно, что нет, - сразу откликнулся Вадим. Он явно обрадовался возможности сгладить впечатление, которое оставила его проповедь. - Плавал Сергей превосходно.
- Может, неважно себя чувствовал? - предположил я. - Или ногу судорогой свело, так тоже бывает.
- Вряд ли. Кто же больной пойдет купаться. Какая в этом необходимость, он что, моря не видел?! А судороги... судорога ерунда. Для опытного пловца это несмертельно.
Его мнение не расходилось с моим собственным. Пожалуй, если бы мы поменялись местами и вопросы задавал он, я отвечал бы точно так же.
- В газете написано, что он был в нетрезвом состоянии.
И эта попытка поколебать нашу общую точку зрения не увенчалась успехом.
- Мало ли что написано! Он не полез бы в воду в подпитии. Ни пьяным, ни больным он не был, можешь не сомневаться. Это так же верно, как то, что в моей флейте четырнадцать клапанов, ни одним больше, ни одним меньше. И вообще, если хочешь знать, я не верю этой заметке.
- Как не веришь? - не понял я.
- Не верю, и все.
- Но его видели, - с моего языка чуть не сорвались фамилии Пасечника и Аксеновой - живых свидетелей гибели Кузнецова, но я вовремя спохватился. - Наверняка видели, иначе откуда столько подробностей?
- Утонуть-то он утонул, только я не верю, что это произошло случайно. - Вадим резким щелчком выбросил сигарету и тут же закурил новую.
- Ну ты и смолишь, - заметил я, наблюдая, как он выдувает из зажигалки застрявшие там крошки табака.
- Привычка. Какие у меня развлечения? Курево да езда. Ну еще музыка. Если уж в этом себе отказывать... - Он затянулся. - Ты торопишься, наверно, а я задерживаю.
- Ничего, только отключи, пожалуйста, музыку, а то в сон клонит.
Он выключил магнитофон.
- А может, все-таки проедемся?
- Не сегодня, - возразил я. - Ты что-то о случайности говорил.
- Наоборот, - поправил Вадим. - Возьми, к примеру, дорогу. Когда кто-то попадает под колеса, первое, что мы делаем, - выясняем, кто виноват. Долго и нудно ковыряемся в болтах и гайках, замеряем тормозной путь, ну и так далее. Водитель обвиняет пешехода в неосторожности, пешеход, если остался жив, обвиняет водителя в превышении скорости. Обоих выслушивает компетентный товарищ из инспекции и выносит решение: виноват такой-то. Но есть случаи, когда виновных нет: и водитель прав, и пешехода вроде обвинить не в чем. Все разводят руками и признают: случай, стечение обстоятельств. Это на дороге. Здесь тоже можно свалить на случай, это, кстати, легче всего. А можно с серьезным видом искать виновного: море виновато, что оно глубокое, берег, что крутой, Сергей в том, что не соблюдал каких-то там правил. Ну а представь на секунду, что он и не собирался их соблюдать, что тогда?
Намек был слишком прозрачным, чтобы искать подтекст.
- Уж не хочешь ли ты сказать, что он... - не произнесенное вслух слово не помешало Вадиму утвердительно кивнуть в ответ.
- По-моему, это единственное разумное объяснение, старик. Другого нет. Прикинь сам, зачем ему было лезть в воду? Да еще переться черт знает куда. Море-то вот оно, рядом, в пяти минутах ходьбы, а его понесло за город. Спрашивается: зачем?
- Но ведь должна быть какая-то причина?
- Причина? - Вадим глубоко затянулся. - Причин могло быть тысячи. В последний раз я приезжал сюда весной, в мае. Мне страшно не понравилось его настроение. Таким я его никогда не видел.
Он замолчал. Я подумал, что это все, и хотел уже порасспросить поподробней, но Вадим продолжил:
- Сергей был подавлен, нервничал, жаловался, что у них с Ниной не ладится. То винил в этом себя, то вдруг начинал обвинять Нину в глупости, упрекать в неумении жить как все. Надо знать Сергея, чтобы понять, каково ему было говорить об этом. Он ведь особой общительностью не отличался и раз делился, значит, припекло до крайности. Я пробыл тут дней десять и находился при нем почти неотлучно, боялся оставить одного. Уже тогда было видно, что добром это не кончится, слишком сильно он любил Нину, слишком тяжело переживал разрыв. Так и сказал мне перед отъездом: "Я не выдержу, если она меня бросит. Я не могу без нее жить". Это его подлинные слова...
Вадим закинул локоть на спинку сиденья и повернулся ко мне, словно проверяя, внимательно ли я его слушаю.
- Теперь сопоставь факты, - сказал он. - Вывод, по-моему, напрашивается сам собой.
Последние дни я только и делал, что сопоставлял факты.
Занятие чем-то похожее на детскую игру в кубики, где каждый кубик отдельный фрагмент общей картинки. Казалось бы, невелика премудрость: знай себе подставляй их друг дружке, пока не получишь искомое целое. Была, однако, в этой игре особенность - в кучу оказались свалены сразу несколько разных наборов. К тому же я понятия не имел, как в конечном счете должна выглядеть эта самая общая картинка. К имевшимся на сегодня фактам-кубикам Вадим подбросил новый, и его рисунок никак не стыковался с остальными.
В самоубийцу, который бросается в морскую пучину из-за личной драмы, еще можно поверить. Но при чем здесь деньги? Зачем самоубийце казенные деньги? Даже версия Стаса, по которой ограбление совершили мы с Кузнецовым, представлялась более убедительной. Нет, факты фактами, а с выводами придется повременить.
Вероятно, Вадим ждал, что, вызвав его на разговор о Сергее, я выскажу и свои собственные соображения, и был немного разочарован моей пассивностью.
- Может, надо сообщить об этом в милицию, как думаешь? - спросил он.
Неплохая мысль, правда несколько запоздалая.
- Зачем? Понадобится, они тебя сами отыщут.
- Тоже верно. - Он тронул потешного, составленного из крупных коричневых желудей человечка, который висел на резинке у лобового стекла, и тот упруго закачался, водя выпученными бусинками глаз.
- Симпатичная штучка, - заметил я. - Где купил?
- Тут, в магазине. - Он показал пальцем за спину. - Ты, я вижу, со мной не согласен?
- В чем?
- Ну, что Сергей... - Вадим искал нужное слово, но так и не смог его произнести.
- Откровенно говоря, нет.
- Почему?
- Долго объяснять.
Я посмотрел на часы. Стрелки моего "Полета" свидетельствовали, что сорок минут назад наступил новый день - пятница, второе октября.
- Ты не обижайся, но уже поздно, - сказал я. - Мне пора.
Вадим пожал плечами.
- Иди, конечно.
Я вышел из машины и обошел ее спереди.
- Подожди. - Он высунулся в окошко. - Чуть не забыл. Вот, возьми. - И протянул глянцевую бумажку размером с визитную карточку. - Это контрамарка на открытие фестиваля. На два лица. Для Сережки доставал.
- Но ведь я...
- Бери. - Он сунул мне билет. - Все. Счастливо оставаться.
Выпустив облачко выхлопных газов, машина тронулась с места и, круто развернувшись, стремительно понеслась мимо погруженных в сон этажей гостиницы.
С полминуты в близлежащих улицах слышался удалявшийся шум, затем он стих, и наступила тишина.
На мокром блестящем асфальте, там, где только что стояла "Каравелла", павлиньим пером расплылось радужное пятно бензина.
3
Я осмотрелся. Справа, на бетонном лафете, дремала обнесенная цепью пушка. Позади, за черными копьями кипарисов, искрилось море.
Отель, темный изнутри и залитый электрическим светом снаружи, был похож на огромный белый корабль, с минуты на минуту готовый пуститься в плаванье. Слабый ветерок играл в натянутых над столиками кафе тентах. Вокруг по-прежнему ни души. Только в кресле, у стеклянной двери "Лотоса", клевал носом тучный швейцар. Судя по блуждавшей на лице улыбке, ему снились чаевые.
Я вспомнил вчерашний вечер, тротуары, запруженные толпами нарядно одетых людей, смех и музыку, гул голосов, и пустая, сияющая огнями Приморская показалась мне гигантской декорацией, которую ненадолго покинули те, кому с восходом солнца предстояло принять участие в продолжении праздника.
И снова, как в прошлый раз, я подумал о Кузнецове, представил его идущим по улице, возвращающимся с работы. Это получилось само собой, без всякого усилия с моей стороны, и я не удивился, когда он действительно появился в конце квартала. Такой, каким хотел казаться: мужественный, слегка утомленный полуночный ковбой с осанкой Юла Бриннера и клацающими о мостовую подковками - ожившая фотография из альбома, фантом, тайна, которую неразгаданной я ношу с собой. Все громче подковки, все ближе и ближе четкий, подсвеченный сзади силуэт, расстояние между нами все короче. Я силюсь поймать его взгляд, но на лицо падает густая тень. Еще секунда, и он проходит сквозь меня. Гаснут за спиной шаги. И опять безлюдна улица. Опять тишина, прерываемая едва слышным журчанием стекающей в люки воды...
Он ушел. Как ушел тогда, пятнадцатого, как днем позже навсегда ушел из жизни, не оставив после себя никаких следов, ничего, кроме разноречивых воспоминаний, груды одежды, неоплаченных долгов и гадающих о его смерти друзей.
Как это сказал о нем Вадим? "Он знал, чего хочет от жизни". Чего же?
Жена, музыка, одежда.
Много это или мало?
Не знаю. Он считал, что достаточно, и все это у него было. Программа, выполненная на все сто? Впрочем, нет. Одна из трех опор, на которых строилось его благополучие, оказалась непрочной. Вадим прав: предполагаемый развод грозил вывести из равновесия все сооружение, мог повлечь любые, самые неожиданные последствия: месть, отчаяние, загул, бегство, наконец, на манер толстовского Феди Протасова. Любые - да, но не самоубийство. Ведь семья была лишь одним из слагаемых в этой системе ценностей, остальные-то оставались при нем...
Я подпрыгнул и сорвал с ветки несколько продолговатых, жестких как картон листьев. Растер их в ладони и поднес к лицу. Они пахли одуряюще сладко.
Почему Нина сказала Вадиму неправду?
На этот вопрос я, кажется, мог ответить. Но был еще другой, гораздо более сложный, - вопрос о причастности Нины к смерти мужа.
Сообщение Вадима о разладе в семейной жизни Кузнецовых имело как бы двойное дно. Поначалу я этого не понял, а когда понял, впал в уныние. Потому что разлад не всегда укладывается в сравнительно безобидную формулировку "не сошлись характерами". Иногда он означает и отчуждение, и непримиримость, и враждебность, и ненависть, а к чему могли бы привести подобные чувства, комментариев не требует.
Подозревал ли я Нину? И если подозревал, имелись ли для этого основания?
Формально она входила в число подозреваемых. По тем же формальным признакам в их число попадал и Вадим. Я обязан был рассмотреть даже кандидатуру швейцара из гостиницы "Лотос"...
На память пришел давний случай. Я тогда учился во втором или в третьем классе и однажды, собирая макулатуру для школы, наткнулся в общей бумажной свалке на связку книг в основательно потрепанных переплетах. На обложках стоял значок о принадлежности к популярной приключенческой серии. Кто-то выбросил их за ненадобностью или наивностью повествования, а может, и по ошибке. Так или иначе, я притащил книжки домой и, едва открыл первую страничку, с головой ушел в мир, где против коварной госпожи Барк, ее куклы и агента по кличке Бумеранг действовал отважный и находчивый майор Пронин.
В течение одной ночи освоив винегрет, щедро заправленный перестрелками, минами замедленного действия и шифрованными телеграммами, я немедленно приступил к поискам объекта для наблюдения и, конечно, тут же его нашел. Моей "жертвой" стал тихий безобидный старик, имевший несчастье соседствовать с нами по лестничной площадке. Он показался мне угрюмым, замкнутым, он не всегда отвечал на мое бодрое пионерское "здрасте", и я поразился, как это раньше не заметил, что рядом, за стенкой, живет и процветает матерый резидент иностранной разведки. Дальше - больше. Дошло до того, что каждый самолет, пролетавший над нашей блочной пятиэтажкой, я принимал за вражеский транспорт, с которого ему сбрасывают секретные инструкции и динамитные шашки. Приключение закончилось плачевно: в один прекрасный день - а может быть, вечер, уже не помню, - я решил самолично задержать резидента. Позвонил к нему в квартиру и выложил все, что знал о его шпионской деятельности. Возмущенный старик сгоряча надрал мне уши, а мать, разобравшись в причинах моей сверхбдительности, долго не могла унять смех. Наказывать меня она не стала, ограничилась тем, что рассказала немного о соседе, который по иронии судьбы оказался бывшим работником уголовного розыска. Он и привил мне впоследствии любовь к этой профессии.
С тех пор прошло много лет. Я успел кое-чему научиться. Тому, например, что подозрение - не самый лучший способ составить о человеке верное мнение, что в нашей работе это лишь одно из средств к достижению цели и что пользоваться им надо крайне осторожно.
Я отбросил смятые листья магнолии и вошел во двор.
С крыши еще срывались редкие звонкие капли. Они падали в лужи и, наверно, выбивали в них пузыри.
Сна не осталось ни в одном глазу. Он улетучился вместе с усталостью, и я пожалел, что не воспользовался предложением Вадима. Прокатиться бы сейчас по городу, поболтать о том о сем, не обязательно о Сергее - так, о музыке и вообще. А то махнуть на пляж, искупаться - смешно сказать, но если не принимать во внимание кратковременное и пока единственное погружение в морскую водичку в день приезда, я до сих пор не выбрал времени по-настоящему окунуться, поплавать вволю, все не до того было.
- Володя, это ты? - окликнули меня по имени.
- Нина? - По моим расчетам, она давно должна была видеть десятый сон - шутка ли, час ночи!
Я вслепую пошел на голос.
Нина сидела в беседке.
Лунный свет, чудом пробившийся сквозь густые побеги винограда, пятнами лежал на скамейке. Лицо и плечи Нины тоже были залиты лунным светом, но не прямым, а мягким, отраженным, от которого слабо фосфоресцировал воздух и поблескивали крошечные, похожие на застывшее стекло бусинки на листьях.
Я присел рядом.
- Он уехал? - спросила Нина.
- Уехал.
Это были первые слова, которыми мы обменялись после размолвки.
- Ты знал его раньше? - Она говорила, глядя в сторону, в противоположный угол беседки, хотя смотреть там было не на что: он был черным, как провал, ведущий куда-то под землю.
- Нет, с чего ты взяла?
Она не ответила.
- Вы, конечно, договорились встретиться?
- Конечно, - соврал я.
- И он пригласил тебя к себе на дачу?
- Пригласил, - ответил я, несмотря на то, что впервые слышал, что у Вадима есть дача.
- Я так и думала... - Возможно, она что-нибудь добавила бы к сказанному, но помешал резкий протяжный гудок, долетевший со стороны порта.
Нина поежилась. На ней было легкое платье, да и то без рукавов.
- Тебе холодно? - Я стянул с себя свитер и накинул его ей на плечи.
- Спасибо. - Она потянулась за сигаретами, но пачка была пуста, и Нина положила ее на скамейку.
Мы сидели молча. Я где-то читал, что молчание сближает. Может, оно и так, только наше молчание было скорее в тягость. Как будто каждый, думая о своем, догадывался, о чем думает другой, и чувство мнимого понимания, которого на самом деле не было и в помине, мешало отнестись друг к другу с настоящим доверием.
- Он рассказал тебе?
Странно, но мы действительно думали об одном и том же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28