Семейства со своими уродами, выродками, это так, но верил и знал - большая часть армейского, летного братства - люди чести и долга.
Неожиданный оборот судьбы заставил всерьез задуматься. Действительно, среди сослуживцев "инвалидов пятого пункта" можно было пересчитать по пальцам. В основном, не учитывая забайкальского замполита, лица изначально интернационального, евреи оказывались приличными людьми высокой культуры, превосходными специалистами. Впервые осознав новые факты собственной биографии, задумался и неожиданно обнаружил странную закономерность - число сослуживцев-евреев постоянно уменьшалось с течением времени, причем обратно пропорционально расстоянию до Москвы. Офицеры-евреи встречались на Дальнем Востоке, в Забайкалье, но с перемещением на Запад, в дальнебомбандировочную авиацию стратегического назначения, они просто тихо исчезли из списков личного состава. Следовательно, в поступке родителей несомненно просматривался здравый смысл. С другой стороны, какова для меня истинная цена их давнего решения?
Беспорно я любил, уважал, гордился отчимом, он воспитал меня, дал все, что мог дать настоящий отец. Не возникло даже тени помысла называть его теперь иначе, только - отец. С другой стороны, сегодня неожиданно обрел истинного, родного по крови отца. Странное, непривычное состояние раздвоенности, словно внутри зародилось новое, неведомое второе "я". Часть внутреннего мира активно сопротивлялась новой реальности и смутные предчувствия грозно, неотвратимо вторгались в привычную жизнь. Всё вновьобретенное требовало осмысливания и изучения. Это "нечто" должно либо принять навсегда, либо бесповоротно отторгнуть навеки.
Решив ознакомиться с наследием отца открыл коробку. Сверху, на аккуратной красной бархотке, лежали старые, видимо редко ношенные ордена и медали. Да и где отец мог их носить? На катере в бою под комбинезоном? На рабочем замасленном кителе во время подготовки к рейдам? Видимо он одевал награды только на парадный китель, по праздникам, торжественным случаям. Один орден Красной Звезды - "Звездочка", такая же как теперь у меня, "Красное Знамя", посмертный Орден Ленина на абсолютно чистенькой колодке.... Медали.... Боевые, не юбилейные
Отложив награды в сторону, вынул из коробки бархатную прокладку. По ней лежали стопками, перетянутые аккуратно резинками, фотографии, документы, письма. Среди бумаг виднелись наградные орденские книжки, временные удостоверения на ордена и медали, которые уже некому было обменять на постоянные. Нашлось не сданное офицерское удостоверение личности, желтое от старости и морской воды, с непослушными, слипающимися, ветхими страницами, абсолютно неразличимым лицом владельца на фотографии. Письма, извещавшие об убытии адресатов из списков частей по смерти, по ранению. На одной фотографии отец заснят после выпуска из училища, на других - в рубке катера, с мамой на скамейке в приморском парке.
На самом дне лежали одна на другой несколько газет. Осторожно раскрыл верхнюю, "На Боевом Посту", газету базы Северного Флота за май сорок пятого. Торжественный, посвященный Победе номер. Пергаментные, хрупкие от старости страницы. Поблекший от времени, непривычный шрифт. Здравницы в честь Сталина, Народа-Победителя, статьи о подвигах моряков в годы войны, аккуратно обведенный красной тушью словно рамкойочерк " Конец подводного рейдера" повествовал о последнем бое отца. Статья рассказывала как на исходе светлой, короткой полярной ночи прибор засек всплывшую для ремонта подлодку. Автор восторженно писал о классически проведенной торпедной атаке, настолько неожиданной, что немцы не успели произвести ни одного прицельного выстрела по катерам, о мастерстве командира, шедшего в атаку не на реданах с вспененным буруном, а с тихим подводным выхлопом, на половинной мощности двигателей, о водушном пузыре на месте гибели подводного пирата. Сообщал данные о потопленном подводном рейдере, разбойничавшем на путях проводки конвоев, топившем практически безоружных рыбаков и торговцев, разорявшем прибрежные стойбища, мирные зимовки, редкие островные радиостанци, расстреливавшем из пулеметов и снайперскиой винтовки пытавшихся спастись на лодках и спасательных плотах моряков, не щадившим ни женщин ни детей.
Последний абзац, заканчивающийся словами " Вечная память героям!", описывал гибель катера. Автор подчеркивал, что командир в то утро, принял трудное, но единственно верное решение прикрыть своим катером с наиболее опытным и умелым экипажем, отход молодых ведомых, сохранить их для будущих боев и побед. Особо газетчик делал упор на том факте, что страдая от потери крови, раненный и ослабевший офицер-коммунист ценой собственной жизни спас юнгу.
Следующая газета, тоже победный майский выпуск, но уже пятидесятого, юбилейного года. Похожая статья, тотже автор, подобное изложение фактов, за исключением малого - не упоминается фамилия командира звена. Вдруг стал он каким-то бестелесным словно дух, без имени и отчества. Не упомянуть героя совсем еще, видимо, не пришло время, слишком много людей знало и помнило этот бой. Наступали времена, когда определенные имена, отчества, фамилии, стали раздражающим, позорным, опасным клеймом, выделяющим и отторгающим людей из общей сплоченной массы советских граждан.
Последняя газета, самая свежая, не успевшая пожелтеть, с привычными типографскими атрибутами и славословиями семидесятых годов. Шаблонная патетика в адрес Партии, " и лично Леонида Ильича". Все как положено в соответствии с устоявшимися стандартами. Среди прочих заметок и воспоминаний ветеранов, выделенная красным карандашем заметка долгоживущего автора, правда с добавлением "в отставке" перед званием.
Снова о том же эпизоде. На этот раз с полной фамилией, именем и отчеством отца. Только содержание - совсем другое. Пасквиль о том как непродуманные, непрофессиональные действия случайного на море человека привели к гибели катера и лихих моряков-североморцев. Между строк лез, змеился ядовитый ручеек мысли - "какой из их брата моряк! Наверняка и погоны по блату в Ташкенте купил". О юнге уже не упоминалось вовсе. Выходило из заметки, что потопил лодку, вывел катера из под огня и привел на базу, совершенно другой офицер, а отец только и совершил делов - утопил катер, провалил блестяще начатую операцию. Фамилия нового героя показалась знакома. Адмиральская, однако, фамилия. Дело принимало интересный оборот. Я взял газеты и вошел к отцу в комнату.
- Батя! Ты читал эту гнусь? - Спросил, сидевшего сгорбившись в кресле у окна отца.
- Знал, что спросишь, но не смог подготовить достойного ответа. Скажу правду. Да, читал. Больше того, звонил этому засранцу. Благо известен мне хорошо еще с войны, приходилось не раз брать на борт. Летал с нами в командировки по заданию редакции. Больше того, его знали и отец, и мать. С отцом даже выходил однажды в море на свободный поиск. Позвонил ему, ведь помнил как нормального человека. Но ошибся, крепко ошибся. Знаешь, что мне ответил? Во-первых, покойник мертв, ему уже не холодно и не жарко от газетных статей, пресса на тот свет не доходит. Во-вторых, прославлять евреев сегодня не актуально.В- третьих, это не его личная прихоть, а курс Партии. Перечить генеральному курсу никто из носящих партбилет не имеет права. Я было возмутился, ответил, мол сам в рядах партии с войны, но не разу не видел антисемитских указаний или документов.
- Этот змееныш, только посмеялся в ответ. "Читать мало, надо правильно понимать прочитанное!". Тогда я спросил, осталась ли у него совесть. В ответ буркнул, что совесть не деньги, колбасу на нее не купишь, а статья весьма пригодилась тому младшему лейтенанту, тут он выдержал многозначительную паузу, который оставшись в живых благополучно дорос до адмирала. Посоветовал мне не встревать в это дело и беречь ветеранское здоровье.
- И вы с матерью смолчали?
- Смолчали, сынок, ... время такое. Молчание теперь в большой цене. Только гнидотник тот не смолчал. Вызвали вскоре в партком и намекнули, что такой-то для вас не родственник, не брат, не сват. Дергаться по его поводу очень не рекомендуется. Особенно если учесть приближающуюся очередь на "Волгу". Упомянули, что пенсионеру пора отдыхать если мозги плохо соображают. Ткнули пальцем, показали сколько достойной молодой смены стоит и дышит в стариковский затылок. ...
- Вот и все. Мой тебе совет, прочти, запомни на всю жизнь ... и смирись. Выпей, помяни отца, держи его светлый образ в своем сердце,... и молчи. Все равно ничего не добьешся, разобъешь в кровь лоб, поломаешь карьеру.
Ничего не ответил бате, повернулся и пошел к себе. Комната эта оставалась моей даже когда служил за тысячи километров от дома. Здесь всё было привычным, неизменным. Возвращаясь, находил на старом месте раскрытую недочитанную книгу. Комната всегда встречала меня домашним теплом и уютом, белоснежным бельем, аккуратно застеленной кровати, мягкой, взбитой руками матери, подушкой.
Я сидел на кровати, растегнув китель, уставившись остановившимся, ничего не фиксирующим взгдядом в стену, покрытую старенькими обоями, абсолютно опустошенный, оглоушенный исповедью бати, историей собственного рождения, жизнью и гибелью родного отца, забвением ратного подвига, предательством его честного памяти.
Что мне делать? Чувствовал, как внутри зарождается волна дикой, темной ненависти к человеку, походя, небрежно, низко, лишившему человека имени и фамилии, оскорбившему и унизившему его память, весь изведенный под корень род, убитых и погибших, ушедших в небытие людей. Уничтожившему уже мертвых своей подлой ложью, закамуфлированной под правду, клеветой под видом документированной современником и очевидцем непреложной истины.
Евреем себя не ощутил, ничего не изменилось в восприятии мира. Какой из меня еврей... Меня, офицера и коммуниста, возмутила подлость продажного писаки. Не мог понять зачем через столько лет тень отца была облита грязью и оболганна.
Теперь я должен вернуть отцу доброе имя и заставить газету перепечатать заметку датированную сорок пятым годом. Писаке, попросту набить морду и заставить публично извиниться. Как говоривал некто из великих "Главное ввязаться в драку, а там видно будет". В остальном можно разобраться позже, понять и проанализировать. Главное сейчас - отомстить за статью, несомненно подтолкнувшую мать к могиле. Надеялся разыскать друзей отца, свидетелей последнего боя. Батя оказался морально сломлен и на его помощь рассчитывать, увы, не приходилось.
Принял решение и заснул впервые не раздевшись на нерастеленной кровати своей юнности, отключившись от всего пережитого, мгновенно впал в тяжелый полусон, полудрему. Во сне на меня неслись аттакующие мессера. Беспомощное, распластанное, распятое по поверхности океана, медленно колыхалось на волне, наполняющееся водой тело бомбера. Трассы пуль оставляли строчки рваных пробоин на дюрале крыльев, фантанчиками продолжались на поверхности воды. На горизонте виднелись буруны катеров отца, идущих на помощь, но не замечающих почему-то подбитый самолет и проносящихся мимо. Ручки турельных пулеметов в истекающих потом ладонях, казались свинцовыми, липкими, медленно выскальзывающими,, неуспевающими за быстрым ходом тенеобразных мессеров. ... Помощь не приходила. Мучительно тянулась ночь.
Утром проснулся физически и морально измочаленным, невыспавшимся и чертовски злым. Пора было прекращать мучительные, изнуряющие мозг сомнения, принимать окончательное решение. Поднялся зол на себя, свою нерешительность, слабость, колебания. В конце концов - это не только мой личный долг, но долг офицера, долг чести. Конкретного плана действий я не придумал. Следовательно, необходимо начать действовать, обрубить возможные пути отхода, а там - само пойдет. Ситуация подскажет. Запас времени имелся. Выезжая по тревожной телеграмме отца, выбрал отпуск за прошлый год, за текущий, плюс время на проезд поездом "туда и обратно", а летел, конечно же, самолетом.
Батя готовил на кухне завтрак. Раньше это всегда, до последних дней делала мать. Теперь отец взял на себя её часть общих хлопот, её часть жизненой ноши, не собираясь передоверять домашние дела никому другому. Замедленными, неотработанными, слегка неуклюжими движениями он расставлял на столе посуду, заваривал чай, повторяя непроизвольно годами наблюдаемые со стороны действия жены. Неосознанно воспроизводил, фотографически запечетленные в подсознании, последовательности повседневных движений, повторял, всё чем любовался, что нежно любил долгую совместную жизнь.
Видимо в домашних ритуалах заполнения заварочного чайника, нарезания хлеба на специальной деревянной дощечке, в расстановке чашек на годами заведенные традиционные места заключалось обыденное и святое, уютное семейное счастье. Батя, повязал кухонный фартук поверх форменных аэрофлотовских брюк и рубашки. Висящие на вешалке в коридоре китель, галстук и фуражка, говорили о его намерении идти на службу. Сегодня и всегда, так заведено в нашем доме, и завод этот, с точностью морского хронометра никогда не дающего сбоев, должен поддерживать его жизнь.
- Что решил, сынок? - Спросил, повернув гладко выбритое опасной бритвой, обветренное вихрями сотен взлетевших и совершивших посадку самолетов, лицо.
- Срочно делаю копии всех материалов. Заверяю у нотариуса. ... Еду выяснять обстановку. Начну, пожалуй, с поисков свидетелей. С архивов. Затем, разберусь с автором пасквиля. Набью морду, заставлю пойти вместе в газету. Потребую, напечатать еще раз ту, самую первую статью, сорок пятого года. Затем вернусь и попробую присоединить фамилию отца к своей, то-есть сделать ее двойной. Думаю, что мне, исходя из документальных материалов, не откажут.
- Бог в помощь, - Сказал отец, - Боюсь, не все будет просто. Не хочу отговаривать, но живя в закрытых гарнизонах, ты не очень четко представляешь ситуацию в стране. Прийдется тебе очень нелегко, сынок. Знай, в любом случае, я уважаю твой выбор и твое право решать.
Молча, а батя всю жизнь был молчуном, мы позавтракали, выпили традиционный утренний чай. "Крепкий и сладкий словно поцелуй любимой женщины" говорил раньше батя нежно поглаживая тонкие красивые пальцы мамы. Сегодня он промолчал. Пожал на прощанье руку, пожелал удачи.
Расставаясь с человеком, который не безразличен, кого уважаешь и любишь, никогда не веришь, что это прощание может быть последним, разговор может оказаться незаконченным, а вопросы незаданными или безответными. Подспудно, интуитивно мы всегда предполагаем, что те кто нам дороги - вечны, что они постоянная и неизменная составляющая часть нашего мира. Но приходит момент, а приходит он чаще всего неожиданно, будто удар исподтишка, и ты оказываешься один на один со своим горем перед свершившимся, посреди, разрушенного, ранее такого уютного мирка, среди враз рухнувших устоев бытия, с ощущением невосполнимой утраты. В то утро мы коротко попрощались, и отец ушел.
Глава 12. "Европейская".
Воздушный трудяга, ТУ-104, первенец мирового реактивного авиастроения, а ныне старикан, доживающий жизнь на внутренних авиалиниях, содрогаясь заклепками старого, с военным запасом прочности смастеренного корпуса, выгрузил пассажиров на поле Пулковского аэродрома. Подхватив "парадный " кожанный, вместительный портфель я прошел к стоянке такси, обходя стороной ринувшихся к багажной стойке попутчиков. Летевшие со мной в самолете люди прибыли домой, их ждал гарантированный ночлег и уют. Для меня же поиск места в гостинице оказался задачей номер один, усложненной ночным временем прибытия, запоздавшего, как водится, рейса.
На стоянке, короткой стайкой, притулились машины такси. Возле головной стояли, куря в ожидании поздних пассажиров, водители. От кучки таксистов отделился молодой парень в махонькой кожанной кепочке, приглашающе дернул подбородком, открыл дверку салона, обошел машину, тыкая поочередно ногой скаты, сел в кабину и включил счетчик.
- В гостиницу.
Можно было попытаться устроиться в гарнизонную "Красную звезду", но армейские слухи разнесли по стране совершенно невероятные известия о ее сомнительных удобствах. Генералов селили по три, четыре в номере, майоров, в лучшем случае, укладывали на раскладушку в коридоре. На раскладушке в коридоре спать не хотелось. Накопившиеся деньги, за неиспользованные отпуска, полетные, пайковые, классность, вредность и прочая, и прочая, создавали иллюзию богатства, сулили свободу выбора.
- В какую у Вас бронь? - Спросил водитель не оборачиваясь.
- Где не надо брони.
- Таких еще в Питере не построили.
- Тогда давай сначала в ту, что поближе. Попытка не пытка.
- Пустые хлопоты, товарищ майор, поверьте.
- Давай, крути, а там видно будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30