.. Извините.
Лидия Николаевна повесила трубку, губы посинели, дрожали.
Александр Александрович поспешна накапал в рюмку сердечных капель. Лидия Николаевна покорно выпила, заплакала.
— Знаешь, что он сказал, твой Дзержинский? «К сожалению, пока идет следствие, ничего утешительного сообщить не могу». И этот человек бывал в нашем доме! До чего же они все жестокие!
Профессор, так и не раздевшись, долго лежал на диване. Потом молча поднялся.
— Я скоро вернусь.
Лидия Николаевна подумала, что муж пошел к Дзержинскому, и впервые за эти дни к ней пришли успокоение и надежда: авось беда пройдет мимо и Сергея отпустят.
Профессор вернулся быстро. Лидия Николаевна со страхом смотрела, как Александр Александрович молча пытался повесить пальто и не находил крючка.
— Что он тебе сказал? — спросила Лидия Николаевна.
— Его нет. Уехал!.. Уехал в свои Штаты…
— Я ничего не понимаю, Саша… В какие штаты уехал Дзержинский?
— При чем тут Дзержинский! Я ходил к Кияткину. Я хотел сказать этому подлому человеку!.. Извини, Лида… Извини…
На следующее утро Анна Федоровна Денежкина остановила профессора, зло выкрикнула:
— Хвасталися — с Дзержинским знакомы!
И заплакала.
Не хлебом единым
На первый взгляд могло казаться, что все усилия людей в Советской России весной 1918 года направлены только на войну, борьбу с контрреволюцией, разрухой, голодом. Правда, эти четыре фронта отнимали много сил, но были еще и другие дела, которыми занимались граждане молодой республики.
Говорят, новый дом легче строить на пустом месте, нежели перестраивать старое, развалившееся здание. Социализм на пустом месте построить нельзя, а перестраивать надо было многое.
И многое из того, что предстояло выполнить, надо было делать впервые.
Несмотря на недостаток хлеба, обуви, одежды, топлива, люди в Советской России, за исключением тех, у кого революция отняла богатство, почет, право командовать другими, были веселы, оживленны. И, как это ни странно, все театры, концертные залы всегда были заполнены до отказа; люди хотели учиться и уже учились, даже в самых глухих деревнях при свете лучины впервые писали палочки и приступали к буквам. Хотели учиться и дети иваново-вознесенских рабочих.
Михаилу Фрунзе рассказали, что в Москве находится имущество, лабораторное оборудование и библиотека Рижского политехнического института, эвакуированного в Москву в 1915 году, когда Риге грозило вторжение германских войск. Фрунзе написал письма Луначарскому, Покровскому, попросил своих друзей узнать о настроениях руководителей института — как они отнесутся к возможному переезду института в Иваново-Вознесенск? Через месяц Фрунзе сообщили: «Приезжайте в Москву».
Фрунзе, как всегда, остановился у Мартыновых. Дней через пять, в воскресенье, в зале немецкого клуба на Софийке должны были собраться члены правления, профессора и студенты, все, кто оказался в Москве. Фрунзе знал, какие разговоры шли среди них. Одни считали, что пройдет какое-то время, немцы уйдут из Риги, Латвия станет самостоятельным государством. Можно будет жить припеваючи — обжитые квартиры. Даугава, дача в Майоренгофе или Дуббельне, уютные вечера в кафе «Курзема» и дешевизна. «Неделя апельсинов», «неделя ананасов» (каких только заморских фруктов не привезут английские, датские, шведские пароходы!). А если немцы надолго, не дай бог навсегда, застрянут в Риге? Жить, конечно, будет можно, но порядок установят германский — ректор немец, деканы немцы, латышам в крайнем случае позволят состоять хормейстерами факультетских певческих кружков.
Профессор Гуревич, успевший побывать в Иваново-Вознесенске, рассказал Фрунзе, как его коллеги смеялись, узнав названия районов города и «проспектов».
— Особенно их развеселили Рылиха, Хуторово, Ямы, Путанка. А когда я сказал, что главную вашу улицу осенью надо переходить вброд, они уже не смеялись, — добавил Гуревич.
Накануне собрания Фрунзе узнал о неприятной новости: граф Мирбах сделал представление, чтобы институт возвратили в Ригу. «Рига в данный момент входит в состав Германской империи, следовательно, все, что входит и входило в имущество Риги, должно быть возвращено Германии».
Мальгин, узнав, что в институте, если он переедет в Иваново-Вознесенск, будет сельскохозяйственный факультет, предложил вышедшему из больницы Андрею пойти вместе с Фрунзе на собрание, благо день был воскресный.
Председательствовал профессор Берлов. Он постучал карандашом, успокаивая зал.
— Господа! Прежде чем начать обсуждение весьма важного, я бы сказал, волнующего нас, очень трудного вопроса, разрешите представить председателя Иваново-Вознесенского губернского исполкома Михаила Васильевича Фрунзе.
Все с любопытством смотрели на красного губернатора.
— Михаил Васильевич просит разрешить произнести несколько слов. Ваше мнение, господа?
Берлов обвел взглядом присутствующих. Никто не возражал.
— Пожалуйста, Михаил Васильевич. Фрунзе встал, тихо сказав Берлову: «Благодарю!» Это понравилось.
— Наш город стал губернским совсем недавно. До этого он именовался безуездным городом Шуйского уезда Владимирской губернии. Город наш большой, но неуютный, грязный и дымный. Сейчас дыма нет, фабрики стоят — нет ни топлива, ни хлопка. Ни одного высшего учебного заведения у нас нет.
— Расскажите, что у вас есть, кроме грязи и дыма? — раздраженно выкрикнули из заднего ряда.
— Я уже сказал, — улыбнулся Фрунзе, — дыма пока, к сожалению, нет. Есть школа колористов — специалистов по расцветке тканей, коммерческое училище, гимназии — мужская и женская, реальное училище.
— И все?
— Это не так мало для безуездного города. Но для губернского маловато. И дело не в титуле нашего Иваново-Вознесенска. Губернский или уездный, он центр большого фабрично-заводского района, и у него интересное будущее. У нас появятся новые заводы, электростанции, и нам нужны специалисты.
Слушали внимательно. По одежде — солдат, рядовой, а лицо интеллигентное, приятное, говорит хорошо, не заискивающе и не грубо.
— Спокойной жизни не обещаю. Роскошных условий тоже не обещаю, — и улыбнулся приветливо, доверительно, — не только роскошных, прошу простить за оговорку, даже обыкновенных, нормальных. Обещаю одно: жить пока будете тесно, институт разместим в двух-трех местах, в тесноте, но не в обиде. Говорят, герой тот, кто первым поднимется из окопа в атаку. К этому броску человек, сам подчас не сознавая, готовится всю жизнь. Но есть другое геройство — ежедневно, ежечасно трудиться, иногда в очень тяжелых условиях. Если хотите, мы зовем вас на подвиг…
Фрунзе на секунду умолк, внимательно посмотрел в зал.
— Да, на подвиг. Удобств мало, забот много, но впереди счастье.
— А в чем оно, ваше счастье? — выкрикнул кто-то.
— Мое счастье, — подчеркнул Фрунзе слово «мое», — это счастье тех, кто живет ради народа, ради человека; честный, самоотверженный труд, который приносит людям радость, делает их жизнь осмысленной, духовно богатой, красивой…
— А вы сами способны на подвиг? На трудности? Или только умеете уговаривать других?.. Профессор Берлов постучал по столу:
— Господа! Прошу быть корректными… Продолжайте, Михаил Васильевич.
— У меня, пожалуй, все. Могу только сообщить, что Совет Народных Комиссаров наше желание иметь в Иваново-Вознесенске институт горячо поддерживает. Я вчера виделся с наркомом просвещения Анатолием Васильевичем Луначарским. На первое время — на переезд, подготовку — обещано три миллиона рублей. И последнее. Кто не пожелает ехать в Иваново-Вознесенск, тем полная свобода выбора, кто куда хочет.
— Даже в Эфиопию? — крикнули из последнего ряда.
— Даже, — засмеялся Фрунзе. — Кстати, если вы туда собираетесь, передайте привет русским врачам — их там много, но в данном случае я не позавидую эфиопам.
— Это почему же?
— Не знаю, кто вы по диплому, но по возрасту вы, очевидно, преподаватель, а ведете себя, словно школьник с «Камчатки».
Кто-то крикнул:
— Браво!
Зааплодировали. Фрунзе поднял руку:
— Прошу извинить меня за резкость. Но мы собрались по серьезному поводу — посоветоваться, а не паясничать. Давайте установим такой порядок: я предвижу вопросы, выступления. Разрешите при этом мне присутствовать, а когда вы будете решать, позвольте мне удалиться. Если согласны, жду вопросов.
Неподалеку от Андрея и Мальгина сидел молодой человек, очевидно студент. Он слушал Фрунзе внимательно, даже записывал.
Разве мог Андрей предположить, что судьба не один раз столкнет его с этим человеком: и в Иваново-Вознесенске — скоро, и в Берлине — осенью 1944 года.
Когда шли домой, Мальгин шутливо попросил Фрунзе:
— Вы, Михаил Васильевич, постарайтесь, чтобы меня на сельскохозяйственный.
— Не волнуйся. Наши парни все больше инженерами мечтают стать…
На другой день советник германского посольства в Москве долго сочинял бумагу с протестом графа фон Мирбаха народному комиссару иностранных дел Российской Советской Федеративной Социалистической Республики:
«По имеющимся в Германском посольстве сведениям, общее собрание членов правления, профессоров, преподавателей и некоторой весьма незначительной части студентов под влиянием агитации постановило не возвращаться в Ригу и согласилось на переезд в город Иваново-Вознесенск. Я уполномочен принести по данному поводу протест и обратить ваше внимание…»
Внимание обратили на другое: имущество бывшего Рижского, ныне Иваново-Вознесенского, политехнического института разбросано не только в разных концах Москвы — в Сокольниках, на Ходынке, но даже в других городах, в частности в Нижнем Новгороде, где на пристанских складах лежали ящики с книгами из огромной библиотеки.
Это особенно волновало профессора Гуревича, главного энтузиаста переезда в Иваново.
Фрунзе успокоил его:
— Там у нас в губисполкоме свой человек — Евлампий Александрович Дунаев. Он для иванововознесенцев кольцо со дна моря достанет…
Июнь
Животрепещущие новости переполняли бедную голову Его величества российского обывателя, не привыкшую сразу, одновременно, вмещать столько фактов, слухов, надежд, огорчений, предположений, приятных сообщений, догадок, сомнений.
— Слышали — еще новое словечко большевики придумали: комбеды — комитеты бедноты. В комбедах одна голытьба, а прав им надавали больше, чем исправникам. У большевиков все заранее спланировано, что ли? Еще в марте новую газету учредили — «Беднота». Бывало, названия давались газетам солидные: «Биржевые ведомости», «Русское слово», «Голос», а тут — «Беднота».
— Декрет о национализации читали? Был завод Михельсона, хозяин в него капитал вложил, да что там капитал — душу вложил! А чей завод теперь? Народный! Абрикосовская фабрика опять же стала народной. Это как понимать, а? На всю Россию гремели фамилии: Гюбнер, Костанжогло, Циндель, Нобель, Манташовы. Где они?
— Про ГОМЗу слышали?
— А чего это такое?
— Я вам сейчас объясню. Это значит, так. Были заводы Сормовский, Коломенский, Брянский, Мытищинский. Одному хозяину такие махины не под силу, поэтому завели акционерные общества. Живете вы, допустим, в Камышине и вдруг узнаете, что вам тетя или дядя капитал в наследство оставили, немного, но все ж деньги. А вы человек серьезный, и как жили без этих капиталов, так и живете. А на капитал покупаете… Поняли? Акцию. И она, эта акция, на вас работает… Теперь не купите. Все. Теперь эти заводы государственные и объединены в одну контору: Государственное объединение машиностроительных заводов — ГОМЗа.
— А если у меня акция на руках?
— Пропала!
— Как это так?
— А вот так. Пропала, и все… Я вас вполне понимаю, даже сочувствую, но могу только утешить — не у вас одного… Да что там акция — весь Черноморский флот утопили!
— Не может быть?!
— Теперь, батенька, чего угодно ожидать можно, хоть светопреставления. А флот потопили — факт!
— Что он им, мешал?
— Все это из-за Брестского мира. Флот стоял в Севастополе, там его постоянное место. А немцы видят, что у большевиков дела слабые, — полезли в Крым, ну и добрались до Севастополя. Тогда большевики, чтобы флот немцам не отдавать, увели его в Новороссийск. Немцы крик подняли — верните! Кто силен, тот и кричит. А Ульянов-Ленин взял да и распорядился: если флот спасти нельзя — а немцам отдавать еще хуже, — потопить! Ну и потопили! И знаете, какой корабль утопили? «Потемкина»! Даже его не пощадили…
— Ничего, недолго осталось. Чехословаки здорово большевиков колотят. Захватили Мариинск, Челябинск, Новониколаевск, Верхнеудинск, Томск, Омск, Самару…
— Может, помогут большевиков сковырнуть?
— Пожалуй, не помогут… Сильны большевики, чем сильны, не пойму, но сильны. Побывайте у них на митингах, как они своего Ульянова-Ленина слушают… Рабочие, это понятно, им, пролетариям, терять нечего. Вы бы посмотрели, как Ульянова-Ленина образованные слушают! Намедни он перед учителями выступал… Как они ему хлопали!
— Слышали, в Царицыне заговор! В Тамбове, слава те господи, мятеж, в Саратове восстание, в Самаре, как его — путч…
— Большевиков, и не рядовых, а виднейших, начали уничтожать. В Петрограде, на виду честной публики, — Володарского… Это, поди, начало. И до других доберутся… Будут знать, как комбеды разводить да солидных людей наследственных фирм лишать!
— Видели в «Известиях» заметочку о новом порядке движения поездов между Москвой и Петроградом? Посмотрите, получите бездну удовольствия! «В целях экономии топлива на Николаевской дороге вводится товарное движение пассажирских поездов. За исключением двух, у всех пассажирских поездов скорость будет товарная. Паровозы переходят на дрова». Вот так! На дрова-с! С чем вас и поздравляем. И это на Николаевской! На царской, можно сказать, дороге. По ее поездам люди часы проверяли!
— Господи! Когда этому конец?
— Читали, как Керенского в газете прохватили? «Сашка Отрепьев». Приехал, дескать, наш говорун в Париж. «Я настоящий представитель русского народа». Помните, у Пушкина: «Царевич я иль нет, им что за дело? Я им предлог для смут!»
— Спаси, господи, люди твоя…
— Николая Романова, говорят, перевезли из Тобольска в Екатеринбург. Поселили в дом купца Ипатьева. Тоже фамилия знакомая… Стойте, стойте. К Михаилу Федоровичу, первому царю из дома Романовых, бояре приехали в Кострому, в Ипатьевский монастырь, уговаривать на царство. Любопытно! Первый Романов — в Ипатьевском монастыре, последний — в доме Ипатьева. Символично!
Неудачная сделка отца Иоанна
Как только Андрей после выздоровления появился в ВЧК, Петерс поручил ему вести дело бывшего настоятеля собора Василия Блаженного протоиерея Иоанна Восторгова.
— По-моему, тут не только спекуляция, — сказал Петерс. — Посмотри, нет ли чего-нибудь посерьезнее…
До Февральской революции высоченный, с большой рыжей бородой и пышной шевелюрой, красавец Иоанн Восторгов был знаменит не только как настоятель известной на всю Россию церкви, но и как председатель правления Московского отделения монархической партии. После свержения самодержавия московское духовенство сочло неудобным оставлять Восторгова в особо почитаемом православными храме, и отец Иоанн превратился в бесприходного священника. Попытался было вступиться за Восторгова его друг, недавно избранный поместным собором патриарх Тихон, но святые отцы без всяких околичностей, напрямки охладили патриарха: «Нельзя, ваше святейшество. Сейчас республика, а отец Иоанн, того и гляди, многая лета государю императору возгласит».
Тогда Тихон нашел Восторгову другое место — секретаря православного миссионерского общества.
Знакомые, зная, что эта должность бесплатная, а отец Иоанн бесплатно даже лба не перекрестит, удивлялись его общественному рвению, но получали смиренный ответ:
— Скучно дома-то без дела сидеть. Привык всю жизнь с мирянами.
Миряне тут были ни при чем. Тихону в миссионерском обществе был нужен доверенный человек — и не столько для дел духовных, сколь для коммерческих.
Новоявленный секретарь сразу же занялся завещанием недавно представшей перед господом купчихи Александры Григорьевны Товаровой. Незадолго до войны она передала в дар миссионерскому обществу собственный доходный дом в Неглинном проезде — в нем находились Центральные бани, гостиница «Европа» и ресторан «Бар». В дарственной Товарова оговорила, что ей пожизненно в доме предоставляется квартира и четыреста рублей ежемесячно на содержание.
Была в дарственной еще одна просьба — похоронить после кончины в Андроньевском монастыре. Это последнее желание было исполнено в точности. Восторгов немедленно приступил к реализации еще одного параграфа дарственной, который гласил: «Дом при моей жизни не продавать и никому не передавать». Ну, а раз раба божия Александра отошла в иной мир, уже справлены все панихиды, сорокоусты и молебны, то, стало быть, дом можно пустить в оборот, благо нашелся покупатель, петроградский первой гильдии купец Погарев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Лидия Николаевна повесила трубку, губы посинели, дрожали.
Александр Александрович поспешна накапал в рюмку сердечных капель. Лидия Николаевна покорно выпила, заплакала.
— Знаешь, что он сказал, твой Дзержинский? «К сожалению, пока идет следствие, ничего утешительного сообщить не могу». И этот человек бывал в нашем доме! До чего же они все жестокие!
Профессор, так и не раздевшись, долго лежал на диване. Потом молча поднялся.
— Я скоро вернусь.
Лидия Николаевна подумала, что муж пошел к Дзержинскому, и впервые за эти дни к ней пришли успокоение и надежда: авось беда пройдет мимо и Сергея отпустят.
Профессор вернулся быстро. Лидия Николаевна со страхом смотрела, как Александр Александрович молча пытался повесить пальто и не находил крючка.
— Что он тебе сказал? — спросила Лидия Николаевна.
— Его нет. Уехал!.. Уехал в свои Штаты…
— Я ничего не понимаю, Саша… В какие штаты уехал Дзержинский?
— При чем тут Дзержинский! Я ходил к Кияткину. Я хотел сказать этому подлому человеку!.. Извини, Лида… Извини…
На следующее утро Анна Федоровна Денежкина остановила профессора, зло выкрикнула:
— Хвасталися — с Дзержинским знакомы!
И заплакала.
Не хлебом единым
На первый взгляд могло казаться, что все усилия людей в Советской России весной 1918 года направлены только на войну, борьбу с контрреволюцией, разрухой, голодом. Правда, эти четыре фронта отнимали много сил, но были еще и другие дела, которыми занимались граждане молодой республики.
Говорят, новый дом легче строить на пустом месте, нежели перестраивать старое, развалившееся здание. Социализм на пустом месте построить нельзя, а перестраивать надо было многое.
И многое из того, что предстояло выполнить, надо было делать впервые.
Несмотря на недостаток хлеба, обуви, одежды, топлива, люди в Советской России, за исключением тех, у кого революция отняла богатство, почет, право командовать другими, были веселы, оживленны. И, как это ни странно, все театры, концертные залы всегда были заполнены до отказа; люди хотели учиться и уже учились, даже в самых глухих деревнях при свете лучины впервые писали палочки и приступали к буквам. Хотели учиться и дети иваново-вознесенских рабочих.
Михаилу Фрунзе рассказали, что в Москве находится имущество, лабораторное оборудование и библиотека Рижского политехнического института, эвакуированного в Москву в 1915 году, когда Риге грозило вторжение германских войск. Фрунзе написал письма Луначарскому, Покровскому, попросил своих друзей узнать о настроениях руководителей института — как они отнесутся к возможному переезду института в Иваново-Вознесенск? Через месяц Фрунзе сообщили: «Приезжайте в Москву».
Фрунзе, как всегда, остановился у Мартыновых. Дней через пять, в воскресенье, в зале немецкого клуба на Софийке должны были собраться члены правления, профессора и студенты, все, кто оказался в Москве. Фрунзе знал, какие разговоры шли среди них. Одни считали, что пройдет какое-то время, немцы уйдут из Риги, Латвия станет самостоятельным государством. Можно будет жить припеваючи — обжитые квартиры. Даугава, дача в Майоренгофе или Дуббельне, уютные вечера в кафе «Курзема» и дешевизна. «Неделя апельсинов», «неделя ананасов» (каких только заморских фруктов не привезут английские, датские, шведские пароходы!). А если немцы надолго, не дай бог навсегда, застрянут в Риге? Жить, конечно, будет можно, но порядок установят германский — ректор немец, деканы немцы, латышам в крайнем случае позволят состоять хормейстерами факультетских певческих кружков.
Профессор Гуревич, успевший побывать в Иваново-Вознесенске, рассказал Фрунзе, как его коллеги смеялись, узнав названия районов города и «проспектов».
— Особенно их развеселили Рылиха, Хуторово, Ямы, Путанка. А когда я сказал, что главную вашу улицу осенью надо переходить вброд, они уже не смеялись, — добавил Гуревич.
Накануне собрания Фрунзе узнал о неприятной новости: граф Мирбах сделал представление, чтобы институт возвратили в Ригу. «Рига в данный момент входит в состав Германской империи, следовательно, все, что входит и входило в имущество Риги, должно быть возвращено Германии».
Мальгин, узнав, что в институте, если он переедет в Иваново-Вознесенск, будет сельскохозяйственный факультет, предложил вышедшему из больницы Андрею пойти вместе с Фрунзе на собрание, благо день был воскресный.
Председательствовал профессор Берлов. Он постучал карандашом, успокаивая зал.
— Господа! Прежде чем начать обсуждение весьма важного, я бы сказал, волнующего нас, очень трудного вопроса, разрешите представить председателя Иваново-Вознесенского губернского исполкома Михаила Васильевича Фрунзе.
Все с любопытством смотрели на красного губернатора.
— Михаил Васильевич просит разрешить произнести несколько слов. Ваше мнение, господа?
Берлов обвел взглядом присутствующих. Никто не возражал.
— Пожалуйста, Михаил Васильевич. Фрунзе встал, тихо сказав Берлову: «Благодарю!» Это понравилось.
— Наш город стал губернским совсем недавно. До этого он именовался безуездным городом Шуйского уезда Владимирской губернии. Город наш большой, но неуютный, грязный и дымный. Сейчас дыма нет, фабрики стоят — нет ни топлива, ни хлопка. Ни одного высшего учебного заведения у нас нет.
— Расскажите, что у вас есть, кроме грязи и дыма? — раздраженно выкрикнули из заднего ряда.
— Я уже сказал, — улыбнулся Фрунзе, — дыма пока, к сожалению, нет. Есть школа колористов — специалистов по расцветке тканей, коммерческое училище, гимназии — мужская и женская, реальное училище.
— И все?
— Это не так мало для безуездного города. Но для губернского маловато. И дело не в титуле нашего Иваново-Вознесенска. Губернский или уездный, он центр большого фабрично-заводского района, и у него интересное будущее. У нас появятся новые заводы, электростанции, и нам нужны специалисты.
Слушали внимательно. По одежде — солдат, рядовой, а лицо интеллигентное, приятное, говорит хорошо, не заискивающе и не грубо.
— Спокойной жизни не обещаю. Роскошных условий тоже не обещаю, — и улыбнулся приветливо, доверительно, — не только роскошных, прошу простить за оговорку, даже обыкновенных, нормальных. Обещаю одно: жить пока будете тесно, институт разместим в двух-трех местах, в тесноте, но не в обиде. Говорят, герой тот, кто первым поднимется из окопа в атаку. К этому броску человек, сам подчас не сознавая, готовится всю жизнь. Но есть другое геройство — ежедневно, ежечасно трудиться, иногда в очень тяжелых условиях. Если хотите, мы зовем вас на подвиг…
Фрунзе на секунду умолк, внимательно посмотрел в зал.
— Да, на подвиг. Удобств мало, забот много, но впереди счастье.
— А в чем оно, ваше счастье? — выкрикнул кто-то.
— Мое счастье, — подчеркнул Фрунзе слово «мое», — это счастье тех, кто живет ради народа, ради человека; честный, самоотверженный труд, который приносит людям радость, делает их жизнь осмысленной, духовно богатой, красивой…
— А вы сами способны на подвиг? На трудности? Или только умеете уговаривать других?.. Профессор Берлов постучал по столу:
— Господа! Прошу быть корректными… Продолжайте, Михаил Васильевич.
— У меня, пожалуй, все. Могу только сообщить, что Совет Народных Комиссаров наше желание иметь в Иваново-Вознесенске институт горячо поддерживает. Я вчера виделся с наркомом просвещения Анатолием Васильевичем Луначарским. На первое время — на переезд, подготовку — обещано три миллиона рублей. И последнее. Кто не пожелает ехать в Иваново-Вознесенск, тем полная свобода выбора, кто куда хочет.
— Даже в Эфиопию? — крикнули из последнего ряда.
— Даже, — засмеялся Фрунзе. — Кстати, если вы туда собираетесь, передайте привет русским врачам — их там много, но в данном случае я не позавидую эфиопам.
— Это почему же?
— Не знаю, кто вы по диплому, но по возрасту вы, очевидно, преподаватель, а ведете себя, словно школьник с «Камчатки».
Кто-то крикнул:
— Браво!
Зааплодировали. Фрунзе поднял руку:
— Прошу извинить меня за резкость. Но мы собрались по серьезному поводу — посоветоваться, а не паясничать. Давайте установим такой порядок: я предвижу вопросы, выступления. Разрешите при этом мне присутствовать, а когда вы будете решать, позвольте мне удалиться. Если согласны, жду вопросов.
Неподалеку от Андрея и Мальгина сидел молодой человек, очевидно студент. Он слушал Фрунзе внимательно, даже записывал.
Разве мог Андрей предположить, что судьба не один раз столкнет его с этим человеком: и в Иваново-Вознесенске — скоро, и в Берлине — осенью 1944 года.
Когда шли домой, Мальгин шутливо попросил Фрунзе:
— Вы, Михаил Васильевич, постарайтесь, чтобы меня на сельскохозяйственный.
— Не волнуйся. Наши парни все больше инженерами мечтают стать…
На другой день советник германского посольства в Москве долго сочинял бумагу с протестом графа фон Мирбаха народному комиссару иностранных дел Российской Советской Федеративной Социалистической Республики:
«По имеющимся в Германском посольстве сведениям, общее собрание членов правления, профессоров, преподавателей и некоторой весьма незначительной части студентов под влиянием агитации постановило не возвращаться в Ригу и согласилось на переезд в город Иваново-Вознесенск. Я уполномочен принести по данному поводу протест и обратить ваше внимание…»
Внимание обратили на другое: имущество бывшего Рижского, ныне Иваново-Вознесенского, политехнического института разбросано не только в разных концах Москвы — в Сокольниках, на Ходынке, но даже в других городах, в частности в Нижнем Новгороде, где на пристанских складах лежали ящики с книгами из огромной библиотеки.
Это особенно волновало профессора Гуревича, главного энтузиаста переезда в Иваново.
Фрунзе успокоил его:
— Там у нас в губисполкоме свой человек — Евлампий Александрович Дунаев. Он для иванововознесенцев кольцо со дна моря достанет…
Июнь
Животрепещущие новости переполняли бедную голову Его величества российского обывателя, не привыкшую сразу, одновременно, вмещать столько фактов, слухов, надежд, огорчений, предположений, приятных сообщений, догадок, сомнений.
— Слышали — еще новое словечко большевики придумали: комбеды — комитеты бедноты. В комбедах одна голытьба, а прав им надавали больше, чем исправникам. У большевиков все заранее спланировано, что ли? Еще в марте новую газету учредили — «Беднота». Бывало, названия давались газетам солидные: «Биржевые ведомости», «Русское слово», «Голос», а тут — «Беднота».
— Декрет о национализации читали? Был завод Михельсона, хозяин в него капитал вложил, да что там капитал — душу вложил! А чей завод теперь? Народный! Абрикосовская фабрика опять же стала народной. Это как понимать, а? На всю Россию гремели фамилии: Гюбнер, Костанжогло, Циндель, Нобель, Манташовы. Где они?
— Про ГОМЗу слышали?
— А чего это такое?
— Я вам сейчас объясню. Это значит, так. Были заводы Сормовский, Коломенский, Брянский, Мытищинский. Одному хозяину такие махины не под силу, поэтому завели акционерные общества. Живете вы, допустим, в Камышине и вдруг узнаете, что вам тетя или дядя капитал в наследство оставили, немного, но все ж деньги. А вы человек серьезный, и как жили без этих капиталов, так и живете. А на капитал покупаете… Поняли? Акцию. И она, эта акция, на вас работает… Теперь не купите. Все. Теперь эти заводы государственные и объединены в одну контору: Государственное объединение машиностроительных заводов — ГОМЗа.
— А если у меня акция на руках?
— Пропала!
— Как это так?
— А вот так. Пропала, и все… Я вас вполне понимаю, даже сочувствую, но могу только утешить — не у вас одного… Да что там акция — весь Черноморский флот утопили!
— Не может быть?!
— Теперь, батенька, чего угодно ожидать можно, хоть светопреставления. А флот потопили — факт!
— Что он им, мешал?
— Все это из-за Брестского мира. Флот стоял в Севастополе, там его постоянное место. А немцы видят, что у большевиков дела слабые, — полезли в Крым, ну и добрались до Севастополя. Тогда большевики, чтобы флот немцам не отдавать, увели его в Новороссийск. Немцы крик подняли — верните! Кто силен, тот и кричит. А Ульянов-Ленин взял да и распорядился: если флот спасти нельзя — а немцам отдавать еще хуже, — потопить! Ну и потопили! И знаете, какой корабль утопили? «Потемкина»! Даже его не пощадили…
— Ничего, недолго осталось. Чехословаки здорово большевиков колотят. Захватили Мариинск, Челябинск, Новониколаевск, Верхнеудинск, Томск, Омск, Самару…
— Может, помогут большевиков сковырнуть?
— Пожалуй, не помогут… Сильны большевики, чем сильны, не пойму, но сильны. Побывайте у них на митингах, как они своего Ульянова-Ленина слушают… Рабочие, это понятно, им, пролетариям, терять нечего. Вы бы посмотрели, как Ульянова-Ленина образованные слушают! Намедни он перед учителями выступал… Как они ему хлопали!
— Слышали, в Царицыне заговор! В Тамбове, слава те господи, мятеж, в Саратове восстание, в Самаре, как его — путч…
— Большевиков, и не рядовых, а виднейших, начали уничтожать. В Петрограде, на виду честной публики, — Володарского… Это, поди, начало. И до других доберутся… Будут знать, как комбеды разводить да солидных людей наследственных фирм лишать!
— Видели в «Известиях» заметочку о новом порядке движения поездов между Москвой и Петроградом? Посмотрите, получите бездну удовольствия! «В целях экономии топлива на Николаевской дороге вводится товарное движение пассажирских поездов. За исключением двух, у всех пассажирских поездов скорость будет товарная. Паровозы переходят на дрова». Вот так! На дрова-с! С чем вас и поздравляем. И это на Николаевской! На царской, можно сказать, дороге. По ее поездам люди часы проверяли!
— Господи! Когда этому конец?
— Читали, как Керенского в газете прохватили? «Сашка Отрепьев». Приехал, дескать, наш говорун в Париж. «Я настоящий представитель русского народа». Помните, у Пушкина: «Царевич я иль нет, им что за дело? Я им предлог для смут!»
— Спаси, господи, люди твоя…
— Николая Романова, говорят, перевезли из Тобольска в Екатеринбург. Поселили в дом купца Ипатьева. Тоже фамилия знакомая… Стойте, стойте. К Михаилу Федоровичу, первому царю из дома Романовых, бояре приехали в Кострому, в Ипатьевский монастырь, уговаривать на царство. Любопытно! Первый Романов — в Ипатьевском монастыре, последний — в доме Ипатьева. Символично!
Неудачная сделка отца Иоанна
Как только Андрей после выздоровления появился в ВЧК, Петерс поручил ему вести дело бывшего настоятеля собора Василия Блаженного протоиерея Иоанна Восторгова.
— По-моему, тут не только спекуляция, — сказал Петерс. — Посмотри, нет ли чего-нибудь посерьезнее…
До Февральской революции высоченный, с большой рыжей бородой и пышной шевелюрой, красавец Иоанн Восторгов был знаменит не только как настоятель известной на всю Россию церкви, но и как председатель правления Московского отделения монархической партии. После свержения самодержавия московское духовенство сочло неудобным оставлять Восторгова в особо почитаемом православными храме, и отец Иоанн превратился в бесприходного священника. Попытался было вступиться за Восторгова его друг, недавно избранный поместным собором патриарх Тихон, но святые отцы без всяких околичностей, напрямки охладили патриарха: «Нельзя, ваше святейшество. Сейчас республика, а отец Иоанн, того и гляди, многая лета государю императору возгласит».
Тогда Тихон нашел Восторгову другое место — секретаря православного миссионерского общества.
Знакомые, зная, что эта должность бесплатная, а отец Иоанн бесплатно даже лба не перекрестит, удивлялись его общественному рвению, но получали смиренный ответ:
— Скучно дома-то без дела сидеть. Привык всю жизнь с мирянами.
Миряне тут были ни при чем. Тихону в миссионерском обществе был нужен доверенный человек — и не столько для дел духовных, сколь для коммерческих.
Новоявленный секретарь сразу же занялся завещанием недавно представшей перед господом купчихи Александры Григорьевны Товаровой. Незадолго до войны она передала в дар миссионерскому обществу собственный доходный дом в Неглинном проезде — в нем находились Центральные бани, гостиница «Европа» и ресторан «Бар». В дарственной Товарова оговорила, что ей пожизненно в доме предоставляется квартира и четыреста рублей ежемесячно на содержание.
Была в дарственной еще одна просьба — похоронить после кончины в Андроньевском монастыре. Это последнее желание было исполнено в точности. Восторгов немедленно приступил к реализации еще одного параграфа дарственной, который гласил: «Дом при моей жизни не продавать и никому не передавать». Ну, а раз раба божия Александра отошла в иной мир, уже справлены все панихиды, сорокоусты и молебны, то, стало быть, дом можно пустить в оборот, благо нашелся покупатель, петроградский первой гильдии купец Погарев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57