.. к ногтю!.. — бунтовала «звезда», и была некрасива, неприятна и бездарна.
Я поморщилась — не дай Бог, когда-нибудь превратиться в такую особу с мозгами, разваренными дешевой славой.
Ничего случайного нет в мире, и, возможно, настоящая картинка есть для меня предупреждение о том, какой быть не надо.
Меж тем, гневливая персона удалилась из салона на своих маленьких, кривых ножках. К всеобщему облегчению. Наступила относительная тишина матроны принялись перемывать Хмельницкой «звездные» косточки, а я хотела вернуться… к самой себе, да не успела.
— Маша! — позвала двоюродная сестра из зоны VIP. — Ходи сюда.
Я поднялась в полный рост и под осуждающие взгляды оставшихся дам… Нет, черт подери, приятно чувствовать себя не как все. Приятно ощущать себя этакой «vip» -кой! Даже появляется желание обернуться и гаркнуть во все горло: «Чего лупитесь, бабули!»
Конечно, шучу, но, как известно, в любой шутке…
В зоне для избранных ничего такого удивительного не обнаруживаю, кроме уютных современных гримуборных, где над клиентками колдуют мастера, похожие на классических эскулапов.
— Нам сюда, — приглашает меня Евгения в один из кабинетов. — Отдаю в ваши руки, Эль Леопольдовна, — говорит сестра толстенько-задастенькой тетеньки, находящейся у столика. — Это наша Маша. Она хочет покорить Москву.
— Ее все хотят покорить, — меланхолично философствует специалистка по красоте. — Да, не всем она дается, мои хорошие.
— За ценой мы не постоим, — уверяет Женя, уточня, что имеет ввиду: оплату профессиональной работы мастера. — Не буду вам мешать, — и сестра уходит, чтобы не смущать Эль Леопольдовну лепить неземную красоту.
Я же по приглашению плюхаюсь в кресло, напоминающее, повторю, космическое. Цветкова задумчиво смотрит на мое зеркальное отражение, губами пережевывает некую мысль, потом руками обхватывает мою голову, вертит ею, как предметом не самым нужным, затем говорит:
— Что ж! Если Маша нам доверяет, то мы пойдем самым радикальным путем.
— Каким? — пугаюсь.
Добродушно усмехнувшись, мастер начинает объяснять суть проблемы поскольку изъясняется Эль Леопольдовна профессиональными терминами, то я толком ничего не понимаю. Главное, что осознала: из меня будут вытравлять провинциальность.
— Во-первых, меняем цвет волос, — мастер сосредоточенно смотрит на мое отражение, — согласна? Такой яркой девушке идеально подойдут насыщенные цвета.
— Какие цвета? — задумываюсь.
— Предлагаю придать твоему натуральному цвету более яркий рдяной оттенок.
— Рдяной?
— Красный, значит.
— Вы уверены?
— Поэкспериментируем, — улыбается своим мыслям госпожа Цветкова. Если боишься, закрой глаза.
— Закрыть глаза?
— Расслабься и получай удовольствие.
Да уж, решаю, лучше не смотреть, как из меня будут делать другого человека. Наверное, не самое эстетическое зрелище. Будь, что будет!
Я закрываю глаза, но мысленно представляю действия мастера: вот она моет мои бесцветные волосы, вот она начинает их красить — чувствую кислый запах краски, вот она приступает к моему лицу.
Как картину, пишут мое лицо.
Штрих первый: выбеленное лицо.
Штрих второй: нежные румяна.
Штрих третий: воспаленные розовые веки, темные впадины под глазами, броско выделяющие сами глаза, которые выражали глубокую мысль, недоступную мне самой.
Штрих четвертый: откровенно чувственный рот.
И сидя в полумраке собственных ощущений, я чувствовала, как на моем лице создается нечто неповторимое и необыкновенное. Что? Авангард? Импрессионистские вычуры? Квадратура круга? Или знаменитый «Черный квадрат»?
— Отлично! Прошу смотреть! — и я открываю глаза.
Я открываю глаза и тут же закрываю. Почему? Потому, что на меня через зеркало смотрела странная женщина. Она была мне незнакома страстно-порочная ликом, волоокая, с яркими красными волосами, изображающими некую замысловатую конфигурацию, похожую на древнеэллинский замок.
— Вот это другое дело, — цокает языком мастер Цветкова, и я вынуждена снова открыть глаза. — Теперь, Маша, Москва наша.
Да, это была я! Как бы я! Никогда не подозревала, что человека можно так изменить. До собственного до не узнавания.
За два часа из провинциальной простушки вылепили столичную штучку, способную теперь без проблем заступить на олимп Высокой моды.
Ну и ну! Не поверила такому превращению, да как не верить своим глазам.
Вероятно, вид у меня был самый дурацкий — Эль Леопольдовна добродушно хохотнула: молодцом, а вот некоторые впечатлительные натуры в обморок падают.
— Нравится? — вопросила госпожа Цветкова.
— Нравится, — отвечала я с заметной оторопью. — Такое впечатление, что это не я.
— Ты-ты-ты! — горячо убеждали меня в обратном. — Еще скажешь мне спасибо, девочка.
— С-с-спасибо, — поднималась на слабые ноги. — А не слишком ли я… яркая?..
— Я себя ещё сдерживала, — посчитала нужным сообщить Эль Леопольдовна. — Не прячь свою красоту, девочка, и мужской пол будет у твоих ног.
Я невольно посмотрела вниз — пока под моими ногами линолиумный пол, по которому я и пошлепала на выход из косметического кабинета. Шла неуверенно, будто боясь упасть в глубокий обморок. Понимаю клиенток г-жи Цветковой: приходишь к ней одним человеком, а уходишь принципиально другим.
Моя двоюродная сестричка Женечка сидела за столиком и, скучая, пролистывала глянцевые журнальчики. Мельком глянув на меня, приближающуюся неким незнакомым колоритным фантомом, она продолжила листать цветную макулатуру. Сделав ещё несколько шагов к ней, родной, я вдруг поняла: она меня не узнает. Не узнает! Вот такая вот невероятная история!
Я растерянно поморгала ресницами, как кукла в отделе галантерейного дивноморского универмага, потом заставила себя произнести:
— Женя?!
Сестра вскинула голову и… нет, в обморок не упала, но на лице её отразилась целая гамма чувств, словно увидела вместо меня… Трудно сказать, что она увидела вместо меня?
— Это ты, Машка? — спросила несколько замороженным голосом.
— Вроде я, — призналась.
— Боже мой! — всплеснула руками. — Тебя же нельзя выпускать на улицу.
— Почему?
— Мужики будут стреляться. Через одного. Или бить морды. Своим спутницам.
— Прекрати…
— Фантастика, — крутила меня, как манекен. — Ну, Леопольдовна! Вытащила-таки наружу твою суть…
— Какую суть?
— Страсть. Порок. И любовь. — И восхитилась. — Ну, Маруська, далеко пойдешь, если не будешь часто падать в разные койки.
— Ты о чем? — топнула ногой.
— Не брыкайся.
— А ты прекращай гадости говорить.
Вся эта ситуация мне ужасно не нравилась: во-первых, была сама вся не своя — во всех смыслах, во-вторых, сестра вела себя так, будто ревновала меня к новому образу, в-третьих, чувствовала, что с переменами во внешности меняется отношение всего мира ко мне.
Последнее трудно объяснить словами, однако привычный мир, сотканный из солнца, ветра, взглядов, голосов, шарканья подошв, автомобильного гула и прочие меняет свое, повторю, отношение ко мне.
Раньше была в этом мире неприметной его частицей, теперь же волею случая и благодаря Цветковой я стала из него выделяться. А это, значит, от меня потребуются дополнительные, душевные траты.
И что делать? Вернуться к себе прежней — милой, провинциальной девочке? Думаю, это всегда успею сделать — довольно подставить голову под струю воды…
— Мне, сироте, совестно идти рядом с тобой, — шутит Евгения.
Я нервничаю и прошу прекратить издеваться — сколько можно? Я настолько взвинчена, что, когда мы выходим на пыльный и загазованный проспект, то все свое недовольство выплескиваю на двух сереньких молодых людей, уставившихся на меня, как на икону. Неприятным визгливым голосом говорю все, что думаю об их бараньей манере таращиться на людей.
— А если это любовь? — сестра оттаскивает меня от пришлых дураков. — С первого взгляда.
— Какая там любовь, — огрызаюсь. — Пусть платят у.е. за осмотр.
— Ну, Маруся, ты в этой жизни не пропадешь, — снова восхищается Женя. — Чувствую железную хватку провинциалки.
— А чем тебе не нравятся провинциалы? — продолжаю злиться.
— Наоборот: я ими восхищаюсь, — отвечает сестра. — Мы, москвичи, все никакие, нам не надо бороться за место под солнцем, а вы бойцы…
Я не слушаю Евгению — огромный Новый Арбат шумит вокруг меня и такое впечатление, что нахожусь внутри гигантской мегаполисной стихии — она подобна океанскому цунами, сметающему напрочь коралловые острова. А я даже не на острове нахожусь — нахожусь на асфальтированном замусоренном столичном пятачке, защищенная лишь собственным честолюбием. Достаточно этого для того, чтобы выплыть к берегу твердого материка? Не погибну ли бесславно в штормовом житейском море? Хватит ли сил для бесконечного заплыва?
Нет, прочь слабые и пустые мысли. Цель ясна и никаких сомнений. Я делаю шаг на проезжую часть и взмахиваю рукой. Двоюродная сестра критически хныкает — она уже тут вечность пытается поймать частника за у.е., а тут я… со своим страстно-порочным имиджем…
Я взмахиваю рукой — и лакированный, как туфель, автомобиль притормаживает рядом, насыщенный запахами дорогой кожи, дорогого одеколона и дорогой жизни. За рулем рыхлится водитель с лицом борца вольного стиля. У него рваные уши, как у медведя, и улыбка до этих самых рваных ушей.
— Привет, девочки? Поехали!
— Поехали, — говорит Евгения, толкая меня в спину. — И с ветерком.
— Есть с ветерком, — крякает водитель.
Я легко и свободно запрыгиваю в салон машины; Евгения следует за мной. В салоне прохладно, как в погребке, звучит модная песенка — две «школьницы» пропагандируют лесбийскую любовь, голося, что они сошли с ума от друг к другу, город за тонированными стеклами кажется не таким уж стихийно-страшным и опасным. «Медведь» за рулем смотрит на нас через зеркало заднего обзора и сообщает доброжелательно:
— А меня зовут Жора. Я помощник депутата Шопина. Слыхали о таком?
— Как-как? — морщится Евгения.
— Шопин. А что?
— Ничего. Мне послышалось нечто другое.
— Ага, — ухмыляется водитель. — Это всем слышится. Да что делать? Он даже хотел взять фамилию жены… Зарайская… Так мы его отговорили. «Зарайская» ещё хуже, чем «Шопин»… в шуме Думы… — И гогочет в голос. Сейчас проедем цитадель народовластия, — кивает в сторону мелькающих зданий, возвышающих, подобно окультуренным кварцевым скалам. — Погуляем, девочки?
— С кем? — спрашивает Евгения. — С депутатом?
— Не. Со мной. — Протягивает визитку. — Приглашаю на ужин. Куда душа пожелает. Я раньше шеф-поваром работал в «Балчуге». Можно туда. Хотя, вспомнил, у моего шефа скоро день рождения. Хотите на день рождения?
— Спасибо, — сдержанно говорит двоюродная сестра. — У нас вечер занят. Сегодня.
— Да не бойтесь, девчонки, — пыхтит «Медведь». — Я с виду страшный, а на самом деле добрый, мягкий и пушистый.
Я вдруг ловлю себя на мысли, что за поездку не произнесла ни слова, только улыбаюсь, как последняя дура. Что такое? Это мой новый образ? Великолепной молчаливой остолопки? Этого ещё не хватало, и поэтому брякаю:
— Вы похожи на медведя. С картины Шишкина «Утро в сосновом бору».
— Отличная характеристика, — веселится Жора. — Сейчас мишка самое модное животное на политической арене. Советую дружить.
— Мы подумаем, Георгий Жаркин, — говорит Евгения, рассматривая визитку. — И если, что надумаем, позвоним.
— Все так говорят, — вздыхает водитель и развивает мысль о том, что, когда мужчина относится к женщине по-доброму и с уважением, то с её стороны ждать ответных положительных чувств не приходится, а вот, когда…
— А мы приехали, — прерывает чужое нытье сестра. — Все будет хорошо, Жора, — протягивает водителю несколько купюр. — Хватит?
— Девочки, обижаете, — говорит «Медведь». — Купите себе заколки или мороженое. И желаю удачи. Звоните, когда хотите…
— Пока! — Я хлопаю дверцей. — Какой милый, — говорю сестре.
— Считай, что нам повезло, — отвечает Евгения. — Впредь веди себя прилично и осмотрительно. Не прыгай в машины, как коза на утес.
— Почему?
— Это чревато, — грозит указательным пальцем, — козочка.
— Сама такая, — фыркаю.
— Ох, Маруська, ты у меня дождешься…
— Погоди, — вдруг останавливаюсь я, глядя вслед удаляющемуся авто. Мы ему адрес не называли — и приехали. Это как?
Евгения после заметного замешательства пожимает плечами и говорит, что все дороги ведут к Центру моды, куда мы, собственно, и прибыли.
— Да? — озадаченно переспрашиваю я. — Надо же, как замечательно.
Конечно, мне бы, дурочки, обратить внимание на такой противоестественный и подозрительный казус, да было не до этого. Право, не до этого! Передо мной возвышался храм Высокой моды, и мои чувства были схожи с чувством фанатического верующего, убежденного, что там он наконец обретет счастье и подлинное успокоение.
Воодушевившись, я вместе с сестрой направилась к современному зданию из стекла и бетона, где отечественные модельеры шили свои эксклюзивные коллекции. Огромное полотнище цвета оранж над парадным входом утверждало, что сейчас и здесь проходит Неделя прет-а-порте сезона «весна-лето».
Желающих поглазеть на последний писк моды было предостаточно. В основном, они, как и мы, прибывали на престижных автомобилях — своих, правда. Выбираясь из них, леди и джентльмены с пренебрежительными гримасами шли в Центр, показывая всем независимым видом, что вынуждены подчиняться неким, не слишком приятным законам высшего света.
В фойе было суетно, нервно и празднично. То тут, то там лопались шаровыми молниями фотовспышки беспардонных папарацци. Мелькали знакомые лица — знакомые по ТВ: фотомодели, топ-модели, поп-звезды средней величины, журналисты. Один из них с лохматой неопрятной шевелюрой и с многообещающей ухмылочкой брал интервью у какой-то тускловатой кики. Та жалась от общего внимания и выглядела несчастной. Все остальные улыбались и говорили друг другу чепуху, обязательную в таких случаях. Большинство дам без возраста были одеты без вкуса и ума, однако держались с приятным достоинством. Когда у тебя есть состоятельный супруг или друг-спонсор, почему бы не чувствовать себя хорошо?
Среди любителей моды замечались и молодые люди. Они были женственно-ломкие, похожие на тех, кого я уже встречала в «Полуночном ковбое», и поэтому не удивилась, когда Евгения, сказав, что сейчас познакомит меня с принцем «голубых кровей», позвала:
— Эдик! Эд!
Не люблю подобных собачьих имен, да делать нечего — нужно изображать радость. Эд улыбчив, кудряв, румян, с дамскими манерами и холенными пальчиками.
— Очень, очень рад познакомиться, — чмокает губами. — Мария — это сейчас модное имя в нашем модельном бизнесе.
— А мишка моден на политической арене, — брякаю я.
— Что? — не понимают меня.
И не надо меня понимать, черт подери! Тем более нас отвлекает явление знаменитого мэтра. Светское общество невероятно оживляется — даже несутся восторженные вопли. Оказывается, открытия Недели задерживалось по причине опоздания того, кто был похож обликом на крупного зайца. Он, человек, конечно, привычно улыбался во весь рот, демонстрируя крупные передние зубы и раскланиваясь всем подряд. Короткая стрижка, порывистые движения, клетчатый пиджак, бабочка и платочек в горошек, кокетливо выглядывающий из кармашка, дополняли образ неутомимого мастера нитки и иглы.
— Как он мил… славен!.. обворожителен!.. легок!.. — шелестело вокруг.
— Друзья-друзья! — кричал мэтр. — Прошу следовать за мной! Открываем Неделю… Весна-лето — это такое очарование!.. За мной, друзья, за мной!..
И человеческая, выражусь не без пафоса, река потекла вслед за баламутным героем инпошива. Я поначалу занервничала в этом потоке, а потом покорилась обстоятельствам: чтобы понять высшие законы Моды нужно принять участие в её играх.
Через несколько минут увидела то, о чем мечтала всю свою короткую жизнь — столичный подиум.
Подиум — морской волнорез из моего юного сна.
Подиум — путь к хрустальной высоте Высокой моды.
Подиум — вот он рядом, его можно потрогать руками.
Что и делаю — под пальцами грубая материя обивки цвета темно-синей волны. Евгения удивленно приподнимает бровь, заметив мои странные телодвижения у подмостках. Я делаю большие глаза: мол, не верю сама себе, что нахожусь здесь, в эпицентре моды.
Между тем публика поспешно рассаживалась вдоль подиума, как за огромный стол с духовными яствами. Зазвучала блюзовая музыка. Заметно волновались организаторы показа — где-то там, за кулисами, велась паническая подготовка топ-моделей к выходу.
Не знаю, что сказала сестра обо мне, но Эдик, находящийся рядом, решил просветить меня относительно последних веяний моды.
По его словам, мода сегодня должна провоцировать, соблазнять и убеждать. Убеждать нас потратить собственные кровные именно на эту юбку, именно на эти брюки, именно на это платье. В этом смысле модельер, например, Вольдемар Зубец с коллекцией «Эйфория» угадал чаяния студенческой молодежи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Я поморщилась — не дай Бог, когда-нибудь превратиться в такую особу с мозгами, разваренными дешевой славой.
Ничего случайного нет в мире, и, возможно, настоящая картинка есть для меня предупреждение о том, какой быть не надо.
Меж тем, гневливая персона удалилась из салона на своих маленьких, кривых ножках. К всеобщему облегчению. Наступила относительная тишина матроны принялись перемывать Хмельницкой «звездные» косточки, а я хотела вернуться… к самой себе, да не успела.
— Маша! — позвала двоюродная сестра из зоны VIP. — Ходи сюда.
Я поднялась в полный рост и под осуждающие взгляды оставшихся дам… Нет, черт подери, приятно чувствовать себя не как все. Приятно ощущать себя этакой «vip» -кой! Даже появляется желание обернуться и гаркнуть во все горло: «Чего лупитесь, бабули!»
Конечно, шучу, но, как известно, в любой шутке…
В зоне для избранных ничего такого удивительного не обнаруживаю, кроме уютных современных гримуборных, где над клиентками колдуют мастера, похожие на классических эскулапов.
— Нам сюда, — приглашает меня Евгения в один из кабинетов. — Отдаю в ваши руки, Эль Леопольдовна, — говорит сестра толстенько-задастенькой тетеньки, находящейся у столика. — Это наша Маша. Она хочет покорить Москву.
— Ее все хотят покорить, — меланхолично философствует специалистка по красоте. — Да, не всем она дается, мои хорошие.
— За ценой мы не постоим, — уверяет Женя, уточня, что имеет ввиду: оплату профессиональной работы мастера. — Не буду вам мешать, — и сестра уходит, чтобы не смущать Эль Леопольдовну лепить неземную красоту.
Я же по приглашению плюхаюсь в кресло, напоминающее, повторю, космическое. Цветкова задумчиво смотрит на мое зеркальное отражение, губами пережевывает некую мысль, потом руками обхватывает мою голову, вертит ею, как предметом не самым нужным, затем говорит:
— Что ж! Если Маша нам доверяет, то мы пойдем самым радикальным путем.
— Каким? — пугаюсь.
Добродушно усмехнувшись, мастер начинает объяснять суть проблемы поскольку изъясняется Эль Леопольдовна профессиональными терминами, то я толком ничего не понимаю. Главное, что осознала: из меня будут вытравлять провинциальность.
— Во-первых, меняем цвет волос, — мастер сосредоточенно смотрит на мое отражение, — согласна? Такой яркой девушке идеально подойдут насыщенные цвета.
— Какие цвета? — задумываюсь.
— Предлагаю придать твоему натуральному цвету более яркий рдяной оттенок.
— Рдяной?
— Красный, значит.
— Вы уверены?
— Поэкспериментируем, — улыбается своим мыслям госпожа Цветкова. Если боишься, закрой глаза.
— Закрыть глаза?
— Расслабься и получай удовольствие.
Да уж, решаю, лучше не смотреть, как из меня будут делать другого человека. Наверное, не самое эстетическое зрелище. Будь, что будет!
Я закрываю глаза, но мысленно представляю действия мастера: вот она моет мои бесцветные волосы, вот она начинает их красить — чувствую кислый запах краски, вот она приступает к моему лицу.
Как картину, пишут мое лицо.
Штрих первый: выбеленное лицо.
Штрих второй: нежные румяна.
Штрих третий: воспаленные розовые веки, темные впадины под глазами, броско выделяющие сами глаза, которые выражали глубокую мысль, недоступную мне самой.
Штрих четвертый: откровенно чувственный рот.
И сидя в полумраке собственных ощущений, я чувствовала, как на моем лице создается нечто неповторимое и необыкновенное. Что? Авангард? Импрессионистские вычуры? Квадратура круга? Или знаменитый «Черный квадрат»?
— Отлично! Прошу смотреть! — и я открываю глаза.
Я открываю глаза и тут же закрываю. Почему? Потому, что на меня через зеркало смотрела странная женщина. Она была мне незнакома страстно-порочная ликом, волоокая, с яркими красными волосами, изображающими некую замысловатую конфигурацию, похожую на древнеэллинский замок.
— Вот это другое дело, — цокает языком мастер Цветкова, и я вынуждена снова открыть глаза. — Теперь, Маша, Москва наша.
Да, это была я! Как бы я! Никогда не подозревала, что человека можно так изменить. До собственного до не узнавания.
За два часа из провинциальной простушки вылепили столичную штучку, способную теперь без проблем заступить на олимп Высокой моды.
Ну и ну! Не поверила такому превращению, да как не верить своим глазам.
Вероятно, вид у меня был самый дурацкий — Эль Леопольдовна добродушно хохотнула: молодцом, а вот некоторые впечатлительные натуры в обморок падают.
— Нравится? — вопросила госпожа Цветкова.
— Нравится, — отвечала я с заметной оторопью. — Такое впечатление, что это не я.
— Ты-ты-ты! — горячо убеждали меня в обратном. — Еще скажешь мне спасибо, девочка.
— С-с-спасибо, — поднималась на слабые ноги. — А не слишком ли я… яркая?..
— Я себя ещё сдерживала, — посчитала нужным сообщить Эль Леопольдовна. — Не прячь свою красоту, девочка, и мужской пол будет у твоих ног.
Я невольно посмотрела вниз — пока под моими ногами линолиумный пол, по которому я и пошлепала на выход из косметического кабинета. Шла неуверенно, будто боясь упасть в глубокий обморок. Понимаю клиенток г-жи Цветковой: приходишь к ней одним человеком, а уходишь принципиально другим.
Моя двоюродная сестричка Женечка сидела за столиком и, скучая, пролистывала глянцевые журнальчики. Мельком глянув на меня, приближающуюся неким незнакомым колоритным фантомом, она продолжила листать цветную макулатуру. Сделав ещё несколько шагов к ней, родной, я вдруг поняла: она меня не узнает. Не узнает! Вот такая вот невероятная история!
Я растерянно поморгала ресницами, как кукла в отделе галантерейного дивноморского универмага, потом заставила себя произнести:
— Женя?!
Сестра вскинула голову и… нет, в обморок не упала, но на лице её отразилась целая гамма чувств, словно увидела вместо меня… Трудно сказать, что она увидела вместо меня?
— Это ты, Машка? — спросила несколько замороженным голосом.
— Вроде я, — призналась.
— Боже мой! — всплеснула руками. — Тебя же нельзя выпускать на улицу.
— Почему?
— Мужики будут стреляться. Через одного. Или бить морды. Своим спутницам.
— Прекрати…
— Фантастика, — крутила меня, как манекен. — Ну, Леопольдовна! Вытащила-таки наружу твою суть…
— Какую суть?
— Страсть. Порок. И любовь. — И восхитилась. — Ну, Маруська, далеко пойдешь, если не будешь часто падать в разные койки.
— Ты о чем? — топнула ногой.
— Не брыкайся.
— А ты прекращай гадости говорить.
Вся эта ситуация мне ужасно не нравилась: во-первых, была сама вся не своя — во всех смыслах, во-вторых, сестра вела себя так, будто ревновала меня к новому образу, в-третьих, чувствовала, что с переменами во внешности меняется отношение всего мира ко мне.
Последнее трудно объяснить словами, однако привычный мир, сотканный из солнца, ветра, взглядов, голосов, шарканья подошв, автомобильного гула и прочие меняет свое, повторю, отношение ко мне.
Раньше была в этом мире неприметной его частицей, теперь же волею случая и благодаря Цветковой я стала из него выделяться. А это, значит, от меня потребуются дополнительные, душевные траты.
И что делать? Вернуться к себе прежней — милой, провинциальной девочке? Думаю, это всегда успею сделать — довольно подставить голову под струю воды…
— Мне, сироте, совестно идти рядом с тобой, — шутит Евгения.
Я нервничаю и прошу прекратить издеваться — сколько можно? Я настолько взвинчена, что, когда мы выходим на пыльный и загазованный проспект, то все свое недовольство выплескиваю на двух сереньких молодых людей, уставившихся на меня, как на икону. Неприятным визгливым голосом говорю все, что думаю об их бараньей манере таращиться на людей.
— А если это любовь? — сестра оттаскивает меня от пришлых дураков. — С первого взгляда.
— Какая там любовь, — огрызаюсь. — Пусть платят у.е. за осмотр.
— Ну, Маруся, ты в этой жизни не пропадешь, — снова восхищается Женя. — Чувствую железную хватку провинциалки.
— А чем тебе не нравятся провинциалы? — продолжаю злиться.
— Наоборот: я ими восхищаюсь, — отвечает сестра. — Мы, москвичи, все никакие, нам не надо бороться за место под солнцем, а вы бойцы…
Я не слушаю Евгению — огромный Новый Арбат шумит вокруг меня и такое впечатление, что нахожусь внутри гигантской мегаполисной стихии — она подобна океанскому цунами, сметающему напрочь коралловые острова. А я даже не на острове нахожусь — нахожусь на асфальтированном замусоренном столичном пятачке, защищенная лишь собственным честолюбием. Достаточно этого для того, чтобы выплыть к берегу твердого материка? Не погибну ли бесславно в штормовом житейском море? Хватит ли сил для бесконечного заплыва?
Нет, прочь слабые и пустые мысли. Цель ясна и никаких сомнений. Я делаю шаг на проезжую часть и взмахиваю рукой. Двоюродная сестра критически хныкает — она уже тут вечность пытается поймать частника за у.е., а тут я… со своим страстно-порочным имиджем…
Я взмахиваю рукой — и лакированный, как туфель, автомобиль притормаживает рядом, насыщенный запахами дорогой кожи, дорогого одеколона и дорогой жизни. За рулем рыхлится водитель с лицом борца вольного стиля. У него рваные уши, как у медведя, и улыбка до этих самых рваных ушей.
— Привет, девочки? Поехали!
— Поехали, — говорит Евгения, толкая меня в спину. — И с ветерком.
— Есть с ветерком, — крякает водитель.
Я легко и свободно запрыгиваю в салон машины; Евгения следует за мной. В салоне прохладно, как в погребке, звучит модная песенка — две «школьницы» пропагандируют лесбийскую любовь, голося, что они сошли с ума от друг к другу, город за тонированными стеклами кажется не таким уж стихийно-страшным и опасным. «Медведь» за рулем смотрит на нас через зеркало заднего обзора и сообщает доброжелательно:
— А меня зовут Жора. Я помощник депутата Шопина. Слыхали о таком?
— Как-как? — морщится Евгения.
— Шопин. А что?
— Ничего. Мне послышалось нечто другое.
— Ага, — ухмыляется водитель. — Это всем слышится. Да что делать? Он даже хотел взять фамилию жены… Зарайская… Так мы его отговорили. «Зарайская» ещё хуже, чем «Шопин»… в шуме Думы… — И гогочет в голос. Сейчас проедем цитадель народовластия, — кивает в сторону мелькающих зданий, возвышающих, подобно окультуренным кварцевым скалам. — Погуляем, девочки?
— С кем? — спрашивает Евгения. — С депутатом?
— Не. Со мной. — Протягивает визитку. — Приглашаю на ужин. Куда душа пожелает. Я раньше шеф-поваром работал в «Балчуге». Можно туда. Хотя, вспомнил, у моего шефа скоро день рождения. Хотите на день рождения?
— Спасибо, — сдержанно говорит двоюродная сестра. — У нас вечер занят. Сегодня.
— Да не бойтесь, девчонки, — пыхтит «Медведь». — Я с виду страшный, а на самом деле добрый, мягкий и пушистый.
Я вдруг ловлю себя на мысли, что за поездку не произнесла ни слова, только улыбаюсь, как последняя дура. Что такое? Это мой новый образ? Великолепной молчаливой остолопки? Этого ещё не хватало, и поэтому брякаю:
— Вы похожи на медведя. С картины Шишкина «Утро в сосновом бору».
— Отличная характеристика, — веселится Жора. — Сейчас мишка самое модное животное на политической арене. Советую дружить.
— Мы подумаем, Георгий Жаркин, — говорит Евгения, рассматривая визитку. — И если, что надумаем, позвоним.
— Все так говорят, — вздыхает водитель и развивает мысль о том, что, когда мужчина относится к женщине по-доброму и с уважением, то с её стороны ждать ответных положительных чувств не приходится, а вот, когда…
— А мы приехали, — прерывает чужое нытье сестра. — Все будет хорошо, Жора, — протягивает водителю несколько купюр. — Хватит?
— Девочки, обижаете, — говорит «Медведь». — Купите себе заколки или мороженое. И желаю удачи. Звоните, когда хотите…
— Пока! — Я хлопаю дверцей. — Какой милый, — говорю сестре.
— Считай, что нам повезло, — отвечает Евгения. — Впредь веди себя прилично и осмотрительно. Не прыгай в машины, как коза на утес.
— Почему?
— Это чревато, — грозит указательным пальцем, — козочка.
— Сама такая, — фыркаю.
— Ох, Маруська, ты у меня дождешься…
— Погоди, — вдруг останавливаюсь я, глядя вслед удаляющемуся авто. Мы ему адрес не называли — и приехали. Это как?
Евгения после заметного замешательства пожимает плечами и говорит, что все дороги ведут к Центру моды, куда мы, собственно, и прибыли.
— Да? — озадаченно переспрашиваю я. — Надо же, как замечательно.
Конечно, мне бы, дурочки, обратить внимание на такой противоестественный и подозрительный казус, да было не до этого. Право, не до этого! Передо мной возвышался храм Высокой моды, и мои чувства были схожи с чувством фанатического верующего, убежденного, что там он наконец обретет счастье и подлинное успокоение.
Воодушевившись, я вместе с сестрой направилась к современному зданию из стекла и бетона, где отечественные модельеры шили свои эксклюзивные коллекции. Огромное полотнище цвета оранж над парадным входом утверждало, что сейчас и здесь проходит Неделя прет-а-порте сезона «весна-лето».
Желающих поглазеть на последний писк моды было предостаточно. В основном, они, как и мы, прибывали на престижных автомобилях — своих, правда. Выбираясь из них, леди и джентльмены с пренебрежительными гримасами шли в Центр, показывая всем независимым видом, что вынуждены подчиняться неким, не слишком приятным законам высшего света.
В фойе было суетно, нервно и празднично. То тут, то там лопались шаровыми молниями фотовспышки беспардонных папарацци. Мелькали знакомые лица — знакомые по ТВ: фотомодели, топ-модели, поп-звезды средней величины, журналисты. Один из них с лохматой неопрятной шевелюрой и с многообещающей ухмылочкой брал интервью у какой-то тускловатой кики. Та жалась от общего внимания и выглядела несчастной. Все остальные улыбались и говорили друг другу чепуху, обязательную в таких случаях. Большинство дам без возраста были одеты без вкуса и ума, однако держались с приятным достоинством. Когда у тебя есть состоятельный супруг или друг-спонсор, почему бы не чувствовать себя хорошо?
Среди любителей моды замечались и молодые люди. Они были женственно-ломкие, похожие на тех, кого я уже встречала в «Полуночном ковбое», и поэтому не удивилась, когда Евгения, сказав, что сейчас познакомит меня с принцем «голубых кровей», позвала:
— Эдик! Эд!
Не люблю подобных собачьих имен, да делать нечего — нужно изображать радость. Эд улыбчив, кудряв, румян, с дамскими манерами и холенными пальчиками.
— Очень, очень рад познакомиться, — чмокает губами. — Мария — это сейчас модное имя в нашем модельном бизнесе.
— А мишка моден на политической арене, — брякаю я.
— Что? — не понимают меня.
И не надо меня понимать, черт подери! Тем более нас отвлекает явление знаменитого мэтра. Светское общество невероятно оживляется — даже несутся восторженные вопли. Оказывается, открытия Недели задерживалось по причине опоздания того, кто был похож обликом на крупного зайца. Он, человек, конечно, привычно улыбался во весь рот, демонстрируя крупные передние зубы и раскланиваясь всем подряд. Короткая стрижка, порывистые движения, клетчатый пиджак, бабочка и платочек в горошек, кокетливо выглядывающий из кармашка, дополняли образ неутомимого мастера нитки и иглы.
— Как он мил… славен!.. обворожителен!.. легок!.. — шелестело вокруг.
— Друзья-друзья! — кричал мэтр. — Прошу следовать за мной! Открываем Неделю… Весна-лето — это такое очарование!.. За мной, друзья, за мной!..
И человеческая, выражусь не без пафоса, река потекла вслед за баламутным героем инпошива. Я поначалу занервничала в этом потоке, а потом покорилась обстоятельствам: чтобы понять высшие законы Моды нужно принять участие в её играх.
Через несколько минут увидела то, о чем мечтала всю свою короткую жизнь — столичный подиум.
Подиум — морской волнорез из моего юного сна.
Подиум — путь к хрустальной высоте Высокой моды.
Подиум — вот он рядом, его можно потрогать руками.
Что и делаю — под пальцами грубая материя обивки цвета темно-синей волны. Евгения удивленно приподнимает бровь, заметив мои странные телодвижения у подмостках. Я делаю большие глаза: мол, не верю сама себе, что нахожусь здесь, в эпицентре моды.
Между тем публика поспешно рассаживалась вдоль подиума, как за огромный стол с духовными яствами. Зазвучала блюзовая музыка. Заметно волновались организаторы показа — где-то там, за кулисами, велась паническая подготовка топ-моделей к выходу.
Не знаю, что сказала сестра обо мне, но Эдик, находящийся рядом, решил просветить меня относительно последних веяний моды.
По его словам, мода сегодня должна провоцировать, соблазнять и убеждать. Убеждать нас потратить собственные кровные именно на эту юбку, именно на эти брюки, именно на это платье. В этом смысле модельер, например, Вольдемар Зубец с коллекцией «Эйфория» угадал чаяния студенческой молодежи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34