— приветствовали меня все. — Как успехи? Как дела? У тебя тоже был удачный день? Ур-р-ра! Ой, она пивом пахнет! Ай-я-я-я!..
Поделиться своей радостью и объясниться я не успела — затрещал телефон. Евгения умчалась в свою комнату и через несколько секунд я услышала удивленный голос двоюродной сестры:
— Машенька? Это тебя?
— Мама? — вопросила тоже.
— Поклонник, — усмехнулась Женя.
«Поклонник»? Я взяла трубку, усаживаясь в кресло. Проговорила привычное «да?» и услышала:
— Привет, детка, — голос был мне незнаком, принадлежал он, кажется, мужчинке средних лет — этот голос как будто дребезжал, точно отечественный поддержанный драндулет. Было такое впечатление, что этот голос несколько искусственен.
— Привет, — беспечно ответила я.
— Сделай мне минет, — захихикал.
— Что? — не сразу поняла.
Болезненно похихикивая, «поклонник» повторил со слюнявым сладострастием и поспешно добавил:
— Если бы только знала, как я тебя трахал! Ты даже не представляешь в каких позах я тебя трахал! Ты даже подумать не можешь, детка, что я с тобой делал…
Я сидела в кресле и смотрела в открытое окно. Освещенные деревья на фоне вечернего неба волновались от ветра и походили на волны. Эта живая картинка вечной природы настолько принижала настоящую ситуацию, что я не испытывала особых отрицательных чувств, кроме отвращения к убогому.
Естественно, первое желание было бросить трубку, однако это не есть решения проблемы. Не так ли? Как учили меня в секции тэквандо: прежде всего побеждает дух! Состояние духа у меня было прекрасным, и поэтому я проговорила:
— Скучно все это, дядечка. Звони лучше по «горячим» телефончикам. Там тебя выдавят, как тюбик.
— Чего?
— Или чаще трахай, как ты выражаешься, свою жену, если такова имеется. Она, конечно, страшненькая, как война, и колотит тебя колотушкой, но у каждого своя судьба.
— Слушай ты, сучка… — взвизгнул, — я тебя…
— Не-а, ты слабенький, ты импотентик, ты ничто…
И услышала короткие гудки — победа? Какая может быть победа в схватке со слабым на голову и ниже? Я где-то читала, что есть такие больные, способные лишь на подобные гаденькие выступления. Вопрос в другом: откуда у «поклонника» этот номер телефона. Его практически никто не знает. Впрочем, этот номер оставлен в моем договоре. Неужели болезненный маньяк имеет доступ в кабинет госпожи Мунтян? Или, быть может, у него иные возможности? Хотя какая разница: пока нет настоящей угрозы, а страшиться фантома, любителя современной моды?
Он точно присутствовал на дефиле — именно там я впервые ощутила чужой и неприятный взгляд. Потом в баре, где мы мило болтали и пили сок и кофе. А не игры ли это господина Чиковани? Нет, едва ли? Зачем такие скверные изощрения петуху в курятнике?
Уяснив, что я сейчас не получу ответа, махнула рукой и отправилась на кухню. Праздник там в разгаре, и я присоединяюсь к нему, как пассажирка, чудом успевшая на теплоход, отправляющийся в морской поход за турецкой кожей и шубами.
— Поклонники? — подмигивает Олег Павлович, — Не рановато ли?
— Папа, — морщится Евгения. — Мария уже большая девочка.
— Но мы за неё в ответе, — напоминает.
— Нет проблем, — вступает Максим. — Если надо, мы ей телохранителя…
— Тебе больше не наливать, — фыркает Женя, — чаю.
— Угощайся Машенька, — говорит Ольга Васильевна, указывая глазами на торт. — Худенькая ты.
— Она идеальная, ма: девяносто-шестьдесят-девяносто, — на это говорит Женя. — Она, как божья птичка, питается святым духом.
— Ну и хорошо, — улыбается тетя Оля, — каждому свое. — И отрезает от торта внушительный кус — себе.
Олег Павлович укоризненно смотрит на жену. Та по-своему понимает его взгляд:
— Не волнуйся, и тебя не обделим.
Мне было опять хорошо сидеть на этой московской кухоньке, ощущая себя удобно и покойно. Было такое впечатление, что нахожусь в карме, образованной от рассеивающегося теплого света лампы-фонаря, и защищающей меня от опасного и грозного мира.
Когда заканчивалось это праздничное чаепитие, Максим Павлов неожиданно предлагает:
— Есть идея: всем пойти в наш клуб на дискотеку.
— Всем? — дядя Олег и тетя Оля поперхнулись тортом.
— А что, потанцуем? Вальс, танго…
— Нет уж, молодые люди, — отвечает Ольга Васильевна. — Танцуйте без нас.
— Маша, а ты как? — обращается любитель вальса и танго. — Не устала?
Я хочу ответить, мол, я всегда готова развлечься, да вдруг чувствую, кто-то топчет мою ногу. Наверное, так слон наступает на дрессировщика.
— Нет, Машенька устала, — говорит моя двоюродная сестра с таким любезным гюрзовым видом, что я понимаю: лучше будет отказаться от приглашения. — Мы все устали, — добавляет Евгения. — Тем более завтра её ждет трудный день. Да, Маруся?
— Очень трудный, — не без легкого вызова отвечаю я.
— Вот видишь, милый, — говорит Женя. — Так что, допивай чай и бай-бай, — «делает» ручкой.
Родители осуждающе качают головой, мол, что за поведение, дочь родная. Впрочем, Максим не обижается и говорит, что его «невеста» абсолютно права: у него самого завтра зачет по стрельбе.
— И когда стрельба? — проявляю интерес.
— В девять часов.
— Вечера?
— Утра, конечно, Маша. А что?
— А можно я тоже постреляю, — поднимаю руку как в школе.
Евгения закатывает глаза к потолку. Павлов делает вид, что задумывается над моей просьбой. Я невинно хлопаю ресницами, как пластмассовая кукла. Олег Павлович с женой, сказав, что по телевизору начинается интересный отечественный фильм «Шальная баба» с прелестной Еленой Яковлевой, удаляются из кухни от греха подальше.
— Твое дело, Маруся, — с нажимом говорит сестра, — стрелять глазками. И это ты умеешь делать, как я вижу.
— Мать, прекрати, — заступается за меня Максим. — Ребенку интересно пострелять… из оружия…
— Ребенку, — фыркает Евгения. — Кобылка она фигурная.
— Жарко будет завтра, — нелогично говорит Павлов, пытаясь снять напряжение между двумя клеммами, как это делает похмельный электрик в подстанции, когда неделю идет дождь.
— Маша, будь добра, выйти, — требует двоюродная сестра.
— Откуда, — валяю дурочку.
— Пока, — говорит недобро, — из кухни.
Я это делаю с независимым видом, не понимая приступа ревности. Что за чертовщина? Кажется, я веду себя прилично и не пристаю к её доблестному ухажеру? В чем тогда дело? Не понимаю?
Из гостиной доносятся напряженные голоса телевизионных героев — они живут своей, сочиненной сценаристами жизнью; героям куда проще, чем всем нам — их судьбы уже расписаны до последего вздоха. А мы не знаем даже того, что будет завтра.
Завтра будет жарко, вспоминаю предположение Максима Павлова и улыбаюсь: нет, это не герой моего романа — слишком он верный, правильный и… добрый. Во всяком случае, делает все, чтобы попасть под каблучок Евгении. И зачем ему это надо? Любовь? Не знаю-не знаю.
Я снова сажусь в кресло и глазею в открытое окно на потемневшее небо. Здесь оно другое — сыроватое, часто с кучевыми облаками, из-за которых не видно звезд. А зачем здесь звезды, размышляю, если большинство граждан смотрит себе под ноги на пыльный асфальт. Не из-за этого ли у многих плесневеют мозги и возникают извращенные желания?
И заметно вздрагиваю — телефон! Ну, если это снова сладострастный любитель клубнички по телефону…
Я хватаю трубку, готовая разродиться тирадой о том, что сейчас ему пропишу лечение электрошоком, да слышу родной голос мамы… и тут же оправдываюсь: закрутилась и позабыла сообщить о своих успехах! А они есть и рассказываю (без подробностей) о посещение Недели моды и своем поступлении в группу модельера Мунтян.
— Мунтян? — пугается мама. — Это мужчина?
— Это женщина, — успокаиваю. — Карина Арменовна. Мама, не волнуйся, я тут под защитой ФСБ?
— Под защитой кого? — вновь пугается.
Я смеюсь и объясняю, что шучу, хотя «жених» моей двоюродной сестры Павлов на самом деле заканчивает академию службы безопасности. Мама вздыхает, словно чувствуя, что её дочь закрутит такую интригу — без помощи боевых служб не разобраться.
— Как там папа? — спрашиваю.
— Папа пьет. Третий день как ты уехала.
— Плохо.
— Плохо.
— Скажи, что вернусь, если он будет продолжать.
Мама смеется моей шутке и говорит, что скоро папа уходит в море, а там пить можно только компот из сухофруктов.
— Семь футов под килем ему, — желаю, и на этом наш разговор заканчивается.
Я опускаю трубку на рычаги — и вовремя: появляется Евгения, которая тут же не без агрессии интересуется, мол, не очередной ли это мой поклонник?
— Угу, — отвечаю, — поклонник.
— Машка, сколько можно! — взрывается сестра. — Прекрати флиртовать! Ты не знаешь меры!
— Да, в чем дело, черт подери, — не выдерживаю. — Можно объяснить, а не пучить глаза и орать?
— Я ору?!
— Нет, это я ору?
— Крас-с-сотка!..
— Сама такая!
— Ах ты!..
Здесь лучше опустить занавес театра жизни и абсурда. Когда две молоденькие девицы начинают выяснять отношения, то свидетели могут потерять веру в чарующие создания. И поэтому в подобных случаях надо отделить эмоции и передать только суть конфликта. И что же выяснилось?
Я смеялась в голос, узнав в конце концов причину ярости двоюродной сестры. Оказывается, во время последней любви Максим якобы обозвал Евгению моим именем.
— Я тут при чем?! — позволила себе возмутиться. — И вообще, ты уверена? Может послышалось?
— Ага, — отмахнулась сестра. — Послышалось. Нет, прикинь, а? успокоившись, рассказывала. — Сопит и называет меня Манечкой…
— А, может, он имел ввиду другую? Машу, в смысле.
— Что-то за ним это не водилось. До тебя.
— Как же он так прокололся, разведчик, — смеялась я. — Плохо их учат в академии, плохо.
— Увлекся, гад! — в сердцах говорила сестра. — А тут ты еще: хочу стрелять!
— И хочу.
— Зачем?
— Отстреливаться от маньяков, — и пересказала телефонный разговор с «поклонником».
Поступила так только по той причине, что хотела ободрить сестру, мол, видишь сама, какие отвязные и экстремальные дураки на меня западают. Однако эта история окончательно расстроила Женю — не хватало, чтобы я влипла в криминальную историю. Мало ли что в черепе у подобных типов, которые без труда нашли номер телефона этой московской квартиры.
— Да, слаб он на голову и все остальное, — отмахивалась. — И потом забываешь: я владею приемами восточного единоборства. И-их! — «выбросила» ногу в сторону вазы. Та скукожилась от ужаса, как физиономия противника, но устояла на столе. — Видишь?
— Вижу легкомысленную дурочку. Надо подумать…
— О чем?
— Как жить дальше.
Я удивляюсь: пока ровным счетом ничего не происходит. Зачем паниковать раньше времени? Мерзкая болтовня по телефону не в счет. Если бы этот типчик имел серьезные намерения, то бы не предупреждал о себе. Не так ли?
— Какая разумненькая девочка, — вынуждена была признать Женя, и мы решаем пока не нервничать, однако быть внимательнее и серьезнее.
Что же касается Павлова, то его надо кастрировать, как кота. И тогда мир войдет в наш дом. Разумеется, мы шутили, да в каждой шутке…
На этом вечер вопросов и ответов для милых сестричек закончился. Они легли спать, стараясь не обращать внимания на звуки, исходящие из телевизора в соседней гостиной. Создавалось такое впечатление, что рядом разворачиваются бои местного значения.
«И все-таки надо научиться стрелять», это была моя последняя мысль. Я уснула — и уснула, как молодой боец после первого боя: мертвым сном.
Просыпаюсь от неприятного звука — телефон? Нет, будильник: 7.30. За открытым окном — все тот же напряженный рабочий гул города. Почему так рано, потягиваюсь я под пестреньким одеяльцем. И получаю ответ от двоюродной сестры: она тут поразмышляла ночью и решила, что нам действительно надо посетить стрельбище. На всякий случай. Вдруг умение держать пистолет пригодится.
— Ты о чем? — не понимаю.
— Все о том же — о маньяках. И прочих придурках, нас окружающих.
— Отобьемся без оружия, — зеваю, вспоминая вчерашний день, который кажется нереальным и далеким, как северный остров в плотном тумане.
— Решение принято, — твердо говорит Евгения. — Собирайся. Нас ждут.
— Кто?
Могла бы и не спрашивать — Максим прощен и даже более того: оказывается, во время той «любви» он называл Евгению не «Манечкой», а «маленькой».
— Слава Богу, «маленькая», — ерничаю. — Я же говорила, послышалось. Ну, слава Богу, хотя бы здесь нам повезло.
— Издеваешься, — и замахивается полотенцем. — Живо в ванную.
Я обматываюсь сухой простыней, чтобы не отвлекать добрых семейных «Олега и Ольгу» от привычных дел…
Принимаю контрастный душ, смывая с тела теплый сон, как шелуху. Новый день и новые события ждут меня! Мое тело просыпается окончательно — дух тоже! Я чувствую, как каждая моя клетка наливается упругой силой и отличным настроением. Я знаю, сегодня будет мой день! После вчерашнего топтания у подножья Моды пора начинать подъем! Туда, где сияют неприступные вершины, покрытые вечными льдами равнодушия и зависти, но мы растопим эти льды своим горячим отношением к делу…
Мои столь высокопарные мысли прерывает крик Ольги Васильевны:
— Девочки! Идите кушать оладушки, пока они горяченькие. А мне пора на работу. И помойте посуду.
Вот так всегда: только начинаешь парить над вершинами своих мечтаний, а тебя приземляют домашними «оладушками» и грязной посудой. И это хорошо не надо мечтать красиво, Машка, надо действовать красиво. Вот лозунг мой и нового дня!
Поедая оладушки с вишневым вареньем, я узнаю, что Евгения выклянчила у отца старенькое «Вольво», на котором мы и помчимся на окраину столицы — в Ясенево, где находится стрельбище.
— А нас туда пустят? — наивно интересуюсь.
— Прорвемся, — шутит Женя. И прислушивается. — Кажется, телефон.
— Ой, я боюсь.
— Кого?
— Маньяков.
— Рано для них, — смеется двоюродная сестра, уходя в комнату. — Они, как вампиры, действуют только по ночам.
И оказывается правой: проявился Максим Павлов, который доложил — он нас ждет в условленном месте.
— С газетой «Правда» в руке, — смеется Евгения.
— С газетой? — не понимаю я. — Зачем?
— А чтобы мы его узнали, — смеется и объясняет, что так поступают все разведчики мира.
После чего мы на скорую руку вымываем посуду и начинаем быстрые сборы. На личико — скромный бодренький макияж, на тело — трусики, джинсики и маечку, на руку — серебряные часики, на ноги — кроссовки. Настроение прекрасное, как московское утро за окном.
— Ишь ты, амазонка, — говорит с завистью Женя. — На тебя мешок надень — и будет все равно классно.
— Я не виновата, — самодовольно хмыкаю, — природа.
От удовольствия жизни двигаюсь по коридору спортивным шагом: раз-два-три — йоп-чаги, три-два-один — йоп-чаги! Кто готов рискнуть своим здоровьем, подходи!..
— Машка, прекрати бить стены ногами, — требует сестра и выражает сожаление, что подобный кураж у неё отсутствует. — Счастливый ты человек, Маруська.
— Ты тоже счастлива, — смеюсь я. — Только этого не знаешь.
— Да? — поднимает брови Евгения. — Сейчас проверим наше цыганское счастье, — звенит ключами, как колокольчиком.
Я отщелкиваю замок у двери, открываю её, делаю шаг на полутемную лестничную клетку и наступаю на…
Толком ещё не поняв, что оказалось под моей ногой, слышу пронзительный вопль, а, услышав его, вдруг с удивлением осознаю — кричу-то я! Но почему так кричу — некрасиво и пронзительно? Ведь так никогда раньше не кричала.
Такое впечатление, что нечто липкое, темное и омерзительное проникло в меня, когда я сделала шаг на эту лестничную клетку.
— Маша! Что такое?! — испуганный голос двоюродной сестры. — Что с тобой?!
Входная дверь распахивается, и в утреннем свете я вижу… дохлую кошку. Мертвую кошку. Черную кошку. С багровым предсмертным оскалом. С биркой на шее.
Я чувствую, как мохнатая суть безжизненного животного проникает в мои здоровые клетки, в мою энергичную кровь, в мои чистые помыслы.
— Спокойно-спокойно, — слышу голос Евгении. — Какие-нибудь пацаны, черт… — наклонившись, накрывает кошку тряпкой. — Уберу сейчас.
— Фу ты, — прихожу в себя. — Не знаю, почему так испугалась?
— Да уж, орала, как резаная.
Я с виноватой улыбкой наблюдаю, как Женя относит дохлятину к мусоропроводу. Действительно, что со мной? Испугалась? Странно? Я же ничего и никого не боюсь? Может, показалось, что наступаю на живое? Вроде нет? Тогда почему такая нелепая и неожиданная даже для меня самой реакция?
На лестничном марше лязгает железо о железо — и я понимаю, что тему можно закрыть. Дохлая кошка выброшена вон из моей живой жизни, и можно об этом случае забыть? Забыть?
— А что там, на бирке, было написано? — спрашиваю, когда мы с Женей, спускаемся в лифте. — Там ведь что-то было нацарапано?
Сестра смотрит на меня странным взглядом — испытующим взглядом, словно проверяя мое общее состояние, потом решает ответить, и отвечает, и я понимаю, что, сделав шаг на полутемную лестничную клетку, я совершила шаг в больной и опасный мир, где нет пощады никому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Поделиться своей радостью и объясниться я не успела — затрещал телефон. Евгения умчалась в свою комнату и через несколько секунд я услышала удивленный голос двоюродной сестры:
— Машенька? Это тебя?
— Мама? — вопросила тоже.
— Поклонник, — усмехнулась Женя.
«Поклонник»? Я взяла трубку, усаживаясь в кресло. Проговорила привычное «да?» и услышала:
— Привет, детка, — голос был мне незнаком, принадлежал он, кажется, мужчинке средних лет — этот голос как будто дребезжал, точно отечественный поддержанный драндулет. Было такое впечатление, что этот голос несколько искусственен.
— Привет, — беспечно ответила я.
— Сделай мне минет, — захихикал.
— Что? — не сразу поняла.
Болезненно похихикивая, «поклонник» повторил со слюнявым сладострастием и поспешно добавил:
— Если бы только знала, как я тебя трахал! Ты даже не представляешь в каких позах я тебя трахал! Ты даже подумать не можешь, детка, что я с тобой делал…
Я сидела в кресле и смотрела в открытое окно. Освещенные деревья на фоне вечернего неба волновались от ветра и походили на волны. Эта живая картинка вечной природы настолько принижала настоящую ситуацию, что я не испытывала особых отрицательных чувств, кроме отвращения к убогому.
Естественно, первое желание было бросить трубку, однако это не есть решения проблемы. Не так ли? Как учили меня в секции тэквандо: прежде всего побеждает дух! Состояние духа у меня было прекрасным, и поэтому я проговорила:
— Скучно все это, дядечка. Звони лучше по «горячим» телефончикам. Там тебя выдавят, как тюбик.
— Чего?
— Или чаще трахай, как ты выражаешься, свою жену, если такова имеется. Она, конечно, страшненькая, как война, и колотит тебя колотушкой, но у каждого своя судьба.
— Слушай ты, сучка… — взвизгнул, — я тебя…
— Не-а, ты слабенький, ты импотентик, ты ничто…
И услышала короткие гудки — победа? Какая может быть победа в схватке со слабым на голову и ниже? Я где-то читала, что есть такие больные, способные лишь на подобные гаденькие выступления. Вопрос в другом: откуда у «поклонника» этот номер телефона. Его практически никто не знает. Впрочем, этот номер оставлен в моем договоре. Неужели болезненный маньяк имеет доступ в кабинет госпожи Мунтян? Или, быть может, у него иные возможности? Хотя какая разница: пока нет настоящей угрозы, а страшиться фантома, любителя современной моды?
Он точно присутствовал на дефиле — именно там я впервые ощутила чужой и неприятный взгляд. Потом в баре, где мы мило болтали и пили сок и кофе. А не игры ли это господина Чиковани? Нет, едва ли? Зачем такие скверные изощрения петуху в курятнике?
Уяснив, что я сейчас не получу ответа, махнула рукой и отправилась на кухню. Праздник там в разгаре, и я присоединяюсь к нему, как пассажирка, чудом успевшая на теплоход, отправляющийся в морской поход за турецкой кожей и шубами.
— Поклонники? — подмигивает Олег Павлович, — Не рановато ли?
— Папа, — морщится Евгения. — Мария уже большая девочка.
— Но мы за неё в ответе, — напоминает.
— Нет проблем, — вступает Максим. — Если надо, мы ей телохранителя…
— Тебе больше не наливать, — фыркает Женя, — чаю.
— Угощайся Машенька, — говорит Ольга Васильевна, указывая глазами на торт. — Худенькая ты.
— Она идеальная, ма: девяносто-шестьдесят-девяносто, — на это говорит Женя. — Она, как божья птичка, питается святым духом.
— Ну и хорошо, — улыбается тетя Оля, — каждому свое. — И отрезает от торта внушительный кус — себе.
Олег Павлович укоризненно смотрит на жену. Та по-своему понимает его взгляд:
— Не волнуйся, и тебя не обделим.
Мне было опять хорошо сидеть на этой московской кухоньке, ощущая себя удобно и покойно. Было такое впечатление, что нахожусь в карме, образованной от рассеивающегося теплого света лампы-фонаря, и защищающей меня от опасного и грозного мира.
Когда заканчивалось это праздничное чаепитие, Максим Павлов неожиданно предлагает:
— Есть идея: всем пойти в наш клуб на дискотеку.
— Всем? — дядя Олег и тетя Оля поперхнулись тортом.
— А что, потанцуем? Вальс, танго…
— Нет уж, молодые люди, — отвечает Ольга Васильевна. — Танцуйте без нас.
— Маша, а ты как? — обращается любитель вальса и танго. — Не устала?
Я хочу ответить, мол, я всегда готова развлечься, да вдруг чувствую, кто-то топчет мою ногу. Наверное, так слон наступает на дрессировщика.
— Нет, Машенька устала, — говорит моя двоюродная сестра с таким любезным гюрзовым видом, что я понимаю: лучше будет отказаться от приглашения. — Мы все устали, — добавляет Евгения. — Тем более завтра её ждет трудный день. Да, Маруся?
— Очень трудный, — не без легкого вызова отвечаю я.
— Вот видишь, милый, — говорит Женя. — Так что, допивай чай и бай-бай, — «делает» ручкой.
Родители осуждающе качают головой, мол, что за поведение, дочь родная. Впрочем, Максим не обижается и говорит, что его «невеста» абсолютно права: у него самого завтра зачет по стрельбе.
— И когда стрельба? — проявляю интерес.
— В девять часов.
— Вечера?
— Утра, конечно, Маша. А что?
— А можно я тоже постреляю, — поднимаю руку как в школе.
Евгения закатывает глаза к потолку. Павлов делает вид, что задумывается над моей просьбой. Я невинно хлопаю ресницами, как пластмассовая кукла. Олег Павлович с женой, сказав, что по телевизору начинается интересный отечественный фильм «Шальная баба» с прелестной Еленой Яковлевой, удаляются из кухни от греха подальше.
— Твое дело, Маруся, — с нажимом говорит сестра, — стрелять глазками. И это ты умеешь делать, как я вижу.
— Мать, прекрати, — заступается за меня Максим. — Ребенку интересно пострелять… из оружия…
— Ребенку, — фыркает Евгения. — Кобылка она фигурная.
— Жарко будет завтра, — нелогично говорит Павлов, пытаясь снять напряжение между двумя клеммами, как это делает похмельный электрик в подстанции, когда неделю идет дождь.
— Маша, будь добра, выйти, — требует двоюродная сестра.
— Откуда, — валяю дурочку.
— Пока, — говорит недобро, — из кухни.
Я это делаю с независимым видом, не понимая приступа ревности. Что за чертовщина? Кажется, я веду себя прилично и не пристаю к её доблестному ухажеру? В чем тогда дело? Не понимаю?
Из гостиной доносятся напряженные голоса телевизионных героев — они живут своей, сочиненной сценаристами жизнью; героям куда проще, чем всем нам — их судьбы уже расписаны до последего вздоха. А мы не знаем даже того, что будет завтра.
Завтра будет жарко, вспоминаю предположение Максима Павлова и улыбаюсь: нет, это не герой моего романа — слишком он верный, правильный и… добрый. Во всяком случае, делает все, чтобы попасть под каблучок Евгении. И зачем ему это надо? Любовь? Не знаю-не знаю.
Я снова сажусь в кресло и глазею в открытое окно на потемневшее небо. Здесь оно другое — сыроватое, часто с кучевыми облаками, из-за которых не видно звезд. А зачем здесь звезды, размышляю, если большинство граждан смотрит себе под ноги на пыльный асфальт. Не из-за этого ли у многих плесневеют мозги и возникают извращенные желания?
И заметно вздрагиваю — телефон! Ну, если это снова сладострастный любитель клубнички по телефону…
Я хватаю трубку, готовая разродиться тирадой о том, что сейчас ему пропишу лечение электрошоком, да слышу родной голос мамы… и тут же оправдываюсь: закрутилась и позабыла сообщить о своих успехах! А они есть и рассказываю (без подробностей) о посещение Недели моды и своем поступлении в группу модельера Мунтян.
— Мунтян? — пугается мама. — Это мужчина?
— Это женщина, — успокаиваю. — Карина Арменовна. Мама, не волнуйся, я тут под защитой ФСБ?
— Под защитой кого? — вновь пугается.
Я смеюсь и объясняю, что шучу, хотя «жених» моей двоюродной сестры Павлов на самом деле заканчивает академию службы безопасности. Мама вздыхает, словно чувствуя, что её дочь закрутит такую интригу — без помощи боевых служб не разобраться.
— Как там папа? — спрашиваю.
— Папа пьет. Третий день как ты уехала.
— Плохо.
— Плохо.
— Скажи, что вернусь, если он будет продолжать.
Мама смеется моей шутке и говорит, что скоро папа уходит в море, а там пить можно только компот из сухофруктов.
— Семь футов под килем ему, — желаю, и на этом наш разговор заканчивается.
Я опускаю трубку на рычаги — и вовремя: появляется Евгения, которая тут же не без агрессии интересуется, мол, не очередной ли это мой поклонник?
— Угу, — отвечаю, — поклонник.
— Машка, сколько можно! — взрывается сестра. — Прекрати флиртовать! Ты не знаешь меры!
— Да, в чем дело, черт подери, — не выдерживаю. — Можно объяснить, а не пучить глаза и орать?
— Я ору?!
— Нет, это я ору?
— Крас-с-сотка!..
— Сама такая!
— Ах ты!..
Здесь лучше опустить занавес театра жизни и абсурда. Когда две молоденькие девицы начинают выяснять отношения, то свидетели могут потерять веру в чарующие создания. И поэтому в подобных случаях надо отделить эмоции и передать только суть конфликта. И что же выяснилось?
Я смеялась в голос, узнав в конце концов причину ярости двоюродной сестры. Оказывается, во время последней любви Максим якобы обозвал Евгению моим именем.
— Я тут при чем?! — позволила себе возмутиться. — И вообще, ты уверена? Может послышалось?
— Ага, — отмахнулась сестра. — Послышалось. Нет, прикинь, а? успокоившись, рассказывала. — Сопит и называет меня Манечкой…
— А, может, он имел ввиду другую? Машу, в смысле.
— Что-то за ним это не водилось. До тебя.
— Как же он так прокололся, разведчик, — смеялась я. — Плохо их учат в академии, плохо.
— Увлекся, гад! — в сердцах говорила сестра. — А тут ты еще: хочу стрелять!
— И хочу.
— Зачем?
— Отстреливаться от маньяков, — и пересказала телефонный разговор с «поклонником».
Поступила так только по той причине, что хотела ободрить сестру, мол, видишь сама, какие отвязные и экстремальные дураки на меня западают. Однако эта история окончательно расстроила Женю — не хватало, чтобы я влипла в криминальную историю. Мало ли что в черепе у подобных типов, которые без труда нашли номер телефона этой московской квартиры.
— Да, слаб он на голову и все остальное, — отмахивалась. — И потом забываешь: я владею приемами восточного единоборства. И-их! — «выбросила» ногу в сторону вазы. Та скукожилась от ужаса, как физиономия противника, но устояла на столе. — Видишь?
— Вижу легкомысленную дурочку. Надо подумать…
— О чем?
— Как жить дальше.
Я удивляюсь: пока ровным счетом ничего не происходит. Зачем паниковать раньше времени? Мерзкая болтовня по телефону не в счет. Если бы этот типчик имел серьезные намерения, то бы не предупреждал о себе. Не так ли?
— Какая разумненькая девочка, — вынуждена была признать Женя, и мы решаем пока не нервничать, однако быть внимательнее и серьезнее.
Что же касается Павлова, то его надо кастрировать, как кота. И тогда мир войдет в наш дом. Разумеется, мы шутили, да в каждой шутке…
На этом вечер вопросов и ответов для милых сестричек закончился. Они легли спать, стараясь не обращать внимания на звуки, исходящие из телевизора в соседней гостиной. Создавалось такое впечатление, что рядом разворачиваются бои местного значения.
«И все-таки надо научиться стрелять», это была моя последняя мысль. Я уснула — и уснула, как молодой боец после первого боя: мертвым сном.
Просыпаюсь от неприятного звука — телефон? Нет, будильник: 7.30. За открытым окном — все тот же напряженный рабочий гул города. Почему так рано, потягиваюсь я под пестреньким одеяльцем. И получаю ответ от двоюродной сестры: она тут поразмышляла ночью и решила, что нам действительно надо посетить стрельбище. На всякий случай. Вдруг умение держать пистолет пригодится.
— Ты о чем? — не понимаю.
— Все о том же — о маньяках. И прочих придурках, нас окружающих.
— Отобьемся без оружия, — зеваю, вспоминая вчерашний день, который кажется нереальным и далеким, как северный остров в плотном тумане.
— Решение принято, — твердо говорит Евгения. — Собирайся. Нас ждут.
— Кто?
Могла бы и не спрашивать — Максим прощен и даже более того: оказывается, во время той «любви» он называл Евгению не «Манечкой», а «маленькой».
— Слава Богу, «маленькая», — ерничаю. — Я же говорила, послышалось. Ну, слава Богу, хотя бы здесь нам повезло.
— Издеваешься, — и замахивается полотенцем. — Живо в ванную.
Я обматываюсь сухой простыней, чтобы не отвлекать добрых семейных «Олега и Ольгу» от привычных дел…
Принимаю контрастный душ, смывая с тела теплый сон, как шелуху. Новый день и новые события ждут меня! Мое тело просыпается окончательно — дух тоже! Я чувствую, как каждая моя клетка наливается упругой силой и отличным настроением. Я знаю, сегодня будет мой день! После вчерашнего топтания у подножья Моды пора начинать подъем! Туда, где сияют неприступные вершины, покрытые вечными льдами равнодушия и зависти, но мы растопим эти льды своим горячим отношением к делу…
Мои столь высокопарные мысли прерывает крик Ольги Васильевны:
— Девочки! Идите кушать оладушки, пока они горяченькие. А мне пора на работу. И помойте посуду.
Вот так всегда: только начинаешь парить над вершинами своих мечтаний, а тебя приземляют домашними «оладушками» и грязной посудой. И это хорошо не надо мечтать красиво, Машка, надо действовать красиво. Вот лозунг мой и нового дня!
Поедая оладушки с вишневым вареньем, я узнаю, что Евгения выклянчила у отца старенькое «Вольво», на котором мы и помчимся на окраину столицы — в Ясенево, где находится стрельбище.
— А нас туда пустят? — наивно интересуюсь.
— Прорвемся, — шутит Женя. И прислушивается. — Кажется, телефон.
— Ой, я боюсь.
— Кого?
— Маньяков.
— Рано для них, — смеется двоюродная сестра, уходя в комнату. — Они, как вампиры, действуют только по ночам.
И оказывается правой: проявился Максим Павлов, который доложил — он нас ждет в условленном месте.
— С газетой «Правда» в руке, — смеется Евгения.
— С газетой? — не понимаю я. — Зачем?
— А чтобы мы его узнали, — смеется и объясняет, что так поступают все разведчики мира.
После чего мы на скорую руку вымываем посуду и начинаем быстрые сборы. На личико — скромный бодренький макияж, на тело — трусики, джинсики и маечку, на руку — серебряные часики, на ноги — кроссовки. Настроение прекрасное, как московское утро за окном.
— Ишь ты, амазонка, — говорит с завистью Женя. — На тебя мешок надень — и будет все равно классно.
— Я не виновата, — самодовольно хмыкаю, — природа.
От удовольствия жизни двигаюсь по коридору спортивным шагом: раз-два-три — йоп-чаги, три-два-один — йоп-чаги! Кто готов рискнуть своим здоровьем, подходи!..
— Машка, прекрати бить стены ногами, — требует сестра и выражает сожаление, что подобный кураж у неё отсутствует. — Счастливый ты человек, Маруська.
— Ты тоже счастлива, — смеюсь я. — Только этого не знаешь.
— Да? — поднимает брови Евгения. — Сейчас проверим наше цыганское счастье, — звенит ключами, как колокольчиком.
Я отщелкиваю замок у двери, открываю её, делаю шаг на полутемную лестничную клетку и наступаю на…
Толком ещё не поняв, что оказалось под моей ногой, слышу пронзительный вопль, а, услышав его, вдруг с удивлением осознаю — кричу-то я! Но почему так кричу — некрасиво и пронзительно? Ведь так никогда раньше не кричала.
Такое впечатление, что нечто липкое, темное и омерзительное проникло в меня, когда я сделала шаг на эту лестничную клетку.
— Маша! Что такое?! — испуганный голос двоюродной сестры. — Что с тобой?!
Входная дверь распахивается, и в утреннем свете я вижу… дохлую кошку. Мертвую кошку. Черную кошку. С багровым предсмертным оскалом. С биркой на шее.
Я чувствую, как мохнатая суть безжизненного животного проникает в мои здоровые клетки, в мою энергичную кровь, в мои чистые помыслы.
— Спокойно-спокойно, — слышу голос Евгении. — Какие-нибудь пацаны, черт… — наклонившись, накрывает кошку тряпкой. — Уберу сейчас.
— Фу ты, — прихожу в себя. — Не знаю, почему так испугалась?
— Да уж, орала, как резаная.
Я с виноватой улыбкой наблюдаю, как Женя относит дохлятину к мусоропроводу. Действительно, что со мной? Испугалась? Странно? Я же ничего и никого не боюсь? Может, показалось, что наступаю на живое? Вроде нет? Тогда почему такая нелепая и неожиданная даже для меня самой реакция?
На лестничном марше лязгает железо о железо — и я понимаю, что тему можно закрыть. Дохлая кошка выброшена вон из моей живой жизни, и можно об этом случае забыть? Забыть?
— А что там, на бирке, было написано? — спрашиваю, когда мы с Женей, спускаемся в лифте. — Там ведь что-то было нацарапано?
Сестра смотрит на меня странным взглядом — испытующим взглядом, словно проверяя мое общее состояние, потом решает ответить, и отвечает, и я понимаю, что, сделав шаг на полутемную лестничную клетку, я совершила шаг в больной и опасный мир, где нет пощады никому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34