К черту, пусть меня лучше колотят, чем ходить дурочкой с бидончиком, никому не нужной!
… Мама и папа такие праздничные, что похожи на флаги военных кораблей. Родители не спеша идут по главной дивноморской улице Советской и раскланиваются с местными жителями. А я в белой панаме и разноцветном сарафане прыгаю среди обгоревших от нашего солнца и мешкотных отдыхающих, и чувствую себя прекрасно.
У пристани качается прогулочный корабль ЧПК-17. Он старенький и с облезлой палубой. На ней скамейки с неудобными рейками. Я же люблю стоять у борта и смотреть, как корабль режет воду. Она бурлит и пенится и кажется, что мы летим в дождевых облаках.
— Мадемуазель, — протягивает мне ладонь матросик, стоящий у трапа.
Я поначалу не понимаю его жеста, потом понимаю и удивляюсь: мне хотят помочь? Мне, которой перелетит через этот трап стекольной стрекозкой? Но, тем не менее, интуитивно протягиваю свою ладошку, и… чувствую себя взрослой. А матросик прокопчен, белозуб, улыбчив, а ладонь его жестка и чумаза от машинного масла, металла и морской воды.
— Спасибо, — пищу, прыгая на палубу.
Этот эпизод был мимолетен, как дыхание, но мне показалось, что я будто переступила через невидимую ленточку, разделяющую детство и взрослую жизнь.
— Отдать швартовые! — И палуба дрожит мелкой дрожью, словно я нахожусь на спине циклопического морского чудища.
Из репродуктора раздается хрипловатый мотивчик модной песенки, и мы отправляемся в двухчасовое путешествие.
Берег удаляется, но не настолько, чтобы его не видеть. Казалось, что ЧПК-17 страшится уйти в открытое море. Легкий бриз кропит мое лицо. Я выпростаю руку навстречу ветру, и она летит над волнами сама, словно отделившись от меня.
Что может быть прекраснее такого полета? Кажется, я сама лечу над волнами.
— Мария! — строгий мамин голос.
Я вздыхаю: и почему взрослые так быстро забывают свое детство? Детство — как живые цветы, которые поначалу ставят в вазу с водой, потом они высыхают и превращаются в пыльный гербарий.
… Геленджик встречал нас бесконечными пляжами, где поджаривались ватрушками отдыхающие, башнями санаторий, белеющими на горных склонах, жарким солнцем, плавящим асфальт, мороженое и людей. А в парке бухал военно-морской духовой оркестр, и его звуки бодрили весь город.
Еще по парку шквалил праздник Моря, и я чувствовала себя в нем, как рыбка в воде. Я гоняла на скрежещущих «американских горках», крутилась на «чертовом колесе», пуляла в тире из тяжелой винтовки, кидала мячики в бутылочные кегли…
Родители обречено ходили за мной, будто отбывая повинность. Верно, я была слишком активным ребенком?
Когда все аттракционы были мной успешно освоены, мама заявила, что нам пора обедать. Летний ресторанчик прятался в деревьях и походил на пластмассовый замок. Мы заняли прохладный столик на втором этаже и стали ждать заказ. И пока его ждали, мы с папой принялись сражаться в морской бой, рисуя на салфетках квадратики эсминцев и линкоров.
— Тихо, дети, — вдруг сказала мама, указывая на пыльный репродуктор, который выразительно, как человек, зевал на бетонном столбе.
Репродуктор дамским голосом извещал, что через час в Зеленом парке состоится показ мод Сочинского дома моды, приглашаются все желающие, вход бесплатный.
Мы с папой, далекие от проблем современной моды, пожали плечами и продолжили морской бой. Если бы я только могла знать, что с этого казенного объявления через допотопный репродуктор во мне возродится мечта. Мечта, которую, оказывается, можно увидеть воочию и даже потрогать руками. Всего этого я не знала и вела себя, как всегда: болтала ногами, хлюпала суп харчо и корчила рожицы опрятному и толстенькому, как купидончик, мальчику за соседним столом.
— Маша, ты же девочка, — привычно проговорила мама. — А ведешь себя…
— Нормальная пацанка, — заступился папа. — Жаль, что не пацан.
— Витя, — осуждающе посмотрела мама на отца. — Давай не будем.
— За вас, прекрасных дам! — Тотчас же сдался папа, поднимая рюмочку с водочкой. — За вас, прекрасных пацанок!
Мама недовольно вздохнула и удалилась в дамскую комнату приводить себя в порядок. Папа подмигнул мне веселым глазом, и махнул содержимое рюмочки в себя. Конечно же, он мечтал о мальчике, однако природа сыграла с ним милую шутку и случилась я. И с этим фактом надо было считаться.
— За ВМФ! — подняла я стакан с апельсиновым соком. — Семь футов под килем!
— Молодца! — одобрительно крякнул отец. — Так держать, морячка! — И протянул крепежную ладонь, по коей я и шлепнула от всей души.
Возвращение мамы прервало наше братание. Папа подтянулся, как перед непосредственным командиром, а я натянула на личико маску пай-девочки. Хотя успела показать язык чистоплотному купидончику. И мы отправились в Зеленый театр смотреть последние моды.
Огромная «ракушка» над сценой, деревянные лавочки, выкрашенные в ядовитый цвет больной зелени, дырявый забор, бравурная музыка из динамиков, разношерстная публика встретили нашу дружную семейку.
Мы нашли боковые места во втором ряду и сели на скамейку. Я увидела, как в углу сцены, защищенной раскрашенным щитом, мелькают бабочки — бабочки огромны и по цвету очень яркие. Потом понимаю, что это вовсе не бабочки, а одежды. Это они мелькают, как бабочки. Я подпрыгиваю от нетерпения, чувствуя, что нас ждет необыкновенное зрелище.
Наконец на сцену выходит полненькая тетенька с лицом слюнявого бульдожка. Осмотрев ряды, берет в руки микрофон и сообщает, что сейчас присутствующие увидят последнюю летнюю коллекцию сочинского кутюрье Жюльена Гунченко, который, к сожалению, не смог приехать, однако всем сердцем с нами.
— Итак, встречайте, — взмахнула рукой. — Маэстро, музыку! — Появился стул, на который сел мятый баянист в сандалиях на босую ногу. — «Сочинские ночи». Коллекция для отдыха вечером.
Баянист растянул баян, малиновый по цвету, и под самодельные звуки сладкого танго вышли девушки. Я открыла рот: они были невозможно длинноноги и худы, как цапли на наших дивноморских озерах. Ноги манекенщицы переставляли странно, будто двигались по невидимой тропинке, и поэтому их фигуры качались из стороны в сторону, точно при шторме.
Топ-модели потрясли мое детское воображение, они, казалось, были окутаны непостижимой дымчатой тайной.
— Дамы, обратите внимание на покров этих вечерних платьев, — выступала ведущая. — Вы таки видите, что линии свободны…
Я же обратила внимание на лица моделей: они были надменны и невозмутимы, словно все происходящее их не касалось. Шли, точно солдаты армии Высокой моды, которые жили в другом, недоступном нам мире и знали нечто такое, чего не знали мы.
— Красотки, — присвистнул ерзающий на рейках отец. — Ишь ты!
Витя, веди себя прилично, — сделала замечание мама.
— Вика — ты лучше всех, — поспешил исправиться папа. — Правда, Мария, мама у нас самая красивая?
Ну уж нет, промолчала я, мама может и красивая, но она обычная земная женщина, а там, на сцене совсем другие. Неужели родители не видят, что манекенщиц нельзя ни с кем сравнить, даже с красивой мамой. Примерно так думала я. Между тем зрители-мужчины вели себя легкомысленно: хлопали в ладоши, кричали «браво», по-разбойничьи свистели и смеялись.
Особенный фурор у этой части публики вызвал пляжный ансамбль под названием «Морской бриз». Это когда манекенщицы появились в купальниках. Разумеется, по малолетству плохо понимала такой ажиотаж, однако общая атмосфера праздника меня окончательно покорила и так, что я тут же представила себя идущей по высокому подиуму.
Раньше, кем только себя не представляла, но теперь решено: буду демонстрировать модные одежды. Дело остается за малым: вырасти и превратиться в длинноногую и красивую топ-модель.
Наивная детская мечта? Отнюдь. Тот летний денек оказался, если выражаться красиво, поворотным в моей судьбе. Именно тогда я впервые приблизилась к незнакомому миру, искрящемуся, как китайская петарда.
Конечно, тогда не могла знать всей изнанки этого мира — мира опасного, кровоточащего и гноящегося, как раны прокаженных. Не могла знать мира, где за приторными улыбками и позолоченной мишурой праздника скрывается блудливая похоть, зависть, тщеславие, страх и беда. Не могла знать, что на планете под названием «Высокая мода» нет никому пощады — выживает сильнейший. Не могла знать, что чаще всего успеха на подиуме добиваются, торгуя в розницу собственным телом и душой. Не могла знать, что, если проявишь слабость души, то превратишься в вещь — в вешалку. Вешалка безропотна, гибка и готова всегда к халдейскому прислуживанию. Не так ли?
Разумеется, всего этого я не знала, и чувствовала себя в геленджикском Зеленом театре небесным ангелочком, залетевшим по случаю на прекрасную планету.
К сожалению, детство не бесконечно. И наступит день, когда я, защищая себя, проломлю голову самодовольному болвану. И, глядя на чужую кровавую кашу, пойму, что выросла, и что наивный ангелочек упорхнул из моей души, словно бабочка из сачка этимолога. И я осталась один на один с жизнью, не признающей слез, малосильности и сопливых сантиментов.
Москва меня испугала — храбрилась, уезжая в златоглавую, но, увидев воочию кишащую людскую массу на вокзале и напряженный гул, исходящий с улиц, проспектов и площадей, почувствовала себя маленькой букашечкой, которую вот-вот раздавит огромный индустриальный башмак города. Возникло ощущение, что я поспешила, надеясь на свою самостоятельность и характер.
Впрочем, обстоятельства сложились так, что я была вынуждена убыть из родного Дивноморска. Это решение принималось на семейном совете. Хотя, понятно, что решающую роль сыграла мама. И, наверное, была права — ситуация вокруг меня и моего имени складывалась самая скандальная.
Весь городок неделю судачил о происшествии, случившимся в бухте Счастливая, где находился дом отдыха «Факел». Там поправлял здоровье руководящий состав работников газовой промышленности, коих мы называли «газовщиками». Там была лучшая танцевальная площадка, куда мы, шестнадцатилетние, летели, точно мотыльки на костер. Там было весело и по южному жизнерадостно. Там я себя чувствовала превосходно, несмотря на то, что вымахала в дылду, как любя ворчала бабушка, и на многих своих кавалеров смотрела сверху вниз.
Что скрывать, каждая дивноморская девчонка мечтала о принце, молодом и красивом, который вдруг появится на нашей танцплощадке и…
Увы, должно быть, принцы перевелись либо отдыхали в более престижных местечках, и поэтому мы вынуждены были танцевать или со своими глуповатыми ломкими сверстниками, или изношенными жизнью «газовщиками».
Для нас все, кто был старше двадцати, казался малоинтересным липким «папиком». Хотя кое-какие девочки постарше ходили на танцплощадку именно для того, чтобы подцепить брюхатого буржуя для своего интереса. Понятно, что интерес в таких случаях возникал обоюдный.
Я догадывалась, что существует и этот мир, где есть свои правила и законы. Некоторых моих старших подруг этот мир притягивал. Меня же он пугал, и я была занята собой.
— Я хочу быть топ-моделью, — сообщила после того давнего возвращения из Галенджика, где впервые увидела показ мод.
— Похвально, — улыбнулась мама. — Но для этого надо расти и учиться.
— Я же учусь? — удивилась.
Мама рассмеялась и сказала, для того, чтобы стать хорошей манекенщицей мне нужно, во-первых, подрасти хотя бы до шестнадцати лет, во-вторых, заняться художественной гимнастикой, а не разбивать ноги в секции тэквондо, в-третьих, ходить в музыкальную школу, в-четвертых, слушаться бабушку.
— Тэквондо — это святое, — запротестовал папа, который, собственно, меня туда и отвел в мои девять лет.
— Руки-ноги ломать — это святое дело?
— Пусть учиться себя защищать, — не уступал отец. — В жизни пригодится.
— Ну не знаю, — сдалась мама. — Все-таки она девочка.
— Тем более, — со значением проговорил папа. — Пусть будет разносторонним человеком.
И на этом спор закончился: пришлось мне не только расти, но и бегать на тренировки восточного единоборства, ходить на занятия по художественной гимнастике, посещать музыкальную школу, покупать журналы мод, плавать в море до глубокой осени и слушаться бабушку.
Словом, к своим шестнадцати я имела рост 1,81 см., натренированное тело, развитый музыкальный слух, добрые отношения с бабулей и оптимистическое восприятие мира. Сверстники хороводились вокруг меня, включая братьев Крючковых, да я настолько была занята воспитанием себя, что принимала их постольку поскольку. В отличие от Верки Солодко, которая иногда секретничала со мной, рассказывая о своих похождениях в плавнях с дивнаморскими пацанами. Ее рассказы воспринимались, как небылицы. Я была уверена, что подруга больше врет, чем говорит правду, таким образом, пытается утвердиться, считая меня целомудренной задавакой и дурочкой.
Правда, однажды я не выдержала и решила посетить мир, где, как уверяла подруга, очень интересно. И что же? Выпускники школы дули местное вино у костра, курили и рассказывали похабные анекдотцы, а разрисованные малолетки хихикали, как кикиморочки, и со всех сил делали вид, что они счастливы. Южный темперамент бил через край и, перепившись, мальчики начинали тискать девочек. Те деланно отбивались. Диалог был примерно такого содержания: «Ну ты чево?» «А ты чево?» «А чо — ничо!», «И я ничо»… Потом некоторые пары падали на песок… и ничего. По той причине, что кавалер засыпал беспробудным пьяным сном, а барышню тошнило на него от неумеренного курения и пития…
Когда вернулась домой под утро, то чуткая бабушка уловила запах сигаретного дыма и вина, и папа с мамой пристроили мне допрос с пристрастием. Отца я никогда таким не видел, он побелел, как полотно, решив, что его дочка низко пала. Мама была более сдержана. Как я поняла, для отцов честь дочери — это как стяг боевого корабля, а для матерей — это дело житейское.
— Всё! К доктору! — Кричал папа. — И если что-то… я всех твоих дружков пересажаю! И особенно Крючковых!
— При чем тут Крючковы? — смеялась я.
— Они шпана!..
— Прекрати, — требовала мама. — Еще ночь, какой доктор?
— Нет-нет, ты посмотри на нее, она смеется, шлюха! И-и-издевается…
Мне было жалко отца — создавалось такое впечатление, что он потерял смысл жизни. И голову. Маме пришлось применить силу — она вытеснила его на кухню и провела там короткую профилактическую беседу. Потом вернулась в мою комнату, и мы поговорили… по душам.
О чем может говорить мать с дочерью? Думаю, противоположному полу об этом знать необязательно. Главное, мама мне поверила, и мы договорились, что я девочка взрослая и буду крепко думать о своем будущем.
— Или будешь сидеть здесь в железной палатке и торговать водкой, или поедешь в Москву. Выбирай, Маша.
Естественно, я выбрала «Москву», и два года вела себя, словно ангел в байковых облаках.
Правда, братья Крючковы говорили про меня всякие гадости, впрочем, они говорили эти пакости обо всех девчонках, и однажды за это поплатились. Может, они расплатились за что-то другое, но случилось то, что случилось: братья упились на пляже до такой степени, что бросились купаться в шторм и не вернулись. Море не любит пьяных и наглых.
Утром рыбаки нашли Пашу-Сашу на берегу — они лежали на песку, словно закоченевшие, прижимая крючковатые руки к груди. По цвету были неприятно синеватые. А на молоденьких умытых лицах — удивление, будто они увидели на дне, мутном от шторма, то, что неведомо пока нам, живым.
Их хоронили всем городком, многие девочки плакали, на могиле говорили хорошие слова, а я вспомнила тот давний солнечный день, когда уезжала в Геленджик и когда мы с Веркой Солодко хоронили в землю за сарайчиком выдранные белобрысые чубчики братьев и подумала, возможно, в их смерти и моя вина. Но в чем она, эта вина?
Потом жизнь вернулась в привычную колею — праздничную, шумную и веселую. И казалось, что так будет продолжаться вечно.
Тот субботний летний вечер начинался как обычно: сначала многие девчонки, чтобы разнообразить свои наряды, обменялись на вечер кое-какими вещичками — от браслетиков, цепочек, колечек до топиков, юбочек, джинсиков, потом мы собрались в сиреневых сумерках двора, и оживленной щебечущей стаей устремились на побережье, где вовсю факелил праздник.
К этому вечеру у меня уже был готов черный брючный костюм с бахромой эдакий винегрет из собственных капризов и фантазий бесчисленных журналов мод, которыми была завалена вся комната. Девчонки ахнули, увидев результат моей кропотливой работы.
— Роскошно, — не могла скрыть своего восхищения Верка.
— Ага, — подтвердили остальные, — высший класс.
Я была необыкновенна горда собой и верила, что теперь уж точно не останусь незамеченной.
«Принц» появился из ниоткуда, из ночи, из прекрасных сновидений. Был молод, атлетичен, улыбчив, как индийский киногерой, и весь в белом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34