Разговаривать стало
невозможно. Пока самолет выруливал, Ройланд жадно вглядывался в лица своих
попутчиков в полумраке салона без окон. Все они выглядели довольно жалко,
один хуже другого.
Совсем незаметно для Ройланда самолет быстро и спокойно поднялся в
воздух, и, хотя узкое сиденье было очень неудобным, он тотчас же задремал.
Неизвестно через сколько времени его разбудил сержант. Он тряс его за
плечо и спрашивал:
- Спрятанных драгоценностей нет? Часов? Глоток чисток воды и немного
съестного никогда не помешают, а?
У Ройланда ничего такого при себе не было, но даже если бы и было, он
не стал бы потворствовать этому жалкому мошенничеству. Он негодующе мотнул
головой, и сержант ухмыльнувшись побрел дальше вдоль прохода. Он не
продержится долго, отметил про себя Ройланд - мелкие вымогатели были
соринкой в глазу хорошо организованной плутократии. Их быстро разоблачали
и обезвреживали. Муссолини ведь в конце концов все-таки добился того, что
поезда стали ходить по расписанию. Здесь Ройланд с досадой припомнил, как
он обмолвился об этом в беседе с одним профессором английского языка из
Северо-западного Университета, неким Бивэнсом. Этот профессор поведал ему,
между прочим, весьма холодно, о том, что он жил при Муссолини с 1931 по
1936 годы, когда будучи студентом подрабатывал экскурсоводом и поэтому
имел прекрасную возможность проверить, соблюдают ли поезда расписание или
нет. Он сказал, что может со всей определенностью заявить о том, что этого
не было и в помине и что на расписание движения поездов при Муссолини
смотрели как на юмористический журнал.
И еще одно грустное воспоминание всплыло в его памяти, воспоминание о
некоем Блюме, человеке с бледным, покрытым шрамами лицом. Он работал в
группе ученых, разрабатывавших Направление дельта-1 создания Оружия. В
каком-то смысле он, по-видимому, был несколько тронут. Поскольку Ройланд
работал над Направлением дельта-3, то виделся с ним довольно редко и еще
реже разговаривал. Стоило с ним только поздороваться, как он тотчас же
заводил целую лекцию об ужасах нацизма. Его необузданная фантазия рисовала
"газовые камеры" и крематории. Какой здравомыслящий человек мог бы этому
поверить? Он огульно охаивал всю германскую медицину, утверждая, что
опытные врачи, дипломированные специалисты, прибегали к использованию
человеческих существ при проведении экспериментов, имевших фатальный
исход. Однажды, пытаясь воззвать к здравому смыслу этого Блюма, Ройланд
спросил, какого же рода эксперименты имели место, в ответ на что этот
мономаньяк понес несусветнейший бред, что-то об оживлении погибших от
обморожения посредством помещения их в постель с обнаженными женщинами! У
этого несчастного было явно выраженное сексуальное расстройство, если он
мог поверить в такое. Он еще наивно добавил, что переменным фактором при
проведении серии подобных экспериментов было использование женщин
немедленно после полового сношения, через час после полового сношения и
так далее. Ройланд покраснел от стыда за него и сразу же переменил тему
разговора.
Но не это сейчас он хотел вспомнить. Так же, как и не хотелось
вспоминать тот бредовый рассказ Блюма о женщине, которая делала абажуры из
татуированной кожи узников концлагерей. Существовали, разумеется, люди,
способные на такое, однако ни при каком режиме таким людям не удавалось бы
подниматься до положения, дающего им реальную власть. Ведь они были просто
неспособны к выполнению работы, требующей громадной ответственности, ибо
их безумие зашло слишком далеко.
"Познай своего противника", формула эта никогда не теряет своей
актуальности, разумеется, только зачем сочинять такую совсем уж
бессмысленную лож? Блюм, во всяком случае, не был злонамеренным лжецом. Он
получал письма, написанные на идиш, от друзей и родственников, живших в
Палестине, а именно они и были источником множества самых свежих слухов,
которые, как предполагалось, основывались на сообщениях беженцев.
Но вот он и вспомнил. Около трех месяцев тому назад Блюм пил чай в
кафетерии, перечитывая письмо. Руки его тряслись. Ройланд попытался
проскользнуть мимо, ограничившись кивком. Однако Блюм резко выбросил свою
худую жилистую руку и задержал его. В глазах его стояли слезы.
- Как это гнусно, скажу я вам, Ройланд, как гнусно и жестоко. Они
даже не дают им возможности вскрикнуть, даже взмахнуть в гневе кулаком,
даже не дают вознести молитву, как подобает умирающим. Они их водят за
нос, говорят, что везут в сельские поселения, в трудовые лагеря, и поэтому
целый эшелон сопровождают всего лишь четверо-пятеро мерзавцев. Они
обманным образом заставляют людей раздеться, уверяя их в том, что проводят
санобработку. Затем столь же обманным образом загоняют их в душевые
камеры, а тогда уже просто не остается времени на то, чтобы возносить
молитвы - из душевых воронок идет газ!
Блюм отпустил его и уткнулся лицом в ладони. Ройланд что-то
промямлил, погладил его по плечу и потрясенный побрел прочь. По-видимому,
на этот раз у этого невысокого человека с расшатанными нервами были
какие-то неопроверженные факты. Такие подробности пичкали ложью - это все
тот же древний метод кнута и пряника.
Да, все как-то чертовски охотно соглашались с ним, едва он ступил на
самую нижнюю ступеньку лестницы, ведшей ко входу в консульство!
Приветливый охранник у входа, консул, который непрерывно понимающе кивал и
делал вид, что допускает, что его рассказ не обязательно плод больного
воображения, охранники, с которыми он завтракал - какой спокойный оптимизм
излучали все эти люди. "Спасибо, я не забуду вас, капрал Коллинз. Вы мне
очень помогли". Он испытывал явное расположение к этому солдату, но только
сейчас вспомнил, как очень быстро отвернулся капрал, услышав эти его
слова. Чтобы не выдать себя ухмыляющимся взглядом?
Сержант еще раз прошел вдоль прохода и заметил, что Ройланд не спит.
- Что, передумал? - спросил он дружелюбно. - Доставай приличные часы,
и я, может быть, найду кусок хлеба для тебя. Там, куда вы все сейчас
направляетесь, дружок, часы не понадобятся.
- Что вы имеете ввиду? - резко спросил у него Ройланд.
- Да там у них часы развешаны по всему лагерю, парень, - поторопился
успокоить его сержант. - В лагере все всегда знают который час. Там можно
спокойно обходиться без часов. - И он поспешил дальше по приходу.
Ройланд вытянул руку и, как тогда Блюм, вцепился в человека, который
сидел напротив него. Хорошо рассмотреть его было невозможно, так как в
огромном самолете не было иллюминаторов, и его чрево было освещено не
более, чем полудюжиной тусклых плафонов под потолком.
- По какой причине вы здесь?
- Я - рабочий второго разряда. Понимаете? - трясясь, вымолвил
мужчина. - Второго! Все это мой отец, он научил меня читать, понимаете, не
дожидаясь, пока мне исполнится десять лет, а в десять лет я уже умел
считать. Понимаете? Вот я и рассудил, что это - семейная традиция, и
поэтому научил своего собственного малыша читать - потому что он был таким
умницей. Если бы вы только знали каким! Я рассуждал так: от чтения он
станет получать такое же удовольствие, что и я, особого вреда это не
принесет, так мне казалось. Но мне следовало подождать пару лет, я так
теперь полагаю, потому что он еще был слишком мал, а он стал хвастаться,
что умеет читать. Понимаете? Ведь это у детей в крови. Я, между прочим, из
Сент-Луиса.
Самолет резко сбавил скорость. Ройланда бросило вниз. Неужели можно
было тормозить этими же "реактивными двигателями", изменив направление
струи, или двигатели в этом случае просто выключались? Затем он
почувствовал, как вышло шасси, а еще через несколько мгновений колеса
ударились о бетон. Ройланд весь напрягся, однако самолет плавно
остановился, и через несколько секунд утих рев моторов.
Сержант люфтваффе отпер дверь и проорал:
- Гоните сюда ваш чертов трап!
Однако всю его прежнюю самоуверенность как ветром сдуло, вид у него
стал очень напуганный. На самом же деле он был, наверняка, очень смелым
человеком, если не боялся оставаться лицом к лицу с доброй сотней
обреченных людей, надеясь только на восьмизарядный пистолет и набор
непрерывно повторяемых лживых фраз.

Прибывших самолетом как овец выгнали на бетонное поле аэродрома.
Ройланд тотчас же узнал Чикагский аэропорт. Со стороны скотобоен
доносилась привычная вонь. С востока поле аэродрома обрамляли все те же
старинные здания, и хотя они были покрыты грязными пятнами, общий вид их
почти не изменился. Ангары, правда, теперь были похожи на надувные
пластиковые баллоны. Ловко придумано. За строениями аэропорта, в этом не
было никаких сомнений, виднелись красные кирпичные развалины Чичеро,
одного из пригородов Чикаго.
Молодчики из люфтваффе отрывисто лаяли:
- Ребята, стройся! В одну шеренгу! Труд сделает вас свободными! Выше
голову, парни!
Затем их пересчитали, перетасовали и распихали в колонны по четыре.
Из служебного помещения вышла, вертя в руках стек и едва не лопаясь от
важности, вся как бы хрустящая женщина-майор в атласных бриджах и белых
сапожках. Из прорезей в ее высокой меховой шапке вырывались громкие звуки
бравурного марша. Еще один ловкий фокус, отметил про себя Ройланд.
- Шагом марш, ребята! - пронзительно прикрикнула женщина на вновь
прибывших. - И не вздумайте от меня отставать! - Она одарила их похотливой
улыбкой и вилянием зада. Ну чем не Иуда XXI века! Она подравняла свой шаг
с ритмом марша. Вряд ли она могла обходиться без затычек в ушах. Шаркая
ногами, бывшие пассажиры люфтваффе покорно поплелись за нею. У ворот
аэропорта молодчики в синих мундирах люфтваффе сдали их на попечение
конвоя из десятка эсэсовцев в черных кителях и с черепами на фуражках с
высоко задранной тульей.
Загипнотизированные четким ритмом маршевых мелодий они проследовали
через Чичеро, который еще во время войны был разбомблен дотла и больше уже
не восстанавливался. К своему немалому удивлению, Ройланд ощутил
нахлынувшее на него внезапное острое чувство сострадания к тем ныне
исчезнувшим полякам и чехам, которых было немало в этом округе, родине
Аль-Капоне. Теперь здесь были германские немцы, французские немцы и даже
итальянские немцы, но он уже даже нутром своим твердо знал, что не было
здесь немцев ни польских, ни чешских... И что Блюм был абсолютно прав во
всем...
Смертельно уставший после двух часов непрерывного маршированья
(бабенка попалась неутомимая) Ройланд все-таки оторвал взор от
выщербленной мостовой, чтобы насладиться внезапно возникшим перед ним ну
прямо чудом архитектуры. Это был замок. Такого нельзя было вообразить даже
в кошмарном сне. Замок оказался Чикагским партийным дворцом. Здание его
упиралось в озеро Мичиган. Оно занимало, по всей вероятности, не менее
шестнадцати городских кварталов и угрюмо глядело на озеро с востока. К
северу, югу и западу от него лежали необозримые просторы развалин Чикаго.
Здание было сооружено из преднапряженного железобетона и имело вид
средневековой цитадели. Со всех сторон его окружали высокие, покрытые
мхом, стены со множеством башен и амбразур. Охранники с черепами
почтительно смотрели на него, узники же не могли скрыть свой страх.
Ройланду при виде его захотелось безумно хохотать. Это было творение
вполне достойное Уолта Диснея. Оно было столь же нелепо, как и Геринг в
своем парадном облачении... и, наверное, столь же стремительно опасно...
После длительной церемонии проверок, салютов и приветствий узников
пропустили внутрь. Майорша куда-то ушла, скорее всего, для того, чтобы
побыстрее сбросить с себя сапоги и не стыдясь посторонних постонать от
боли.
Самый разукрашенный из эсэсовцев построил их и вежливо произнес:
- Скоро будет горячий обед и постель, ребятки. Но сначала отбор.
Боюсь, некоторые из вас не вполне здоровы и будут помещены в лазарет. Кто
болен? Подымите руки, пожалуйста.
Вверх поползло несколько рук. Одни ссутулившиеся старики.
- Вот и хорошо. Выйдите, пожалуйста, вперед.
Затем он пошел вдоль строя, похлопывая то одного, то другого по
различным частям тела. С отупевшим видом вышли вперед один с глаукомой,
другой с ужасным расширением вен. Возле Ройланда майор приостановился и
стал задумчиво его разглядывать.
Вы очень худы, уважаемый, - в конце концов заметил эсэсовец. - Боли в
желудке? Стул по утрам напоминает деготь? Кровавые мокроты?
- Никак нет, сэр! - бодро выпалил Ройланд.
Эсэсовец рассмеялся и двинулся дальше вдоль шеренги.
Больных увели. Большинство из них тихо плакали. Они прекрасно
понимали, что их ожидает. Все присутствовавшие это понимали. Но делали
вид, что самое ужасное не может, не должно случиться и не случится. Все
оказалось гораздо сложнее, чем предполагал Ройланд.
- А теперь, - ласково произнес эсэсовец, - нам требуется несколько
опытных бетонщиков.
Оставшиеся в шеренге люди обезумели. Все как один рванулись вперед,
едва не касаясь офицера, но тем не менее не заступая за невидимую черту,
будто окружавшую его.
- Меня! Меня! - вопили они.
- И меня! И меня! - кричали другие. - У меня крепкие руки. Я могу
научиться. Я еще и слесарь! Я сильный и молодой! Я могу научиться.
Грузный мужчина средних лет ревел, размахивая руками:
- Штукатурные и кровельные работы! Штукатурные и кровельные работы!
Один только Ройланд стоял спокойно, оцепенев от ужаса. Они все знали.
Они прекрасно понимали, что только предложив реальную работу, они могут
вырвать шанс продлить жизнь еще на некоторое время.
Внезапно он понял, как прожить в это мире, насквозь пропитанном
ложью.
Тем временем на какое-то мгновенье терпение офицера лопнуло, и
замелькали плети. Люди с окровавленными лицами неохотно возвращались в
строй.
- Бетонщики, поднимите руки. Но только не вздумайте лгать, парни. Вы
ведь не станете лгать, не так ли?
Он отобрал полдюжины добровольцев, быстро расспросил их, и один из
его подручных, построив, увел их. Среди них оказался и
штукатур-кровельщик. Казалось, он своим видом провозглашал, что именно
такою и должна быть награда за усердие и добродетели, и наплевать ему на
всю эту прочую саранчу, которая не удосужилась овладеть таким
первоклассным ремеслом.
- А теперь, - небрежно произнес офицер, - нам требуется несколько
ассистентов для лабораторий.
Холод смерти пробежал по шеренге узников. Каждый, казалось, подобно
улитке, ушел целиком в самого себя, лица стали бесстрастными, каждый всем
своим видом старался показать, что он ко всему этому не имеет ни малейшего
касательства.
Ройланд поднял руку. Офицер прямо-таки остолбенел, взглянув на него,
но тут же быстро принял привычный для него спесивый вид.
- Великолепно! - воскликнул он. - Шаг вперед, мой мальчик. И ты тоже,
- он сделал жест рукой в сторону еще одного. - У тебя умное лицо. И вид
такой, будто ты специально создан для того, чтобы стать хорошим
ассистентом в лаборатории. Выходи-ка вперед!
- Не надо. Пожалуйста, не надо! - возопил несчастный. Он упал на
колени и стал умоляюще заламывать руки. - Ну пожалуйста, не надо!
Офицер неторопливо поднял плетку. Несчастный застонал, поднялся на
ноги и поспешно стал рядом с Ройландом.
После того, как были отобраны еще четверо, всех их провели по
бетонному плацу в одну из нелепых башенок, затем вверх по спиральной
лестнице, по длинному коридору, через боковую галерею, пока они не
очутились в дальнем углу лекционного зала, где какая-то женщина что-то
выкрикивала по-немецки. После этого их вывели через черный ход в начальную
школу, где в пустых классах по обе стороны от прохода стояли маленькие
парты. И наконец, в клинику, где стены были отделаны под мрамор или
покрыты выщербленной во многих местах керамической плиткой, а коридоры,
освещались люминесцентными лампами в бронзовых светильниках. Пол был
выложен мозаикой из фашистских символов.
Охранник постучался в дверь с табличкой "Расовая лаборатория". Ее
открыл человек с ледяным лицом в белом халате.
- Вы подавали заявку на демонстратора, доктор Кальтен, - сказал
солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9