Тем не менее, сделал он это все настолько отрешенно, что ощутил
мучительную боль, когда в карманах его пиджака полопались помидоры.
- Спокойно, - пробормотал он про себя, дернул голову к себе,
подхватил ее другой рукой и приподнял над водой. Прямо перед ним оказалось
удивленное лицо, взор тонувшего потускнел, и он потерял сознание.
Добрые полчаса Ройланд несмотря на то, что сам совершенно выбился из
сил, не прекращал отчаянные попытки вытащить тело на берег канавы, то и
дело подкрепляя свои усилия едва слышной бранью. В конце концов он сам
свалился в воду, тут же обнаружил, что вода едва доходит ему до груди,
вытолкнул обмякшее тело на грязный и скользкий берег канавы. Он не знал,
жив ли еще этот человек или уже мертв, да и было это как-то ему совершенно
безразлично. Он отчетливо сознавал только одно - то, что он не в состоянии
просто так уйти отсюда и оставить начатое дело завершенным лишь
наполовину.
Вытолкнутое им на берег тело принадлежало уроженцу Востока средних
лет, скорее китайцу, чем японцу, хотя Ройланд не сумел бы объяснить,
исходя из чего он пришел к такому выводу. Одеждой его были насквозь
промокшие лохмотья. С широкого матерчатого пояса свисала кожаная сумка
размером с коробку для сигар. Единственным ее содержимым была красивая
фарфоровая бутылка, покрытая голубой глазурью. Ройланд принюхался и
отшатнулся. В ней было что-то вроде супер-джина! Он понюхал еще, а затем
сделал не очень большой глоток из бутылки. Он все еще продолжал
откашливаться и протирать глаза, когда почувствовал, что бутылку у него
отобрали. Подняв глаза, он увидел, что китаец, глаза которого так еще и не
открылись, аккуратно подносит горлышко бутылки к своим губам. Китаец пил
долго и нудно, затем водворил бутылку в сумку и только после этого открыл
глаза.
- Достопочтенный сэр, - произнес по-английски китаец с явно
выраженным калифорнийским акцентом. - Вы снизошли до того, чтобы спасти
мою ничего не стоящую жизнь. Могу ли я услышать ваше высокочтимое имя?
- Ройланд. Тише, тише. Не пытайтесь встать. Вам даже говорить еще
нельзя.
За спиной у Ройланда раздался пронзительный крик.
- Украли помидоры! Подавили кусты! Дети, будьте свидетелями этого
перед японцами!
О Боже! Что это?
Очень черный человек, одна кожа да кости, но не негр, в грязной
набедренной повязке, а рядом с ним в порядке понижения роста пять таких же
худых и черных отпрысков в точно таких же повязках. Все они прыгали, тыкая
пальцами в сторону Ройланда, и что-то угрожающе кричали. Китаец застонал,
сунул руку куда-то в свое изодранное одеяние и выудил пачку намокших
денег. Отделив от нее одну бумажку, он протянул ее высохшему мужчине и
рявкнул:
- Убирайтесь отсюда, вонючие варвары с той стороны Тянь-Шаня! Мой
господин и я подаем вам милостыню, а не отступные.
Тощий дравид или кто-бы там ни было еще схватил деньги и стал
причитать:
- Этого мало за такую ужасную потраву! Японец...
Китаец взмахом руки прогнал его прочь, как назойливую муху, и
произнес, обращаясь к Ройланду:
- Если бы только мой господин снизошел до того, чтобы помочь мне
подняться...
Ройланд нерешительно помог ему стать на ноги. Мужчина шатался из
стороны в сторону то ли от того, что нахлебался воды, едва не утонув, то
ли от жуткой дозы алкоголя, которую он после этого принял. Держась друг за
друга, они побрели к дороге, преследуемые пронзительными предостережениями
не наступать на кусты.
Выйдя на дорогу, китаец представился:
- Мое недостойное вашего слуха имя - Ли По. Не соизволит ли мой
господин указать, в каком направлении нам надлежит следовать?
- Что это вы заладили, господин да господин? - не скрывая своего
раздражения, спросил Войланд. - Если вы так мне благодарны, то это
прекрасно, но я все-таки никакой не господин над вами.
- Моему господину угодно шутить, - удивленно заморгал китаец. Очень
учтиво, стараясь не обидеть Ройланда и называя его в третьем лице, чтобы
не дай бог ничего не случилось, Ли По объяснил, что Ройланд, вмешавшись в
исполнение небесного предопределения, в соответствии с которым Ли По
должен был пьяный свалиться в канаву и утонуть, тем самым взял теперь
судьбу Ли По в свои руки, ибо небожители умыли теперь свои, и он им больше
уже не нужен. Он понимающе выразил свое сочувствие к беде, постигшей
Ройланда и заключавшейся в том, что спасение утопающего налагает на
спасителя определенные обязательства, что усугубляется тем, что у него
отменный аппетит, что он известен своей нечестностью и страдает судорогами
и коликами всякий раз, когда сталкивается с необходимостью работать.
- Меня все это мало волнует, - сердито произнес Ройланд. - По-моему,
существовал когда-то еще один Ли По. Поэт, не так ли?
- Ваш верный слуга почитает своего тезку как величайшего из пьяниц,
известных в Поднебесной, - заметил китаец и мгновением позже резко
пригнулся, ударил Ройланда сзади по ногам с такой силой, что тот плюхнулся
вперед на все четыре и шлепнулся головой об асфальт, после чего выполнил
такой же почтительный поклон сам, только более грациозно. Пока они
смиренно сгибали спины, мимо них прогромыхал какой-то экипаж.
- Смею униженно заметить, - с упреком в голосе произнес Ли По, что
моему господину неведом этикет, который принадлежит скрупулезно соблюдать.
Соблюдать при встрече с нашими благородными повелителями. Небрежность при
его соблюдении стоила головы моему ничтожному старшему брату, когда ему
было двенадцать лет. Не будет ли мой господин настолько любезен, чтобы
объяснить, как это ему удалось достичь столь почтенного возраста, не
научившись тому, чему учат детей еще в колыбели?
Ройланд рассказал китайцу всю-всю правду. Время от времени Ли По
испрашивал дополнительные разъяснения, и из вопросов, которые он задавал,
постепенно стал вырисовываться его умственный кругозор. У него ни на
мгновенье не возникало ни малейшего сомнения в том, что именно "волшебная
магия" забросила Ройланда вперед времени на целое столетие, если не
больше, однако он никак не мог уразуметь того, почему не были предприняты
столь же магические предосторожности для того, чтобы предотвратить
губительный исход эксперимента с Пищей Богов. У него возникло
предположение, исходя из описания хижины Нахатаспе, что установка простой
легкосъемной стенки под прямым углом к двери в хижину могла отвадить
любых, пусть даже крайне зловредных демонов. Когда же Ройланд стал
описывать свое бегство с немецкой территории на японскую и причины,
которые побудили его к такому бегству, лицо китайца совсем поникло и
потускнело. Ройланд решил, что Ли По в глубине души посчитал его не
очень-то благоразумным за то, что он вообще решил покинуть какое угодно
любое другое место ради того, чтобы очутиться здесь.
И все же Ройланд надеялся на то, что это его предположение не
оправдается.
- Расскажите мне, каковы здесь условия жизни? - спросил он.
- Эта местность, - начал Ли По, - находится во владении наших щедрых
и благородных повелителей и является прибежищем для всех, у кого кожа
чуточку темнее выцветших на солнце костей. Здесь сыны страны Хань, подобно
мне, или страны Инда, жившие по ту сторону Тянь-Шаня, имеют возможность
обрабатывать землю и растить сыновей и внуков, которые будут почитать нас,
когда нас уже не станет.
- А что это вы упомянули, - заинтересовался Ройланд, - какие-то
выцветшие на солнце кости? Здесь, что, белых людей убивают, едва завидев
их, или нет?
Ли По начал неумело юлить, стремясь уйти от прямого ответа.
- Мы сейчас приближаемся к деревне, где я, недостойный, служу
прорицателем, врачевателем, поэтому по случаю и по мере необходимости
сказителем. Пусть моего господина не тревожит цвет его кожи. Ваш низкий
слуга загрубит кожу своего повелителя, соврет что-нибудь подходящее раз
или два, и его господин сойдет за простого прокаженного.

Через неделю Ройланд понял, что не так уж плоха жизнь в деревне Ли
По. Она представляла из себя селение, состоящее из саманных лачуг, в
котором на берегу оросительной канавы достаточно большой, чтобы
удостоиться титула "канал", жило около двухсот душ. Где была расположена
эта деревня, толком никто не знал. Ройланд предположил, что она находится
в долине Сан-Фернандо. Почва здесь была тучной и плодоносила круглый год.
В основном здесь выращивали огромную редиску, которая была слишком грубой,
чтобы годиться в пищу людям. Жители деревни считали, что она идет на корм
цыплятам где-то к северу. Во всяком случае, они собирали урожай,
пропускали редиску через огромную дробилку с ручным приводом, и ломтики ее
хранили в темном месте. Каждые несколько дней приезжал на грузовике
японец, принадлежавший к одной из низших каст, жители грузили несколько
тонн молотой редиски в кузов и больше уже никогда ее не видели. Считалось,
что ее поедают цыплята, а затем цыплят едят японцы.
Жители деревни тоже ели цыплят, но только на свадьбах и похоронах.
Все остальное время они питались выращенными ими же самими овощами на
участках площадью по четверть акра на одну семью. Участки эти
обрабатывались столь же тщательно, как обрабатывает искусный ювелир грани
бриллианта. На выращивание одного качана капусты затрачивалось до ста
рабочих часов за те девяносто дней, что проходили от посева до созревания,
и эти часы затрачивали бабка, дед, сын, дочь, старший внук и так далее
вплоть до самого последнего малыша. Теоретически, вся семья должна была бы
умереть с голода, ибо один качан капусты не запасал энергию, эквивалентную
ста часам трудозатрат. Тем не менее, почему-то этого не происходило, а
люди просто оставались худыми, приветливыми, работящими и плодовитыми.
Согласно императорскому указу говорили они все по-английски. Причиной
этого, скорее всего, было лишь то, что они были простой недостойны того,
чтобы объясняться по-японски, так же, как и рисовать на стенах своих домов
императорские хризантемы, а оставлять им их прежние родные языки и
диалекты было неблагоразумно исходя из политических соображений.
Жители деревни представляли из себя смесь китайцев, индусов,
дравидов, и, к удивлению Ройланда, японцев низших каст и
японцев-отверженных. Ранее ему было бы даже невдомек, что такое бывает.
Согласно деревенскому преданию некий господин по имени Угецу, разумеется,
самурай, когда-то давным-давно, сказал, указывая на пьяную гурьбу в одной
из гонконгских тюрем: "Я забираю эту партию", - и эта "партия" и стала
предками жителей деревни, которые были вывезены в Америку по дешевке в
качестве балласта и поселены вдоль "канала", получив распоряжение
выращивать положенную им квоту редиски. Место это во всяком случае
называлось деревней Угецу, и, если и некоторые из потомков были
трезвенниками, то другие, подобно Ли По, придали яркий колорит легенде в
отношении первопричины переселения их предков в Калифорнию.
Через неделю он перестал притворяться, что страдает болезнью Хоузена,
и смог смыть грязь со своего лица. От него только требовалось не
попадаться на глаза японцам из высших каст, и, в особенности, самураям. Но
в этом не было ничего необычного. Не попадаться на глаза самураям было
весьма благоразумно со стороны кого угодно.
В деревне этой Ройланд вскоре обнаружил, что не были настоящими, на
всю жизнь, ни его первая любовь, ни первая религия, которую он
исповедовал.
Он обустроился, привык к неспешному ритму жизни, свойственному
уроженцам Востока, их повторяющимся непрестанным трудам. Его уже совсем не
удивляло то, что он запросто может пересчитать все свои ребра. Когда он
съедал миску искусно приготовленных овощей, то ощущал достаточную сытость.
Он был сыт настолько, что мог еще один день не торопясь ковыряться в поле.
Было даже по-своему приятно обрабатывать тучную почву деревянной мотыгой.
Разве некогда люди не покупали специально песок, чтобы предоставить своим
детям возможность делать то же, что теперь делал он? И еще завидовали
этому их невинному занятию? Вот Ройланд и занимался этим вполне невинно и
только после того, как грузовик приехал за урожаем в шестой раз со времени
его прихода в деревню, он впервые стал ощущать, как в нем просыпается
вожделение. Находясь на грани голодной смерти (только кто это осознавал -
все жители деревни находились на этой грани), разум его отупел, чего
нельзя было сказать о нижней части тела. Она вся полыхала пламенем, и он
стал озираться по сторонам, работая в поле, и первую же девушку, которая
не показалась ему отталкивающей, он полюбил безо всякой меры.
Смущенно поведал он об этом Ли По, который по совместительству был
еще и сватом в деревне Угецу. Сказитель в восторге закатил глаза. Он тут
же побрел вперевалку за необходимой информацией и вскоре вернулся.
- У моего господина очень разумный выбор. Рабыня, на которой он
изволил остановить свой божественный взгляд, известна как Вашти, дочь Хари
Босе, самогонщика. Она - седьмой ребенок в семье, и поэтому вряд ли
следует ожидать с нее хорошего приданого (я запрошу пятнадцать
сорокалитровых бочонков самогона, но соглашусь и на семь), однако всей
деревне известно, что она искусна в ремеслах и очень работящая как в поле,
так и дома. Боюсь, что у нее характерная для индусов привычка все время
хныкать и горестно сокрушаться по всяческой причине, но дюжина - и не
больше - хороших взбучек заставит ее сохранить эту привычку для подобающих
случаев - таких, как например, посещение матери или сестер.
Вот так, в полном соответствии с мудрыми обычаями деревни Угецу,
Вашти в тот же вечер перешла в хижину, которую Ройланд делил с Ли По, а
китаец отправился спать к своим закадычным дружкам, искренне удивляясь
странному распоряжению своего господина. Он униженно молил Ройланда о том,
чтобы тот разрешил ему остаться, поясняя свою просьбу тем, что в хижине
будет совершенно темно, и поэтому любые ссылки на отсутствие уединения
являются по самой меньшей мере ничем не оправданной блажью.
Однако Ройланд был неумолим, и поскольку Ли По по сути в общем-то не
возражал, то сразу же повиновался.
Это была удивительная и странная ночь, за время которой Ройланд
познал все, что касалось главного индийского национального развлечения и
наиболее развитого вида искусства. Вашти, даже если и считала его
слабоватым по части теории, в общем-то не жаловалась. Совсем напротив, ибо
когда Ройланд проснулся, то обнаружил, что она то и дело что-то непонятное
делает с его ногами.
- Еще? - недоверчиво подумал он. - Ногами?
Вслух же робко попытался выяснить смысл ее манипуляций.
- Поклоняюсь большому пальцу ноги моего повелителя - будущего мужа, -
покорно ответила она. - Я - женщина набожная, и чту обычаи старины.
Она намазала его большой палец красной краской и обратилась к нему с
молитвой, после чего приготовила завтрак - острый овощной салат,
оказавшийся очень вкусным. Пока он ел, она молча глядела на него, затем
скромно облизала миску с его объедками. Затем дала ему одежду, которую
перестирала, пока он спал, и, умыв его, помогла одеться. Ройланд подумал
недоверчиво: "Невероятно! Наверное, это для видимости, чтобы набить себе
цену перед женитьбой". Однако тут же увидел, как она без всякого
промедления, сразу же после того, как одела его, стала полировать его
деревянные грабли. В этот день, работая в поле, он окольными путями стал
расспрашивать других жителей деревни и узнал, что она будет ему служить
точно так же всю оставшуюся жизнь после свадьбы. Если же женщина
обленится, то ему следует поколотить ее, но такое может произойти не более
одного-двух раз в год. Здесь у нас, в деревне Угецу, девушки очень хорошо
воспитаны.
Таким образом, крестьянину-мужчине Угецу жилось по-своему даже лучше,
чем кому-либо из "его" эпохи, если только он не был миллионером.
Ройланд настолько отупел от недоедания, что уже стал не в состоянии
уразуметь той простой истины, что это касается только мужской половины
населения деревни Угецу.
Подобным же образом, к нему пришла и вера. Однажды он зашел к одному
из жителей деревни, который по совместительству был таоистским
священником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9