Я предпочитаю не обременять себя далеко идущими планами и обещаниями. Подумать дважды нужно только тебе. Я уже об этом говорил. У меня дурная репутация. Я имею свойство исчезать, когда дела идут не так, как мне хочется. А потом люди проклинают меня за это.
– Значит, у тебя есть шанс на искупление, – сказала она, но не смогла произнести больше ни слова, когда его взгляд скользнул вверх и поймал ее – теплый манящий взгляд, каким никто никогда не смотрел на нее, из-за которого волна жара залила ее лицо, потом горло, потом грудь, ласково покачала сердце и успокоилась где-то в животе.
– Опасно, – прошептал он, глядя на ее губы. – Знаешь ли ты, чего я хочу?
Он хотел секса. Секс с таким мужчиной, как Пит, должен был быть невыносимым наслаждением.
Она отодвинула сетку. Он вошел в дом и встал перед ней, такой высокий, что ей пришлось задрать голову, такой широкий, что она почувствовала себя словно за стеной. У нее внутри все пылало и трепетало, именно так, как, если верить журналам, и должно быть, если перед тобой тот самый мужчина.
Он хотел поцеловать ее. Она это знала. И внезапно испугалась, испугалась, что поцелуй убьет волшебство. Но она нуждалась в нем. Кроме него, у нее не осталось ничего. Он был ее единственной, последней надеждой на спасение.
Его губы коснулись ее губ. Она сжалась, ожидая удушья, но оно не наступило. Никакого удушья, никакой тошноты, никакого ужаса. Только нежность, легкость и – это было абсолютно новым – желание большего.
Но он делал все тихонько – целовал, посасывал, покусывал – все легко, словно шепотом. Он не требовал ничего в ответ, и это было хорошо. Дженни не смогла бы, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Новизна происходящего так захватила ее, что единственное действие, на которое она была способна, – просто стоять на месте, сжав колени, закрыв глаза, откинув голову и приоткрыв губы.
Когда он отпустил ее и перевел дыхание, она задумалась, в чем же еще были правы журналы. Он выпрямился в полный рост, откинул голову и вздохнул еще раз.
Дженни прислонилась к стене, опустив подбородок, ожидая каких-нибудь мрачных, злых слов. Так и не дождавшись, она, наконец, решилась взглянуть на него. Он улыбался.
– Ну как? – спросил он. – По-моему, это было интересно. А ведь мы пока одеты.
Она сглотнула. Какой же он замечательный. Она должна сделать все, чтобы он остался.
– Мы не должны…
Он просто улыбнулся и провел большим пальцем по ее веснушкам.
– У нас все впереди.
Сердце Дженни таяло. Пит был абсолютным воплощением всех ее грез. Она хотела снова ущипнуть себя, чтобы убедиться в его реальности. Но как такое мощное физическое присутствие может быть нереальным? Глядя на него снизу вверх, почти физически ощущая его внимательный взгляд, она впервые в жизни поняла, что значит влюбиться и желать только одного – отдавать, отдавать, отдавать все мужчине. К сожалению, ей нечего предложить ему.
– Ты любишь куриные окорочка? – спросила она.
– Я люблю куриные окорочка.
– Я сделала их для ужина, но остались лишние, у меня их целый холодильник. Они быстро жарятся, если, конечно, ты не хочешь чего-то другого…
– Куриные окорочка.
Она улыбнулась.
– Улыбнись так еще раз.
– Как?
– Вот так. Эта улыбка озаряет твое лицо.
– Скорее, выпячивает мои веснушки.
– Ты выглядишь счастливой, когда улыбаешься. Она и была счастливой.
Потом зазвонил телефон, и она застыла. Дженни не ожидала ничего хорошего от телефонных звонков. Никогда. Она хотела оставить его трезвонить, но, если это был Дарден, потом будут бесконечные вопросы о том, где она была, что она делала и почему не подошла к телефону.
– Алло?
– Это Дэн. Мэри-Бет, у меня тут проблема. Старый Ник Фарина поднял хай, что-то вроде того, что ты украла у него цветы. Я-то понимаю, что этому есть какое-то объяснение, но он не желает меня слушать. Твердит, что я должен ехать к нему и проводить расследование. Он говорит, что ты сорвала гибискусы у него во дворе. Это правда?
– Зачем мне это?
– Я спросил его о том же. Вокруг полно одичавших гибискусов. А он божится, что ты сорвала три самых крупных прямо у него во дворе.
– Я проходила мимо. С работы домой только один путь – мимо его дома.
– Я говорил ему то же самое, – вздохнул Дэн. – Ладно, я скажу ему, что поговорил с тобой, но советую быть начеку. Боюсь, он захочет объяснить тебе, что к чему, когда ты будешь проходить мимо него завтра.
Дженни поблагодарила его за предупреждение и повесила трубку. Не дыша она повернулась и широко улыбнулась Питу, потому что он никуда не делся. Это снова сделало ее счастливой.
– Выпьешь пива, пока я готовлю?
– С удовольствием.
Она достала «Сэма Адамса» из холодильника – никто не заметит отсутствия еще одной бутылки – и протянула ему. Потом открыла морозилку. Не прошло и пяти минут, как в сковородке шипели окорочка, в соуснице булькала сальса, а в духовке разогревались тортильи, и она ничего не уронила, потому что совершенно не нервничала. Пит не был похож ни на кого из ее знакомых. Пока она готовила, он спокойно сидел, просто наблюдая за ней, как будто это доставляло ему удовольствие. С ним она вела себя естественно, не задумываясь о том, что делает и как выглядит. Он не задавал вопросов, на которые она не хотела отвечать, не ругался и не угрожал. Периодически он предлагал ей помощь, а она всякий раз отказывалась, так что в конце концов они стали смеяться над этим, и смеяться вместе с ним тоже оказалось легко. Смеяться было чудесно! Она неожиданно поняла, что абсолютно расслабилась, и это тоже было для нее в новинку.
Они поели и сидели друг напротив друга, и тут она начала волноваться по поводу выбора, который ей нужно было сделать. Что угодно ее душе в обмен на домашнюю стряпню? Она не могла даже предположить. Поэтому она спросила:
– Почему ты назвал себя эгоистом? – Увидев, что он нахмурился, она продолжала: – Вчера ночью, когда я пригласила тебя зайти, ты сказал, что ты эгоист, один ты или нет.
Он помолчал с минуту и только потом ответил:
– Я поступил не слишком хорошо.
– Со своей семьей?
Видимо, воспоминание об этом было для него болезненным.
– Я был самым старшим из детей. Всегда, пока я рос, на мне лежала большая ответственность, чем на остальных. Отец неустанно твердил об этом, говоря, что я должен быть примером для младших. Поэтому, когда у меня появился шанс поступить в колледж, я воспользовался им и уехал как можно дальше. Я полагал, что другие тоже должны научиться самостоятельности, как я. И они научились. Но по ходу дела возникли некие проблемы, а я не помог. Я виртуозно научился не отвечать на звонки.
– Почему? – спросила Дженни. Она не могла отвести от него глаз, продолжая изучать его. Ей нравилось, как двигаются кисти его рук, в жестах чувствовалась сила, но не угроза. Точно так же и предплечья под закатанными рукавами рубашки – сильные, но не угрожающие. Даже в том, как сходились его брови, ей виделась мудрость.
– Какое-то время я был просто зол на всех, – сказал он. – Я был убежден, что заработал право хоть на какую-то личную свободу. Я не хотел слышать об их неприятностях и быть вовлеченным в них. Я не хотел говорить «нет», а потом чувствовать себя виноватым. Я не хотел быть обязанным знать ответы на все вопросы. А теперь я вообще не должен отвечать. Я словно парализован.
– Как будто ты хочешь вернуться, но не можешь позволить себе этого?
– Точно так.
– Как будто ты знаешь, что нужно сделать. Ты выслушал все доводы, но все равно не можешь остановиться на чем-то?
Он казался пораженным.
– Ты все понимаешь.
Да, она понимала. Она прекрасно понимала это чувство парализованности, и обмана, и вины.
– Как умерла твоя мать? – спросил он.
– Несчастный случай.
– Вы были близки?
Дженни покачала головой.
– Я не была мальчиком, которого она хотела. У нее был сын до меня, но он умер совсем маленьким. Она хотела заменить его мной, но я оказалась девочкой. Она никогда не любила меня.
– Не могу в это поверить.
– Это правда, и не только по этой причине.
– А по каким же еще?
Но Дженни уже и так сказала слишком много. Она посмотрела на свои руки.
– Мне нечего дать тебе.
Смех Пита заставил ее вновь поднять глаза.
– Ты делаешь обалденные окорочка, – сказал он. Опершись локтями на стол, он согрел ее взглядом – за эти длинные темные ресницы она была готова умереть – и усмехнулся так, что она опять почувствовала, что тает. – Ну, так и что ты выбираешь? Что угодно твоей душе?
«Оставаться здесь, на этом самом месте, в эту самую минуту. Поместить выражение твоего лица в рамку и повесить на зеркало, поверх всех этих приглашений, которые я стащила. Заморозить этот момент и спрятать его до тех пор, пока… до тех пор, пока…»
– Покататься, – сказала она вслух. – Там, выше в горах, есть серпантин «Небаноник-Трэйл». Дух захватывает, когда едешь быстро.
– Ты уже ездила по нему?
– Нет. – Когда она была маленькой, Дарден не брал ее с собой, а потом катать ее было некому. Но она слышала, что говорили городские ребята, и много раз об этом мечтала.
Пит хлопнул ладонями по столу и поднялся:
– Едем.
Глава 11
Прошло два часа, а Дженни все еще не могла зайти в дом. Она лежала под навесом склонившихся сосновых лап на темном заднем дворе и снова и снова переживала восторг спуска по «Небаноник-Трэйл». Все, что говорили об этом другие, оказалось правдой. Дорога оказалась столь же жуткой, сколь и восхитительной. На мотоцикле Пита она была просто невероятной – двадцать минут с одного виража на другой, вцепившись в Пита, ветер свистел, туман дразнил, а ночь скрывала свои секреты до самого-самого последнего мгновения, когда мотоцикл вписывался в поворот или нырял под уклон. Все это время она чувствовала, что живет, что свободна и ничего не боится. Если бы им суждено было разбиться, она бы умерла счастливой.
Ветви раздвинулись, и появился Пит. Ему пришлось согнуться, чтобы войти, но, оказавшись под шатром из сосновых лап, он не стал распрямляться, а тоже опустился на землю, скрестив ноги. Их колени соприкоснулись.
Даже в темноте она разглядела его улыбку и улыбнулась в ответ. Она знала, что ее улыбка выглядит глупой, что ее волосы спутал ветер, но, кажется, Пита это не волновало. Если бы ему было до этого дело, он бы уехал, сказал бы что-нибудь вроде: «Ну, я исполнил твое заветное желание, а теперь мне пора». Но он не сделал этого.
Ей хотелось поблагодарить его за это, и за то, что он прокатил ее по серпантину, поэтому она и поделилась с ним еще одним кусочком себя.
– Это мое тайное место. Когда я была маленькой, я часами пряталась здесь.
– Пряталась?
– Мать била меня, когда сердилась. А сердилась она часто. Я пряталась тут, пока она не остывала.
– Это она оставила шрамы на твоих ногах, да? – спросил Пит. Дженни глубоко вздохнула и сказала:
– Она брала трость своего отца, на ней было латунное кольцо внизу, которое держалось на шурупах.
– И она била тебя этим? Что же это была за мать?!
– Я выводила ее из себя.
– О'кей, пусть бы она на тебя ругалась. Но бить до крови? До незарастающих шрамов на ногах? Кто-то должен был остановить ее. Кто-то же наверняка должен был это заметить?
– Я носила длинные брюки. Или высокие гольфы.
– А твой отец? Он-то должен был знать. Почему он не останавливал ее?
– У него был передвижной бизнес. Иногда он отсутствовал по четыре-пять дней.
– И он никогда не видел твои ноги?
– Видел, конечно. Но, по-моему, он закрывал на это глаза, потому что чувствовал себя виноватым.
– За что?
Силы покинули Дженни. Она подтянула к себе колени, оперлась на них подбородком и покачала головой.
Пит взял ее руку двумя руками и начал тихонько покачивать. С каждым движением прошлое уходило… дальше… дальше. Она сконцентрировалась на его пальцах, и это помогало ей. Они были закругленными на кончиках, худыми и такими настоящими, что все остальное вслед за ними тоже обретало реальность. Например, его большое и крепкое тело. Его свежий запах ветра. Тепло его кожи, неопределенный трепет где-то у нее в животе и совсем глубоко – желание.
Никогда раньше она не испытывала ничего подобного – желания и сопутствующего ему любопытства, любопытства по поводу физических особенностей Пита. Например, растут ли волосы у него на груди или есть ли у него на спине родинки. Такие мысли должны были бы вызывать у нее неприятие, но этого не происходило. Наоборот, она гадала, возникают ли у него такие же мысли о ней. Он не был спокоен сейчас, достаточно было слышать его дыхание. Но было ли это сексуальным желанием? Или чем-то более глубоким? Или все это она просто себе придумала? Она до сих пор не могла понять, зачем может быть нужна такому мужчине, как Пит.
Но он был здесь, он подвинулся ближе, коснулся ее шеи, горла, выреза ее рубашки, и она неожиданно обнаружила, что стоит на коленях, крепко схватив его за плечи, мечтая о чем-то, что не могла облечь в слова, потому что это было для нее абсолютно ново.
– Скажи мне, – прошептал он. Его руки остановились у ее груди. Она чувствовала, как тянет ее к нему, но не могла отдаться этому стремлению до конца – возможно, сознательно, потому что знала, что грудь от секса болит, – но это не объясняло, почему ее так мучительно тянет к Питу, совершенно не объясняло.
Чувствуя смущение и одновременно возбуждение, она почти крикнула:
– Делай со мной что хочешь, все, что угодно, все нормально, я не против.
В ответ он обнял ее и притянул к себе, а потом просто держал в объятьях, пока ее лихорадочное возбуждение не улеглось немного. Тогда он мягко потянул ее на землю. Она ощутила тяжесть его тела на своей груди и животе, даже между ног, но ощущение было слишком внезапным и коротким, чтобы она успела испугаться, прежде чем он откатился в сторону и спрятал ее голову к себе под мышку.
Никакой угрозы, никакого насилия, только нежные объятия. Она прерывисто выдохнула и подвинулась ближе. Болезненное чувство внутри отпустило. На его место пришло удовольствие, а потом, когда тепло его тела окутало ее, удовлетворение. Она почувствовала, что улыбается.
– Ах, Дженни, – тихо проговорил он, – и почему мы не встретились раньше?
– Потому что ты нужен мне сейчас, – ответила она и прислушалась к ночным звукам. – Ты веришь в Господа?
– Иногда. А что?
– Когда я маленькой ходила в церковь, я смотрела на облачение священника и представляла себе, что Господь должен носить что-то похожее. Поэтому я старалась спрятаться под ним и воображала, что я у Господа за пазухой. Это дарило мне ощущение безопасности. Сейчас я чувствую себя так же. Как будто мы отрезаны от мира. Как будто ничто уродливое не может нас коснуться. Ты меня понимаешь?
Пит и на этот раз лег в комнате для гостей – после того, как проводил ее в дом и сказал что-то по поводу того, что пытаться назвать его рыцарем опасно для здоровья и жизни.
Она могла прожить и без его рыцарства. В его объятьях в мире появлялись надежда и возможности. Ей бы хотелось провести там ночь. Просто в его объятьях. Но вместо этого она снова улеглась, завернувшись в старое одеяло, на полу в своей спальне. Она не могла заставить себя лечь в постель, только не на эти отвратительные шелковые простыни, только не тогда, когда в доме был Пит. Она бы чувствовала себя грязной. И в любом случае, ей не хотелось спать. Она легла, села, снова легла, поворочалась, снова села. Она подкралась к своей двери и прислушалась, подкралась по коридору к двери Пита и прислушалась. Когда она услышала его сонное дыхание, она проскользнула в комнату и прижалась к стене.
Он лежал на животе. Одна рука под подушкой, другая свесилась с кровати. Руки были расслаблены. Широкие плечи, мягкая, гладкая кожа над тенью волос под мышкой. Торс сужался к талии и бедрам. На нем не было белья. Только сползшая низко простыня, прикрывавшая длинные, мускулистые ноги.
Она на цыпочках подкралась ближе. Он не проснулся, тогда она приблизилась еще и еще, пока не стала различать все детали его уха, выпуклость адамова яблока, слегка морщившуюся кожу на локте. И неожиданно она ощутила, как что-то переполняет ее. Словно она готова была взорваться.
Дрожа от нахлынувших чувств, но стараясь двигаться бесшумно, она опустилась на плетеный коврик рядом с кроватью и свернулась на нем. Она не хотела взрываться. Тогда бы она потеряла то, что наполняло ее, а она была не готова расстаться с этим. Поэтому она обхватила себя руками, закрыла глаза и считала вдохи и выдохи Пита, пока они не усыпили ее.
Она проснулась поздно, с трудом соображая, что звонит телефон. Обычно, чтобы проснуться окончательно, она заваривала себе чай, но на этот раз телефон заставил ее сделать это быстрее.
Было восемь часов тридцать пять минут. Она знала, кто звонит. Знал это и ее желудок, который сразу же начал скручиваться и переворачиваться.
«Дженни, не отвечай. – Но она должна. – Он будет дома через два дня. Неужели он не может подождать? Он провел за решеткой шесть лет – ради нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Значит, у тебя есть шанс на искупление, – сказала она, но не смогла произнести больше ни слова, когда его взгляд скользнул вверх и поймал ее – теплый манящий взгляд, каким никто никогда не смотрел на нее, из-за которого волна жара залила ее лицо, потом горло, потом грудь, ласково покачала сердце и успокоилась где-то в животе.
– Опасно, – прошептал он, глядя на ее губы. – Знаешь ли ты, чего я хочу?
Он хотел секса. Секс с таким мужчиной, как Пит, должен был быть невыносимым наслаждением.
Она отодвинула сетку. Он вошел в дом и встал перед ней, такой высокий, что ей пришлось задрать голову, такой широкий, что она почувствовала себя словно за стеной. У нее внутри все пылало и трепетало, именно так, как, если верить журналам, и должно быть, если перед тобой тот самый мужчина.
Он хотел поцеловать ее. Она это знала. И внезапно испугалась, испугалась, что поцелуй убьет волшебство. Но она нуждалась в нем. Кроме него, у нее не осталось ничего. Он был ее единственной, последней надеждой на спасение.
Его губы коснулись ее губ. Она сжалась, ожидая удушья, но оно не наступило. Никакого удушья, никакой тошноты, никакого ужаса. Только нежность, легкость и – это было абсолютно новым – желание большего.
Но он делал все тихонько – целовал, посасывал, покусывал – все легко, словно шепотом. Он не требовал ничего в ответ, и это было хорошо. Дженни не смогла бы, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Новизна происходящего так захватила ее, что единственное действие, на которое она была способна, – просто стоять на месте, сжав колени, закрыв глаза, откинув голову и приоткрыв губы.
Когда он отпустил ее и перевел дыхание, она задумалась, в чем же еще были правы журналы. Он выпрямился в полный рост, откинул голову и вздохнул еще раз.
Дженни прислонилась к стене, опустив подбородок, ожидая каких-нибудь мрачных, злых слов. Так и не дождавшись, она, наконец, решилась взглянуть на него. Он улыбался.
– Ну как? – спросил он. – По-моему, это было интересно. А ведь мы пока одеты.
Она сглотнула. Какой же он замечательный. Она должна сделать все, чтобы он остался.
– Мы не должны…
Он просто улыбнулся и провел большим пальцем по ее веснушкам.
– У нас все впереди.
Сердце Дженни таяло. Пит был абсолютным воплощением всех ее грез. Она хотела снова ущипнуть себя, чтобы убедиться в его реальности. Но как такое мощное физическое присутствие может быть нереальным? Глядя на него снизу вверх, почти физически ощущая его внимательный взгляд, она впервые в жизни поняла, что значит влюбиться и желать только одного – отдавать, отдавать, отдавать все мужчине. К сожалению, ей нечего предложить ему.
– Ты любишь куриные окорочка? – спросила она.
– Я люблю куриные окорочка.
– Я сделала их для ужина, но остались лишние, у меня их целый холодильник. Они быстро жарятся, если, конечно, ты не хочешь чего-то другого…
– Куриные окорочка.
Она улыбнулась.
– Улыбнись так еще раз.
– Как?
– Вот так. Эта улыбка озаряет твое лицо.
– Скорее, выпячивает мои веснушки.
– Ты выглядишь счастливой, когда улыбаешься. Она и была счастливой.
Потом зазвонил телефон, и она застыла. Дженни не ожидала ничего хорошего от телефонных звонков. Никогда. Она хотела оставить его трезвонить, но, если это был Дарден, потом будут бесконечные вопросы о том, где она была, что она делала и почему не подошла к телефону.
– Алло?
– Это Дэн. Мэри-Бет, у меня тут проблема. Старый Ник Фарина поднял хай, что-то вроде того, что ты украла у него цветы. Я-то понимаю, что этому есть какое-то объяснение, но он не желает меня слушать. Твердит, что я должен ехать к нему и проводить расследование. Он говорит, что ты сорвала гибискусы у него во дворе. Это правда?
– Зачем мне это?
– Я спросил его о том же. Вокруг полно одичавших гибискусов. А он божится, что ты сорвала три самых крупных прямо у него во дворе.
– Я проходила мимо. С работы домой только один путь – мимо его дома.
– Я говорил ему то же самое, – вздохнул Дэн. – Ладно, я скажу ему, что поговорил с тобой, но советую быть начеку. Боюсь, он захочет объяснить тебе, что к чему, когда ты будешь проходить мимо него завтра.
Дженни поблагодарила его за предупреждение и повесила трубку. Не дыша она повернулась и широко улыбнулась Питу, потому что он никуда не делся. Это снова сделало ее счастливой.
– Выпьешь пива, пока я готовлю?
– С удовольствием.
Она достала «Сэма Адамса» из холодильника – никто не заметит отсутствия еще одной бутылки – и протянула ему. Потом открыла морозилку. Не прошло и пяти минут, как в сковородке шипели окорочка, в соуснице булькала сальса, а в духовке разогревались тортильи, и она ничего не уронила, потому что совершенно не нервничала. Пит не был похож ни на кого из ее знакомых. Пока она готовила, он спокойно сидел, просто наблюдая за ней, как будто это доставляло ему удовольствие. С ним она вела себя естественно, не задумываясь о том, что делает и как выглядит. Он не задавал вопросов, на которые она не хотела отвечать, не ругался и не угрожал. Периодически он предлагал ей помощь, а она всякий раз отказывалась, так что в конце концов они стали смеяться над этим, и смеяться вместе с ним тоже оказалось легко. Смеяться было чудесно! Она неожиданно поняла, что абсолютно расслабилась, и это тоже было для нее в новинку.
Они поели и сидели друг напротив друга, и тут она начала волноваться по поводу выбора, который ей нужно было сделать. Что угодно ее душе в обмен на домашнюю стряпню? Она не могла даже предположить. Поэтому она спросила:
– Почему ты назвал себя эгоистом? – Увидев, что он нахмурился, она продолжала: – Вчера ночью, когда я пригласила тебя зайти, ты сказал, что ты эгоист, один ты или нет.
Он помолчал с минуту и только потом ответил:
– Я поступил не слишком хорошо.
– Со своей семьей?
Видимо, воспоминание об этом было для него болезненным.
– Я был самым старшим из детей. Всегда, пока я рос, на мне лежала большая ответственность, чем на остальных. Отец неустанно твердил об этом, говоря, что я должен быть примером для младших. Поэтому, когда у меня появился шанс поступить в колледж, я воспользовался им и уехал как можно дальше. Я полагал, что другие тоже должны научиться самостоятельности, как я. И они научились. Но по ходу дела возникли некие проблемы, а я не помог. Я виртуозно научился не отвечать на звонки.
– Почему? – спросила Дженни. Она не могла отвести от него глаз, продолжая изучать его. Ей нравилось, как двигаются кисти его рук, в жестах чувствовалась сила, но не угроза. Точно так же и предплечья под закатанными рукавами рубашки – сильные, но не угрожающие. Даже в том, как сходились его брови, ей виделась мудрость.
– Какое-то время я был просто зол на всех, – сказал он. – Я был убежден, что заработал право хоть на какую-то личную свободу. Я не хотел слышать об их неприятностях и быть вовлеченным в них. Я не хотел говорить «нет», а потом чувствовать себя виноватым. Я не хотел быть обязанным знать ответы на все вопросы. А теперь я вообще не должен отвечать. Я словно парализован.
– Как будто ты хочешь вернуться, но не можешь позволить себе этого?
– Точно так.
– Как будто ты знаешь, что нужно сделать. Ты выслушал все доводы, но все равно не можешь остановиться на чем-то?
Он казался пораженным.
– Ты все понимаешь.
Да, она понимала. Она прекрасно понимала это чувство парализованности, и обмана, и вины.
– Как умерла твоя мать? – спросил он.
– Несчастный случай.
– Вы были близки?
Дженни покачала головой.
– Я не была мальчиком, которого она хотела. У нее был сын до меня, но он умер совсем маленьким. Она хотела заменить его мной, но я оказалась девочкой. Она никогда не любила меня.
– Не могу в это поверить.
– Это правда, и не только по этой причине.
– А по каким же еще?
Но Дженни уже и так сказала слишком много. Она посмотрела на свои руки.
– Мне нечего дать тебе.
Смех Пита заставил ее вновь поднять глаза.
– Ты делаешь обалденные окорочка, – сказал он. Опершись локтями на стол, он согрел ее взглядом – за эти длинные темные ресницы она была готова умереть – и усмехнулся так, что она опять почувствовала, что тает. – Ну, так и что ты выбираешь? Что угодно твоей душе?
«Оставаться здесь, на этом самом месте, в эту самую минуту. Поместить выражение твоего лица в рамку и повесить на зеркало, поверх всех этих приглашений, которые я стащила. Заморозить этот момент и спрятать его до тех пор, пока… до тех пор, пока…»
– Покататься, – сказала она вслух. – Там, выше в горах, есть серпантин «Небаноник-Трэйл». Дух захватывает, когда едешь быстро.
– Ты уже ездила по нему?
– Нет. – Когда она была маленькой, Дарден не брал ее с собой, а потом катать ее было некому. Но она слышала, что говорили городские ребята, и много раз об этом мечтала.
Пит хлопнул ладонями по столу и поднялся:
– Едем.
Глава 11
Прошло два часа, а Дженни все еще не могла зайти в дом. Она лежала под навесом склонившихся сосновых лап на темном заднем дворе и снова и снова переживала восторг спуска по «Небаноник-Трэйл». Все, что говорили об этом другие, оказалось правдой. Дорога оказалась столь же жуткой, сколь и восхитительной. На мотоцикле Пита она была просто невероятной – двадцать минут с одного виража на другой, вцепившись в Пита, ветер свистел, туман дразнил, а ночь скрывала свои секреты до самого-самого последнего мгновения, когда мотоцикл вписывался в поворот или нырял под уклон. Все это время она чувствовала, что живет, что свободна и ничего не боится. Если бы им суждено было разбиться, она бы умерла счастливой.
Ветви раздвинулись, и появился Пит. Ему пришлось согнуться, чтобы войти, но, оказавшись под шатром из сосновых лап, он не стал распрямляться, а тоже опустился на землю, скрестив ноги. Их колени соприкоснулись.
Даже в темноте она разглядела его улыбку и улыбнулась в ответ. Она знала, что ее улыбка выглядит глупой, что ее волосы спутал ветер, но, кажется, Пита это не волновало. Если бы ему было до этого дело, он бы уехал, сказал бы что-нибудь вроде: «Ну, я исполнил твое заветное желание, а теперь мне пора». Но он не сделал этого.
Ей хотелось поблагодарить его за это, и за то, что он прокатил ее по серпантину, поэтому она и поделилась с ним еще одним кусочком себя.
– Это мое тайное место. Когда я была маленькой, я часами пряталась здесь.
– Пряталась?
– Мать била меня, когда сердилась. А сердилась она часто. Я пряталась тут, пока она не остывала.
– Это она оставила шрамы на твоих ногах, да? – спросил Пит. Дженни глубоко вздохнула и сказала:
– Она брала трость своего отца, на ней было латунное кольцо внизу, которое держалось на шурупах.
– И она била тебя этим? Что же это была за мать?!
– Я выводила ее из себя.
– О'кей, пусть бы она на тебя ругалась. Но бить до крови? До незарастающих шрамов на ногах? Кто-то должен был остановить ее. Кто-то же наверняка должен был это заметить?
– Я носила длинные брюки. Или высокие гольфы.
– А твой отец? Он-то должен был знать. Почему он не останавливал ее?
– У него был передвижной бизнес. Иногда он отсутствовал по четыре-пять дней.
– И он никогда не видел твои ноги?
– Видел, конечно. Но, по-моему, он закрывал на это глаза, потому что чувствовал себя виноватым.
– За что?
Силы покинули Дженни. Она подтянула к себе колени, оперлась на них подбородком и покачала головой.
Пит взял ее руку двумя руками и начал тихонько покачивать. С каждым движением прошлое уходило… дальше… дальше. Она сконцентрировалась на его пальцах, и это помогало ей. Они были закругленными на кончиках, худыми и такими настоящими, что все остальное вслед за ними тоже обретало реальность. Например, его большое и крепкое тело. Его свежий запах ветра. Тепло его кожи, неопределенный трепет где-то у нее в животе и совсем глубоко – желание.
Никогда раньше она не испытывала ничего подобного – желания и сопутствующего ему любопытства, любопытства по поводу физических особенностей Пита. Например, растут ли волосы у него на груди или есть ли у него на спине родинки. Такие мысли должны были бы вызывать у нее неприятие, но этого не происходило. Наоборот, она гадала, возникают ли у него такие же мысли о ней. Он не был спокоен сейчас, достаточно было слышать его дыхание. Но было ли это сексуальным желанием? Или чем-то более глубоким? Или все это она просто себе придумала? Она до сих пор не могла понять, зачем может быть нужна такому мужчине, как Пит.
Но он был здесь, он подвинулся ближе, коснулся ее шеи, горла, выреза ее рубашки, и она неожиданно обнаружила, что стоит на коленях, крепко схватив его за плечи, мечтая о чем-то, что не могла облечь в слова, потому что это было для нее абсолютно ново.
– Скажи мне, – прошептал он. Его руки остановились у ее груди. Она чувствовала, как тянет ее к нему, но не могла отдаться этому стремлению до конца – возможно, сознательно, потому что знала, что грудь от секса болит, – но это не объясняло, почему ее так мучительно тянет к Питу, совершенно не объясняло.
Чувствуя смущение и одновременно возбуждение, она почти крикнула:
– Делай со мной что хочешь, все, что угодно, все нормально, я не против.
В ответ он обнял ее и притянул к себе, а потом просто держал в объятьях, пока ее лихорадочное возбуждение не улеглось немного. Тогда он мягко потянул ее на землю. Она ощутила тяжесть его тела на своей груди и животе, даже между ног, но ощущение было слишком внезапным и коротким, чтобы она успела испугаться, прежде чем он откатился в сторону и спрятал ее голову к себе под мышку.
Никакой угрозы, никакого насилия, только нежные объятия. Она прерывисто выдохнула и подвинулась ближе. Болезненное чувство внутри отпустило. На его место пришло удовольствие, а потом, когда тепло его тела окутало ее, удовлетворение. Она почувствовала, что улыбается.
– Ах, Дженни, – тихо проговорил он, – и почему мы не встретились раньше?
– Потому что ты нужен мне сейчас, – ответила она и прислушалась к ночным звукам. – Ты веришь в Господа?
– Иногда. А что?
– Когда я маленькой ходила в церковь, я смотрела на облачение священника и представляла себе, что Господь должен носить что-то похожее. Поэтому я старалась спрятаться под ним и воображала, что я у Господа за пазухой. Это дарило мне ощущение безопасности. Сейчас я чувствую себя так же. Как будто мы отрезаны от мира. Как будто ничто уродливое не может нас коснуться. Ты меня понимаешь?
Пит и на этот раз лег в комнате для гостей – после того, как проводил ее в дом и сказал что-то по поводу того, что пытаться назвать его рыцарем опасно для здоровья и жизни.
Она могла прожить и без его рыцарства. В его объятьях в мире появлялись надежда и возможности. Ей бы хотелось провести там ночь. Просто в его объятьях. Но вместо этого она снова улеглась, завернувшись в старое одеяло, на полу в своей спальне. Она не могла заставить себя лечь в постель, только не на эти отвратительные шелковые простыни, только не тогда, когда в доме был Пит. Она бы чувствовала себя грязной. И в любом случае, ей не хотелось спать. Она легла, села, снова легла, поворочалась, снова села. Она подкралась к своей двери и прислушалась, подкралась по коридору к двери Пита и прислушалась. Когда она услышала его сонное дыхание, она проскользнула в комнату и прижалась к стене.
Он лежал на животе. Одна рука под подушкой, другая свесилась с кровати. Руки были расслаблены. Широкие плечи, мягкая, гладкая кожа над тенью волос под мышкой. Торс сужался к талии и бедрам. На нем не было белья. Только сползшая низко простыня, прикрывавшая длинные, мускулистые ноги.
Она на цыпочках подкралась ближе. Он не проснулся, тогда она приблизилась еще и еще, пока не стала различать все детали его уха, выпуклость адамова яблока, слегка морщившуюся кожу на локте. И неожиданно она ощутила, как что-то переполняет ее. Словно она готова была взорваться.
Дрожа от нахлынувших чувств, но стараясь двигаться бесшумно, она опустилась на плетеный коврик рядом с кроватью и свернулась на нем. Она не хотела взрываться. Тогда бы она потеряла то, что наполняло ее, а она была не готова расстаться с этим. Поэтому она обхватила себя руками, закрыла глаза и считала вдохи и выдохи Пита, пока они не усыпили ее.
Она проснулась поздно, с трудом соображая, что звонит телефон. Обычно, чтобы проснуться окончательно, она заваривала себе чай, но на этот раз телефон заставил ее сделать это быстрее.
Было восемь часов тридцать пять минут. Она знала, кто звонит. Знал это и ее желудок, который сразу же начал скручиваться и переворачиваться.
«Дженни, не отвечай. – Но она должна. – Он будет дома через два дня. Неужели он не может подождать? Он провел за решеткой шесть лет – ради нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41