Вы хорошо слышали то, что мы вам сказали, решайте же, как вам будет угодно“.
Греки сочли этот вызов великим чудом и великой дерзостью, и они сказали, что никто и никогда не отваживался бросать вызов императору Константинополя в его покоях. Император Алексей весьма зло глядел на послов, и все остальные, которые до тех пор глядели на них с таким благоволением.
И тут поднялся в императорских покоях великий шум; и послы повернули назад, и подошли к воротам, и вскочили на своих коней. Когда они уже были за воротами, не было никого среди них, кто бы сильно не возрадовался; и это было не так уж удивительно, ибо они спаслись от великой опасности; ведь они чуть ли не наверняка были недалеки от того, чтобы быть умерщвленными или схваченными. Таким образом, они возвратились в лагерь и рассказали баронам, как действовали<…>».
По сообщению де Клари, таких посольств было несколько: «и они опять увещевали его, чтобы отослал им их плату. А он ответил послам, что ничего не заплатит им, что он и так уже с лихвой заплатил им и что он их нисколько не страшится; мало того, он потребовал, чтобы они убирались прочь и освободили его землю, и пусть знают, что если не очистят ее как можно скорее, то он причинит им зло. С этим и возвратились послы восвояси и дали знать баронам, что ответствовал им император. Когда бароны это услышали, то держали совет, что им предпринять, и, в конце концов, дож Венеции сказал, что он сам хотел бы пойти и переговорить с императором. И он послал гонца передать, чтобы император пришел в гавань переговорить с ним. И император явился туда на коне; а дож повелел снарядить четыре галеры, потом взошел на одну из них, а трем приказал сопровождать ее, чтобы его охранять; и когда он приблизился к берегу, то увидел императора, который прибыл туда на коне, и он заговорил с ним и сказал ему: „Алексей, что ты думаешь делать? – сказал дож. – Припомни-ка, что мы возвысили тебя из ничтожества, а затем мы сделали тебя сеньором и короновали императором; неужто ты не выполнишь своих обязательств по отношению к нам, – сказал дож, – и ничего больше не сделаешь для этого?“. „Нет, – сказал император, – я не сделаю ничего больше того, что уже сделал!“ „Нет? – сказал дож. – Дрянной мальчишка, мы вытащили тебя из грязи, – сказал дож, – и мы же втолкнем тебя в грязь; и я бросаю тебе вызов, а ты заруби себе на носу, что отныне и впредь я буду чинить тебе зло всей своей властью“».
Таким образом, император Алексей IV категорически отказался исполнять обязательства, которые он принимал на себя по договору, скрепляя их клятвой на святынях. Фактически, это лишало крестоносное войско возможности двинуться в Святую Землю – для этого не было ни средств, ни необходимой провизии. Гунтер Пэрисский сообщает нам, что примерно в это время крестоносцев посетили посланники из Святой Земли – источник его сведений, аббат Мартин, был среди принимавших их. Посланцы просили крестоносное воинство незамедлительно оказать им помощь. К сожалению, исполнить их просьбу было невозможно – латиняне не без оснований опасались, что даже если они последовали бы к Святой Земле, коварные греки нанесли бы им удар в спину. В этой ситуации у крестоносцев не было иного выхода, кроме как начать военные действия, чтобы взыскать обещанную плату.
«Так началась война; и всяк, кто мог чем-либо навредить другому, вредил и на суше, и на море. Франки и греки бились во многих местах: и никогда, благодарением Божьим, они не бились без того, чтобы греки не теряли больше, чем франки. Война длилась, таким образом, долгое время, до глубокой зимы».
Следует здесь заметить следующее: нет сомнений, что общий ход событий и действия крестоносцев противоречили распоряжениям Папы Иннокентия III, которые мы уже рассматривали. Однако если оставить за скобками этот аспект послушания Святому Престолу, начавшиеся военные действия, с точки зрения этики феодальной войны, были вполне законными и справедливыми. Соглашения, которые были заключены императором, были им вероломно нарушены, при этом было совершено клятвопреступление. Эта война не была направлена на личность Алексея IV, но на его имущество и благосостояние, имея целью взыскать то, что по праву принадлежало латинскому войску. «Крестоносцы рассматривали ее как морально оправданную попытку „заплатить себе“. Феодальные рыцари, с их рыцарской культурой, укорененной в чести, считали, что их нападения на византийские территории есть естественное следствие бесчестного отказа Алексея IV исполнить свое клятвенное обещание. Венецианцы, смотревшие на вещи с коммерческой точки зрения, соглашались со своими северными союзниками. Был заключен контракт. Если условия об оплате не были выполнены, то венецианцы считали оправданным получить причитающееся силой».
В работе Рэймонда Шмандта, посвященной IV Крестовому походу убедительно показано, что все военные действия крестоносцев в течение него полностью отвечали принципам учения о справедливой войне, принятым в то время. Их действия, в рамках средневековых представлений, законны и справедливы – единственное нарушение, которое до сих пор было допущено, это нарушение папских распоряжений, которые требовали от них несколько большего, чем простой справедливости военных действий: двигаться к Святой Земле и воздерживаться от пролития христианской крови (хотя бы и справедливого).
В ходе военных действий, как сообщает Виллардуэн, греки пытались сжечь латинский флот, хотя и безуспешно. Виллардуэн комментирует: «Вот какую награду хотел дать им император Алексей за службу, которую они ему сослужили».
1204 г. Второе взятие Константинополя
Между тем, как нам известно, события на этом далеко не завершились. Предыстория дальнейшего такова. Народ Константинополя был недоволен действиями императоров Исаака II и Алексея IV, особенно ограблением храмов с их стороны. Это было использовано теми, кто сам желал захватить власть. Созревал заговор. Во главе его стоял уже упоминавшийся нами Алексей Дука по прозвищу Мурзуфл. Одновременно с этим, возбужденная городская толпа, не желавшая более признавать власть династии Ангелов, провозгласила своего кандидата новым императором. Алексей IV решил обратиться за помощью к крестоносному войску, прося его занять Влахернский дворец и защитить его, как законного правителя. По иронии судьбы передать эту просьбу он попросил Алексея Дуку, главу заговора. При помощи этой информации еще более возбудив народ, Алексей Дука воспользовался ситуацией для захвата власти. В конце января он захватил константинопольский престол. Вскоре он предательски убил Алексея IV, удавив его, а императора Исаака II Ангела заключил в тюрьму, где тот почти сразу скончался (как предполагает Успенский, из-за того, что «не мог перенести горя». «И Морчуфль (Мурзуфл – П. П.) с помощью и по совету прочих греков обулся в алые сапожки и стал императором. Потом его короновали в Святой Софии. Подумать только, ведь никогда никем не было совершено столь ужасное предательство».
По сообщению Гунтера Пэрисского, Мурзуфл также попытался обезглавить крестоносное войско, обманом уничтожив его вождей. Сразу же по убийстве императора Алексея IV, он, от его имени, послал к руководителям латинян с предложением явиться немедленно во Влахернский дворец для уплаты по договору, на самом деле надеясь заманить и убить их. Обсудив это приглашение, крестоносцы воздержались от его исполнения по совету опытного дожа Дандоло, который распознал вероломную греческую уловку. Вскоре все убедились в его правоте, узнав о смерти Алексея IV и узурпации византийского престола.
Произошедшее ставило латинское войско в совершенно новую ситуацию. С одной стороны, смерть не исполнявшего свои обязательства Алексея IV делала бессмысленным продолжение «контрибуционной» войны. Необходимо было выяснить, не согласятся ли его правопреемники уплатить по договору. С другой стороны, престол занял жестокий узурпатор. С точки зрения баронов и рыцарей он не имел, в отличие от Алексея IV, никаких прав на престол. Тем не менее, крестоносцы вступили с Мурзуфлом в переговоры, окончившиеся безрезультатно. При этом крестоносное войско само находилось не в лучшем положении, подвергалось многим опасностям и всерьез боялось греков. Не исключено, что если бы Мурзуфл согласился выплатить долг, оставленный ему «в наследство» предыдущей династией, разорения 1204 г. никогда бы не произошло. Тем не менее, он не только не согласился, но и приказал грекам очистить «свою» территорию.
Вот как выглядела эта ситуация глазами латинян по рассказу де Клари: «Когда Морчофль стал императором, по всему городу разнеслась весть об этом: „Что тут правда, а что ложь? Ну и ну! Морчофль – император, и он же загубил своего сеньора!“ Потом из города в лагерь пилигримов была подкинута грамота, в которой сообщалось о том, что совершил Морчофль. Когда бароны это узнали, то одни говорили, что едва ли найдется кто-нибудь, кто бы сожалел о смерти Алексея, потому что он не хотел выполнить своих обязательств перед пилигримами. А другие, напротив, говорили, что на них лежит вина за то, что он погиб такой смертью. А потом прошло немного времени, и Морчофль велел передать графу Луи, графу Фландрскому231, маркизу и всем другим знатным баронам, чтобы они убирались прочь и очистили его землю и чтобы они зарубили себе на носу, что императором является он и что если по истечении восьми дней он их еще найдет там, то всех перебьет. Когда бароны услышали то, что Морчофль повелел им передать, они ответили: „Что? – сказали они. – Тот, кто ночью изменническим образом убил своего сеньора, он же еще и смеет посылать нам такое требование?“. И они послали ему в ответ слова, что бросают ему вызов, и что пусть он их опасается, и что они не покинут своего места, пока не отомстят за того, кого он убил, и пока не возьмут Константинополь второй раз и не добьются полностью выполнения тех условий, которые Алексей обязан был по договору выполнить в отношении их».
Ситуация, в которую попало крестоносное войско, была патовой. Обещанное вознаграждение получено не было, и средств на ведение войны в Святой Земле не имелось. Более того, попытка выдвинуться в сторону Святой Земли могла кончиться печально, поскольку существовала вероятность удара сил Мурзуфла, вознесенного к власти антилатинской партией и на волне ненависти к западным, в спину крестоносного войска. С другой стороны, в Константинополе были беспорядки. Власть была захвачена не имевшим на нее никаких прав узурпатором, убившим законного императора. У крестоносцев оставался единственный способ получить то, что принадлежало им по праву, а заодно и наказать узурпатора, убившего своего господина – взять город силой. При этом, между прочим, смертью Исаака II и Алексея IV заканчивалась династия Ангелов. Наследника престола не было (претендовать на него в принципе могла лишь Ирина, супруга Филиппа Швабского и сестра Алексея IV). Таким образом, наказав узурпатора и получив законно причитающееся имущество, можно было в действовавших тогда правовых рамках установить новую власть в лице латинского императора. Этот мотив – опять-таки, вполне законный с точки зрения правового пространства того времени, если вынести за скобки папские запреты – также могли иметь в виду некоторые вожди похода (в частности Дандоло, поскольку подобный ход событий был бы весьма выгоден Венеции).
Законен ли был этот ход мысли с нравственной точки зрения? Вожди похода обращаются к духовенству, которое, как и после истории захвата Задара, показывает себя не с лучшей стороны. По этому поводу позволим себе пространную цитату из монографии Мэддена и Квеллера о IV Крестовом походе:
«Как и в Задаре, где их просили неканонично снять отлучение, духовенство дало вождям похода то, что те желали. В своем решении они объявили, что Мурзуфл – убийца, а значит, не имеет права править Византией. Все, кто его поддерживал, были, таким образом, пособниками убийцы. Более того, стенали они, греческая Церковь вновь вступила в открытую схизму с Римом. По всем этим причинам они постановили: „эта война справедлива и праведна, и если вы имеете верное намерение завоевать эту землю и привести ее в послушание Риму, все те, кто умрет после исповеди, будет иметь часть в данной Папой индульгенции“.
В этом решении духовенства две части. Первая просто утверждает, что преступления Мурзуфла и согласие на них Византии делают новую войну „справедливой и праведной“. Цель этой новой войны заключалась не в получении долгов, а в прямом завоевании. Однако эта сторона ответа духовенства не могла освободить вождей похода от их обязанностей. Война могла быть и справедливой, и праведной, но она не была Крестовым походом, а войско было уже не согласно ни на что меньшее. Поэтому вторая часть решения касается этой проблемы. Поскольку греческая Церковь вернулась в схизму, новая война против Константинополя становилась в силу этого факта Крестовым походом. „Папская индульгенция“ не могла быть ничем иным, как крестоносной индульгенцией. Высшее духовенство утверждало, что возвращение Константинополя к католичеству было равноценно возвращению Иерусалима христианскому миру, по крайней мере для тех, кто падет в битве. Есть, конечно, разница между дарованием крестоносной индульгенции падшим при взятии Константинополя крестоносцам и объявлением, что взятие города будет исполнением крестового обета. Это тонкое различие, однако, рядовым воинам объяснено не было. Теперь крестоносцам не было нужды требовать транспорта на Сирию <…> ибо теперь врагом Крестового похода становился сам Константинополь. С точки зрения крестоносцев, Иерусалим находился теперь на Босфоре.
Как и в Задаре, высшее духовенство показало, что охотно воспротивится Папе и каноническому праву, чтобы дать баронам нужное им оправдание. Их построение, согласно которому нападение на Константинополь равноценно Крестовому походу, хотя и весьма практичное, было просто ложным. В письме, посланном восемь месяцев назад, Иннокентий III явным образом запретил любое нападение на греческую территорию. Предвидя типичное оправдание со стороны духовенства, Иннокентий писал: „Пусть никто из вас не уверяет себя опрометчиво, что он может захватывать или грабить земли греков на том основании, что они являют мало повиновения Апостольскому Престолу“. Он затем предлагал войску искупить свои грехи, немедленно направившись в Святую Землю. Вожди духовенства заслуживает нашего понимания и сострадания, поскольку оно оказалось зажато между религией и реальностью, между законами Церкви и законами необходимости. Однако хотя и верно, что они столкнулись с трудной ситуацией, которая могла стать катастрофичной, это не могло оправдать утверждения от имени Папы того, что Иннокентий недвусмысленно запрещал. Как кажется, не случайно, что во всех клерикальных описаниях Крестового похода отсутствуют какие-либо упоминания о крестоносной индульгенции, данной перед атакой на Константинополь. Лишь светские источники пишут о них: а именно Виллардуэн, Робер де Клари и, возможно, Морейская хроника. Когда Бодуэн Фландрский пишет Папе (после взятия города – П. П.), он не упоминает индульгенцию в своем рассказе о событиях, во всех иных отношениях подробном. Ясно, что выставление нападения на Константинополь в качестве Крестового похода против схизматиков было своеобразной вероучительной ловкостью рук, которая, как надеялись многие, вскоре должна была забыться».
Это решение немедленно было сообщено войску в проповедях. Профессор Мэдден указывает, что епископы пригласили к исповеди и причастию всех, включая и венецианцев, на которых был наложен папский интердикт (и которые поэтому не могли приступать к таинствам). Все это прямо нарушало папские распоряжения, о чем, однако, основная масса войска и не ведала, будучи фактически обманута духовенством в интересах руководителей похода.
Помня об обвинениях Католической Церкви в событиях 1204 г. следует понимать, что эти действия епископов, какими бы понятными и оправданными по-человечески они ни казались, не только прямо противоречили конкретным приказаниям Папы, как главы Католической Церкви. Они прямо противоречили и той самой католической идее, выражением которой их иногда считают – идеи римского церковного централизма. В истории Церкви напряжение между Римской кафедрой и местным епископатом в Средние века возникает нередко – чаще всего Церковь не выигрывает от торжества интересов «местного» духовенства, которое легко оказывается игрушкой в руках власть имущих светских правителей. Эта «местная» идея (вполне воплощенная затем в лютеранской Реформации), если и соответствует какой-либо церковной парадигме, то никак не католической, а, скорее, как раз православной – она в чем-то близка православию с его тяготением к поместности и некоторой автономности отдельных Церквей в рамках единой Церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Греки сочли этот вызов великим чудом и великой дерзостью, и они сказали, что никто и никогда не отваживался бросать вызов императору Константинополя в его покоях. Император Алексей весьма зло глядел на послов, и все остальные, которые до тех пор глядели на них с таким благоволением.
И тут поднялся в императорских покоях великий шум; и послы повернули назад, и подошли к воротам, и вскочили на своих коней. Когда они уже были за воротами, не было никого среди них, кто бы сильно не возрадовался; и это было не так уж удивительно, ибо они спаслись от великой опасности; ведь они чуть ли не наверняка были недалеки от того, чтобы быть умерщвленными или схваченными. Таким образом, они возвратились в лагерь и рассказали баронам, как действовали<…>».
По сообщению де Клари, таких посольств было несколько: «и они опять увещевали его, чтобы отослал им их плату. А он ответил послам, что ничего не заплатит им, что он и так уже с лихвой заплатил им и что он их нисколько не страшится; мало того, он потребовал, чтобы они убирались прочь и освободили его землю, и пусть знают, что если не очистят ее как можно скорее, то он причинит им зло. С этим и возвратились послы восвояси и дали знать баронам, что ответствовал им император. Когда бароны это услышали, то держали совет, что им предпринять, и, в конце концов, дож Венеции сказал, что он сам хотел бы пойти и переговорить с императором. И он послал гонца передать, чтобы император пришел в гавань переговорить с ним. И император явился туда на коне; а дож повелел снарядить четыре галеры, потом взошел на одну из них, а трем приказал сопровождать ее, чтобы его охранять; и когда он приблизился к берегу, то увидел императора, который прибыл туда на коне, и он заговорил с ним и сказал ему: „Алексей, что ты думаешь делать? – сказал дож. – Припомни-ка, что мы возвысили тебя из ничтожества, а затем мы сделали тебя сеньором и короновали императором; неужто ты не выполнишь своих обязательств по отношению к нам, – сказал дож, – и ничего больше не сделаешь для этого?“. „Нет, – сказал император, – я не сделаю ничего больше того, что уже сделал!“ „Нет? – сказал дож. – Дрянной мальчишка, мы вытащили тебя из грязи, – сказал дож, – и мы же втолкнем тебя в грязь; и я бросаю тебе вызов, а ты заруби себе на носу, что отныне и впредь я буду чинить тебе зло всей своей властью“».
Таким образом, император Алексей IV категорически отказался исполнять обязательства, которые он принимал на себя по договору, скрепляя их клятвой на святынях. Фактически, это лишало крестоносное войско возможности двинуться в Святую Землю – для этого не было ни средств, ни необходимой провизии. Гунтер Пэрисский сообщает нам, что примерно в это время крестоносцев посетили посланники из Святой Земли – источник его сведений, аббат Мартин, был среди принимавших их. Посланцы просили крестоносное воинство незамедлительно оказать им помощь. К сожалению, исполнить их просьбу было невозможно – латиняне не без оснований опасались, что даже если они последовали бы к Святой Земле, коварные греки нанесли бы им удар в спину. В этой ситуации у крестоносцев не было иного выхода, кроме как начать военные действия, чтобы взыскать обещанную плату.
«Так началась война; и всяк, кто мог чем-либо навредить другому, вредил и на суше, и на море. Франки и греки бились во многих местах: и никогда, благодарением Божьим, они не бились без того, чтобы греки не теряли больше, чем франки. Война длилась, таким образом, долгое время, до глубокой зимы».
Следует здесь заметить следующее: нет сомнений, что общий ход событий и действия крестоносцев противоречили распоряжениям Папы Иннокентия III, которые мы уже рассматривали. Однако если оставить за скобками этот аспект послушания Святому Престолу, начавшиеся военные действия, с точки зрения этики феодальной войны, были вполне законными и справедливыми. Соглашения, которые были заключены императором, были им вероломно нарушены, при этом было совершено клятвопреступление. Эта война не была направлена на личность Алексея IV, но на его имущество и благосостояние, имея целью взыскать то, что по праву принадлежало латинскому войску. «Крестоносцы рассматривали ее как морально оправданную попытку „заплатить себе“. Феодальные рыцари, с их рыцарской культурой, укорененной в чести, считали, что их нападения на византийские территории есть естественное следствие бесчестного отказа Алексея IV исполнить свое клятвенное обещание. Венецианцы, смотревшие на вещи с коммерческой точки зрения, соглашались со своими северными союзниками. Был заключен контракт. Если условия об оплате не были выполнены, то венецианцы считали оправданным получить причитающееся силой».
В работе Рэймонда Шмандта, посвященной IV Крестовому походу убедительно показано, что все военные действия крестоносцев в течение него полностью отвечали принципам учения о справедливой войне, принятым в то время. Их действия, в рамках средневековых представлений, законны и справедливы – единственное нарушение, которое до сих пор было допущено, это нарушение папских распоряжений, которые требовали от них несколько большего, чем простой справедливости военных действий: двигаться к Святой Земле и воздерживаться от пролития христианской крови (хотя бы и справедливого).
В ходе военных действий, как сообщает Виллардуэн, греки пытались сжечь латинский флот, хотя и безуспешно. Виллардуэн комментирует: «Вот какую награду хотел дать им император Алексей за службу, которую они ему сослужили».
1204 г. Второе взятие Константинополя
Между тем, как нам известно, события на этом далеко не завершились. Предыстория дальнейшего такова. Народ Константинополя был недоволен действиями императоров Исаака II и Алексея IV, особенно ограблением храмов с их стороны. Это было использовано теми, кто сам желал захватить власть. Созревал заговор. Во главе его стоял уже упоминавшийся нами Алексей Дука по прозвищу Мурзуфл. Одновременно с этим, возбужденная городская толпа, не желавшая более признавать власть династии Ангелов, провозгласила своего кандидата новым императором. Алексей IV решил обратиться за помощью к крестоносному войску, прося его занять Влахернский дворец и защитить его, как законного правителя. По иронии судьбы передать эту просьбу он попросил Алексея Дуку, главу заговора. При помощи этой информации еще более возбудив народ, Алексей Дука воспользовался ситуацией для захвата власти. В конце января он захватил константинопольский престол. Вскоре он предательски убил Алексея IV, удавив его, а императора Исаака II Ангела заключил в тюрьму, где тот почти сразу скончался (как предполагает Успенский, из-за того, что «не мог перенести горя». «И Морчуфль (Мурзуфл – П. П.) с помощью и по совету прочих греков обулся в алые сапожки и стал императором. Потом его короновали в Святой Софии. Подумать только, ведь никогда никем не было совершено столь ужасное предательство».
По сообщению Гунтера Пэрисского, Мурзуфл также попытался обезглавить крестоносное войско, обманом уничтожив его вождей. Сразу же по убийстве императора Алексея IV, он, от его имени, послал к руководителям латинян с предложением явиться немедленно во Влахернский дворец для уплаты по договору, на самом деле надеясь заманить и убить их. Обсудив это приглашение, крестоносцы воздержались от его исполнения по совету опытного дожа Дандоло, который распознал вероломную греческую уловку. Вскоре все убедились в его правоте, узнав о смерти Алексея IV и узурпации византийского престола.
Произошедшее ставило латинское войско в совершенно новую ситуацию. С одной стороны, смерть не исполнявшего свои обязательства Алексея IV делала бессмысленным продолжение «контрибуционной» войны. Необходимо было выяснить, не согласятся ли его правопреемники уплатить по договору. С другой стороны, престол занял жестокий узурпатор. С точки зрения баронов и рыцарей он не имел, в отличие от Алексея IV, никаких прав на престол. Тем не менее, крестоносцы вступили с Мурзуфлом в переговоры, окончившиеся безрезультатно. При этом крестоносное войско само находилось не в лучшем положении, подвергалось многим опасностям и всерьез боялось греков. Не исключено, что если бы Мурзуфл согласился выплатить долг, оставленный ему «в наследство» предыдущей династией, разорения 1204 г. никогда бы не произошло. Тем не менее, он не только не согласился, но и приказал грекам очистить «свою» территорию.
Вот как выглядела эта ситуация глазами латинян по рассказу де Клари: «Когда Морчофль стал императором, по всему городу разнеслась весть об этом: „Что тут правда, а что ложь? Ну и ну! Морчофль – император, и он же загубил своего сеньора!“ Потом из города в лагерь пилигримов была подкинута грамота, в которой сообщалось о том, что совершил Морчофль. Когда бароны это узнали, то одни говорили, что едва ли найдется кто-нибудь, кто бы сожалел о смерти Алексея, потому что он не хотел выполнить своих обязательств перед пилигримами. А другие, напротив, говорили, что на них лежит вина за то, что он погиб такой смертью. А потом прошло немного времени, и Морчофль велел передать графу Луи, графу Фландрскому231, маркизу и всем другим знатным баронам, чтобы они убирались прочь и очистили его землю и чтобы они зарубили себе на носу, что императором является он и что если по истечении восьми дней он их еще найдет там, то всех перебьет. Когда бароны услышали то, что Морчофль повелел им передать, они ответили: „Что? – сказали они. – Тот, кто ночью изменническим образом убил своего сеньора, он же еще и смеет посылать нам такое требование?“. И они послали ему в ответ слова, что бросают ему вызов, и что пусть он их опасается, и что они не покинут своего места, пока не отомстят за того, кого он убил, и пока не возьмут Константинополь второй раз и не добьются полностью выполнения тех условий, которые Алексей обязан был по договору выполнить в отношении их».
Ситуация, в которую попало крестоносное войско, была патовой. Обещанное вознаграждение получено не было, и средств на ведение войны в Святой Земле не имелось. Более того, попытка выдвинуться в сторону Святой Земли могла кончиться печально, поскольку существовала вероятность удара сил Мурзуфла, вознесенного к власти антилатинской партией и на волне ненависти к западным, в спину крестоносного войска. С другой стороны, в Константинополе были беспорядки. Власть была захвачена не имевшим на нее никаких прав узурпатором, убившим законного императора. У крестоносцев оставался единственный способ получить то, что принадлежало им по праву, а заодно и наказать узурпатора, убившего своего господина – взять город силой. При этом, между прочим, смертью Исаака II и Алексея IV заканчивалась династия Ангелов. Наследника престола не было (претендовать на него в принципе могла лишь Ирина, супруга Филиппа Швабского и сестра Алексея IV). Таким образом, наказав узурпатора и получив законно причитающееся имущество, можно было в действовавших тогда правовых рамках установить новую власть в лице латинского императора. Этот мотив – опять-таки, вполне законный с точки зрения правового пространства того времени, если вынести за скобки папские запреты – также могли иметь в виду некоторые вожди похода (в частности Дандоло, поскольку подобный ход событий был бы весьма выгоден Венеции).
Законен ли был этот ход мысли с нравственной точки зрения? Вожди похода обращаются к духовенству, которое, как и после истории захвата Задара, показывает себя не с лучшей стороны. По этому поводу позволим себе пространную цитату из монографии Мэддена и Квеллера о IV Крестовом походе:
«Как и в Задаре, где их просили неканонично снять отлучение, духовенство дало вождям похода то, что те желали. В своем решении они объявили, что Мурзуфл – убийца, а значит, не имеет права править Византией. Все, кто его поддерживал, были, таким образом, пособниками убийцы. Более того, стенали они, греческая Церковь вновь вступила в открытую схизму с Римом. По всем этим причинам они постановили: „эта война справедлива и праведна, и если вы имеете верное намерение завоевать эту землю и привести ее в послушание Риму, все те, кто умрет после исповеди, будет иметь часть в данной Папой индульгенции“.
В этом решении духовенства две части. Первая просто утверждает, что преступления Мурзуфла и согласие на них Византии делают новую войну „справедливой и праведной“. Цель этой новой войны заключалась не в получении долгов, а в прямом завоевании. Однако эта сторона ответа духовенства не могла освободить вождей похода от их обязанностей. Война могла быть и справедливой, и праведной, но она не была Крестовым походом, а войско было уже не согласно ни на что меньшее. Поэтому вторая часть решения касается этой проблемы. Поскольку греческая Церковь вернулась в схизму, новая война против Константинополя становилась в силу этого факта Крестовым походом. „Папская индульгенция“ не могла быть ничем иным, как крестоносной индульгенцией. Высшее духовенство утверждало, что возвращение Константинополя к католичеству было равноценно возвращению Иерусалима христианскому миру, по крайней мере для тех, кто падет в битве. Есть, конечно, разница между дарованием крестоносной индульгенции падшим при взятии Константинополя крестоносцам и объявлением, что взятие города будет исполнением крестового обета. Это тонкое различие, однако, рядовым воинам объяснено не было. Теперь крестоносцам не было нужды требовать транспорта на Сирию <…> ибо теперь врагом Крестового похода становился сам Константинополь. С точки зрения крестоносцев, Иерусалим находился теперь на Босфоре.
Как и в Задаре, высшее духовенство показало, что охотно воспротивится Папе и каноническому праву, чтобы дать баронам нужное им оправдание. Их построение, согласно которому нападение на Константинополь равноценно Крестовому походу, хотя и весьма практичное, было просто ложным. В письме, посланном восемь месяцев назад, Иннокентий III явным образом запретил любое нападение на греческую территорию. Предвидя типичное оправдание со стороны духовенства, Иннокентий писал: „Пусть никто из вас не уверяет себя опрометчиво, что он может захватывать или грабить земли греков на том основании, что они являют мало повиновения Апостольскому Престолу“. Он затем предлагал войску искупить свои грехи, немедленно направившись в Святую Землю. Вожди духовенства заслуживает нашего понимания и сострадания, поскольку оно оказалось зажато между религией и реальностью, между законами Церкви и законами необходимости. Однако хотя и верно, что они столкнулись с трудной ситуацией, которая могла стать катастрофичной, это не могло оправдать утверждения от имени Папы того, что Иннокентий недвусмысленно запрещал. Как кажется, не случайно, что во всех клерикальных описаниях Крестового похода отсутствуют какие-либо упоминания о крестоносной индульгенции, данной перед атакой на Константинополь. Лишь светские источники пишут о них: а именно Виллардуэн, Робер де Клари и, возможно, Морейская хроника. Когда Бодуэн Фландрский пишет Папе (после взятия города – П. П.), он не упоминает индульгенцию в своем рассказе о событиях, во всех иных отношениях подробном. Ясно, что выставление нападения на Константинополь в качестве Крестового похода против схизматиков было своеобразной вероучительной ловкостью рук, которая, как надеялись многие, вскоре должна была забыться».
Это решение немедленно было сообщено войску в проповедях. Профессор Мэдден указывает, что епископы пригласили к исповеди и причастию всех, включая и венецианцев, на которых был наложен папский интердикт (и которые поэтому не могли приступать к таинствам). Все это прямо нарушало папские распоряжения, о чем, однако, основная масса войска и не ведала, будучи фактически обманута духовенством в интересах руководителей похода.
Помня об обвинениях Католической Церкви в событиях 1204 г. следует понимать, что эти действия епископов, какими бы понятными и оправданными по-человечески они ни казались, не только прямо противоречили конкретным приказаниям Папы, как главы Католической Церкви. Они прямо противоречили и той самой католической идее, выражением которой их иногда считают – идеи римского церковного централизма. В истории Церкви напряжение между Римской кафедрой и местным епископатом в Средние века возникает нередко – чаще всего Церковь не выигрывает от торжества интересов «местного» духовенства, которое легко оказывается игрушкой в руках власть имущих светских правителей. Эта «местная» идея (вполне воплощенная затем в лютеранской Реформации), если и соответствует какой-либо церковной парадигме, то никак не католической, а, скорее, как раз православной – она в чем-то близка православию с его тяготением к поместности и некоторой автономности отдельных Церквей в рамках единой Церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9