27
Человек по имени Кайсё, став монахом, поселился в горах. Некому там было мыть его одеяния, и обычно он посылал одежду для стирки в родительский дом. И вот из-за чего-то рассердились на него домашние. «Стал монахом, даже не выслушав, что скажут родные, да еще смеет говорить такие несносные вещи?» — так они восклицали, и он, сложив, послал им:
Има ва вага
Идзути юкамаси
Яма нитэ мо
Ё-но уки кото ва
Нао мо таэну ка
Теперь мне
Куда же отправиться?
Даже в горах
Мирская суета
Никак не переводится.

28
Тот же человек осенью того года, когда умер его отец, бывший в чине хёэ-но сукэ, и в доме собралось много народу, с вечера распивал с гостями вино. Печалились о том, кого с ними не было, и гости и хозяин с любовью о нем вспоминали. Забрезжил рассвет, пал туман. Тогда один гость:
Асагири-но
Нака-ни кими масу
Моно нараба
Харуру мани мани
Урэсикарамаси
В утреннем тумане
Если бы ты
Пребывал,
То, только бы начал он рассеиваться,
Вот мы бы возрадовались —
так произнес, и Кайсё ответил:
Кото нараба
Харэдзу мо аранаму
Акигири но
Магирэ-ни миюру
Кими то омован
Ах, если б было так,
Пусть бы осенний туман не редел.
В его дымке
Ты смутно виден,
Думал бы я.
В гостях там были Цураюки, Томонори и другие.
29
Однажды во дворце покойного Сикибугё-но мия правый министр третьего ранга, Сандзё-удайдзин, и другие придворные собрались вместе, играли в го, услаждали себя музыкой. Наступила ночь, все захмелели, пересказывали разные истории, делали друг другу подношения. И вот, воткнув в головной убор цветок оминаэси, правый министр:
Оминахэси
Ору тэ-ни какару
Сирацую ва
Мукаси-но кэфу-ни
Арану намида ка
Светлая роса,
Приставшая к руке, что сорвала
Цветок оминаэси,
Может быть, это слеза
О том, что нет сегодня того, кто был ранее? —
так сложил. Там во множестве были и другие люди, но стихи их были нехороши и забылись.
30
Покойный Мунэюки-но кими, бывший в чине укё-но ками, однажды ждал повышения в должности, но узнал, что повышения не будет. В то время у императора Тэйдзи все слагали стихи на тему водорослей, обвивавших камень, присланный из провинции Ки:
Укё-но ками сложил:
Окицу кадзэ
Фукэви но ура ни
Тацу нами-но
Нагори ни саэ я
Вага ва сидзумаму.
Ветер в море,
В бухте Фукэй
После вздымающихся волн
Легкое волнение вод — в них,
Что ли, мне погрузиться?

31
Тот же Укё-но ками как-то написал Гэму-но мёбу:
Ёсо нагара
Омохиси ёри мо
Нацу-но ё-но
Михатэну юмэ дзо
Хаканакарикэру
Мимолетно
Любил я тебя, но еще быстротечнее было
Наше свиданье,
Как краткий сон
Летней ночью.

32
Вот стихотворение, сложенное Укё-но ками и поднесенное императору Тэйдзи:
Аварэ тэфу
Хито мо ару бэку
Мусасино-но
Куса-то дани косо
Офу бэкарикэру
«Как жаль его», — и то, верно, сказали бы
Люди обо мне,
Будь я хотя бы травой,
На равнине Мусаси
Растущей.
И еще:
Сигурэ номи
Фуру ямадзато-но
Ко-но сита ва
Ору хито кара я
Мори сугинураму
Даже под дерево
В горной деревушке, где льет
Беспрестанно осенний дождь,
И туда капли дождя просочились,
Верно, какой-то человек ветви сломал —
так он написал, и стихи его выражают сожаление о том, что император не одаряет его своей милостью. Император соизволил взглянуть и сказал: «Что это такое? Не понимаю смысла» — и даже показал Содзу-но кими. Прознал об этом Укё-но ками и понял, что все напрасно, так и людям рассказывал.
33
Мицунэ сложил и поднес императору:
Татиёраму
Коно мото мо наки
Цута-но ми ва
Токиха нагара-ни
Аки дзо канасики
Подобно плющу,
Не имеющему дерева,
Чтоб опереться,
Все время зеленый.
И осенью это особенно грустно.

34
В дом Укё-но ками его возлюбленная:
Иро дзо то ва
Омохоэдзу томо
Коно хана-ни
Токи-ни цукэцуцу
Омохиидэнаму
Хоть и не думаешь ты
О цвете,
Но если б об этом цветке
Хоть изредка
Ты вспоминал!

35
Цуцуми-тюнагон по высочайшему повелению отправился в горы Оутияма, где пребывал император-монах. Император был очень грустен, и тюнагоном овладела печаль. Было это место очень высокое, и, увидев, как снизу поднимается множество облаков, тюнагон сложил:
Сиракумо-но
Коконохэ-ни тацу
Минэ нарэба
Охоутияма то
Ифу ни дзо ари кэру
Это пик,
Над которым в девять слоев стоят
Белые облака.
Потому и зовется он
Оутияма.

36
Когда прежняя сайгу жила в стране Исэ, Цуцуми-но тюнагон был послан гонцом из дворца, и:
Курэтакэ-но
Ёё-но мия кото
Кику кара ни
Кими ва титосэ-но
Утагахи мо наси
Слышал я,
Что ваше обиталище —
Как бамбук с множеством коленцев,
Так и вам жить множество лет,
В этом нет сомнений.
Ответ же неизвестен. Это место, где жила сайгу, называлось Такэ-но мия — Бамбуковый дворец.
37
Один из братьев правителя Идзумо получил разрешение прибыть во дворец, и другой, которому разрешения не было дано, сложил:
Каку сакэру
Хана мо косо арэ
Вага тамэ-ни
Онадзи хару то я
Ифу бэкарикэру
Бывают же цветы,
Что так пышно цветут.
А вот про меня
«Такая же весна»
Разве можно сказать?

38
Дочь пятого сына прежнего императора, звавшаяся Итидзё-но кими, служила в доме Кёгоку-но миясундокоро, Госпожи из Восточных покоев. Что-то неладное приключилось, она оставила дворец и впоследствии, будучи супругой правителя страны Юки, сложила:
Тамасака-ни
Тофу хито араба
Вата-но хара
Нагэкихо-ни агэтэ
Ину то котахэё
Если изредка
Кто-нибудь спросит [обо мне],
По равнине моря
Стонущий парус подняв,
Удалилась она — так ответь.

39
Когда дочь Морофути, правителя Исэ, выдали замуж за тюдзё Тадаакира, Укё-но ками решил жениться на бывшей там юной девушке и обменялся с нею клятвами, а наутро, сложив стихи, послал ей:
Сирацую-но
Оку-во мацу ма-но
Асагахо ва
Мидзу дзо наканака
Арубэкарикэру.
Чтоб белая роса
Пала — ждущий
Вьюнок «утренний лик»…
Лучше б его я не видел,
Тогда, верно, было б мне легче.

40
Принцессу Кацура навещал принц Сикибугё-но мия, а в доме принцессы служившая девушка нашла, что этот принц очень хорош собой, и влюбилась в него, однако он и не знал ничего об этом. И вот как-то любуясь полетом светлячков, он повелел девушке: «Поймай-ка!» Тогда она, поймав светляка, завернула его в рукав своего кадзами, показала принцу и так сказала:
Цуцумэдомо
Какурэну моно ва
Нацу муси но
Ми-ёри амарэру
Омохи нарикэру
Хоть и завернешь,
Но не скроешь,
Заметнее, чем тельце
Летнего насекомого,
Моя любовь.

41
В доме Минамото-дайнагона часто бывала Тосико. Случалось даже, что она устраивалась в покоях и жила там. И вот как-то в скучный день этот дайнагон, Тосико, ее дочь Аяцуко, старшая из детей, как и мать, по характеру весьма примечательная, и еще Ёфуко, жившая в доме дайнагона, обладавшая прекрасным вкусом и тоже очень своеобразная, — собрались все четверо вместе, рассказывали друг-другу множество историй — о непрочности связей мужчин и женщин, о бренности всего мирского говорили, и дайнагон сложил:
Ихицуцумо
Ё ва хаканаки-во
Катами-ни ва
Аварэ то икадэ
Кими-ни миэмаси.
Вот беседуем мы,
А жизнь так быстротечна.
Чтобы облик мой
Приятен был вам,
Как бы мне хотелось!
Так он прочел, и все они, ничего не отвечая, громко зарыдали. До чего же странные это были люди!.
42
Монах Эсю как-то лечил одну даму, и начали о них говорить в свете всякое, тогда он сложил:
Сато ва ифу
Яма-ни ва савагу
Сиракумо-но
Сора-ни хаканаки
Ми-то я наринаму
В селеньях говорят,
И в горах шумят.
Лучше уж мне, верно,
Стать белым облаком,
Тающим в небе —
таково было его стихотворение.
Еще он послал в дом этой женщине:
Асаборакэ
Вага ми ва нива-но
Симо нагара
Нани-во танэ нитэ
Кокоро охикэму
Подобен я инею,
Что на рассвете
Ложится во дворе.
Из какого же семечка
Растет любовь моя?

43
Этот добродетельный монах перед кельей, где он поселился, велел возвести ограду. И вот, слыша шум снимаемых стружек, он:
Магаки суру
Хида-но такуми-но
Тацукиото но
Ана касигамаси
Надзо я ё-но нака.
Подобно стуку топора
Плотника из Хида,
Ладящего изгородь,
Ах, как шумен и суетен,
Зачем таков этот мир? —
такое он стал говорить. Молвил: «Чтобы совершать молебны и обряды, хочу удалиться в глубь гор» — и покинул эти места. Прошло некоторое время, та женщина подумала: «Сказал он: куда бы мне отправиться? Поселился в глуби гор, но где же?» Послала она к нему гонца, и монах:
Нани бакари
Фукаку мо арадзу
Ё-но цунэ-но
Хиэ-во тояма-то
Миру бакари нари
Совсем
Не жил я в глуби гор.
Привычная для света
Гора Хиэ отдаленной
Всем показалась.
Жил он тогда в месте, которое называлось Ёгава — Мирская река.
44
Тому же человеку дама: «День, когда вы отправитесь в горы, далек ли еще? Когда же это?» И он:
Нобориюку
Яма-но кумови-но
Тохокэрэба
Хи мо тикаку нару
Моно ни дзо арикэри
Колодец горных облаков,
Ввысь вздымающихся,
Далеко-далеко,
А значит, солнце близко,
Вот оно как! —
так сложив, ей послал. Однако после этого среди людей начались всякие нехорошие разговоры, и он:
Ногару то мо
Тарэ ка кидзараму
Нурэгоромо
Амэ-но сита-ниси
Суман кагири ва.
Как ни старайся избежать этого,
Но всякому приходится носить
Промокшие одежды,
Пока живешь
Под дождем.
— так сказал.
45
Когда Цуцуми-но тюнагон-но кими посылал во дворец свою дочь, [впоследствии] матушку принца Дзюсан-но мико, чтобы она прислуживала императору, то вначале очень тревожился и вздыхал: «Как-то ее примет государь?» И вот он сложил и поднес императору:
Хито-но оя-но
Кокоро ва ями-ни
Аранэдомо
Ко-во омофу мити-ни
Маёхинуру кана
Хоть родительское
Сердце и не во мраке
Пребывает,
Но все же на пути любви к своему дитяти
Заплуталось оно.
Император нашел это письмо полным очарования. Августейший ответ тоже был, но людям он неизвестен.
46
Хэйтю, после того как расстался с Канъин-но го, через некоторое время вновь с ней встретился. И вот после этой встречи он ей посылает:
Утитокэтэ
Кими ва нэцураму
Вага ва симо
Цую-но оки итэ
Кохи-ни акасицу
Расставшись со мной,
Ты, наверно, спишь,
А я же,
Бодрствуя,
Полный любви, встречаю рассвет.
А женщина в ответ:
Сирацую-но
Оки фуситарэ-во
Кохи цураму
Вага ва кикиовадзу
Исо-но ками нитэ
Подобно белой росе,
Бодрствуя или ложась, кого же
Любите вы?
Ведь обо мне не помнили уже,
Состарившейся в Исо-но ками.

47
Ёдзэйин-но итидзё-но кими сложила:
Оку-яма ни
Кокоро-во ирэтэ
Тадзунэдзу ва
Фукаки момидзи-но
Иро-во мимаси я
Если в глубину гор
Всем сердцем не устремишься
Пытливо,
То ярких кленовых листьев
Цвета, верно, не увидишь.

48
Во времена прежнего императора одна кои, служившая под именем Гёбу-но кими, отправилась в родные места и долго не возвращалась. Об этом император сложил:
Оходзора-во
Ватару хару хи-но
Кагэ нарэ я
Ёсо-ни номи митэ
Нодокэкарураму
Разве ты тень
От весеннего солнца,
Плывущего в огромном небе?
И только в дальних краях
Тебе покойно?

49
Тот же император в дом Сайин-но мико вместе с хризантемой послал:
Юкитэ мину
Хито-но тамэ-ни то
Омохадзу ва
Тарэ ка орамаси
Вага ядо-но кику
Если бы я не надеялся,
Что это для нее,
С кем не увижусь, даже если приду к ней,
То кто же сорвал бы тогда
Хризантему у моего дома?
Ответ Сайин:
Вага ядо ни
Иро ори томуру
Кими наку ва
Ёсо-ни мо кику-но
Хана-во мимаси я
Если бы не вы, государь,
У дома
Цвет сорвавший,
То на чужбине хризантемы
Цветок разве бы я увидала?

50
Кайсэн, отправившись в горы:
Кумо нарадэ
Кодакаки минэ-ни
Иру моно ва
Укиё-во сомуку
Вага ми нарикэри
Кроме облаков,
Высоких пиков гор
Обитатель, —
Это я,
Отринувший бренный мир.

51
От Сайин во дворец:
Онадзи э-во
Вакитэ симо воку
Аки нарэба
Хикари мо цураку
Омохоюру кана
На одинаковые ветки
По-разному сыплет иней
Осень.
Оттого даже солнечный свет
Приносит мне горечь.
Императорский ответ:
Хана-но иро-во
Митэ мо сиринаму
Хацусимо-но
Кокоро юкитэ ва
Окадзи-то дзо омофу
Вишни цвет
Увидев, верно, поймешь,
Что первый иней
Совсем не по-разному
Ложился, думаю я.

52
Это тоже императорское:
Ватацууми-но
Фукаки кокоро ва
Окинагара
Урамирарэнуру
Моно-ни дзо арикэру
Хотя на морской равнине
Самое глубокое место —
Это открытое море,
Все же есть люди,
Что видят бухту.

53
Кавалер по имени Саканоэ-но Тохомити, живший в Ёдзэйин, даме из того же дворца, что не смогла с ним встретиться, ибо к этому, как она известила, были преграды:
Аки-но но-во
Вакураму муси мо
Вагагото я
Сигэки савари-ни
Нэ-во ба накуран
Через осенние поля
Пробирающиеся цикады — и они
Не так ли, как я,
Перед преградой из трав
Лишь в голос плачут?

54
Третий сын Укё-но ками, Мунэюки-но кими, был азартный игрок, родители и братья ненавидели его, и тогда он, решив, что отправится туда, куда его ноги поведут, удалился в чужедальние страны, и вот близкому товарищу, которого любил, он сложил стихи и в дом ему послал:
Сиориситэ
Юку таби нарэдо
Карисамэ-но
Иноти сиранэба
Каэри симо сэдзи
Хоть заломив ветку,
В путь отправляюсь,
Но непрочная
Жизнь наша неведома нам.
И навряд ли смогу вернуться

55
Один кавалер уехал в чужую страну, оставив даму, которую беспредельно любил. Она все ждала, когда же он вернется, и, вот к ней пришли и сказали: «Умер он». И тогда она:
Има кон то
Ихитэ вакарэси
Хито нарэба
Кагири то кикэдо
Нахо дзо матаруру
«Скоро вернусь», —
Сказал, расставаясь со мной,
Мой возлюбленный,
И хоть услышала я, что наступил предел его жизни,
Все же я по-прежнему его жду.

56
Помощник правителя Этидзэн, Канэмори, часто навещал даму Хёэ-но кими. Потом на долгие годы они расстались, а затем он снова к ней пришел. И вот он сложил:
Юфусарэба
Мити мо миэнэдо
Фурусато ва
Мото коси кома-ни
Макасэтэ дзо юку
Наступил поздний вечер,
И не видно дороги
В родные места,
И вот доверился я коню,
На котором некогда ездил к тебе.
А женщина в ответ:
Кома-ни косо
Макасэтарикэрэ
Хаканаку мо
Кокоро-но куру то
Омохикэру кана
Значит, это конь
Привез тебя сюда.
О, пустая мысль!
А я-то подумала,
Что привело тебя сердце.

57
Наместник страны Оми Тайра-но Накаки очень любил и лелеял свою дочь, но вот родитель скончался, и она, изведав многое, поселилась в чужой стране, в безлюдном месте.
Пожалев ее, Канэмори сложил и послал:
Вотикоти-но
Хито мэ марэнару
Ямадзато-ни
Ивэ исэму то ва
Омохики я кими
Наверно, не думала ты,
Что будешь жить в доме
В горной деревушке,
Куда редко
Люди заходят —
так он сложил и послал, и она, прочитав, даже ответа не написала, а все только рыдала горько. А она тоже слагала танка очень искусно.
58
Тот же Канэмори жил в Мити-но куни, а третий сын Канъин жил в месте под названием Куродзука, и вот Канэмори послал его дочери:
Митиноку-но
Адати-но хара-но
Куродзука-ни
Они коморэри-то
Кику ва макото ка
Прослышал я, что в Митиноку,
На равнине Адати,
В Куродзука,
Духи скрываются —
Правда ли это? —
Так сложил.
И вот однажды говорит Канэмори: «Хочу я в жены ту девушку», а родитель на это: «Она еще очень молода, придет ее пора, тогда…» Скоро Канэмори надо было ехать в столицу, и он послал вместе с веткой дерева ямабуки:
Ханадзакари
Суги мо я суру то
Кавадзу наку
Идэ-но ямабуки
Усиромэтаси мо
Как бы не отошел
Пышный расцвет цветов.
И вот вздыхаю, тревожусь
За ямабуки у колодца,
В котором поют лягушки —
Так сложил.
Говорят люди, что супруга Цунэтада-но кими воспела горячие источники в Натори, а это как раз и была та самая дама из Куродзука:
Оходзора-но
Кумо-но каёхидзи
Митэ сигана
Тори номи юкэба
Ато ва ка мо наси
Ах, если б мне увидеть
Тропу, по которой ходит облако
Через ширь неба.
Птица лишь вспорхнет,
И уж нет и следа ее.
Так сложила, и господин Канэмори, услышав эти стихи, на ту же тему:
Сихогама-но
Ура ни ва ама я
Таэни кэн
Надо сунадори-но
Миюру токи наки
В солончаковой
Бухте рыбаки, говорят,
Бывать перестали —
Почему же рыбы
Не видно?
И вот эта дама, которую любил Канэмори, с другим человеком отправилась в столицу, и, услышав об этом, Канэмори сказал: «Даже не известила меня о том, что уезжает». Однако женщина отправила ему письмо, в котором говорилось: «С тоской вздыхаю о ямабуки у колодца», с пометой: «Это на память о стране Мити-но куни».
Тогда Канэмори сложил:
Тоси-во хэтэ
Нурэватарицуру
Коромодэ-во
Кэфу-но намида-ни
Кути я синуран
Рукав моей одежды,
Который многие годы
Был влажен [от слез по тебе],
От сегодняшних слез,
Видно, совсем сгниет.

59
Наскучив суетным миром, из столицы в Цукуси переехавший кавалер в дом своей возлюбленной послал:
Васуру я то
Идэтэ косикадо
Идзуку-ни мо
Уса ва ханарэну
Моно-ни дзо арикэри
С надеждой забыть
Удалился сюда.
Но где бы я ни был,
Не удалюсь от печали,
Вот что со мной творится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10